Geum.ru

Ему не повезло: все попытки уйти из жизни вслед за погибшим сыном не увенчались успехом

Вид материалаДокументы
Подобный материал:
1   ...   14   15   16   17   18   19   20   21   22

***


...Я проснулась оттого, что Динка смотрела на меня. Да и проснулась ли? И сколько спала?

Рико устал подвывать и ломиться в двери, так что воцарившуюся тишину можно было назвать почти полной. Все мои сердца тоже успокоились, пришли в равновесие, обнялись в диафрагме и затихли. И лишь одно мешало сосредоточиться на тишине и на Динке: неумолчное, едва слышное тиканье.

Часы Ангела, как же я сразу не сообразила?

Странно, почему при жизни они не доставали меня, почему при жизни я их не замечала?..

- Ты поможешь мне? - спросила Динка.

- Конечно, - не раздумывая ответила я. - А что нужно делать?

- Спрятать тело.

Спрятать тело - означало спрятать Ангела. Спрятать тело Ангела. Который еще совсем недавно был жив, а теперь с ним случилось то, что случается с целлулоидными второстепенными героями боевиков. Он мертв и никому не интересен, и зрители забудут о нем через минуту, это только мы с Динкой обречены волочиться дальше на правах главных героев.

На правах Тельмы и Луизы.

Динка протягивала мне руку, перед тем как рухнуть в пропасть, .и мне ничего не оставалось, как ухватиться за нее... Ведь я тоже, я тоже... Неизвестно, как бы все обернулось, если бы не это проклятое кольцо... Возможно, Ленчику удалось бы объяснить нам, перевести все в шутку, и они с Ангелом посмеялись бы над малолетними идиотками, а потом уже посмеялись бы мы - все вместе, а потом отправились бы в "Пипу" - все вчетвером... И гоняли бы бильярдные шары, и слушали бы джаз, и Ленчик вдувал бы нам в уши концепцию возрожденного "Таис"...

- Мы должны спрятать тело, - повторила Динка.

- Каким образом?

- Есть идея.. Мы зароем его в саду. Голос у нее был что надо, как раз для боевика. Или для триллера. Или для детектива - все происходящее так напоминает киношку с последнего ряда, что можно просто с ума сойти...

- Что значит - зароем?

- Выкопаем яму и зароем. Не будь идиоткой... Или ты хочешь, чтобы он здесь валялся?

- Ничего я не хочу... Ничего... А чем мы будем копать яму? Пилкой для ногтей, что ли? Или ложками из буфета?

- В оранжерее есть лопаты... Я видела. Мы выкопаем яму и зароем его. А землю утрамбуем. Никто не найдет его. Никто...

Если не найдут его, то найдут нас. Обязательно. Но думать об этом не хотелось. Может быть, Динка права, и удастся зарыть не только проклятого Пабло-Иманола Нуньеса, но и все эти дурацкие, не ко времени лезущие в голову мысли...

Я поднялась с пола и, не оглядываясь на Динку, направилась к двери.

- Ты куда? - бросила она мне в спину.

- За лопатами. Ты же сама этого хотела...


***


...Вырыть яму оказалось делом довольно трудоемким. Для Ангеловой могилы Динка выбрала самое удачное место в саду: позади собачьей площадки, у двух сросшихся кронами миндальных деревьев. Нет, я совсем не напрасно не любила миндаль. Совсем не напрасно.

Через полчаса тупой изнуряющей работы у меня начали ныть руки и спина, а еще через полчаса я натерла на ладонях кровавые мозоли. С Динкой дело обстояло не лучше: она постоянно путалась в переплетенных тонких корешках, постоянно натыкалась на какие-то мелкие и крупные камни и с руганью вышвыривала их из ямы. Пару раз она задела меня черенком, пару раз обозвала овцой, пару раз наступила мне на ногу. Глубину в полтора метра она посчитала достаточной и, достигнув ее, уселась на мягкую, жирную, затоптанную нашими пятками землю. Я последовала ее примеру.

