Geum.ru

Ему не повезло: все попытки уйти из жизни вслед за погибшим сыном не увенчались успехом

Вид материалаДокументы

Содержание


Часть четвертая
Подобный материал:
1   ...   10   11   12   13   14   15   16   17   ...   22
ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

ДИНКА


Сентябрь 199.. года


"...Дом больше не кажется мне безопасным.

Ничего не изменилось, но дом больше не кажется мне безопасным. В нем нет места, где можно было бы укрыться от собственных мыслей и от шести строчек Ленчикова письма. Неполных шести строчек.

Все эти дни я раздумываю над ними и чем больше думаю, тем менее фантастическими они мне кажутся. Я еще не показывала перевод Динке, я еще не сказала ей ни слова о письме. Мой перевод не очень хорош и совсем не литературен, предлоги и склонения спотыкаются друг о друга, но смысл совершенно ясен, и...

Вот хрень... Я готова с ним согласиться.

Хотя и не совсем понимаю, зачем это нужно Ленчику. Нет, кое-какие мыслишки по этому поводу мелькают у меня в голове.

"Красота замысла, - шепчут мне эти мыслишки, растопленные в полуденном, совсем не сентябрьском зное, - стоит только оценить красоту замысла, как уже ничто не покажется невозможным".

Ничто не покажется невозможным.

Этому научили меня Ленчик с Виксаном. Этим фразам, которые я заучивала, зазубривала перед чертовыми пресс-конференциями, а потом повторяла, как попка, с поучительной миной на лице, с грустными глазами и все понимающими ресницами (Виксан, Виксан учила меня делать соответствующую физиономию!).

"Стоит только оценить красоту замысла, как уже ничто не покажется невозможным. Потому что красота - и есть невозможность".

Или:

"Чувства разлиты в воздухе, назвать их - значит убить".

Или:

"Я не буду говорить о любви. Любовь - это всегда постфактум"...

Господи, сколько же этих проклятых заготовок я налепила придуркам-журналюгам! И сколько книжек перетаскала в сумке, тех самых, которые ни разу не открыла и вряд ли открою... Какой-то, мать его, Пруст, какой-то, мать его, Фриш, какая-то, мать ее, Симона де Бовуар... Надо было сильно постараться, чтобы написать всю эту бодягу, а потом издать ее отвратительно-мелким шрифтом... Но главное - не забыть последовательность, учил меня Ленчик: Пруст - Фриш - Симона де Вовуар. Главное, ни в чем и никогда не забывать последовательность... С Прустом и Фришем легко, одна гласная в слове, в ударениях не запутаешься.

И я не путалась.

Я потрясала воображение. Своим меланхолическим интеллектом. Динка тоже потрясала воображение. Своей отвязанностью. Но нам не помогло ни то, ни другое.

"Таис" почти сдох.

Он обездвижен, парализован, так что, может быть, Ленчик не так уж не прав? Днем я пытаюсь убедить себя в этом. И почти убеждаю. Но когда наступает ночь...

Когда наступает ночь, я говорю себе: это нечестно.

Это нечестно.

Листок с переводом надежно спрятан в бестиарии. С ним происходят странные вещи: он прячется между страницами, он всплывает в самых разных местах, под самыми разными миниатюрами. Под самыми разными, но именно под теми, которые напоминают мне Ленчика, Динку, покойную Виксан, покойного Алекса и даже меня саму.

Чаще всего я нахожу листок под Сциталисом. Сциталис и есть Ленчик, красота узоров на его чешуе нестерпима, и поэтому он никогда не охотится. Он ждет, когда жертва приблизится сама, завороженная этой красотой. Ленчик тоже не делает лишних телодвижений. Он ждет, когда жертвы приблизятся. Когда они сами положат голову на плаху.

Ай, молодца! - сказала бы Динка.

Но я все еще раздумываю - показать ей текст письма или нет. И пока я раздумываю, Ленчик перебегает от Сциталиса к Гипналу, а потом - к Сепсу и Дипсе, а потом - к Амфисбене: ко всем змеям бестиария. Но суть от этого не меняется.

Ленчик остается змеей. Каждой по очереди.

Ползучим гадом.

Как он мог так поступить с нами? Как он мог?.. Но... В любом случае, мне не жалко ни Динку, ни себя, мне жалко бестиарий. И деревья в этом чужом испанском саду - оливковые и апельсиновые. А миндаль я все равно не люблю...

Кроме того, у меня внезапно начались напряги с Пабло-Иманолом.

Или это у Динки начались напряги с Пабло-Иманолом? В любом случае, их секс уже не так громок, не так демонстративен. А несколько ночей назад они даже ругались. Я тешу себя надеждой... я хочу тешить себя надеждой, что мне это только показалось.

И я тешу себя надеждой, что он ничего не знает о моем рейде в его гребаный электронный ящик. Ну, конечно же, он ничего не знает, иначе бы давно принял меры.

Но никаких мер он не принимает, просто смотрит на меня гораздо чаще, чем раньше (раньше он вообще меня не замечал), - смотрит и улыбается. Я улыбаюсь ему в ответ хорошо заученной, хорошо поставленной улыбкой с обложек всех журналов. Моя улыбка нежна и застенчива, в противовес Динкиной улыбке - открытой и дерзкой.

Да, так и есть. Наверное, Динка начала дерзить, проявлять свой поганый характер: первый признак того, что она хочет расстаться с очередным парнем. Она расстается с парнями легко - как чистит зубы, как выбирает волосы с расчески. Если парень очень нравится ей - есть шанс, что она будет с ним дольше контрольных двух недель. Если не очень - просто хочется переспать, ощутить власть славы над простыми смертными - все может ограничиться одним разом. Одним банальным пересыпом. Но Пабло-Иманол побил все рекорды.

Этому есть несколько объяснений, простых и не очень.

