Ему не повезло: все попытки уйти из жизни вслед за погибшим сыном не увенчались успехом
| Вид материала | Документы |
СодержаниеЧасть третья |
- Лекция № Тема: история ЭВМ, 100.58kb.
- План реферата: Классификация остеомиелита Этиология, патогенез и патологическая анатомия, 123.31kb.
- Автор-составитель Ионина, 5856.44kb.
- Стефен Волински, 2842.02kb.
- Подвиг Минина и Пожарского. День народного единства, 99.55kb.
- Биография Сдетства Грин любил книги о мореплавателях и путешествиях. Мечтал уйти, 38.75kb.
- Кружилине станицы Вешенской Области Войска Донского. Мать, украинская крестьянка, служила, 19.57kb.
- Информационные технологии как эффективное средство повышения качества преподавания, 74.87kb.
- Не прикончить его, превратив в холодный труп, 4038.89kb.
- Нашей встречи: «Ваш ребенок попал в зависимость», 58.31kb.
ДЖАНГО
(продолжение)
...Похороны Марины Корабельниковой были на удивление малолюдными. Респектабельными и сдержанно-аристократическими. Они удивительно шли такому же сдержанному сентябрьскому дню: застенчивое солнце сквозь еще не поредевшую листву, застенчивый молодой батюшка с пухом на щеках и несколько самых близких Корабельникоffу людей.
В их число попали и Никита с Нонной Багратионовной.
Конечно же, стоило только Kopaбeльникoffy приподнять тяжелые веки, как толпы соболезнующих затоптали бы все могилы в радиусе километра, а сочувственные венки с сочувственными лентами можно было бы грузить составами, но... Пивной барон так тщательно оберегал свою частную жизнь, что решил не делать исключений и для частной смерти.
По странной иронии судьбы, Марину Корабельникову решено было похоронить на Ново-Волковском кладбище. Там же, где чуть больше года назад первые комья земли упали на маленький гроб Никиты-младшего. Вот и сейчас Никита никак не мог сосредоточиться на панихиде: он все думал о том, что его сын тоже здесь, совсем неподалеку, и они с Kopaбeльникoffым уравнялись теперь и в смерти. Он не так часто бывал на могиле сына, но раз в месяц обязательно выбирался: поменять цветы, прибраться за оградой и просто посидеть, касаясь онемевшей рукой могильного камня. Ни о чем не думая и думая обо всем. Они ни разу не приезжали сюда вместе с Ингой, каждый раз - по отдельности. Это даже нельзя было назвать очередностью, просто и Никита, и Инга знали, когда нужно приезжать. И лишь однажды они едва не столкнулись у могилы. В тот день - ослепительно, медово, жасминово летний; из тех ласковых дней, которые так любил Никита-младший, - в тот день какая-то неодолимая сила привела Никиту на кладбище. И возле могилы он увидел Ингу. И не решился подойти, так и стоял в отдалении, глядя на жену, с прямой спиной сидящую перед выбитой на черном граните надписью: "Сынуле... родненькому... мама"... Инга сама заказывала надгробную плиту - и Никита на этой плите упомянут не был, ничего страшнее и быть не могло, ведь Никита-младший любил... Любил его, своего папку... Ничего страшнее и быть не могло, но Никита смирился и с этим. Он смирился, он не подошел к Инге в тот ослепительно, медово, жасминово летний день. Он уехал тогда (в конторе его ждал Корабельникоff). Он уехал, а Инга осталась. Она сидела там подолгу, не то что в начале, в первые месяцы, когда все еще не хотела верить в смерть Никиты-младшего. Тогда она вообще не появлялась у могилы. Должно быть, просто сказала себе: мой сын не мертв, так что же мне делать на кладбище? Потом, когда пришло осознание того, что мальчик никогда больше не вернется, и не разбросает игрушки по всей комнате, и не будет просить "Лего", стоит им только выбраться в ДЛТ...
Нужно проведать мальчика, обязательно проведать. Когда все закончится и Мариночку опустят в землю.
Но сбыться всем этим, таким естественным, таким горьким желаниям было не суждено. И все потому, что Никита увидел Джанго.
