Ему не повезло: все попытки уйти из жизни вслед за погибшим сыном не увенчались успехом
| Вид материала | Документы |
- Лекция № Тема: история ЭВМ, 100.58kb.
- План реферата: Классификация остеомиелита Этиология, патогенез и патологическая анатомия, 123.31kb.
- Автор-составитель Ионина, 5856.44kb.
- Стефен Волински, 2842.02kb.
- Подвиг Минина и Пожарского. День народного единства, 99.55kb.
- Биография Сдетства Грин любил книги о мореплавателях и путешествиях. Мечтал уйти, 38.75kb.
- Кружилине станицы Вешенской Области Войска Донского. Мать, украинская крестьянка, служила, 19.57kb.
- Информационные технологии как эффективное средство повышения качества преподавания, 74.87kb.
- Не прикончить его, превратив в холодный труп, 4038.89kb.
- Нашей встречи: «Ваш ребенок попал в зависимость», 58.31kb.
***
...Нетерпения у Ленчика несколько поубавилось, когда мы вошли в дом. И увидели Динку.
Динка сидела на лестнице - на той же ступеньке, на которой сегодня ночью сидела я; так же широко расставив босые ноги. Почему я никогда не замечала, что пальцы ее ног такой красивой, такой совершенной формы? Детские розовые пальцы, именно детские, несмотря на Динкину вопиющую взрослость, несмотря на всех ее любовников, несмотря на гнусный характер рано созревшей стервы... Кой черт, да и не могла я это заметить, не могла я это знать: униформа "Таис" - тяжелые ботинки, униформа Динки - мужские тела, которые всегда скрывали ее от меня...
И, в отличие от глупой и кроткой овцы, умная и строптивая не бросилась Ленчику на шею, совсем напротив: она вообще никак не отреагировала на него: как будто Ленчик все это время тусил с нами и вышел из дому лишь ненадолго - почистить летний нужник. Так что извиваться и ползать на брюхе будет именно он - он, а не Динка.
Как обычно.
- Приветики! - загнусил Ленчик.
- Ага. - Это было верхом наглости даже для Динки: все-таки мы слишком долго не виделись с нашим сумасшедшим продюсером. Можно было и задницу приподнять по такому экстраординарному случаю.
- Ты как всегда лаконична. - Ленчику все же удалось найти верный тон: не сразу, но удалось.
- Краткость - сестра таланта.
- Краткость - сестра хамства. Ты в своем репертуаре.
- Угу. В другой раз будем встречать тебя хлебом-солью. Если ты, конечно, заранее предупредишь о приезде.
- Не было возможности, прости...
- Конечно.
Динка явно издевалась над ним, и Ленчик не мог этого не чувствовать. Но если раньше она издевалась просто так, то теперь в ее отстраненных фразах был скрытый подтекст, угрожающий смысл: не заметить его было невозможно. Интересно, насколько хватит Ленчика? То, что он появился именно сегодня, то, что он уложился вовремя и четко проследовал маршрутом Эль-Прат - Ангелова могила, говорило лишь об одном: мы убили Ангела не напрасно.
Мы не ошиблись.
А вот Ленчик - ошибся.
Ошибся, когда сунулся сюда, не услышав от Ангела никакого ответа. Он и не мог услышать, ведь еще утром мы отрубили телефон. Но почему он приехал? Понадеялся на Ангела? Понадеялся на себя? Совсем сбросил нас со счетов?..
Это ты зря, дорогуша.
Это ты зря.
Стоя за спиной Ленчика, я улыбнулась Динке. И Динка улыбнулась мне в ответ: со вчерашних посиделок - сначала в свежевырытой яме, а потом в остывающей ванной - мы понимали друг друга с полувзгляда. И с полужеста: именно полужеста мне и хватило, чтобы запереть входную дверь на торчащий из замка ключ. И спрятать его в заднем кармане джинсов.
А Ленчик был так сосредоточен на Динке, что даже не заметил этого.
- Ну, как вы здесь? - преувеличенно бодрым тоном спросил он, забыв, впрочем, добавить свое коронное "твари живородящие".
- Еще не подохли. - Подтекст в Динкиной фразе так и просился наружу. Интересно, справится она с искушением или нет?
- Я... вижу... Выглядите неплохо.
- Ожидал худшего?
- Нет... Но...
- А мы взяли и не подохли, mio costoso!..
Вот хрень! Она все-таки не справилась с искушением. Я бы тоже не справилась. Никто не справился бы... Жаль только, что эпохальное "mio costoso" произнесла она. Она, а не я. С другой стороны, именно Динка пристрелила Ангела. Ей и карты в руки.
- Чего? - опешил Ленчик. Вернее, Ленчикова спина, за которой болтался рюкзак. Я видела, как мелко затряслись его лямки.
- Мой дорогой, - с оттягом перевела Динка. - Мы тут испанский изучали на досуге. Правда, Ренатка?
- Правда, - подтвердила я.
- Удачно, как я посмотрю... Изучали... - выдавил из себя Ленчик.
- Ты даже не представляешь себе, насколько. Правда, Ренатка?
- Правда, - снова подтвердила я.
- А... где хозяин? - Ленчик попытался перевести разговор в другую, как ему казалось - безопасную - плоскость. И старательно избегал имени Ангела. Ангела, mio costoso...
- А зачем тебе хозяин? Ты ведь к нам приехал, правда?
- Правда...
- Чтобы забрать нас отсюда, - вклинилась я. - Правда?..
- Правда... Так где хозяин?
- Вышел, наверное, - нагло предположила Динка. - К своим собакам. А что? Ленчик обернулся ко мне.
- А ты говорила, что он в доме, Рысенок...
- Разве? - удивилась я, самым что ни на есть развязным Динкиным тоном. - Разве я такое говорила?
- Говорила...
- Не припомню... Хотя все может быть...
- Вы чего, девчонки?
Он обращался к нам обеим, но смотрел только на меня: неловко повернув голову, как птица из-под крыла. Конечно же, ведь я была Рысенком, его Рысенком, никогда ему не перечившим, верным, как самая последняя дворняга. Рысенком, который был всем ему обязан, который и возник только потому, что Ленчик захотел этого. Пожелал. Как иначе, ведь он, только он один копался в моей черепной коробке как в банке с консервированными персиками, он добавлял к персикам груши и айву по вкусу. И ваниль, и корицу, и душистый перец, чтобы пойло не выглядело чересчур уж слащавым.