Отсюда, со дна импровизированной могилы Ангела, было хорошо видно слегка побледневшее, но все еще ночное небо с крупными слезящимися звездами. И умиротворяюще пахло черноземом. Чернозему не было никакого дела до нас с Динкой и до того человека, которого мы опустим сюда. Ему не было дела до дуэта "Таис", до Ленчика, до нашей прошлой славы и нынешнего отчаяния.

Кристально-чистого и слезящегося - почти как звезды над головой.

Я перетерла в пальцах комок земли и уставилась на некрепкую стенку ямы - по бледным ниткам корешков ползали мелкие насекомые: в другое время они вызвали бы у меня отвращение, но сейчас я осталась к ним равнодушной.

- Надо быстрее перетащить его сюда. Пока не рассвело, - сказала Динка, не трогаясь с места.

- Да, - ответила я, не трогаясь с места.

- Он, наверное, тяжелый...

- Тебе виднее. - Время для шпилек было не самым подходящим, но и удержаться я не смогла.

- Ты тоже отметилась. - Динка совсем не злилась на меня.

- Как это произошло?

- Что - как?

- Как ты... Как ты убила его?

- Молча... Черт... Я сама не знаю... Я просто сидела с этим дурацким пистолетом... А потом пришел он... И понеслось... Я успела только опустить его под кровать, пистолет... А потом он начал орать на меня... Руки распускать... Он ударил меня... Свалил на пол... Мне ничего не стоило дотянуться... Он так орал... Он так надоел мне... Я просто хотела, чтобы он заткнулся. Просто - заткнулся и больше ничего...

- И больше ничего, - как эхо повторила я.

- Я, наверное, с самого начала сняла пушку с предохранителя... А потом только и оставалось, что нажать на курок... Я попала ему в грудь... Трудно было не попасть... Я не хотела, но он так орал... Он хотел убить нас, ты помнишь?..

- Я помню...

- А если он хотел убить нас... Хотя мы ничего ему не сделали... Ничего... Значит, он вполне мог убить и меня. А потом и тебя... Никакой разницы... Это была просто... - Динка щелкнула пальцами, подбирая точное слово. - Это была просто...

- Самооборона, - подсказала я.

- Вот именно! Самооборона! - обрадовалась Динка.

И даже поцеловала меня в перепачканную землей щеку. И все стало на свои места. Конечно же, это была самооборона. Только так и должна была поступить Динка. Только так. Только так можно было противостоять парню, который плотно подсадил на иглу ее и уже подбирался ко мне. Только так можно было противостоять парню, который хотел загнать нам в вены смертельную дозу el dopar... И он сделал бы это - рано или поздно, вот только мы его опередили...

- Пойдем, - мягко сказала я Динке. - Пойдем, перетащим его сюда. Пока не рассвело.


***


...Ангел оказался тяжелым. Очень тяжелым.

Как будто мы тащили не его одного, при жизни тонкого и поджарого, а весь его мертвый запиленный джаз - всех этих Томасов Уоллеров "Фэтсов" <Фэтс - жирный (англ.) > и Германов "Вуди" <Вуди - деревяшка (англ.)>. И все их мертвые запиленные инструменты. Поначалу Динка ухватилась за ноги Ангела, а я приподняла его под руки. Но от близости кровавого пятна меня мутило, и мы с Динкой поменялись местами.

Самым трудным оказалось спуститься по лестнице; болтающиеся руки Пабло-Иманола задевали ступеньки, и костяшки пальцев издавали при этом странный чарующий звук: как будто Ангел напоследок решил развлечь нас кастаньетами.

И Рико, притихший на время, снова захрипел и снова стал бросаться на дверь.

Преодолев лестницу, мы уселись на нижней ступеньке - передохнуть.

- Как думаешь, когда ему надоест выть? - спросила я у Динки, глядя в лицо Ангела. Прижизненная ярость незаметно соскользнула с него и черты разгладились. Они не задавали вопросов "Зачем?", они не задавали вопросов "Почему?", они были спокойными и просветленными, только и всего.