Джанго, мысль о которой давно смыло волной Мариночкиной смерти.
И вот теперь, когда прилив сменился отливом, ее снова выбросило к Никитиным ногам. Будь народу на похоронах чуть-чуть побольше, Джанго наверняка осталась бы незамеченной. Сосредоточься Никита на кopaбeльникoffcкoм горе, Джанго наверняка не попала бы в поле его зрения. Но народу было негусто: кроме Никиты с секретаршей - Джаффаров, три джаффаровских мальчика из секьюрити, вице-президент компании Леня Васенков, чьим анекдотам Мариночка радовалась как ребенок. Была еще пара человек, Никите неизвестных: скорее всего, старые, проверенные временем, корабельникоffские друзья - с лицами, далекими от бизнеса. Должно быть, эти лица Корабельникоff приволок из юности, где не было ни пивоваренной компании, ни представительского "Мерседеса", ни ночных рейсов в Мюнхен, а Мариночка еще и на свет не появилась. С такими лицами хорошо пить водку на кухне, ругать исполнительную и законодательную власть, а в промежутках хором фальшивить под гитару "Надежды маленький оркестрик под управлением любви".
Окуджаву Никита не очень жаловал: так же, как не жаловал кухонную самодеятельность; смотреть на Корабельникоffа было нестерпимо, на Джаффарова - скучно, на джаффаровских мальчиков - еще скучнее, на весельчака Васенкова, изо всех сил пытающегося загнать скорбь на лицо, - стыдно. И Никита сосредоточился на Нонне Багратионовне.
Нонна Багратионовна явилась отдать последний долг покойной Мариночке во всем великолепии поздней зрелости. Никите и в голову не приходило, что она все еще может быть привлекательной. А вот поди ж ты... Каждые пять минут Нонна ритуально прикладывала к глазам ритуальный же платочек, при этом грудь ее высоко вздымалась, а плечи вздрагивали. На месте секретарша не стояла, а все время перемещалась; незаметно, целомудренно, отходила на шажок или два - и снова возвращалась на исходную позицию. Поначалу смысл этих перемещений был Никите неясен, и только потом он понял: Нонна делает все, чтобы попасть в поле зрения Корабельникоffа. Подать, так сказать, товар лицом: вот она я, скорбящая, и платочек при мне.
Да и товар, нужно признать, хоть и был несколько просрочен, но зато хорошо упакован.
Строгое черное платье действительно шло ей: скорее всего, оно уже было опробовано на покойничке-муже, в свое время подло переметнувшегося к молодухе.
И неизвестно, сколько бы Никита пялился на секретаршу, если бы из-за ее спины, в сентябрьском расфокусе, не показалось бы такое же черное пятно. Черное пятно двигалось по дорожке: девушка-брюнетка в черных джинсах, черной футболке и такой же черной куртке.
Сердце в груди легонько кольнуло: оно признало девушку раньше, чем ее признал сам Никита.
Джанго.
Это была Джанго, Никита мог бы с легкой душой дать на отсечение любую часть тела: Джанго. Только вот что она делает здесь, на кладбище?
Джанго с самым независимым видом проследовала мимо похорон. Еще минута - и она скроется из виду. Ну и черт с ней, в конце-концов, он здесь по другому поводу. Уйти сейчас было бы верхом неприличия, подумал Никита. Корабельникоff не простит этого, даже если не заметит. Нет, никаких лишних телодвижений.
Никаких.
И все-таки телодвижение последовало: одно-единственное.
Никита сдвинулся с места, вплотную приблизился к секретарше и прошептал ей на ухо:
- Мне нужно отлучиться, Нонна Багратионовна. Это срочно. И ненадолго...
- Нашли время, молодой человек, - таким же шепотом ответила Нонна, пряча губы в носовой платок. - Он не простит вам этого. Даже если не заметит...