Я не могла его предать по определению.
Не могла.
- Хочешь кофе? - спросила я. Нейтральная фраза, никого не предающая. По определению.
- Хочу, - обрадовался Ленчик. - Сегодня всю ночь не спал... Плюс перелет... Устал, как собака. Не мешало бы взбодриться. Да.
И, не дожидаясь ни сочувствия, ни понимания с моей стороны, а также подколок со стороны Динки, двинулся в сторону кухни. Я направилась было за ним, когда нас догнал Динкин насмешливый комментарий.
- А ты неплохо ориентируешься в доме, Ленчик.
Ленчик остановился, как будто ему в спину запустили куском лежалого навоза.
- То есть?
- Знаешь, где кухня... И вправду знаешь?
- Ничего я не знаю... Да что с тобой, в самом деле! - Ленчик даже не удосужился обернуться.
- Действительно, Дин... Что ты к нему пристала... - заступилась за Ленчика я, верный Рысет-нок.
- Не думал, что так встретимся...
- Кто бы сомневался, что не думал! - Динку было не унять.
- Идем, Ленчик... Кухня по коридору, первая дверь налево. Я сварю тебе кофе... И не обращай на нее внимания, ты же знаешь Динку...
...Но самым неприятным для Ленчика было не то, что он знал Динку. Самым неприятным было то, что он совсем не знал меня. Он даже не подозревал, даже представить себе не мог, насколько он не знает меня нынешнюю.
Меня нынешнюю, которая небрежно бросила тигровые орхидеи в погнутый медный таз для варки варенья (хоть на что-то он сгодился, бедолага!), небрежно вывалила в турку остатки кофе из пачки и залила его горячей водой. Пока я вертелась у плиты, Ленчик уселся на стуле, бросил ноги на плохо выскобленный деревянный стол, а худосочный рюкзак прижал к животу. Он не выказывал никакого желания с ним расставаться.
- Что происходит, Рысенок? - спросил у меня он.
- Ничего, - солгала я. - Все в порядке.
- Что с ней?
- Ты Динку имеешь в виду? Не с той ноги встала. Ты же знаешь ее паскудный характер.
- И как ты только с ней уживаешься?
- Как обычно. То есть - никак. Друг другу пока в глотку не вцепились - и слава богу. - Я сосредоточилась на кофе, не хватало еще, чтобы он сбежал. - Какие новости?
- За этим я и приехал. Все в порядке... Паспорта так и не нашлись?
- Ты издеваешься? Как они могли найтись?
- Ладно, эту проблему я решу... Завтра... Нет, сегодня же двинем в посольство... А потом - работать... Каникулы кончились, Рысенок.
- Ты привез концепцию? - равнодушно спросила я.
- Не только. Были трабблз... С финансами, с крышей...
- Какой крышей?
- Неважно... Это мои дела... Не забивай этим свою хорошенькую головку.
Очень своевременный совет, особенно если учесть, что голова моя и без того забита всяким дерьмом, начиная от дерьмового Виксанового списка и заканчивая дерьмовой смертью Пабло-Иманола Нуньеса по кличке Ангел.
- Но теперь все в порядке? - Кофе в турке стал закипать, и я приподняла ее над огнем.
- Теперь - да... "Таис" вернется и вернется триумфатором. Ты веришь мне, Рысенок?
Это было обычное Ленчиково "ты веришь мне", затертое, как "Отче наш", как сотни наших интервью, как билеты на наши концерты, забытые в заднем кармане фанатских брючат.
- Конечно верю, Ленчик.
- Не слышу энтузиазма в голосе.
- Он появится, честное слово. Я просто устала.
- Мы все устали... И мне бы хотелось все-таки потолковать с хозяином. Пабло-Иманол, так, кажется, его зовут?
- Ага. Еще мы зовем его Ангелом.
- Так где он?
Ленчик, сидевший спиной к двери, не мог видеть появившуюся в дверном проеме Динку. Он не мог, зато я могла. И послала Динке, которая облокотилась на дверной косяк, ободряющую улыбку. И Динка... Динка ответила мне такой же. Нежной, преданной и ободряющей.
- Где он? - снова переспросил Ленчик.
- Там, где мы его зарыли, - тихим голосом, от которого затряслась грязная посуда в мойке, сказала она. - В саду.
- Да, - таким же тихим голосом подтвердила я. - В саду. Точно.
Он даже не сбросил ноги со стола, Ленчик. Он лишь покрепче прижал к животу свой чертов рюкзак и недоверчиво хихикнул.
- Не понял?
- А чего тут не понять? - Динка как будто прилипла к косяку. - Он нам надоел, и мы его пришили. Он был редкая скотина, между нами, девочками. Правда, Рысенок?
- Точно.
Я безнадежно шла на поводу у этой Динкиной улыбки. Если бы сейчас она сказала, что мы развязали очередную войну на Ближнем Востоке, выкрали из Лувра "Джоконду" и подложили бомбу под американское посольство в республике Гвинея-Бисау, - я подтвердила бы и это.
Тельма и Луиза.
Тельма и Луиза, бледные копии Тельмы и Луизы, наскоро состряпанные Ленчиком из двух соплячек, всегда были заодно.
- Не говорите ерунды... Вы с ума сошли, что ли?
- Ага, - обрадовалась Динка. - Сошли. Ты ведь сам этого хотел. Правда? Рысенок, у тебя кофе сбежал.
- Точно. - Я рассеянно взглянула на плиту, и без того не блестевшую чистотой. Сегодняшний сбежавший кофе смешался с таким же сбежавшим вчерашним, и позавчерашним, и другими засохшими ручейками, которые еще помнили Ангела. - Сбежал. А мы - сошли.
- С ума, - расхохоталась Динка.
- Точно, - расхохоталась я.
Ничего другого не оставалось. И никакого кофе Ленчик не получит.
Я отлепилась от ненужной теперь плиты, попятилась назад и руками нащупала подоконник. И взгромоздилась на него, потеснив Деву Марию и всех ее деревянных святых. Эх, Ленчик-Ленчик, пора тебе сбрасывать ноги со стола.