Таким же просветленным было лицо Виксан, тогда, на похоронах.

- Как думаешь, когда?

- Не знаю... Будет выть, пока не сдохнет... Как хозяин... Он ведь все чувствует... пес...

- Ты думаешь?

- А ты - нет? Если его выпустить - он нам глотки перегрызет. Пусть уж воет...

- А если кто-нибудь услышит?

- Ну, если до сих пор ничего не услышали... - неуверенно начала Динка. - Стены здесь толстые... Сад... До сих пор нас никто не беспокоил...

- А если побеспокоят?..

- Может быть... пристрелить его?

- Ты рискнешь? - Мысль заткнуть собаку уже всплывала в моей голове. Правда, не такая радикальная. - Рискнешь пристрелить бойцовую собаку?

- Давай сначала с Ангелом разберемся, - поморщилась Динка. - А потом решим, что делать с собакой... Вернее - с собаками... Рико здесь не один...

Динка вовремя напомнила мне о псах в оранжерее, очень вовремя. Она права, черт возьми: сначала нужно избавиться от Ангела, псы подождут.


***


...Мы сбросили Пабло-Иманола Нуньеса в приготовленную для него яму без всякого почтения - как мешок с гнилой картошкой. И ударился он о мягкую землю с тем же звуком.

- Зарывай, - сквозь зубы бросила мне Динка. - Чем быстрее это сделаем - тем лучше.

Но что-то мешало мне взяться за лопату - и этим что-то было тиканье Ангеловых часов. Почти неслышные в доме, почти неслышные в сумрачном саду, они вдруг снова завладели мной, они долбились в барабанные перепонки почти так же настойчиво, как Рико в закрытую на щеколду дверь кладовки.

И это громкое тиканье сводило меня с ума.

- Не стой как дура! - Динка снова прикрикнула на меня. - Я что, одна должна корячиться?!..

- Да... Конечно... Сейчас...

Но даже когда могила была зарыта и хорошо утрамбована - даже тогда тиканье никуда не ушло, оно переместилось в мозг и теперь терзало его, громко и беспощадно. Может быть, из-за этого я и не услышала еще один звук - звук бьющегося стекла.

Это Рико, устав бороться с дубовой дверью, разнес одинокое оконце кладовки.

Впрочем, я узнала об этом позже. Чуть позже.

А сейчас...

Сейчас Рико несся прямо на нас. С окровавленной пеной на морде, с иглами вздыбленной шерсти, сквозь которую сверкало стекло - он несся прямо на нас.

Прямо на меня.

Я не знала, что происходит с Динкой и где сейчас она - у меня просто не было сил обернуться. И не было сил стоять на ногах: и потому я опустилась, свалилась, рухнула на разрыхленную землю, не отрывая взгляда от пса.

Еще несколько секунд - и он окажется рядом со мной. Надо мной. Еще несколько секунд - и он вцепится мне в горло...

Рико оказался рядом со мной еще раньше. Рядом со мной. Надо мной. В его шерсти блестело подсвеченное кровью электричество, в его глазах светилась подсвеченная кровью ненависть, в его клыках мерцала подсвеченная кровью смерть.

Моя смерть.

Ненадолго же мне придется пережить моего первого мужчину, вот хрень...

Впрочем, мне было уже все равно. Рико подмял меня под себя, сейчас его клыки сомкнутся на моей шее, и...

"Quocienscumque peccator...", - тихо, очень тихо произнесла я начало молитвы из бестиария. Просто потому, что никакой другой не знала, а умирать не причастившись не может позволить себе даже скандальный, проклятый добропорядочными христианами дуэт "Таис".

"Quocienscumque peccator".

"Каждый раз, когда грешник хочет понравиться Творцу..."

Я не ждала пощады от Рико, это была всего лишь молитва, украденная у бестиария, да и молитва ли? Я не ждала пощады от Рико, но Рико отступил. Отступили клыки, отступили глаза, отступила вздыбленная шерсть.