И все же Никита решился. И не потому, что вспомнил, как вспоминал о Джанго, сидя в "Идеальной чашке". Уж слишком часто она попадалась на глаза, уж слишком часто прогуливалась по краю Корабельникоffской, а следовательно - и его собственной жизни. Сначала - в особняке во Всеволожске, а теперь вот здесь, на кладбище. Что она делает здесь? И именно в день похорон Мариночки. Ведь в наличии имеется масса других дней. А Джанго выбрала именно этот. На совпадение это не тянет. Но тогда – что?
...Он догнал ее в самом конце аллеи. А догнав, несколько секунд раздумывал, как бы окликнуть. Собачье "Джанго" прочно застряло в трахее, оно упиралось всеми четырьмя лапами и никак не хотело выходить. Несколько секунд Никита смотрел на удаляющуюся прямую спину девушки, а потом решился на нейтральное и ни к чему не обязывающее междометие.
- Эй! - крикнул он.
Получилось громко и навязчиво, для какого-нибудь танцпола это, может быть, и подошло, но для кладбища... Человек, пришедший сюда не просто так, и не подумает откликнуться на такое развязное "Эй!". Очевидно, Джанго пришла сюда не просто так, она и не подумала откликнуться.
Никита прибавил ходу, почти побежал, зашел с тыла и уткнулся прямо в лицо Джанго. Тут и не захочешь, а остановишься.
И Джанго остановилась. И исподлобья посмотрела на Никиту. Только сейчас он заметил, что пола ее куртки топорщится, и из нее выглядывают растрепанные головки хризантем.
- Простите. - Он постарался максимально смягчить предыдущее "Эй!". - Простите... Вы меня узнаете?
Джанго несколько секунд рассеянно смотрела на него.
- Я, конечно, понимаю... Не самое лучшее место для встречи... - пробормотал Никита. - Но... Вы меня узнаете?
- Узнаю, - спокойно сказала Джанго.
- Я как-то подвозил вас... Из Всеволожска.
- Узнаю, узнаю... - Никаких подвижек на лице.
- Я - шофер Корабельникова. Я подвозил вас.
- Я же сказала, что узнала. Что дальше?
Действительно, что дальше? Поведать почти незнакомой девушке леденящую историю о смерти другой девушки? Судьбой которой она так живо интересовалась всего лишь некоторое время назад? Не самое хорошее начало разговора, но ничего другого в голову Никите не пришло.
- Вы, наверное, уже в курсе... Марина Корабельникова .. м-м... погибла... Сегодня похороны. Здесь, неподалеку...
- Да. Я слышала... Какая-то темная история...
- Да...
Сейчас она должна вцепиться в Никиту мертвой хваткой, все женщины любопытны, а если дело касается темных историй - любопытны вдвойне. Но Джанго, вопреки ожиданиям, в Никиту не вцепилась, напротив, перевела рассеянный взгляд на верхушку ближайшего тополя.
- Вы знали ее?
- Нет. Лично - нет. Кажется, вы у меня об этом спрашивали. Тогда...
Кажется, он и вправду спрашивал. И о Мариночке, и о Корабельникоffе, знакома ли она с ними. И уже тогда она ответила ему "нет".
- Да. Я помню.
- Мне искренне жаль. Правда.
Ей искренне жаль. Безучастно, но искренне. Тема исчерпана. Хотя... Да простят его обстоятельства и место встречи...
- Как поживает Толик? - Никита, следуя примеру Джанго, перевел такой же рассеянный взгляд на тот же тополь.
- Понятия не имею. Мы больше не виделись.
- Ясненько. - Никита все еще пытался реанимировать умирающий разговор. - Вы к кому-то пришли?
- Да. Извините, мне пора. Вам, я думаю, тоже...
- Я понимаю... Да. Не самое уютное место для встречи... Но... вы позволите проводить вас?
- Не думаю, что это хорошая идея...
- Я думал о вас...
Никакого лукавства, он и вправду думал. В разное время - по-разному. Вот и сейчас. Что она делает здесь и к кому пришла?..
- Вот как? И что же вы думали?
- Ничего конкретного. Просто - вы есть. Вот и все. Я забыл вас поблагодарить тогда... за собаку. Если бы не вы...
- Кстати, а как поживает он?
- Кто?
- Пес.