Пора.
- Что это вы такое несете...
- Разве? - безмерно удивилась Динка. - Разве это была не твоя идея? Две сумасшедшие, никто ничего не заподозрит.
- Никто. Ничего. Не заподозрит, - добавила я.
- Дуры! Идиотки кромешные... Вы и вправду с мозгов спрыгнули! - Ленчик все еще не терял самообладания. - Где... хозяин?! Где, я вас спрашиваю?!..
- В саду. - Динка капризно оттопырила нижнюю губу. - Ты только посмотри на него, Рысенок! Он нам не верит!... Обидно...
- Обидно, - подтвердила я и вынула из облупившихся, засиженных мухами рук Девы Марии фотку. И с выражением прочла надпись на обороте. "8 августа. Мы в гостях у Пабло". Кто это мы, Ленчик?
Странное дело, прочитанный мной комментарий к прошлой жизни Ленчика несколько разрядил обстановку. Ленчик хмыкнул и поднял руки вверх: "Сдаюсь, сдаюсь, твари живородящие! Ловко вы меня ущучили, ничего не скажешь..."
- Ладно, поймали... Поймали, девчонки! Это была шутка... Просто шутка.
- Шутка? - Кажется, мы сказали это одновременно с Динкой.
- Ну, не шутка... Я же не мог оставить вас одних в чужой стране... За вами нужно было присматривать. Разве нет?..
- Присматривать? - Я не думала, что он так быстро сдастся. Я была разочарована.
- В вашем тогдашнем состоянии... Хреновом, нужно сказать... Вот я и попросил... м-м... хозяина взять вас к себе под крыло...
- Ага. Значит ты его все-таки знаешь?
Глупо отрицать очевидное, подпись на фотографии красноречивее любых отрицаний. И утверждений тоже. Так что лучше промолчать. Или сосредоточиться на чем-то нейтральном: растрескавшейся плитке пола, например. Или на старой литографии в старой рамке: "Страстная неделя в святилище Богоматери Фуенсанта". Или на ноже, воткнутом в плотную щель стола.
- Ну, и где мой кофе?..
- Кофе больше не будет, Ленчик. - Я сокрушенно покачала головой.
- То есть как это - больше не будет?
- Кончился.
- Жаль.
- Нам тоже, - подала голос Динка. - Нам тоже очень жаль. Очень. Правда, Рысенок?
- Правда.
- Да ладно... Это не проблема, девчонки... Сейчас пойдем и накупим всего. Надо же отметить мой приезд. И начало новой жизни... Нашей новой жизни..
- Ты опоздал, Ленчик, - мягко попеняла Динка. Ни разу за два года я не слышала от нее такой мягкости по отношению к Ленчику. - Ты опоздал. Мы ее уже начали.
- Кого!?
- Новую жизнь. Без тебя. А ты опоздал...
- Да ладно вам... Контракт еще не закончился.
- Закончился. Как и кофе. Мы его расторгаем. В одностороннем порядке.
- Ну точно - сумасшедшие! Сейчас, когда все только начинается. Приходится признать, что врал Ленчик убедительно. Этого у него не отнимешь - умения убедительно врать. Еще секунда, и я поверю и его фигурно выстриженной бороденке, и его запавшим сосредоточенным глазам, и его шикарным ив-сент-лорановским, дольче-габбановским, жан-поль-готьешным губам, самое место которым - на подиуме, среди нечеловечески-прекрасных дур-манекенщиц. Я ему поверю и переметнусь на его сторону, как делала это всегда. Еще секунда, и...
- Мы все знаем, Ленчик... - Динка оторвалась от косяка и, пройдясь по кухне, устроилась на табурете против Ленчика: венец столярной мысли с любовно выпиленным сердечком в самой середине сиденья. - Мы все знаем...
- Да что - все?!
- Мы прочли письмо, Ленчик. То самое, которое ты послал электронной почтой. Глупо было так поступать.. С твоей стороны.
Ленчик только хмыкнул.
- Какое письмо?
- Ангелу. Про двух русских сумасшедших девчонок... Кстати, ты привез ее?
- Кого?
- Предсмертную записку.
- Черт. - Он наконец-то сбросил ноги со стола. - Черт, черт, черт... Какая еще предсмертная записка?
- Или ты ее в камере хранения оставил?
- Какая еще камера хранения?
- Значит.. Если она не в камере хранения... Она с тобой...
- Где хозяин?! - Он все еще избегал имени Ангела, он до сих пор не сказал нам ни "да", ни "нет". - Где хозяин, черт возьми!
- Мы же сказали тебе - в саду, - почти пропела Динка. - Только он не хозяин.
И так светло, так по-домашнему у нее получилось это "в саду", что я не удержалась и, подойдя сзади, обняла ее за плечи. И уткнулась губами в затылок... И...
Никогда еще моим рукам не было так хорошо. Так покойно. Никогда еще моим губам не было так хорошо. Так покойно. Динкины плечи, Динкин затылок - вот место, где мне... где мне хотелось бы остаться, черт... До этого так же хорошо мне было только с бестиарием... От Динкиных волос пахло уверенностью и силой, а Ленчик... А Ленчик, которому все два года я готова была в рот смотреть, стремительно отдалился, теперь он был далее дальше, чем индуистская святыня Тадж-Махал (№ 37 в Виксановом списке); Тадж-Махал я вряд ли когда-нибудь увижу, а Ленчик - вот он, передо мной: ничтожный человечишко, самоуверенный мудак, упырь, два года сосавший нашу кровь, а потом удачно переливший ее в пару квартир, бескрылую виллу в Ческе-Будейовице (на большее у него не хватило воображения) и скромный автопарк в количестве трех престижных иномарок. Упырь. Ублюдок.
- Да вы, как я посмотрю, спелись, - выдавил из себя упырь.
- Что же здесь удивительного? Как-никак, два года в одной упряжке Мы ведь еще и попсовый дуэт, Ленчик, разве ты забыл? Песенки поем.
- Вот только не надо, - поморщился Ленчик. - Не надо этого...
Он все еще не понимал серьезности ситуации, Ленчик, mio costoso.
- Хорошо, не будем, - сразу же согласилась Динка. - Так что насчет записки?