Он отступил - но недалеко. Он улегся рядом со мной, тихонько поскуливая. И я запустила руку в его короткую и сразу же успокоившуюся шерсть. И открыла глаза. И посмотрела на бледно-сиреневое небо.

Ночь кончилась.


***


...Ночь кончилась.

И в неясном свете приближающегося утра Ангел перестает существовать. Становится вровень с несколькими уже подсохшими на солнце, неотличимыми от ландшафта могилами своих собак. Даже тиканье его наручных часов меня больше не беспокоит. Пройдет пара дней, может быть, меньше, - и следы нашего с Динкой преступления сотрутся окончательно.

Скорей бы.

Забыть обо всем и никогда - не вспоминать.

Но не вспоминать не получится - Динка все еще рядом. Так же, как и Рико.

Динка и Рико плетутся за мной, когда я иду к дому. Они держатся на почтительном расстоянии от меня: метрах в трех, не дальше и не ближе. Этого достаточно, чтобы нести за мной воображаемый шлейф.

Я больше не овца.

Я укротила бойцового пса, куда более свирепого, чем четверка canis из бестиария, и уже поэтому я больше не овца. Я первой захожу в дом и сажусь на ступеньки лестницы. А перед тем, как сесть, краем глаза замечаю кровь на ступеньках третьей, пятой и восьмой, - она так и не смогла удержаться в чаше груди Ангела, пролилась. Бесформенные пятна, суть которых ясна только посвященным. На моих руках - такие же пятна, об этом говорит мне Динка, остановившаяся у двери, на почтительном расстоянии от меня: метрах в трех, не дальше и не ближе.

- Ну у тебя и видок, Рысенок!..

Видок и правда тот еще, ведь я - зеркальное ее отражение: перепачканное землей лицо, перепачканные землей колени, черные ногти и следы крови.

- У тебя не лучше, - улыбаюсь я.

Вот хрень, я улыбаюсь! Самое время, самое место...

Самое время и самое место. Я улыбаюсь, Динка улыбается, потом мы начинаем робко смеяться, потом - откровенно ржать. Мы ржем и не можем остановиться: до взмокших волос, до взмокших ресниц, до взмокших затылков.

- Мы не можем оставаться такими пачкулями, - сквозь смех говорит Динка.

- Не можем, - сквозь смех говорю я. - Это нам не идет.

- Совсем не идет...

- Пачкуля, блин... - Мой смех прямо на глазах превращается в гомерический хохот.

- Ага-ага, - вторит мне Динка. - Ах ты, гадкий, ах ты, грязный, неумытый поросенок... В ванную и немедленно, ди-ивчонка!..

- Ага-ага... В ванную... Ди-ивчонка, - вторю Динке я.

Мы отправляемся в ванную с растрескавшимся зеркалом, в которое даже не смотрим: нам вполне хватает друг друга. И вдвоем забираемся в такое же растрескавшееся эмалированное корыто, не дождавшись, пока оно наполнится хотя бы на четверть. И сидя в ванне, друг против друга, мы не перестаем ржать. С чисто вымытыми физиономиями, чисто вымытыми руками, чисто вымытыми коленями. Динка обдает меня водой, я не остаюсь в долгу, и капли прилипают к ее лицу, которое я знаю до последней черточки, до последней ресницы, до последней крошечной родинки на правой скуле. Или я совсем не знаю его? Теперь, после смерти Ангела, оно неуловимо изменилось. Оно менялось все эти короткие часы, и как только я проглядела?

Еще никогда Динкины глаза не блестели таким нестерпимым бархатным блеском, еще никогда ее темно-вишневые губы не были так совершенны, еще никогда ее ноздри так упоительно не раздувались Иногда мне удается упереться пятками в ее икры, и по всему моему телу пробегает странная дрожь, и мне хочется смеяться, и плакать, и аккуратно, стараясь не испачкаться, вскрыть себе вены, и напиться в хлам, и орать что-то нечленораздельное...