Первое простое - наркотики. Неизвестно, где Ангел достает их - но он достает. Динка не впадает от них в клинч, скорее - в тупую созерцательность. Кроме того, наркотики делают ее нимфоманкой. Ей всегда нравилось трахаться - она сама мне об этом говорила, - а сейчас она просто с цепи сорвалась. Но, похоже, Пабло-Иманола это устраивает, он и сам не дурак перепихнуться. К тому же Динка совершенно непристойна в трахе, я помню это еще по нашей питерской квартире с видом на Большую Неву. Я помню эти звуки, помню мат, которым она всегда поливает партнера. Она готова унизить его даже тогда, когда он доставляет ей удовольствие.

Просто садомазохизм какой-то...

Но я помню и другой мат, никому не адресованный, ни к кому не относящийся - когда она бурно и тупо кончает. Она делает это демонстративно. Я не могу отвязаться от этой мысли, которая окопалась в моем мозгу около двух лет назад и все это время только укрепляла бруствера, расширяла линию коммуникаций и подвозила боеприпасы... Мысль и в самом деле проста: Динка все делает демонстративно.

Даже занимается любовью.

Это не кажется мне таким уж удивительным, просто Динка взяла на вооружение еще один старый тезис Ленчика: "Все на продажу". Нужно уметь продаваться и нужно получать за это по максимуму. Нужно не стесняться продаваться, и тогда ты получишь за это даже больше, чем по максимуму.

Странное дело, ненавидя Ленчика, Динка напропалую пользуется его принципами. Я отношусь к Ленчику терпимо и даже с известной долей нежности - и тоже пользуюсь его принципами.

Напропалую.

Просто Динка взяла на вооружение одни Ленчиковы принципы, а я - другие. Мы растащили нашего продюсера на цитаты.

Но и это нам не помогло.

А может, это были не те цитаты?..

Второе простое объяснение - у нас по-прежнему нет денег. "А росо dinero роса salud" <"Беднее бед, когда денег нет", (исп.)>, - скрежещет зубами Динка, не на шутку пристрастившаяся к испанскому. Ленчик не высылает нам денег. Кормит обещаниями, что скоро приедет. И потом, говорит он в трубку, неужели у вас все кончилось? Ведь в первый раз я выслал достаточно...

Я не знаю, сколько выслал Ленчик в первый (и единственный) раз. Все наши деньги осели у Пабло-Иманола. Ну и черт с ними. Мы живем как растения, во всяком случае я (если я когда-нибудь и начну размножаться, то исключительно почкованием), а зачем растениям деньги? Им и так хорошо...

А третье - сам Ангел. Должно быть, он, действительно хорош в постели, он неутомим в постели, он может укротить Динку. Или наоборот - сам оказаться укрощенным. Одно из двух: за первое голосуют собаки, его бойцовые собаки. За второе - джаз, его мягкий cool джаз. Динке нравится его джаз, я знаю это точно.

Она устала от попсятины.

От нашей с ней попсятины, которой мы промышляли два года. Джаз - совсем другое. Джаз прохладный, и Динка иногда так внимательно слушает его, даже какой-нибудь проходной "Рэг кленового листа" - так настороженно и так внимательно, что Ангел называет ее "bobby soxers" <Короткие носочки, (англ.)>. У нас самих были целые вагоны этих "bobby soxers", этих дураков-тинейджеров, девочек-фанаток, рыдающих, бьющихся в экстазе, тянущих к нам свои руки на каждом выступлении... Они подгоняли себя под нас, они стриглись под нас и красили волосы под нас; под нас они заводили тяжелые ботинки и к чертовой матери выбрасывали лифчики, они становились нашими двойниками, а потом присылали свои фотки: "Похожа, правда, Диночка? Похожа, правда, Ренаточка? Боже, девчонки... Я люблю вас, люблю вас, лю-ю-ю-ю-ю-юблю-ю-ю-ю-ю-ю-ю-ю-ю-ю..." Некоторые и правда были похожи, очень похожи, но Ленчик запретил нам самим отвечать на эти письма. А когда с пяток таких идиоток чуть не покончили с собой (их едва успели откачать), а одна-таки покончила - и слухи об этом разнесло журналистское шакалье... Вот тогда Ленчик и нанял Машку Слепцову, девочку-припевочку, одиннадцатиклассницу-отличницу мами-папину гордость, тайком с потными ладонями убивавшуюся по нашим запретным песенкам. Он подцепил ее на форуме, на нашем официальном форуме, где Машка проводила довольно много времени. Ее постинги были не такими тупыми, как все остальные, во всяком случае открывать тему "ОНИ ЛЕСБИЯНКИ ИЛИ НЕТ" ей и в голову не приходило. А вот изо дня в день внушать неграмотным, очумевшим от запретного плода малолеткам, что правильно писать "лесби", а не "лезби" и никак не "лисби", и тем более не "лизби" - это она умела. Кроме того, Машка отличалась хорошим слогом, это Ленчика и зацепило. Мы виделись с ней мельком, пару раз, не больше, в клубешнике, под коктейль со старой Ленчиковой фишкой: "Выжмите сок из двух бутылок виски..." Всю ночь Машка просидела в уголке, глядя на нас безумными округлившимися глазами. Она была совсем никакая, Машка, коротко стриженая, как Динка, светловолосая, как я, да какое нам было до нее дело?.. Она была никем, а мы были всем... Это потом Ленчик сказал, что она отвечает фанатам вместо нас: коротенькие, в две строчки, послания: "Спасибо, спасибо, спасибо-имярек". И даже получает пятьсот баксов в месяц за такую непыльную работенку.

Должно быть, у нее неплохо получалось, пока "Таис" снимал пенки со славы. Но потом, когда колени у него подогнулись, Машка скрылась в неизвестном направлении...