- Пошли вы к черту, дебилки! Для вас же стараюсь... Ладно... Пойду проветрюсь... А вы пока в себя приходите... деятельницы...
- Никуда ты не пойдешь, Ленчик...
- Вот как? - Ленчик высокомерно приподнял бровь. - Неужели ты мне запретишь, сучка?
- Не веришь? - Я видела только Динкин затылок, заросший затылок, и затылок этот был полон решимости. - Не веришь?
- Пошла ты... - Далее последовало грязное ругательство, которое никого из нас не удивило: обычный разбор полетов в Ленчиковом стиле.
- А так?
Вот он и наступил, торжественный момент: чуть раньше, чем я ожидала, но - ожидала. Динка полезла за пазуху (для этого ей пришлось на секунду отклеить меня от себя) и вытащила оттуда пистолет. И направила его дулом на Ленчика.
- Это еще что за фигня? - И хотя голос у нашего скота-продюсера не изменился, но губы скуксились и померкли. Теперь бы их не взяли ни в один приличный модный дом. Разве что к отирающейся на задворках pret-a-porte Татьяне Парфеновой: демонстрировать газовые шарфики.
- Ты полагаешь, что фигня?
- А ты нет? Ты чем его заправляешь? Водой, что ли? Или это зажигалка? - Эта мыслишка почему-то развеселила Ленчика и перевела происходящее в разряд дешевого хлипкого шоу - такого, какое мы практиковали на гастролях, Ленчик всегда гнусно экономил на качественном зрелище, мудак.
- Понятия не имею... Как думаешь, стоит проверить? А вдруг и вправду зажигалка? - Эта мыслишка почему-то развеселила и Динку: show must go on, даже такое - дешевое и хлипкое.
- Проверь!..
- Проверить?!
- Ну, проверь... Проверь!
Ленчик-Ленчик, как легко оказалось тебя развести! Как два пальца об асфальт, ей-богу!
Ленчик, окрысившись, нанизывает ругательство за ругательством, связывает их узлами - рифовыми, шкотовыми, беседочными, двойными гачными, - интересно только, откуда я знаю все это?.. И сколько их накопилось за последние два года, ругательств! Он споро, как заправский альпинист, взбирается на Монблан словесных испражнений и уже оттуда поливает нас отборным матом: дешевки, соски, малолетки сраные, я вас на помойке нашел и людей из вас сделал, дряни, а вы, а вы...
То, что происходит потом, плохо укладывается в моей голове. Хотя я ожидала этого: чуть позже, но - ожидала.
Динка не выдерживает на овцах.
Тупорылых безобидных овцах. Я слышу сухой короткий щелчок, и через мгновение правое плечо Ленчика вспухает красным. Взрывается красным, расцветает.
Красное отбрасывает Ленчика на спинку стула и моментально затыкает ему рот: Ленчик больше не орет на нас, он воет.
Воет, как выл Рико, запертый в кладовке.
- Ах ты, сука, сука, сука!.. Ах ты...
- Ты смотри, не зажигалка, - меланхолично замечает Динка.
- Не зажигалка, точно, - так же меланхолично подтверждаю я, не в силах отлепиться от Динкиного затылка. Короткий подшерсток набивается мне в рот, и нет ничего вкуснее этого подшерстка, так бы сожрала его весь, так бы и сожрала.
- Суки! - не унимается Ленчик. - Что же вы сделали, суки?!.. А-а...
Из Ленчикова плеча хлещет кровь - не такая, как у Ангела. Та была темной и бесповоротной, а в светло-алой крови Ленчика еще теплится надежда: переведем все в шутку, переведем, а?..
Поздно, Ленчик.
Слишком поздно. Ты можешь зажимать плечо пальцами сколько угодно - все равно: поздно.
- Суки... Дряни...
- Заткнись, - просительным тоном говорит Динка. - Заткнись, плизз...
Ленчик и рад бы помолчать, но ничего не получается: скорее всего, у него болит простреленное Динкой плечо. Наверное, это и вправду больно, думаю я, не испытывая, впрочем, никаких сожалений по поводу Ленчика.
Так тебе и надо, mio costoso, так тебе и надо!
Некоторое время он еще воет, потом сбрасывает обороты и начинает просто подвывать, а потом переходит на хрип, идущий не от закушенных губ даже, нет. Идущий от глаз, от ноздрей, от покрытых испариной висков. На щеки Ленчика вскарабкивается синева, борода забивается в подбородок, как крыса в выгребную яму, - еще никогда я не видела его таким.
Никогда.
Но и он никогда не видел нас такими.
Никогда.
- Вы... - Он смотрит на нас широко открытыми, остекленевшими от боли и недоверчивого ужаса глазами. - Вы сумасшедшие... Сумасшедшие.
- Ну да, - говорит Динка. - Сумасшедшие. Никто ничего не заподозрит... Мы же - сумасшедшие. Правда, Рысенок?
- Точно. - Я не отказываю себе в удовольствии ухватить губами ласковый ветерок Динкиных волос. - Точно. Нас все достало, мы сломались и сошли с ума.
- Мы перестали быть популярными, сломались и сошли с ума. Ты ведь этого хотел, Ленчик... Ты сам это придумал...
- Сумасшедшие, сумасшедшие... - Он не может остановиться. Так же, как не может остановиться кровь, которая сочится из его плеча.
- Лучше бы тебе помолчать, - миролюбиво советует Динка. И задирает подбородок вверх. И мои губы плавно перемещаются с ее затылка на макушку. - Забери у него рюкзак, Рысенок.
Покидать Динкину макушку мне почему-то не очень хочется, но я подчиняюсь. Я обхожу стол и в нерешительности останавливаюсь перед Ленчиком. Ленчик вблизи вовсе не кажется таким уж сломленным и безопасным. И за рюкзак он держится так, что мама не горюй.
- Забери у него рюкзак...
Ленчик и рад бы залепить мне пощечину, ткнуть в зубы здоровым кулаком, шугануть меня, сорвать на мне зло и боль, но Динка и не думает опускать пистолет.
И он подчиняется.