И я ору.

Знакомые слова из нашего первого хита "Запретная любовь".

Динка подхватывает их, и мы с размаху преодолеваем все два куплета и дважды повторяем припев, после которого должен следовать пассаж, нашпигованный скрипками, а затем... Затем мы должны поцеловаться. Как это обычно и бывало на концертах.

Сейчас - сейчас совсем другое дело. И нет никаких скрипок в нашей нынешней, нырнувшей под воду аранжировке, и голоса звучат a capella, но это так восхитительно... Так восхитительно, как не было никогда. Слышали бы нас наши фанаты, так беззастенчиво нас предавшие; слышали бы все эти журналистские твари, которые растягали нас на цитаты к порнофильмам; слышали бы покойные Виксан с Алексом...

Слышал бы нас Ленчик...

Если бы он только слышал - никакой концепции и придумывать бы не пришлось. Динкина упругая грудь - концептуальна. Вспухшие, похожие на клюкву в снегу, соски - концептуальны. Лезущая в глаза темная челка - концептуальна... Концептуальны ключицы и плоский, скрытый водой живот, опустить взгляд ниже я почему-то боюсь... Может быть, потому, что я - ее зеркальное отражение...

- Что ты сделала с Рико? - спрашивает Динка.

- Я его и пальцем не трогала, - улыбаюсь я.

- Почему он ходит за тобой как привязанный? Что ты с ним сделала?

- Сказать?

- Скажи... Плизз... Ну, Рысеночек...

- Не сейчас...

- А когда?

- Не сейчас... Когда-нибудь...

- Ты все-таки сволочь, Рысенок, - говорит Динка, без всякой злости. Совсем напротив, ее голос ласкает меня, нежно касается лба, нежно касается щек, и губы у меня начинают стремительно пересыхать... Как странно, в воде у меня вдруг пересыхают губы...

- Я? Сволочь? - Мне с трудом удается отлепить сухой язык от сухого неба.

- Конечно. Любимица Ленчика... Терпеть тебя не могу...

- А я вообще... Тебя ненавижу.

Мы смеемся в унисон, а потом, перебивая друг друга, начинаем вспоминать забавные истории из жизни "Таис", кто бы мог подумать, что за два года их накопилось такое количество... Не продохнуть. В большинстве своем это гастрольные хохмы, в которых фигурируют придурки-фаны, придурки - члены-команды, придурки-журналюги и прочие участники тараканьих бегов на приз "Таис". Когда запас хохм иссяает и вода в ванной остывает, мы, все так же смеясь, выскакиваем из нее и, даже не вытершись, наперегонки бежим по лестнице. Наверх.

Оставляя за собой цепочку мокрых следов.

У самой дверь в комнату, куда уже ворвалась Динка, я останавливаюсь. И оглядываюсь назад. Кто-то из нас (я? Динка?) попал мокрой босой ногой в кровь Ангела и размазал и без того стертое пятно.

И плевать. Плевать. Ангела больше нет. Есть дом Ангела, есть пес Ангела, улегшийся у перил, есть мы с Динкой, а Ангела больше нет. И никогда не было. Проще думать, что его не было никогда. Никогда Эта вязкая мысль успокаивает меня, и я влетаю в комнату и тут же получаю подушкой по башке - от Динки" она все еще не может уняться. Спустя секунду подушка летит в голову уже ей, и мы снова истерически смеемся. Смеемся и не можем остановиться.

Спустя двадцать минут, устав швырять в меня подушкой, Динка падает на кровать. Я вытягиваюсь рядом с ней. Так мы и засыпаем, голые, ничем не прикрытые и - примирившиеся.

Чтобы проснуться в день, в котором мы убьем Ленчика.


***


...Я не знала, сколько было на часах надежно спрятанного под землей Ангела, когда в доме появился Ленчик. По солнцу, стоящему почти в зените, можно было предположить, что сейчас часов двенадцать, никак не меньше. К этому времени мы с Динкой были одеты и сосредоточены: от предутренней шизофренической веселости не осталось и следа. Мы ни о чем не договаривались, глупо договариваться, когда и так все ясно: мы - заодно. Чтобы ни случилось.