- Не знаю. Он пропал.
- Такие псы не пропадают просто так, - сказала Джанго со знанием дела.
- Вы разбираетесь...
- Разбираюсь. Это то немногое, в чем я разбираюсь.
- Можно я провожу вас?
Она наконец-то взглянула на Никиту, хвала всевышнему. А он, оказывается, не позабыл ее глаза, совсем не позабыл! Золотисто-карие, в обрамлении светлых ресниц, удивительное сочетание.
- Ведь все равно не отвяжетесь. - Джанго позволила себе улыбнуться.
- Не отвяжусь, - честно признался Никита.
- Покойной бы это не понравилось. - И снова, как и тогда, по пути из Всеволожска, в голосе Джанго проскользнули едва заметные, частнособственнические нотки.
- Думаю, ей было бы все равно. - И здесь он тоже не солгал.
- Черт с вами... Как хотите...
Несколько минут они шли молча. Вернее, двигались неспешным ленивым шагом. Джанго аккуратно вертела головой в разные стороны. Казалось, она выгуливала Никиту, как выгуливают пса: без всякой цели. Разговор не клеился совсем, но, по здравому размышлению, все это легко можно было списать на место. И все же, все же... Никиту не оставляла невесть откуда взявшаяся мысль, что Джанго не знает, куда идти. Он слишком часто бывал здесь, он знал, что такое приходить к близкому человеку. Не к знакомому, просто знакомому (кладбище - не место для случайных встреч, случайных поступков и случайных променадов), а именно - к близкому. А потом. Потом Джанго свернула на знакомую аллею. Знакомый Никите квартал, знакомую Никите тропинку. Именно здесь был похоронен Никита-младший.
- Я пришла, - сказала Джанго. Абсолютно равнодушным голосом, как будто он проводил ее до метро. Могила, перед которой остановилась девушка, была хорошо знакома Никите: "Ревякин Юрий Юрьевич... Спи спокойно, дорогой сын, брат и муж".
Ревякин Юрий Юрьевич был типичным бандюхаем с типичной судьбой шестерки, битой тузами во время бандитской разборки. Впрочем, гранитная физиономия Юрия Юрьевича выглядела довольно пристойно, неизвестный скульптор-монументалист как мог польстил покойному: никакого намека на криминальное прошлое, такую физию с честью носил бы какой-нибудь бакалавр из Гарварда. Юрия Юрьевича изредка навещал братец, такой же бандюхай, и их общие с братцем друзья. Друзья, почтительно тряся литыми плечами и такими же цепями, размазанными по груди, пили на могиле дорогой коньяк и вели себя достаточно прилично. С братцем Никите пообщаться так и не удалось, а вот с отцом он любил поговорить на разные, совсем не кладбищенские темы. Общее горе быстро сближает людей, от отца-Ревякина он узнал, что Юрий Юрьевич был золотым ребенком, затем - золотым парнем, затем - спутался с криминальным отбросами, "вот вы скажите, Никита, как так? Я с младых ногтей работаю, мать с младых ногтей работает... А вот ему легких денег захотелось. Захотелось - вот и получил"... Отец-Ревякин на покойного Юрия Юрьевича по-настоящему сердился, вел бесконечные брюзгливые дебаты, долго поучая гранит, венчающийся крестом. Иногда Никите казалось, что он не выдержит и насует кресту отеческих тумаков. Пару раз он видел и вдову покойного: будучи женой, она, как и положено жене бандюхая, была недалекой смазливицей с такими же недалекими смазливыми ногами. К раннему вдовству она оказалась неготовой, во вдовстве она откровенно скучала, а потом, чтобы хоть как-то развеселить себя, переметнулась к братцу Юрия Юрьевича. Об этом и сообщил Никите отец-Ревякин, припечатав новоиспеченных молодоженов эпитетом "во засранцы, а!"...
Больше ни братец, ни вдовица на могиле Юрия Юрьевича не появлялись. Зато теперь здесь появилась Джанго. Но Никита даже не думал об этом, не думал. Потому что отсюда, от крепко скроенной ограды, он видел и могилу Никиты-младшего. Любовно ухоженную, со свежими цветами. Значит, Инга была здесь совсем недавно...