Я вынимаю рюкзак из его слабеющих рук, и на секунду наши пальцы соприкасаются - мои, холодные и равнодушные, и его, горячие и просительные: "Что же ты делаешь, Рысенок, что? Разве не я сделал тебя знаменитой? Разве не благодаря мне вы взлетели во все чарты? Разве не с моей помощью вы стали звездами?.. Разве не я прошибал лбом глухую стену целомудренного, как дочь ортодоксального еврея, телевидения - только лишь для того, чтобы две скандальные нимфетки-лесби нагло сосались друг с другом по всем федеральным каналам... Разве не я фаршировал твой череп интеллектом, взятым напрокат у энциклопедических словарей, справочников и кроссвордов? Разве не я? Разве?... Не предавай меня, Рысенок, не предавай... Не предавай хотя бы ты..."
Но я глуха к безмолвным мольбам Ленчика. Я - его достойное продолжение.
И Ленчик затравленно расстается с рюкзаком; рюкзаком, набитым парой квартир, бескрылой виллой в Ческе-Будейовице и скромным автопарком в количестве трех престижных иномарок. О другом, нажитом непосильным трудом добре мне неизвестно ровным счетом ничего; хотя оно наверняка есть: Ленчик умеет зарабатывать деньги. Ленчик сам снимал все наши клипы, экономя на всем и всех подставляя, минималистический экспрессионизм - вот как это называется. Ленчико-вы стратегия и тактика были преподнесены нам обдолбавшейся Виксан как циничная мудрость шоу-бизнеса: раскрутить несколько светлых полунищих голов на идеи, а потом выпроводить на пинках, не заплатив ни копейки. А идеи присвоить себе.
И присвоить себе нас самих, тупорылых овец, черную и белую, да так, чтобы самому решать - сошли мы с ума или нет.
Не стоит так волноваться, Ленчик! Мы сошли с ума и без твоей помощи...
Я отступаю от Ленчика, победоносно сжав трофей, я возвращаюсь под сень Динкиных волос - целая и невредимая, с непопорченной шкурой, с торжествующей улыбкой на лице; рейд в тыл противника удался, вот только что теперь делать с самим противником?..
- Поднимайся, - командует Динка Ленчику.
- Это еще зачем?! - шепчет Ленчик исказившимся бледным ртом.
- Затем. Поднимайся. Я ведь могу взять правее...
Взять правее - это значит упереться прямо в сердце. Или его больше нет на месте, трусливого, склизкого Ленчикова сердца - и оно упало на такое же склизкое дно желудка? Или - еще ниже?..
- Поднимайся. - Динка непреклонна.
И Ленчик с трудом поднимается: любое движение причиняет ему боль, любое отсутствие движения - боль не меньшую.
- Выходи.
- Куда это? Вы что задумали?..
- Выходи...
Мы эскортируем Ленчика к кладовке и запираем его там, несчастного и притихшего. Последнее, что я вижу, - джинсы, мешком свисающие со сморщенной от страха задницы всесильного продюсера Леонида Павловского. Так тебе и надо, Ленчик, так тебе и надо!..
***
...В рюкзаке оказывается не так уж много барахла: три пары носков, джинсы, две футболки, рубаха, несессер, набор для бритья; упаковка презервативов, которая вкупе с провокационно-пляжными шортами без карманов вызывает у Динки приступ гомерического хохота; пухлая записная книжка, ежедневник, тисненый золотом...
И папка.
Из папки Динка торжественно извлекает кипу отпечатанных на принтере листов. Первый лист впечатляет нас настолько, что некоторое время мы молчим, не в силах перевернуть его. Отложить в сторону. Надпись на листе набранная слезливо-романтическим шрифтом Times New Roman, гласит:
"ТАИС: история славы и отчаяния".
Это похоже на рукопись книги. Черт, это и есть книга - возможно, та самая, о которой Ленчик упоминал в своем письме к Ангелу: "Сегодня я ее закончил, поставил последнюю точку..." "История славы и отчаяния" звучит как эпитафия, выбитая на могильной плите.
История "Таис" закончена.
Чтобы понять это, достаточно прочитать первый абзац.
Динка читает его вслух, и это занимает не так много времени: минут десять, никак не больше. После чего мы молчим еще добрых полчаса.
- Нехило, - говорит наконец Динка. - А тебе как?
- Очень впечатляет, - только и могу выговорить я.
- Очень. Особенно пассаж, как мы с тобой лежим в кровати, голые и мертвые. Бедняжки.
- Бедняжки, - вторю я Динке. - Но согласись, это красивая смерть.
- Да... Ничего себе.
- А ты... Ты бы хотела так умереть? - У меня начинают покалывать кончики пальцев: это не праздный вопрос, совсем не праздный.
Наш финал выглядит до жути правдоподобным, Ленчик постарался, он даже не поленился описать дом, в котором мы прожили столько времени, - довольно точно, с легкой сентиментальностью, с меланхоличной симпатией. За словами, которые склонились над мертвой постелью "Таис", я вижу лестницу на второй этаж, и Деву Марию, подвизающуюся в должности кухарки, и библиотеку, и неровные каменные стены, и полные дохлых насекомых окна в сад.
И сам сад.
Мы умерли от передозировки героина, мы сделали это сознательно, классический "золотой укол", ничего другого нам не оставалось, испытания сиюминутной славой и последующим забвением мы не выдержали - эка невидаль, многие не выдерживают. Но мы заслуживаем симпатии - как никто.
Две запутавшиеся девочки, которые были такими хрупкими для этого мира. Две запутавшиеся девочки, которые так любили друг друга.
Наша смерть скрыта под легким, как переноснал ширма, словосочетанием "Должно быть..." Должно быть, это было именно так. Хотя автор не настаивает... Должно быть, перед тем, как ввести наркотик в вену, они занимались любовью. Должно быть, они занимались любовью все последние дни: они никуда не выходили, жизнь вне стен дома мало интересовала их. Должно быть, они не случайно выбрали Испанию - страну, созданную для романтической, подбитой алой подкладкой, смерти. И смерть их была невыносимо испанской - самая настоящая смерть от любви.
Они могли найти спасение лишь друг в друге - и нашли его. А перед тем, как найти, украсили постель орхидеями.
Какая экзотика!..
- Ты хотела бы так умереть? - повторяю я.