И девочки-фанатки, хреновы "bobby soxers", им больше и в голову не приходило пилить вены тупой бритвой "Спутник". И пачками жрать амобарбитал, бутабарбитал, пентобарбитал и таблетки от кашля с кодеином...

...После "простого" шло "сложное", но на сложное у меня не хватало клепки, как выражался Ленчик. Сложным был и сам Ангел (когда-то простой); вернее, Ангел стал сложным с некоторых пор. С одной ночи, с огрызка ночи, когда он спустился ко мне в библиотеку.

Бестиария он не увидел, я успела запихнуть его под кушетку и прикрыться русско-испанским разговорником, который всегда держала поблизости: для отвода глаз.

Но глаза я не отвела, а просто закрыла - когда дверь в библиотеку тихонько скрипнула; я закрыла их и притворилась спящей. По-настоящему притворилась, даже щелок не оставила.

Долгое время в библиотеке царила тишина, нарушаемая лишь его дыханием, вкрадчивым дыханием, больше похожим на шаги кошки. Это вкрадчивое дыхание и сбило меня с толку и заставило затаить свое собственное. Никогда раньше Ангел не спускался в библиотеку, во всяком случае – ночью, ночь безраздельно принадлежала Динке. Только Динке и больше никому. И их "джиззу", так по-новоорлеански именовал трах Пабло-Иманол.

- Es una репа, - негромко произнес он. Негромко и весело.

Интересно, что означает это "Es una репа" <Жаль (исп.)>? Может быть, он обсуждает со своей татуировкой мои сбившиеся волосы, отросшие волосы, потерявшие форму волосы?

Или... или что-то еще?

Нет, я не боялась, я совсем не боялась его Я не испугалась даже тогда, когда он присел на краешек кушетки вкрадчиво и осторожно. Я бы даже не почувствовала этого, если бы не запах. Запах его тела. Вернее, это был не совсем его запах.

Это был отголосок запаха Динки. Его эхо.

Его испанское эхо.

Вот хрень, от него и вправду пахло Динкой! Но не той, которая трепала мне нервы по поводу и без повода, не той, которая цапалась с Ленчиком, собачилась с Виксаном и доставала секьюрити и журналюг. Совсем не той.

Это был запах нежной, притихшей Динки. Той самой, которая обняла меня после нашего первого триумфа в "Питбуле", прижалась ко мне и сказала: "Неужели это мы? Мы - "Таис"?.. Ты веришь в это, Ренатка? "

Пока я с закрытыми глазами раздумывала над этим, Ангел легонько коснулся моих волос. И снова повторил.

- Es una репа...

Нет, глупо держать глаза закрытыми, когда над тобой склонился взрослый тридцатилетний мужик. Особенно девственнице, девственница по определению должна спать вполглаза и видеть угрозу собственной безопасности даже в ручке полотера.

Пора, пора просыпаться.

Я неопределенно вздохнула и открыла глаза. Не знаю, насколько правдоподобным получилось мое внезапное пробуждение, но Ангел улыбнулся. И татуировка на его шее тоже улыбнулась мне. Сейчас он скажет "Ола", как говорил всегда.

Но "Ола" я так и не дождалась.

Он молчал и улыбался.

Я тоже улыбалась, хотя это противоречило амплуа пугливой девственницы, выскочить из которого мне до сих пор не удалось.

- Это правда? - спросил Ангел. На совсем неплохом русском, совсем неплохом, слегка смягченном ночью.

- Что?

- Что ты.. - Он щелкнул пальцами. - Девственница?...

Слово "девственница" было произнесено им на испанском, но я поняла его суть по иронически раздувшимся ноздрям Ангела.

- Это тебе Динка сказала?.. Динка, кто же еще! Я даже знала, как она это сказала: с ехидным смешком, после очередного оргазма и перед очередным поцелуем - просто взяла и сплюнула, как сплевывают семечки, прямо на пол, в первом ряду дешевого кинотеатришки, на сеансе для пенсионеров...

- Это тебе Динка сказала?

- Нет... Просто... El olor... Запах...

Скажите пожалуйста, какое трогательное единение! Он также чувствовал мой запах, как и я чувствовала его. Или это просто ночь?..

- Запах? И чем же я пахну?

- Ничем... У тебя его нет... Только девственницы ничем не пахнут...

Он улыбнулся, а я даже не нашлась, что ответить. Я не знала, смеяться мне или плакать. Никто никогда не оскорблял меня так изысканно и так смертельно.

Даже Динка.

- Пошел ты, - неожиданно для себя огрызнулась я. Со старыми Динкиными интонациями, пацанскими и дерзкими.

- Не хочешь быть со мной? - Улыбку с лица Ангела как ветром сдуло. Он смотрел на меня серьезно, очень серьезно. И его татуировка смотрела на меня серьезно, и его щетина, и его подбородок. - Тебе понравится. Обещаю...

Почему бы и нет, черт возьми? Почему бы и нет?.. Избавиться наконец-то от родового проклятия, от епитимьи, наложенной на меня Ленчиком, от пояса верности лесбийскому дуэту "Таис"; от собственных комплексов, от робкой мастурбации под душем, когда в голову не лезло ничего, кроме голозадой картины Дейнеки "Будущие летчики"...

Избавиться от этого раз и навсегда.

А заодно и наставить рога Динке, втоптать ее в грязь, увести парня, занять ее кровать, а саму Динку переселить в мою постылую комнату с распятием. Или в собачьи вольеры...

Почему бы и нет?

Я еще раз внимательно посмотрела на Ангела. Не то чтобы он сгорал от нетерпения, ожидая от меня ответа, совсем напротив. Пабло-Иманол, судя по всему, был не совсем правильным испанцем. Испанцем, слегка подпорченным нью-йоркским джазом, чикагским джазом и риффами <Рифф - короткая повторяющаяся музыкальная фраза> Канзас-Сити...