Она была здесь совсем недавно, а он...
Джанго вытащила из-под куртки хризантемы, случайный букет для случайного человека - так почему-то подумал Никита. Подумал и сказал:
- Муж?
- Муж, - ответила Джанго и по-птичьи наклонила голову.
- Мои соболезнования. - Голос у Никиты не изменился, ведь соболезнования, судя по дате на памятнике, запоздали как минимум на год.
Голос у Никиты не изменился, хотя Джанго лгала. И не знала, что Никита знает об этой лжи.
Зачем она солгала?
В трех минутах ходьбы от места последнего упокоения Мариночки Корабельниковой - зачем она солгала?
- Все в порядке, - бросила Джанго. - Давно заросло. Давно.
А вот у Никиты не заросло Совсем не заросло. И не зарастет никогда. Смотреть отсюда на могилу сына было больно, больно нестерпимо. И он опустил голову. И уставился на кроссовки Джанго: просто потому, что ему необходимо было найти точку опоры, за что-то зацепиться взглядом. Шнурок на правом развязался, и как только она до сих пор не наступила на него и не споткнулась? А, может, жаль, что не наступила и не споткнулась, тогда бы он обязательно поддержал ее, коснулся локтя, коснулся кожи, она рассмеялась бы, несмотря на спрятанные под курткой хризантемы... Конечно, она рассмеялась бы, ведь цветы были предназначены человеку, которого она даже не знала.
Зачем она солгала?
А если эти цветы были предназначены совсем другому человеку?..
И почему она появилась на Ново-Волковском именно сегодня, в день похорон Мариночки? Именно сейчас? Эти вопросы все еще мучили Никиту, когда Джанго поймала его взгляд, устремленный на кроссовки. И тоже заметила развязавшийся шнурок.
И нагнулась, чтобы завязать его.
А когда нагнулась...
Когда она нагнулась, Никита едва не вздрогнул. Из свободного ворота ее футболки, не удержавшись под собственной тяжестью, вывалилась цепочка. И так и осталась на некоторое время выпавшей из ворота, посверкивая на неярком сентябрьском солнце. Но дело было не в цепочке.
А в кольце, которое болталось на цепочке.
Никита мог бы узнать его из тысяч других. Он хорошо помнил его, очень хорошо.
Это было кольцо Мариночки.
То самое, она с ним не расставалась, несмотря на драгоценности, которыми ее заваливал Корабельникоff. Дешевенькое польское серебро с дутой пробой, какого навалом в любом сельпо. И стекляшка вместо камня. Он видел это кольцо очень близко, когда Мариночка положила руки ему на колени - в один из последних его приездов на Пятнадцатую.
А в самый последний...
В самый последний он так и не заметил: было ли на Мариночке кольцо или его не было. Колье - было, то самое, пропавшее, стоимостью в двести пятьдесят тысяч долларов... Но как сказал Калинкин? "Убивают и за меньшую сумму. Много меньшую, на порядок"...
А что, если все дело в банальных двухстах пятидесяти тысячах? И колье унесли не банальные дети по вызову, а кто-то другой? Но тогда… Тогда это могут быть не сопляки, поснимавшие мертвую пенку по верхам. Они метнулись в ванную, оба, и у него была возможность выскочить из квартиры. А потом и они выскочили из квартиры, спустя шесть минут - он засекал по приборной панели, - довольно быстро, груженые пакетами. И помчались к его машине. Перепутанные, поджавшие хвосты. Никита даже глаза прикрыл, стараясь вспомнить обоих - и парня, и девчонку. Ничего выдающегося в них не было; ничего, кроме симпатичных глупеньких мордашек. Не секс-машины - сексмашинки, масштаб 1:100. Такие даже в убийство щегла не влезут, даже в убийство богомола, бабочки-капустницы, тутового шелкопряда. Да и мародеры они бестолковые, судя по их репликам в прихожей. Небрежно упакованная коробочка "Guerlain Chamade" - вот и весь их бонус, вот и весь предел их мечтаний. "Chamade" - название духов, а не новеллы. А ведь есть и новелла, Франсуаза Саган, когда-то обожаемая Ингой. Вот только вряд ли парочка знает о существовании такой писательницы...