- Офигела совсем? - Динкин голос, впечатленный прикроватными орхидеями по самое не балуй, звучит не очень уверенно.
- Шутка, - сразу же поджимаю я хвост.
Но Динка вовсе не расположена шутить. Она сминает первые страницы в яростный комок и бросает в стену.
- Козел! - шепчет она. - Скотина!..
Странно, но я совсем не думаю так. Глядя на Динку, раскрасневшуюся и хорошенькую до невозможности, я совсем не думаю так. И волны в самой глубине моего живота так не думают: они нетерпеливо накатывают на берег, они смывают все следы. Следы голых пяток моей к Динке ненависти, следы растопыренных пальцев моей к Динке ненависти.
Теперь все можно начинать заново. С чистого песка.
- Какой мудак! - Динка все еще не может успокоиться. - Ты знаешь, для чего он это сделал, скотина?
- Для чего?
- Я прекрасно знаю, для чего он это сделал, но мне хочется послушать и Динкину версию.
- Он решил заработать на нас напоследок... Вот так... Проект загнулся, ты ведь не будешь это отрицать?
Я молчу. Я не собираюсь ничего отрицать. Как можно что-то отрицать, когда Динка сидит на полу, прямо против меня, сложив, как обычно, ноги по-турецки?..
- Но он места себе не находил, пока не решил выжать из нас максимум. Смерть - это максимум, ты ведь не будешь это отрицать?
- Нет.
Смерть - это тот максимум, на который можно рассчитывать, но как же она притягивает, черт возьми!.. Я вдруг вспоминаю подслушанный когда-то разговор Ленчика и Виксан, что же он тогда говорил, Ленчик?..
"Лучшей вещи для них и придумать будет невозможно... Они не только все чарты возьмут, они останутся в них надолго... Ох как надолго... И перешибить это будет невозможно. Никому... Я бы мечтал об этом на их месте... Ты на моей стороне?.." Лучшая вещь - это не песня и даже не альбом, который будет популярен месячишко-другой, а потом его благополучно забудут, как забы-вают все альбомы. Лучшая вещь - вот эта, скомканная и смятая, брошенная в стену.
Наша с Динкой смерть.
Наш с Динкой финал в стиле незабвенных Тельмы и Луизы. С титром "The End". "The End" так хорош, как абсолютен, что его и правда никому переплюнуть не удастся. Легенда "Таис" должна заканчиваться именно так. Хорошо оплачиваемая легенда. И, как любая легенда, она требует жертвоприношения. Я и сама любила порассуждать на эту тему будучи "томной интеллектуалкой" - под сенью камер, в объятьях диктофонов. Но это была философская сторона вопроса. Практичная Виксан, чью манеру цинично шевелить мозгами я иногда практиковала, сказала бы по этому поводу: "Ай, молодца, Ленчик, знаешь, чем прижать народ к стене!" Смерть двух экс-нимфеток-лесби (не разъевшихся к концу, как Элвис Пресли, а по-прежнему молоденьких и хорошеньких); смерть двух экс-нимфеток-лесби - да еще экспрессивно изложенная, снова подогреет интерес к ним. И можно будет выгодно продать не только эту чертову книгу, но и все лежалые альбомы "Таис", и футболки с изображением, и кружки с логотипом, и шариковые ручки со стилизованными автографами покойных. Смерть "Таис" вполне может превратиться в крохотную индустрийку, ай, молодца!... Скорее всего, всплеск посмертного интереса будет недолгим, но достаточно результативным, Ленчик наверняка изучил похожие случаи. И украл этот замысел у "похожих случаев", так же, как крал идеи у безлошадных светлых голов. И просчитал его до мелочей. Он всегда все просчитывал, сам "Таис" явился следствием таких расчетов. Чувственным решением теоремы Ферма, уравнения Клапейрона - интересно только, откуда я знаю все это?..
- Мразь, - в сердцах бросает Динка.
- Но красота замысла... - тяну я, не в силах отказаться от наваждения.
- Не сходи с ума, - прикрикивает на меня практичная Динка.
Ценное в свете последних событий замечание.
***
...Мы читаем Ленчикову рукопись до вечера.
Это неплохая книга, совсем неплохая, возможно, она даже понравилась бы нам - при другом раскладе. Возможно, мы даже купили бы ее - скорее всего. Уж слишком откровенна ложь в своем слегка приспущенном дезабилье, уж слишком она бесстыдна и упоительна.
За каких-нибудь шесть часов мы узнаем, как полюбили друг друга с первого взгляда, как впервые поцеловались, как впервые рухнули в койку (а Ленчик, сукин сын, вуайерист, оказывается, наблюдал за нами из-за ширмы своего "должно быть" - как раз в стиле окарикатуренного китайского эроса, в котором мы, оказывается, души не чаяли). Жареных фактов так много, что их не сожрать за один присест, того и гляди - подавишься: мы и женщины, мы и мужчины, мы и наши фанаты, мы и наши ненавистники, мы и полузабытые бомбардировки Сербии, мы и забытые напрочь бомбардировки Ирака, мы и любовь, мы и нелюбовь, мы и кока-кола, мы и оральный секс, мы и поза 69; мы и тамагочи, мы и промискуитет, мы и Интернет, мы и журналисты, мы и серийные убийцы, мы и японская каллиграфия, мы и китайские каменные колокола, мы и Формула-1, мы и американские боевики, мы и Симона, мать ее, де Бовуар, мы и отдел редких книг Публичной библиотеки...
Мы и все остальное.
"Мы и все остальное" разжижается забавными историями из жизни проекта. Действительно, забавными. И мы смеемся до одури - на 24, 57, 89, 114 и 128 страницах...
А между 145 и 146 страницами Динка находит нашу предсмертную записку:
"Мы любим всех, кто нас когда-то любил. Мы любим всех, кто нас когда-то ненавидел. Прощайте и простите нас".
Прочтя ее, мы некоторое время пребываем в оцепенении. Ничего не скажешь, со вкусом написано. Ничего лишнего. Текст оч. хор. Оч. свеж и нов. И главное - оч похож. На нас.
- Мы ее, случайно, не кровью написали? - спрашиваю я у Динки.
- Нет.
- Жаль. Кровью было бы пафосно.
- Да уж... Гнида.
- Гнида?