Пабло-Иманол меланхолично подмигнул мне. И полез в задний карман джинсов.

Уж не за презервативами ли?

Или испанцы не пользуются презервативами, предпочитая живую, ничем не защищенную плоть?..

Но никакие презервативы на свет божий извлечены не были. Вместо них появился портсигар. Ангел неторопливо раскрыл его и вытащил самокрутку.

- Не хочешь? - вежливо осведомился он. - Отличная марихуана.

- Нет. Я не курю.

- Брось. - Он щелкнул зажигалкой, глубоко затянулся, выпустил сладковатый дым и снова вопросительно уставился на меня.

- Нет. Я не люблю траву.

- Значит, не любишь... Ты не любишь заниматься любовью, ты не любишь el dopar <Наркотики, (исп. жарг.)>... А что же ты любишь?..

Вот хрень. Оказывается, я давно ждала этого вопроса. Я давно его ждала, чтобы сказать себе, что влюблена в проклятый благословенный "De bestiis et aliis rebus".

В сто двадцать три миниатюры, тисненые опавшим за века золотом, такие теплые, такие живые, так много нашептавшие мне на ухо... Только к ним я могла возвращаться, как в дом, только с ними мне не было скучно и было покойно. Только в них я открывала все новые и новые грани, как открывают родинки и шрамы на теле любимых людей. Черт...

Извращение.

Черт. Извращение почище скандального "Таис". И сказать об этом никому нельзя. И сочувствующих не найдешь...

- Мне нравится твой саксофон...

- А я... Я тебе не нравлюсь?

- Да. Ты тоже мне нравишься...

- Esta bien hecho... Вот и отлично...

Если сейчас он приблизит ко мне свои обрамленные щетиной губы, придется треснуть его по башке русско-испанским разговорником. Конечно, бестиарий выглядит куда внушительнее, чем легкий, как перо, "RUSO-ESPANOL", и удар получился бы ощутимым, но продавать бестиарий мне нельзя, ни при каком раскладе...

- Можно тебя поцеловать? - Ангел выпустил дым прямо мне в лицо. Не очень-то вежливо с его стороны, не очень-то вежливо.

- Не думаю, что это хорошая идея...

- А мне она кажется вполне сносной.

- А мне - нет...

Интересно, сколько мы будем препираться прежде, чем Ангел решит, что пора переходить к более радикальным действиям?.. Но он по-прежнему курит свою марихуану и лениво разглядывает меня, ощупывает меня, снимает с меня кожу как какую-нибудь прогорклую кружевную комбинацию. Настоящий джазмен, нехотя торчащий на игле, как и все его великие, спрятанные в недрах саксофона...

- Может быть, нам попробовать втроем? - спрашивает он.

- Втроем?

- Ну да...

Эта идея, такая простая, что на нее и обижаться грех, застает меня врасплох. Заявленьице, м-да... Как раз в духе Динкиных акробатических этюдов на кухонных столах.

- Сам придумал или Динка надоумила? - не очень-то вежливо осведомляюсь я.

- Зачем? Это просто... предложение... не думаю, что она будет возражать.

- Она, может, и нет... А я...

- А ты?

- Отсоси у своего пса. - Чертова Динка, два года не прошли даром, теперь я понимаю это. Динка и Динкины штучки, которые я всегда так ненавидела, въелись в меня, как соль в ладони.

- Отсоси? - Ангел напрягается. - Что это значит?

- Отсоси - это значит отсоси. Сделай ему минет...

Проклятие.

- Что значит "минет"?

Очевидно, русская жена Пабло-Иманола была приличным человеком, ненормативную лексику не использовала, предпочитая дешевым матам цитаты из пионерских речевок и Афанасия Афанасьевича Фета.

- Ладно, проехали, - примирительно говорю я. - Забудь.

- Ты так и не ответила.

- Разве? Я не буду с вами спать. Спите друг с другом...

Но он все-таки меня поцеловал. Стоило мне на секунду ослабить бдительность и закашляться от дыма, который Ангел с завидным упорством выпускал мне в лицо. А перед этим довольно ощутимо прошелся по нам с Динкой.

- Вы очень странные русские...

- Да? Что, совсем не похожи на твою русскую жену?

Сейчас-то он и выскажется.

- Похожи... Я всегда общался с сумасшедшими... Сумасшедшими русскими. С сумасшедшими русскими chiquillas <Девчонками (исп.)>...

- Ну, значит, тогда пора перестать удивляться...

- Я не удивляюсь. Я понимаю...

- Что понимаешь?

- Что по-другому не получится...

Похоже, он обкурился. Похоже, это не первый его косячок, вытащенный из портсигара. Или его русский недостаточно хорош, чтобы доносить до меня странный смысл наспех сколоченных фраз. Но продираться к смыслу у меня нет никакого желания. И-ех... Ангел-Ангел... Mio costoso... Hе пошел бы ты отсюда, Господи, прости...

- Вы маленькие сучки, - наконец говорит он. Без всякой, впрочем, злобы. И даже с симпатией. - Похотливые маленькие сучки...

Ого, "похотливые маленькие сучки" - довольно сложное лингвистическое построение, как раз в духе нашего сайта в Интернете, на пике славы, тогда нас только ленивый не пинал... И все боготворили... "Похотливые маленькие сучки" - один из эпитетов, намертво приставших к "Таис". Значит, его жена потчевала Ангела не только А. А Фетом. Значит, Ангел периодически наставлял ей рога с "похотливыми маленькими сучками". Такими, как Динка, - страстными и беспечными, созданными для бесконечного джиз-за. Для бесконечных импровизаций на тему джиз-за. "Похотливые маленькие сучки" даже заставляют меня улыбнуться.