Бэбики - бэбики и есть.
Если бы они рискнули снять колье с шеи Мариночки - они бы никогда не прихватили весь остальной пакетный хлам, который даже застежки от колье не стоил. Даже миллиграмма застежки. Сумасшедше дорогие вещи могут доставаться подобным бэбикам только по неведению, их провинциальный умишко, фигурно выстриженный в парикмахерской средней руки, не в состоянии оценить истинную стоимость этих вещей. А уж запускать руки в мертвую воду с мертвым телом, когда в прихожей валяется куча милого сердцу и простейшего, как инфузория, косметически-парфюмерно-кондитерского убожества... Рискнули бы они?
Возможно - да, возможно - нет.
Об этом он, Никита, никогда не узнает.
А если - нет?
"Нет" означало, что в квартире побывал еще кто-то. И этот кто-то вполне мог взять колье, промежуток времени между бегством двух бэбиков и приездом Джаффарова был вполне приличным. Ну, уж на то, чтобы стянуть колье, времени хватило бы точно.
Но эта мысль не показалась Никите такой уж хорошей: он ведь не знал наверняка, когда к дому подъехал начальник службы безопасности. Так что проще остановиться на парне и девчонке. Во всяком случае, звучит совсем не так абсурдно.
Гораздо менее абсурдно, чем утверждение, что телохранительница Эка позволила поднести пистолет вплотную к своему виску. Впрочем, никто этого не утверждал. Эта мысль была похоронена следствием заживо, и в нее был надежно воткнут осиновый кол экспертизы... Или как там это у них называется?..
Хотя...
Стоит ему повернуть голову, как любой абсурд моментально станет реальностью.
Джанго.
Никита вдруг вспомнил, как Джанго укротила пса. Злобного кавказца Джека. Она укротила его легко и непринужденно, просто посмотрела в зрачки. И больше ничего не понадобилось... Пес наверняка сделал все, что хотелось бы Джанго. И человечьим голосом бы заговорил... И нет никакой гарантии, что это были единственные зрачки, в которые она смотрела.
И откуда у нее кольцо Мариночки?
И почему она вообще здесь?
И почему она солгала?
И откуда у него самого это ощущение двойного дна? А ведь он думал о ней, думал... Но думал совсем не так, как в свое время думал об Инге: тогда это была самая обыкновенная страсть, не оставлявшая места никаким сомнениям. Он принял Ингу всю и сразу, он никогда не копался в ее прошлом, в ее первом замужестве, какое это имело значение? Ведь с ним она начала свою жизнь заново. И эта жизнь была счастливой, пугающе счастливой - до самого озера, в котором утонул Никита-младший.
Джанго… Джанго совсем другое дело.
Джанго привлекала его. Впрочем, и Мариночка привлекала его: тогда, на кухне Kopaбeльникoffa, он почти готов был рухнуть с ней в постель, год окаянного воздержания, чего же вы хотите! Но с Мариночкой все было ясно: плотские провокации в духе стишка, зачитанного Нонной Багратионовной. С Джанго все обстояло сложнее, страстью - ни праведной и возвышенной, как с Ингой, ни не праведной и низменной, как с Мариночкой, - тут и не пахло.
Куски головоломки, которые так необходимо сложить. Куски головоломки, те самые паззлы, которые любил Никита-младший. Куски головоломки - вот что значит Джанго. Куски ее собственного лица, которые она сама научилась складывать - вот что значит Джанго.
И откуда у нее кольцо Мариночки?
Почему она солгала?
Но спрашивать об этом Никита не будет, ведь он же не самоубийца, в конце-концов. Потому что если она посмотрит в самую глубину его зрачков своими песьими, золотисто-карими (ч-черт, ну почему они казались ему желтыми?!) глазами...