- Решил убрать нас... Ради своей сраной книжонки... Гнида и есть. Извращенец...
- Ты еще добавь - собаке собачья смерть...
- А тебе, как я посмотрю, эта хреновина нравится...
- Меня она впечатляет, - честно признаюсь я.
- Ты тоже извращенна, - неизвестно чему радуется Динка.
- Все может быть...
- Нет, ты только посмотри!..
Динка перебрасывает мне листок. Почерк и вправду похож на наш, я даже могу поклясться, что весь этот кроваво-пенный бред написала я сама. Кому ж еще такое писать, как не мне, томной интеллектуалке, которая успеет надоесть до смерти прежде, чем свалить со сцены окончательно. Интересно, будет ли испанская полиция заморачиваться графологической экспертизой или они поверят мертвым русским девочкам на слово?... Я откидываюсь на спину и устраиваюсь в под-брюшье валяющегося на полу Рико, удачнее подушки и придумать невозможно.
- Интересно, сколько бабок он за это срубит? - Динка с ревностью наблюдает за нашим трогательным единением с бойцовой собакой.
- Думаю, много.
- Козел... Слушай, как ты его приручила?
- Козла?
- Да нет же... Рико...
- Я знаю... м-м-м... собачьи слова...
- Не гони. - Динка недоверчиво морщит рот в улыбке.
- Нет, правда... А иначе - как?
Действительно, как иначе? Предатель Рико больше не вспоминает о своем бывшем владельце, он ходит за нами как привязанный.
- Ты... Ты скажешь мне эти слова?..
Никогда еще ее голос не был таким просительным, никогда еще она не смотрела на меня так влюбленно. Черт, тайна "Quocienscumque peccator..." не должна покидать обжитую клеть моего тела, именно это нашептывает мне здравый смысл не должна, не должна... Это - мой единственный козырь - новехонький червонный туз, именно он делает меня интересной Динке. В кои-то веки, Господи... В коитус веки, как сказала бы покойная Виксан. А мне почему-то хочется быть ей интересной. Власть произнесенного распространяется на Рико, власть непроизнесенного - на Динку. И совсем не на брюхе пса хотелось бы мне сейчас лежать, совсем...
- Скажи... Скажи, Рысеночек!..
- Ладно... Давай ухо.
Рико скашивает свой медово-желтый глаз, наблюдая, как Динка подползает ко мне и тычется жесткими волосами мне в лицо. Я нахожу ее ухо, маленькую грациозную раковину Каури, в которой еще шумит кровь Ангела, привет от ночного убийства, - и аккуратно касаюсь губами мочки.
- Ну?! - Динка нетерпелива. Попалась, попалась!..
- Что мы будем с ним делать?! - немилосердно ору я и начинаю хохотать.
- Дура! - Динка нервно отстраняется. - С ума сошла?!
- Не задавай мне таких вопросов... Что мы будем с ним делать? С Ленчиком?..
- Я должна ответить сейчас? - Динке вовсе не улыбается такая перспектива. - И почему я? А ты что думаешь?
- Не знаю...
- Как обычно... И шагу не можешь ступить без подсказки...
- Нет, правда... Может, выпустим его? Ему, наверное, больно... Может, выпустим его, а?..
- И что дальше?
Хороший вопрос. И на него у меня тоже нет ответа. Лучшее, что может быть, - простить все друг другу, посчитать наше несостоявшееся убийство шуткой, состоявшееся убийство Ангела - шуткой... Мы ведь всегда договаривались, о чем врать, все два года мы все врали про себя и всегда договаривались, так почему не договориться и сейчас? Ведь Ленчик не чужой нам человек, не чужой, даже простреленное плечо не делает его чужим, чего только не случается между близкими людьми, милые бранятся - только тешатся...
- Дальше - тупик. - Спокойный Динкин голос наголову разбивает все мои робкие мыслишки.
- Ты уверена?
- Как прежде - уже не будет, неужели ты не понимаешь?
- И?..
- Как прежде уже не будет, - упрямо повторяет Динка. - Он нас сдаст.
- Нет... Мы поговорим с ним... Я поговорю...
- Ты поговоришь... Он сдаст нас... Он расскажет об Ангеле..
Динкины ноздри хищно раздуваются, отросшая челка закрывает лоб, глаза летят мне навстречу волшебными кольцами для игры в серсо, еще никогда она не казалась мне такой красивой, вот хрень, я влипла, влипла, влипла...
- Не расскажет...
Динка трет переносицу.
- Не расскажет... Ты права... - Кажется, теперь ее беспокоит совсем другая мысль.
И я даже знаю, что это за мысль. И все-таки снова долблю одно и то же, как будто это может что-то изменить:
- Он не расскажет.
- А даже если не расскажет, что из того? Ведь эта, мать ее, книжка уже написана... Написана, понимаешь?
- Ну и что? Если она так тебя волнует, мы можем сжечь ее...
Сжечь рукопись в саду, между деревьями, у Динки уже есть опыт: не так давно она сожгла рюкзак с фанатскими письмами. От двухсотстраничной рукописи и следа не останется, как будто ничего и не было, как будто ничего и не было. А мы будем наблюдать за этим - все втроем: я, Динка и Ленчик. А потом польем пепел остатками "Риохи"...
- Сжечь? - Динка на секунду задумывается.
- Ну да...
- Эй ты, интеллектуалка хренова... А ты разве не знаешь, что рукописи не горят?
- Да брось ты... Это всего лишь, - я щелкаю пальцами, вспоминая уроки Виксан, - это всего лишь метафора...
- Нет... Он уже написал ее... Он написал ее, эту чертову книгу. И хочет снять с нее все бабки, все пенки, он хочет снять все пенки с нас. Напоследок. И ничто его не остановит, неужели ты не понимаешь? Если сейчас не выгорело с Ангелом, он найдет другого Ангела. Он найдет другого человека и другую страну... И все будет точно так же...
- Да ну... - Голос мой звучит не так уверенно, как мне бы хотелось. - Мы ведь не дуры... Мы тоже будем начеку. Если... Если ты прекратишь колоться, Диночка...