- Разве я давала повод? - Я ловлю себя на том, что мне нравится дерзить Ангелу. Хотя он в любой момент может безнаказанно съездить мне по роже.

Глаза Ангела вдруг приближаются ко мне, зависают надо мной, останавливаются на уровне переносицы, отчего у меня сразу начинает ломить в висках. Пожалуй, не только Ленчик похож на Сциталиса. Полку нестерпимых ползучих гадов прибыло.

- Ты? Еще больше, чем она...

- Чем она? - непослушными губами шепчу я.

- Чем она... - Ангел поднимает глаза к потолку, что скорее всего должно означать спящую (спящую ли?) в его кровати Динку.

А потом снова переводит взгляд на меня: так они и скользят, его глаза, то приближаясь, то удаляясь, раскачиваясь, как качели, героин с кокаином в обнимку, "red rum", Динка как-то пробовала и сказала мне, что это офигительно впирает, - еще пара таких раскачиваний, и они сомнут меня. "Я - еще больше, чем она". Чтобы ляпнуть это, нужно иметь достаточно веские основания. Нужно знать о моих тайных страстях. Не правильных страстях. А что, если Ангел пронюхал о моих играх с бестиарием? Что, если он вообще пронюхал о бестиарии?

Или всегда знал о нем?

Я закрываю глаза, и в этот самый момент Паб-ло-Иманол целует меня. Терпкими и плывущими от травы губами.

Это - мой первый поцелуй.

Первый поцелуй.

Почти первый.

Но он так же бесполезен, так же не нужен, как и слюнявый поцелуй давно забытого одноклассника Стана - двухлетней давности.

Губы Ангела не волнуют меня нисколько. Они тычутся в мои собственные, деревянные, запертые на висячий замок губы. Ничего тебе не обломится, дружок.

Ничего.

- Сучка, - шепчут его губы моим губам.

Мне все равно. Мне тотально все равно. Мне настолько все равно, что я даже не отстраняюсь. Даже если он сейчас начнет раздевать меня, снимать футболку и джинсы, даже тогда я не пошевелюсь. Ангел не вызывает у меня никаких чувств. Даже голозадые осовиахимовцы с картины Дейнеки "Будущие летчики", этот смутный объект моей мастурбации, - даже они вдохновляли меня больше.

- Сучка. - Теперь в ход пошли руки, они, как змеи (Сциталис? Гипнал? Амфисбена?), заползли ко мне под футболку. И легли на груди. Такие же деревянные, как и губы, такие же холодные.

Мне все равно.

Me da lo mismo.

- Сучка, сучка, сучка... - Ангел больше не останавливается, его железные пальцы сжимают мне соски. Вот хрень, неужели женщинам приятно, когда им вот так сжимают соски? Неужели именно это и призвано вызывать желание?..

Ангел шепчет это свое слово не останавливаясь, пока оно не набирает силу и не начинает отскакивать от стен библиотеки, от узких окон, от тяжелых и не очень книжных переплетов. Оно заполняет все пространство, оно уже готово распахнуть дверь и пойти гулять по дому, когда...

Когда сталкивается на пороге с точно таким же словом. Почти таким же.

- Ах вы, суки!..

Динка. Ну, конечно же, Динка!

Руки Ангела сразу же становятся безвольными, отпускают мою грудь. А сам Ангел отпускает меня.

Отстраняется.

Теперь мне хорошо виден дверной проем. И голая Динка.

Голая Динка стоит в дверях и с презрением рассматривает нас, одетых.

- Ах вы, суки! - еще раз повторяет она и добавляет какую-то длинную фразу на испанском. Фразы я не понимаю, но суть ее весьма прозрачна.

Ангел отвечает ей другой фразой, не менее длинной, потом начинает смеяться, потом - поднимается с кушетки и идет к двери.

К Динке.

Он даже пытается приобнять ее, но Динка сердито отстраняется. А потом он скрывается в коридоре, и мы остаемся одни. Я - на кушетке, в джинсах и задранной футболке. Динка - в дверном проеме, голая. Я рассматриваю ее тело. Ее тело, которое я видела столько раз. И которому столько раз втайне завидовала. Мое собственное - не хуже, совсем не хуже. А грудь у меня, пожалуй, побольше и получше и так же вызывающе стоит. И мой плоский живот - всего лишь отражение ее живота, но...

Ее тело гораздо живее, чем мое.

Ее тело знает, что такое страсть. Пусть случайная, пусть ненадолго. От того, что страсть случайна, она не перестает быть страстью. Неужели я никогда не узнаю, что такое страсть? Неужели меня так никто и не разбудит? Неужели мое тело, которое так хотели, так желали, так жаждали тысячи дурацких поклонников, - неужели мое тело так и останется запертым на замок?

Я смотрю на Динку не отрываясь, и мне хочется, мне смертельно хочется, чтобы меня любили так же, как ее, чтобы меня ласкали так же, как ее, и чтобы мое тело отвечало.

Отвечало, отвечало...

Оно готово ответить уже сейчас, внизу живота возникает теплая волна, не жалкая, не застенчивая, какая бывает у меня в свальном грехе с "Будущими летчиками", нет... Настоящая, яростная, сметающая все, что только можно смести, тайфун, цунами...

Вот хрень...

Почему, почему ураган не прошел чуть раньше, когда руки Ангела легли мне на грудь? Почему?

Ангел... Mio costoso...

"А мое тело никто не разбудит, - думаю я, не в силах отвести взгляд от Динки, - мое тело никто не разбудит, если все, что написано Ленчиком в письме, - серьезно. Просто нечего будет будить. Нечего и некому".

- Ну ты и... - Динка разражается потоком отборных ругательств, самым невинным из которых можно считать коронное папахеновское "прошман-довка".

- Диночка... Мне нужно поговорить с тобой, Диночка...