Если она посмотрит - неизвестно, что случится в следующую минуту. Их и так уже набежало порядком, этих минут. Интересно, сколько они стоят возле Юрия Юрьевича Ревякина? А Джанго... Похоже, ничто человеческое ей не чуждо, и проколоться иногда может, как простые смертные.
А она прокололась.
Невооруженным взглядом видно, что она никогда не имела дела с кладбищами. Жизнь живых на кладбищах подчиняется своим, строго регламентированным законам. Ты должен ходить за своими усопшими как за маленькими детьми, ты должен прибирать могилы, как прибирают комнаты к праздникам, и эта будничность роднит мертвых и живых. И делает смерть не страшной. И - домашней. Не примиряет, но делает домашней.
А Джанго даже не подумала взять веник и совок (Никита знал, где Ревякин-отец прячет и веник и совок - в маленьком ящике, встроенном в скамейку возле стола). Она не подумала сделать того, что обычно делают вдовы. Она просто стояла и смотрела вдаль и думала о чем-то своем. И цепочку с кольцом она сунула обратно за ворот. Сразу же, еще до того, как завязала шнурок. И даже искоса посмотрела на Никиту: заметил или нет? А может, в этом взгляде был совсем иной смысл?..
- Пойдемте? - сказала наконец она. Видимо, посчитав, что лимит годичной скорби исчерпан.
- Да... Если хотите, я могу проводить вас...
- Вы уже проводили.
- Нет... Я, наверное, не правильно выразился... Я могу вас добросить домой. Как в прошлый раз. Мне будет приятно...
Не совсем так, Никита, не совсем так. Словом "приятно" не исчерпывается твой интерес к Джанго. Мариночкино кольцо - вот что тебя заинтриговало, потного сынка Синей Бороды... Хотя... Неизвестно, может быть, Мариночка сама отдала кольцо Джанго. Но тогда выходит, что они знакомы... А Джанго сказала, что нет.
И здесь солгала.
Кольцо-дешевку тебе за это, Джанго!..
Он не удержался и хмыкнул.
Тоже мне, подарок! Такой-то и преподнести стыдно. А вот, пожалуйста... Сначала одна таскала его на пальце, не снимая; теперь - другая. На груди.
- ...Если вы не возражаете, конечно.
- Вы больше не работаете личным шофером Корабельникова? - поинтересовалась Джанго. - Думаю, вы нужны ему больше.
Все эти дни - до самых похорон Мариночки - Никита почти не виделся с Корабельникоffым. Так что хозяйский "мерседес" скучал на стоянке, а сам он всерьез подумывал о том, что пришла пора увольняться. Надежда на дружеские отношения с хозяином угасала с каждым днем. Теперь она была совсем призрачной, гораздо более призрачной, чем даже в то время, когда появилась Мариночка. А ее уход изменил Корабельникоffа навсегда. Так же, как уход Никиты-младшего изменил самого Никиту. И еще неизвестно, каким будет новый Корабельникоff. И будет ли он, как и прежде, нуждаться в Никитиных услугах...
- У меня что-то вроде отпуска... Хозяин пока не пользуется машиной...
Все последние дни Kopaбeльникoff ездил с Джаффаровым, но чаще - сам; он как будто забыл о существовании Никиты. Только однажды он позвонил на Никитин сотовый - с одним-единственным глухим "Приезжай"... Это было его первое "Приезжай", за ним, чуть позже, последуют другие. И водка в опустевшем особняке, за которой они не скажут друг другу ни слова... Похоже, Никита оказался нужен Kopaбeльникoffy именно для молчания. Ни для чего другого.
- Не пользуется?
- Не пользуется. Но у меня "девятка"... Так что... Я готов.
- Хорошо... Ведь все равно не отвяжетесь... - Только знаете что? Мне нужно заехать в одно место. Позволите вас поэксплуатировать? Раз вы на колесах...
- Конечно...
От близости Джанго у Никиты совсем вылетело из головы, что он пообещал Нонне Багратионовне отвезти ее домой. Да уж какая тут к черту Нонна Багратионовна! Даже со знанием дела подретушированная, даже облагороженная французской любовью Гийома Нормандского и его подмастерья Филиппа Танского, она не идет ни в какое сравнение с дерзкой, затянутой во все черное лгуньей-девчонкой по имени Джанго...