- Да причем здесь это? Мы можем впаяться в столб на ста пятидесяти... Мы можем свалиться со статуи Свободы... Мы можем отравиться... А он просто перепишет это чертово начало... Полторы страницы - и всего делов, подумаешь... А записку даже переписывать не придется. Он не оставит нас в покое, ведь книга уже написана... Рысенок... Рысенок..
Динка совсем близко, совсем. Ее темно-вишневые, спекшиеся и решительные губы почти касаются моего подбородка.
- И что ты предлагаешь? - таким же спекшимся голосом спрашиваю я, замирая от вишневого, черешневого, земляничного вихря ее губ.
Но Динка не торопится с ответом. А вишневый, черешневый, земляничный вихрь уже готов смести карточный домик моих собственных.
И сметает.
Никаких ключей, никаких отмычек, мои губы распахнуты настежь, бесстыже распахнуты. Можно выбрать любую, и Динка выбирает нижнюю. Она осторожно проводит по ней языком. Ее язык не встречает никакого сопротивления, и, потоптавшись снаружи, входит внутрь взятой без единого выстрела крепости. Нет, не так. Все не так.
Он просто возвращается к себе домой.
Потому что именно здесь, в сумрачной мгле моего рта, под его пересохшим небом, ему самое место. Ее губы созданы для моих губ, мои губы созданы для ее губ, как все просто, Господи... Сердце мое бешено колотится, тысячи моих сердец бешено колотятся, никогда еще мне не было так терпко и так сладко. Никогда Как в сердцевине вишневой косточки, ядовитой вишневой косточки, я отравлена ядом по имени Динка... Я почти теряю сознание, когда ее язык шепчет моему:
- Ты со мной, Рысенок?
- Да... Да... Да...
- Ты ведь понимаешь, что мы должны сделать это?
- Да... Да... Да...
- Иначе это сделает он.
- Да... Да... Да...
- И мы сделаем... сделаем...
- Да... Да.. Да...
- И забудем обо всем навсегда... Как будто ничего и не было...
- Да... Да... Да...
Она наконец отстраняется, и я сразу же чувствую себя преданной Должно быть, у меня такое лицо, что ее губы снова вспухают на моих губах.
- Что? - шепчет она с закрытыми глазами.
- Что? - шепчу я с закрытыми глазами.
- Что?..
- Что?..
- Что?.. Ты ведь со мной, Рысенок? Ты ведь... ты ведь моя?
О-о, Динка, ты знаешь, что сказать мне... Все эти годы ты знала, что сказать мне, знала лучше, чем я сама, - еще с того первого и единственного поцелуя в "Питбуле". Ты знала, что сказать глупому растению, никчемному животному; ты знала это - и молчала. Или ты ждала вот этот крайний случай?..
- Ты ведь моя?..
- Я?.. Твоя...
Мы снова целуемся, долго и отчаянно, и два года ненависти кажутся мне смешными и печальными одновременно. Ну почему, почему мы не поняли раньше, что созданы друг для друга?.. Почему между нами всегда была целая толпа людишек, почему?..
Мы отрываемся друг от друга только тогда, когда ревнивый Рико начинает подскуливать. Динка некоторое время смотрит на пса, а потом так же, как и он, смешно вываливает язык.
- Ты скажешь мне это слово, Рысенок?
- Да..
- Скажи сейчас...
И, чувствуя саднящую боль в сердце, я продаю Динке "Quocienscumque peccator..", я продаю его с потрохами, иначе и быть не может, ведь мы теперь - одно целое... Динка старательно повторяет за мной вязкую тягучую латынь: теперь Рико принадлежит ей так же, как и мне... Теперь Рико принадлежит ей так же, как и я...
Получив свое, Динка поднимается, оставив меня сидеть на полу, обессилевшую, как рыба, выброшенная на берег.
- Дин... - шепчу я ей.
- Не хочу тянуть... Не хочу... - Она касается моей щеки отважными пальцами убийцы, и я со сладким ужасом думаю о том, что буду любить ее всегда. Даже если ее и вправду сумасшедшим, обколотым, обдолбанным, золотисто-карим глазам придет в голову перестрелять всех. Даже если им придет в голову убить меня.
- Дин...
- Оставайся здесь... Это не займет много времени... Не займет...
- Я...
- Оставайся здесь.
Уже возле самой двери она подзывает Рико, и пес послушно идет за ней, а я не могу отвести взгляда от ее задранной футболки, сквозь которую проступает плеть позвоночника, и от небрежно торчащего в джинсах пистолета.
***
...Только бы успеть, только бы успеть... Только бы успеть быть с ней, как же я сразу не сообразила? Быть с ней во всем, до конца, и тогда она не уйдет от меня, не сможет уйти... Я выскакиваю из комнаты ровно через три минуты, сломя голову несусь по лестнице, парю над засохшей кровью Ангела и настигаю Динку с Рико у распахнутой двери кладовки. Дверь скрывает от меня пропахшие затхлостью и кровью внутренности комнаты. Ленчика я не вижу, зато слышу его звериный сип и бульканье: говорить он не в состоянии, бедняга - козел-упырь-ублюдок-гнида. Да и черт с ним, с Ленчиком, главное - Динка. А Динке тяжел пистолет, он гнет ее руку вниз, еще секунда - и она не удержит оружие. Я подхожу к ней вплотную, закрываю глаза и на ощупь нахожу пальцы ее свободной руки. Она тоже находит мои пальцы, и мы переплетаем их, замыкаем в замок.
Тельма и Луиза.
Самые настоящие Тельма и Луиза. Ты ведь сам этого хотел, Ленчик, правда?..
Я все еще не открываю глаз, и именно в их пустынной темноте раздаются выстрелы: один, другой, третий... Только бы не сбиться со счета...
После выстрелов наступает тишина, холодная тишина, нестерпимо жаркая тишина, вечная тишина, которую нарушает только тяжелое дыхание пса и мои собственные сердца, разрывающие кожу. Не слышно только Динки. Но ведь она не должна оставить меня одну. Не должна.
И она не оставляет меня, глупую, влюбленную овцу.
- Идем... - шепчет она моим закрытым глазам.
- Идем? Куда?
Только теперь я понимаю, что нам некуда идти. Этот дом - единственное, что у нас осталось.
- Идем...
- Куда? - Я по-прежнему не открываю глаз.
- Идем... Я хочу любить тебя...