- Поговорить? - Динка смеется хриплым, полусонным смехом. - Поговорить? О чем поговорить, Ры-ысенок? Все, что могла, ты уже сказала.

- Нет. Это серьезно.

- Серьезно?

Стоит ей произнести это, как наверху раздаются совсем уж несерьезные саксофонные "Порнокартинки для веселой компашки с музыкой". Ангел часто играет эту вещь, особенно когда бывает в приподнятом настроении, в хорошем расположении духа.

Услышав "Компашку...", Динка морщится.

- Мне нужно поговорить с тобой, Диночка... Только прикрой дверь, пожалуйста... Это очень важно... Очень. Это касается Ленчика.

- Эта тварь меня не волнует, - говорит Динка, но дверь все же прикрывает.

- Иди сюда. Мне нужно тебе сказать...

- Если ты насчет этого подонка...

- Насчет нас с тобой...

Господи, зачем я только произнесла это? Она ненавидит это "мы", она ненавидит это "нас с тобой" еще со времен славы "Таис". И мои призывы вызовут только раздражение. И она повернется и уйдет... Но, вопреки ожиданиям, Динка не уходит. Напротив, решительно приближается к кушетке, решительно садится на ее край и решительно забрасывает ногу на ногу.

И смотрит на меня.

- Ну?

- Ты ведь хорошо знаешь Ангела?

- Совсем не знаю. Какая разница .. Ты что, хочешь навести у меня справки, так ли он хорош в постели?

- Нет...

- Он хорош. Все испанцы хороши...

- Господи... Я совсем не то... Совсем не то хотела сказать... Ты знаешь, что он переписывается с Ленчиком?

- С Ленчиком? - Динка приподнимает левую бровь. Видно, это для нее - полная неожиданность. - Что значит - "переписывается"?

- По электронной почте.

- Откуда такие сведения?

- Я сама видела письмо.

- Ты лазила в его ноутбук? Ну ты даешь... И когда только успела?

- Успела...

- Я тут было тоже сунулась... Так он мне чуть башку не отвинтил... Скажите пожалуйста. Подожди...

Динка пытается сосредоточиться, а я смотрю на сгиб ее локтя, нежно истыканный инъекциями, - если так и дальше будет продолжаться, он станет светло-фиолетовым, потом - темно-фиолетовым, а потом Динка умрет.

- Подожди... Я не поняла... Что значит - "переписывается"? Они ведь даже незнакомы.. Ангел сам просил меня рассказать о Ленчике... Сам..

- Зачем ты это делаешь, Диночка... Зачем? Она перехватывает мой взгляд, брошенный на локоть, и весело, безнадежно-весело скалится.

- С поучениями будешь выступать в молельном доме... У баптистов-пятидесятников.... И вообще .. Что за пургу ты несешь?

- Это не пурга, Диночка. Я сама видела письмо... С Ленчикова почтового ящика. Оно начиналось "Angel, mio costoso"...

- Вот фигня какая... Этого не может быть...

- Но это правда... Я не вру, Диночка... Помнишь, я еще спрашивала у тебя, что такое "mio costoso", помнишь?

- Хорошо. И где письмо?

- Я его грохнула.

- Что значит - грохнула?

- Уничтожила... Я же его прочитала... И Ангел обязательно бы узнал, что кто-то читал почту, если бы я не грохнула письмо...

- И что за письмо?

- Оно было на испанском... Теперь Динка поднимает правую бровь, а потом - обе вместе.

- Ну, ты уж совсем с катушек спрыгнула от воздержания... Нужно было позволить Ангелу тебя трахнуть... Ну что за чушь ты несешь? Ты же прекрасно знаешь, что Ленчик не рубит фишку в языках...

- Я тоже... Я тоже так думала.. Пока не прочла это чертово письмо... от Ленчика... на испанском...

- И как же ты могла его прочесть? Ты ведь тоже не знаешь испанского... Как твой тварский Ленчик... Ты вообще на него похожа... Господи, у меня такое ощущение, что я никогда от тебя не избавлюсь... Так и буду тащить тебя по жизни, как мешок с дерьмом... Тебя и этого подонка... Он все время будет болтаться за спиной...

- Подожди... Письмо и вправду было на испанском. Но я его перевела. Со словарем...

- Ну? И где же этот исторический перевод?

- У меня...

- Хочешь мне его показать, что ли?.. Мне как-то без разницы... Но если хочешь, валяй...

Я с трудом удерживаюсь, чтобы не попросить Динку закрыть глаза. Ведь перевод спрятан в бестиарии, и для того, чтобы его достать, нужно залезть под кушетку и вытащить "De bestiis et aliis rebus". А мне бы не хотелось, чтобы Динка видела фолиант, я очень ревниво отношусь к этому... очень ревниво... Наконец я выбираю самый нейтральный вариант: опускаюсь на колени перед кушеткой, просовываю руки в темноту и начинаю шуршать пергаментными страницами.

- Ты что это там делаешь? - удивляется Динка.

- Сейчас, сейчас...

Я знаю каждую страницу на ощупь, я могу пройтись по бестиарию с закрытыми глазами, я никогда не ошибусь, никогда... Я знаю, как увернуться от пантеры и как приструнить единорога, как обвести вокруг пальца мантикору, не очень приятное существо, нужно сказать: с головой человека, телом льва и хвостом скорпиона... А зубы в три ряда, а глаза, налитые кровью... Зрелище не для слабонервных, семейный портрет отцов-основателей "Таис", если уж быть совсем честной...

Наконец я нахожу листок, как водится, в "Сциталисе" - и вытягиваю его наружу. Он пахнет благородным 1287 годом... Черт...

- Вот.

- Что это?

- Мой перевод письма.

Динка больше не слушает меня, она углубляется в изучение, она шевелит губами, рассматривает письмо - долго, слишком долго. Очевидно, прочтя до конца, она снова вернулась в начало. Или во всем виноват мой почерк? Мой перетрусивший почерк?