Мы - соучастницы.

"Соучастницы" звучит впечатляюще, не менее впечатляюще, чем "любовницы", которыми мы никогда не были Не менее впечатляюще, чем "нимфетки-лесби", которыми мы никогда не были... Мы уже не нимфетки, а лесби после семнадцати, по меланхоличному выражению Виксан, могут интересовать только друг друга.

Я успела покормить Рико, а Динка - ширнуться своим разлюбезным героином, отчего глаза ее сразу же опрокинулись, а на лицо змеей вползла улыбка. Эта улыбка так расстроила меня, что я выскользнула из дома под предлогом кормежки других собак - только бы не видеть ее. Перед тем как войти в старую оранжерею, служившую теперь пристанищем для псов, я несколько минут постояла возле могилы Ангела. Я не хотела делать этого, черт возьми, не хотела, но свежий прямоугольник земли притягивал меня.

И он же делал ситуацию безнадежной. Абсолютно безнадежной.

Спрятать уши не удастся, сказала я себе. Не удастся, тут и к гадалке ходить не надо, потому что из любой колоды Таро тебе выпадет всего лишь одна карта: палач.

Часы Ангела больше не ломились без спросу ко мне в виски, и это было единственным утешением неутешительного утра. Солнечного, резкого, наполненного такими же резкими тенями от крон деревьев - и все равно: неутешительного... От прямоугольника в земле так тянуло смертью, что мне пришлось даже зажать нос. Если здесь появится, мать ее, полиция ("Bienvenido sea, senoras!" <"Добро пожаловать, господа">) - нам не отвертеться. Уж слишком назойлива свежая земля у оливковых деревьев, уж слишком явственно бросается в глаза... Неизвестно, сколько бы еще я простояла под сплетенными ветвями миндальных деревьев, если бы не жаркое дыхание за спиной. И, еще не повернув головы, я знала, чье это дыхание.

Рико.

Рико сидел позади меня, вывалив язык. Никакого волнения, никакого беспокойства. Задним числом я даже пожалела Ангела, преданного всеми, даже собственной собакой. В сущности, он был неплохим парнем, Ангел. Его сакс был симпатягой. Меланхоличным, когда нужно. Когда нужно - ненавязчивым. Был бы расклад другим, мы даже могли бы выступать вместе: "Таис" и Ангел, чувственные звуки саксофона дополнили бы наши голоса, смягчили скрытую непристойность текстов и лобовые аранжировки...

И почему только Ленчик решил использовать Ангела не по назначению?

А-а, кой черт! Он всех и всегда использовал не по назначению. Нас - в том числе.

- Пойдем, Рико, - бросила я, вдоволь насмотревшись на могилу.

И пошла в сторону старой оранжереи. И Рико послушно затрусил за мной. Уже держась за ручку двери, я вдруг поймала себя на странной мысли: почему, когда Динка снесла Ангелу диафрагму, и потом, когда мы зарывали его в саду... Почему, когда Рико бился в двери кладовой, - все остальные собаки молчали? Ведь никто не шептал им в уши сладостное "Quocienscumque peccator...", как любимцу Ангела. Или собаки также не принадлежали ему, как и этот дом? Или они были частью реквизита из совсем другой пьесы?

Впрочем, об этом, как и о многом другом, я никогда не узнаю. Как не узнаю по имени всех собак.

...В оранжерее царил полумрак, особенно ощутимый после яркого солнца. Мне даже пришлось постоять у входа, чтобы глаза привыкли к нему. Спустя минуту начали постепенно проступать контуры окружающих меня предметов, и дыхание собак, и перспектива самой оранжереи. Это действительно была оранжерея, хотя снаружи она казалась самой обыкновенной хозяйственной постройкой, прилепившейся к дому. Дальнее крыло оранжереи, расположенное метрах в двадцати от меня, было освещено падающими отвесно солнечными лучами, там даже просматривалась кое-какая растительность, запущенная и полуживая. А здесь, у двери, рядом с садовым инструментом, стояло несколько мешков с кормом и средней величины пластиковая бочка, наполненная водой. Не слишком разнообразный рацион, что и говорить.

Странно только, что здесь всегда подванивало сырым мясом.

Стоило мне только войти в оранжерею, как собаки заволновались и заскулили. Они не выказывали никаких признаков агрессивности, но все же я решила подстраховаться: на всякий случай. Оглянувшись на Рико, громким, слегка дрожащим голосом я произнесла: "Каждый раз, когда грешник пытается понравиться Творцу..."

Каждый раз, когда грешник пытается понравиться Творцу, он кормит его собак...

Вот хрень, импровизации в духе любимых покойным Ангелом джазменов.

Задав корму стреноженным "Quocienscumque peccator..." псам, я отправилась вглубь оранжереи. Здесь я еще не была.

И тем удивительнее то, что я нашла там, - в чуть влажноватой глубине, под прошивающими застекленный участок потолка солнечными лучами.

Орхидеи.

Орхидеи заставили меня присесть на корточки и замереть в восхищении. Такого я не видела никогда, хотя цветы нам с Динкой за нашу двухлетнюю сценическую карьеру дарили самые разные от пошлых гвоздик и навязших в зубах роз до вполне респектабельных цикламенов. Среди всего этого цветочного семяизвержения попадались и орхидеи, но такие я видела впервые: огромные, хищные, тигрового окраса Они казались скорее животными, чем растениями Благородными животными. Грациозными животными. Животными редкой породы. Их набралось с десяток, может, чуть больше, а самым странным было то, что они вообще росли. За оранжереей никто не следил, коню понятно, вся остальная растительность пожухла и семимильными шагами приближалась к естественной смерти. Орхидеи же были полны решимости держаться до последнего, они вовсе не собирались умирать Они были потрясающе живыми.

Такими же живыми, как Динка...

Вот хрень! Почему я вдруг подумала о Динке? Потому что она была такой же грациозной и хищной? Потому что она - такой же редкой породы?

Потому что... потому что... потому что она гвоздем засела у меня в голове, поселилась под кожей, где влажно и темно и где все обещает вечную жизнь?.. Орхидеи тоже обещали вечную жизнь, и поэтому я сделала то, что и должна была сделать со строптивыми, оставленными без присмотра цветами - я сорвала сразу пяток и, прижав их к груди, направилась к выходу из оранжереи.

Но вернуться в дом я не успела.

Во всяком случае - одна.

Рико, до этого спокойно меня сопровождавший, неожиданно разволновался: он выскочил из сарайчика-оранжереи, едва не разнеся полуприкрытую дверь. Сквозь нее мне хорошо была видна часть дорожки, ведущей от ворот к дому. Именно по ней сейчас несся Рико.

И именно по ней шел сейчас Ленчик.

Рико бросился к нему, как к родному, он даже пару раз подпрыгнул, пытаясь лизнуть Ленчика в нос. Ленчик потрепал его по загривку, с ума сойти, какая радостная встреча! Если до этой минуты у меня оставались какие-то сомнения, то теперь они рассеялись напрочь. Для никогда раньше на встречавшихся человека и собаки... Бойцовой собаки... Встреча была слишком бурной. Слишком радостной. И слишком недвусмысленной. Настолько недвусмысленной, что пора появиться на сцене. Интересно, как на это отреагирует наш продюсер?

Несмотря на то что у меня был временной люфт как минимум в минуту, к встрече с Ленчиком я оказалась не готовой. Совсем не готовой.

Ленчик тоже был не готов увидеть меня.

Я поняла это сразу. Мы слишком много времени провели вместе; так много, что прочесть лицо Ленчика мне не составило особого труда: крупный шрифт для дальнозорких, даже с окулистом консультироваться не надо.