- Что это за срань? - наконец не выдерживает она. - Ты с ума сошла?

- Я? Я думаю, это он. Ленчик.

Если честно, я совсем не уверена, что Ленчик сумасшедший, хотя покойная Виксан иначе, чем сумасшедшим, его не называла. Я совсем не уверена, что Ленчик сумасшедший, напротив, я считаю, что его посетила совершенно гениальная идея.

Самая гениальная за последние два года. За исключением раскрутки "Таис". Но "Таис" - она переживет, тут и к гадалке ходить не надо...

- Черт...

Динка все еще не может оторваться от текста.

- Хочешь сказать, что это правда?

- Я просто перевела... Просто перевела. Вот и все...

- Чушь. Ты не знаешь испанского... Ты не могла перевести... Ты меня накалываешь... Разводишь, как малолетку... Дрянь. Сучка!

Этого и следовало ожидать: Динка дает мне звонкую пощечину... Звонкую пощечину, после которой почему-то сладко ноет щека и сладко ноет сердце. Что-то новенькое... Почему, почему мои губы так не ныли от губ Пабло-Иманола? Почему?..

- Я перевела...

- И ты хочешь, чтобы я в это поверила?

- Я не знаю... Я просто хотела тебе показать...

- Показала... Что дальше?

Действительно, что дальше? Но я это сделала, я показала... Теперь не у одной меня будет болеть голова. Так что мы квиты, Диночка.

- А где оригинал? - закусив губу, спрашивает Динка.

- Я же говорю... Я его грохнула... Письмо.

- Ага... Грохнула, а текст запомнила слово в слово. Не парь мне мозги!..

- Я переписала. На листке...

- Давай листок.

С замусоленным обрывком счета дело обстоит проще: он всегда со мной, в заднем кармане джинсов, слегка потершийся на сгибах от моих бесконечных раздумий.

Динка кладет оба листка перед собой и принимается сверять их содержание.

- Ну? - Я не могу сдержать нетерпения.

- Вроде все верно... Блин... Что это такое? Объясни мне, что это такое... Объясни!

Конечно же, она имеет в виду текст. Текст, который я изучила вдоль и поперек, почти так же хорошо, как и бестиарий, даже намного лучше. Текст, в понимании которого я продвинулась гораздо .дальше, чем Динка. Это только на первый взгляд он кажется чудовищным. Но в нем заложен достаточно глубокий смысл. И шикарный ход. И удивительная по красоте подсказка.

Нужно только принять ее и свыкнуться с ней.

А Ленчик и вправду гениален...


"Ангел, дорогой мой!

Куда ты пропал, я не могу с тобой связаться. Надеюсь, все в порядке. Сегодня я ее закончил, поставил последнюю точку. Это не убийство, это всего лишь самоубийство двух сумасшедших, никто ничего не заподозрит. Главное - доза. Не мне тебя учить. Хотя с Р. придется повозиться. Предсмертную записку я привезу. Убийца - они сами. Перезвоню тебе на Риера Альта, не позднее 12, сообщу рейс. Л."


- Ну, и что это такое? - Динка впивается в меня глазами. - Что это такое?..

- Ты хочешь, чтобы я объяснила?

- Нет, хочу, чтобы ты мне тут слабала краковяк, мать твою!..

- Объяснить?

Объяснение есть, совершенно невероятное, бессмысленное, чудовищное. Я еще не произносила его вслух и не знаю, как оно будет выглядеть, когда я наконец произнесу его. Но если произнесу...

Пути назад не будет.

- Ангел - это Ангел, - потухшим голосом начинаю я.

- Не держи меня за дуру!.. Динка не смотрит мне в глаза. Она вертит в руках оба листка, разглаживает их, цепляется пальцами за их края, как цепляются за край пропасти. Мне даже начинает казаться, что она не слышит меня. Не хочет слышать.

- Ангел - это Ангел... - упрямо повторяю я. - Его дорогой... Твой дорогой... Пабло-Иманол Нуньес.

- Пошла ты...

- Ты будешь слушать или нет?

- Я слушаю. - Динка берет себя в руки и даже стягивает с меня старый плед и накрывает им колени.

Что ж, она права. Такие вещи лучше слушать одетым. А если не одетым - то, во всяком случае, не голым, как в морге... Попасть в - морг мы еще успеем...

- "Сегодня я ее закончил, поставил последнюю точку..." Ты знаешь, что это?

- Что?

- Помнишь, Ленчик говорил нам о книге? О том, что "Таис" нужна книга? Скандальная книга... Она подогреет интерес, она вернет нам...

- Ничто! - орет на меня Динка. Нервы у нее и вправду стали ни к черту. - Ничто не вернет к нам интерес, даже если бы Ленчик написал целое собрание сочинений! Даже если бы его фамилия была Лев Толстой - ничто не вернет к нам интерес!!!

Я спокойно пережидаю вспышку ее ярости. Я вообще стала спокойной, как Боа-Удав, как Змея-Сирена, как, мать его, Филин...

- Ленчик писал книгу... Писал книгу... То есть я думаю, ее начала Виксан... Помнишь, он отбирал мои дневники... Те, которые я писала на гастролях..

- Да пошли они в задницу, твои дневники!!!

- Он отбирал мои дневники. Для этой книги... - упрямо продолжаю я вколачивать в Динкину башку свою теорию. - Теперь он ее закончил... Наверное, даже прослезился...

- Ты-то откуда можешь знать?

Это риторический вопрос, Динка и сама понимает. Она слишком давно знает меня. Меня и Ленчика. Ленчик сам говорил, что я похожа на него. Пугающе похожа, именно так. И она это знает, и я. Я чувствую Ленчика как никто. Я вижу его. Ведь я - Рысенок. Р-ысенок. А Рысь умеет видеть сквозь стены, так сказано в моем бестиарии. И я вижу сквозь Ленчикову стену. Я вижу отвратительные тухлые внутренности, которые спрятаны за стеной; внутренности, сожранные жаждой славы, денег и болезненным самолюбием.

- Я знаю. "Это не убийство, а всего лишь самоубийство двух сумасшедших"... Две сумасшедшие - это мы. Мы ведь похожи, правда? Никаких мозгов у нас не осталось, все нас бросили, и мозги тоже... Это когда-то мы были всем, а теперь стали никем... Скажешь, не так?

Динка молчит.

- Скажешь, не так? - продолжаю наседать я. Динка молчит.

- Скажешь, ты никогда не думала об этом? После всего, что мы потеряли.. И с чем остались...

- И с чем же мы остались?

- Со всем этим... И еще с дурацким ярлыком извращенок, лесбиянок, бесстыжих сосок... Мы нравились всем, когда были пацанками... А теперь... теперь мы не пацанки, Динка... Мы девки, которым только и остается, что...

Я замолкаю. Я смотрю на плед, который Динка накинула себе на плечи. Я вижу кожу, которая проглядывает сквозь плед. И я... Я вдруг начинаю понимать, как постарела эта кожа, измотанная бесконечными мужиками, пьянкой и вылезшей полгода назад наркотой. Как она истончилась. А ведь Динке только восемнадцать. Так же, как и мне... Но ведь и моя кожа не лучше. Ее никто не касался, ее никто никогда не касался, кроме сценического пота в бесконечных гастрольных турах. И она... она даже не старая...

Она - мертвая.

- Разве ты никогда не думала об этом, Диночка? Разве то, как ты убиваешь себя - разве это не самоубийство?

- Плевать, - глухо говорит Динка.

- "Никто ничего не заподозрит..." Потому что это не будет до конца самоубийством... Потому что это...

Я замолкаю, оборвав фразу на полуслове, я близко придвигаюсь к ней, так близко, что у меня начинает кружиться голова. И беру ее за исцелованную инъекциями руку.

- Потому что это... Главное - доза, правда?

- Ну надо же, какая осведомленность... Хотя ты любишь потрындеть о том, в чем ни хрена не смыслишь... Ленчикова школа... Ненавижу...

- Главное - доза, правда? - Мне плевать на ее слова, я знаю их наизусть. - Почему бы нам не умереть от передозировки?

- С какой стати? - Динкин голос слабеет на глазах.

- Или сделать это специально... Это ведь можно сделать специально, когда очень сильно устанешь? Виксан устала... Вот она это и сделала... Сама.

- Нет... это просто была передозировка...

- Она просто устала... мы тоже устали... Мы просто устали. Ты сама об этом говорила... Столько раз... А тут - один-единственный укольчик, и вся недолга... Ангел, наверное, знает в этом толк... Он ведь достает тебе твой сраный героин... Он знает толк в дозах... И не Ленчику же его учить этому в самом деле, правда?..

Динка молчит.

- Вот только я... Я ведь не употребляю наркотики. Я даже не курю... И пью только пиво... И то не всегда... Со мной придется повозиться, хотя особых проблем не будет... Я покладистая... - Я тихонько смеюсь. Как сумасшедшая. Сама с собой. - "Р."... Рената... Ренатка... Рысенок... со мной придется повозиться.

- Не надо, - неожиданно просит Динка. - Не надо смеяться... пожалуйста...

- Он даже предсмертную записку сочинил... Он молодец, Ленчик...

- Чью?

Я молчу. Я так и вижу эту картину. Когда-то популярный дуэт валяется на сбитых простынях, перепутав руки и ноги... Обняв друг друга... Или что-то в этом роде. И предсмертная записка, куда же без нее, она все объясняет.

Мы устали. Устали. Популярность нас опустошила, выжрала изнутри.

Классический сюжет. Не мы первые, не мы последние.

Очень романтично... Убийца - мы сами.

Убийцы - мы сами...

Я чувствую внутри такую пустоту, что впору самой писать предсмертную записку. Наверняка я написала бы ее не в пример лучше, чем это сделал Ленчик. Наверняка в ней было бы гораздо меньше фальши. Ведь я и вправду думала... думала об этом... И смогла бы подобрать нужные слова... Может быть, предложить свои услуги Ленчику, пока Ангел нас не укокошил?

Кажется, я снова улыбаюсь, а потом тихонько смеюсь.

- Не надо... Пожалуйста... Не сходи с ума... - снова тихо просит меня Динка.

- Я только не знаю, что такое Риера Альта... - говорю я, прогнав улыбку с лица. - Не знаю...

- Это улица, - после непродолжительной паузы говорит Динка. - Улица в Барселоне. Риера Альта, 56.

Теперь приходит моя очередь удивляться.

- Откуда ты знаешь?

- Откуда?

Динка протягивает мне обрывок счета, на который я переписала письмо Ленчика. Это обрывок той самой Риеры Альты, с именем Ангела. Беспечного Ангела, ангелы просто не имеют права быть другими. Вот теперь мне становится по-настоящему смешно.

Ангел никак не тянет на профессионального убийцу.

Ангел - растяпа.

Бедный, бедный Ленчик! Красоту твоих замыслов безнадежно гадят бездарные исполнители. Сначала мы с Динкой, не оправдавшие надежд на самый крутой, самый скандальный проект века, а теперь вот еще и обдолбанный анашой неумеха-Ангел...

Гнать таких киллеров в шею!

Я несмело улыбаюсь Динке, а Динка несмело улыбается мне. И пока она улыбается мне, пусть несмело, пусть робко, впервые за два года... Пока она улыбается, я понимаю, что умирать мне не хочется. Ни при каких обстоятельствах.

Ни при каких...