Гамма чувств, отразившаяся на лице нашего продюсера, была весьма примечательной: поначалу он удивился, потом - испугался, испугался смертельно; потом, совладав с собой, быстренько выкинул на поверхность только что выстиранный и потому особенно ослепительный флаг ничем не замутненной радости.

- Рысенок! Привет, Рысенок! - Он распахнул руки для объятий, и лямка рюкзака на его плече предательски соскользнула.

- Привет, Ленчик. - Моя радость могла бы посоперничать с его радостью.

Вот хрень! Я и вправду была рада. Настолько, что похищенным из собачьей оранжереи орхидеям сразу же нашлось применение. Я всучила их Ленчику - жеста глупее и придумать было невозможно. Глупее был только Рико, отирающийся около Ленчиковых ног.

- Держи. Это тебе, - ляпнула я. - Цветочки.

- Э-э... Юмористка... - пробормотал Ленчик. - Привет-привет!.. Сто лет тебя не видел!

- А я - двести!

Мы обнялись и расцеловались: губы у Ленчика оказались холодными как лед, а куцая бороденка вздыбилась.

- Ну, как вы здесь? - спросил Ленчик преувеличенно бодрым тоном.

- Нормален. - Скопировать его тон не составило особого труда.

- А-а...

- А Динка в доме...

- А-а...

- С хозяином. - Я на голубом глазу воспользовалась слегка протухшей правдой вчерашнего дня. - А ты как нас нашел?

- Ну-у... Это было несложно... Вы же сами дали мне адрес...

- Да? - Я испытующе посмотрела на Ленчика.

- Не помните?

- Что-то припоминаю. - Лихое вранье, ничего не скажешь. Самое время посадить Ленчика на измену. - Странно на тебя собака реагирует...

- Странно? - сразу же взволновался Ленчик. - Почему странно?

- Радуется так, как будто вы знакомы.

- Да?..

Отрицать очевидное было глупо: Рико по-прежнему не отходил от Ленчика, предательски виляя обрубком хвоста.

- Точно. - Я не могла отказать себе в удовольствии загнать Ленчика в угол.

Может быть, впервые за время нашего двухлетнего знакомства. И впервые я увидела ничем не прикрытую растерянность на его лице. И рабскую зависимость от меня: "Не надо, Рысенок, умоляю тебя... Не надо. Не копай глубоко... Давай поговорим о другом, давай поговорим о чем угодно, хочешь - о новой концепции, хочешь - о втором дыхании "Таис"... Или... черт с тобой... о том, какое я чмо, заставил вас торчать в чужой стране без денег, кормил обещаниями... Давай поговорим об этом, только оставь в покое собаку... И меня в ее контексте..."

Именно эти мысли толклись в Ленчиковых глазах, в то время как надменный фотомодельный рот изрыгнул покровительственное:

- Не говори глупостей, Рысенок. Я его впервые вижу, этого пса.

- Проехали, - сжалилась наконец я.

- Нет, правда... А он у вас всегда такой дружелюбный?

- Да вовсе он не дружелюбный... На всех кидается без разбору... А вот к тебе почему-то... Того... Сразу проникся...

- Может быть, встретил родственную душу? - Ленчик засмеялся и приобнял меня, и жест этот был искренним. - Чертовски рад тебе, девочка...

- Может быть. - Я прильнула к Ленчику с не меньшей искренностью в расслабленном позвоночнике. - Ты ведь у нас тоже волкодав...

- Побойся бога, Рысенок. - Теперь, когда узкое место было общими усилиями преодолено, к Ленчику вернулась его обычная самоуверенность. - Я - сама нежность. Сама кротость.

- Ага. Ты белый и пушистый. Это мы - черные и гладкошерстные. А ты - белый и пушистый...

- Расскажете мне, как вы жили?

- Обязательно. У нас много перемен...

- Перемен? Каких перемен? - Рука Ленчика, лежащая на моем плече, непроизвольно сжала его.

- Узнаешь, - туманно пообещала я.

- Весь в нетерпении...