***
..."Одно место" оказалось каким-то оптовым складом в подбрюшье примыкающей к железной дороге улицы Днепропетровской. Теперь, когда Никита был ангажирован Джанго, беседа в салоне машины протекала куда живее, чем на кладбище. Они покинули Ново-Волковское окольными путями, оба, не сговариваясь, благополучно избежали аллеи, которая вела к Мариночке. Это получилось спонтанно, но имело вполне конкретное объяснение, во всяком случае - для Никиты. Ему подленько не хотелось дефилировать с девицей мимо вселенских скорбей пивоваренной компании. Корабельникоff, конечно, это вряд ли заметит.
А вот Нонна Багратионовна - непременно.
Что же касается Джанго... Ей было все равно, если исходить из ее слов. Посочувствовала, не более. И Никита так и решил про себя: исходить из ее слов, во всяком случае - пока.
Пока Мариночкино кольцо надежно спрятано под футболкой.
- Вы любили своего мужа? - спросил Никита у Джанго, сворачивая на Днепропетровскую.
- Что? - Черт, она оказалась не готовой к этому вопросу. - Любила, наверное...
- Чем он занимался?
Гарвардско-бандюхайская физиономия Юрия Юрьевича может ввести в заблуждение кого угодно, гарвардско-бандюхайская физиономия многовариантна. Интересно, на каком варианте остановится Джанго?
Джанго остановилась на самом щадящем. Но достаточно неожиданном. К которому ее толкал совсем не бедный памятник. И вполне пристойный. Сдержанный, но со вкусом.
- Он... э-э... Скажем так: в шоу-бизнесе...
- Шоу-бизнес?
- Громко сказано, конечно. Он был звукооператором. Работал с несколькими известными группами.
- Извините... Что бережу старые раны...
- Ничего. Они уже затянулись...
- Что с ним произошло?
- Погиб в автокатастрофе.
Не очень оригинально, но сойдет. Странно только, что Джанго по-прежнему не спрашивает о Мариночке. Повод-то вполне подходящий. Никита все еще ждал, что она спросит. Ждал до дверей оптового склада на Днепропетровской. Но она так и не спросила. Она и здесь старательно обошла тему стороной: как аллею, которая вела теперь к покойной жене Корабельникова.
- Я быстро. Много времени это не займет, - сказала Джанго, выходя из машины. И направилась к внушительных размеров ангару.
Как и в тот, самый первый раз в Коломягах, Никита проследил за ее спиной. Теперь она уже не казалась ему такой прямой и независимой. Странно, и здесь спина Джанго повторила судьбу спины сломленного горем Корабельникоffа.
Она и вправду появилась достаточно быстро. Выскочила из-за двери и помахала Никите рукой:
- Вы поможете мне, Никита?..
...Ангар оказался гигантских размеров морозильной камерой. Вернее, целым кварталом морозильных камер, жмущихся друг к другу. Джанго и Никита стояли почти у самого входа, к которому примыкало что-то вроде стеклянной будочки или конторки. Для того, чтобы попасть в нее, необходимо было подняться на несколько ступенек вверх. Очевидно, этот путь девушка проделала чуть раньше и теперь ждала результатов.
Результат появился спустя несколько минут: из холодной глубины ангара показались двое унылого вида мужиков в ватниках и одинаковых вязаных шапочках, прозванных в народе "пидорками". Мужики толкали перед собой тележку, на которой стояли несколько ящиков. Мужики лихо подкатили тележку к Джанго, и один из них (тот, что был повыше, с белыми щеками, похожими на брюхо замороженного хека), протянул Джанго какие-то бумажки.
- Здесь сто пятьдесят килограммов. Распишись. Джанго, подув на руки, быстро поставила такую же быструю подпись.
- Когда тебя ждать-то?
- Как сожрут, - коротко ответила девушка. - Может, в конце следующей недели.
- На следующей неделе говядина будет. Новозеландская. Я тебе оставлю...
- Сделай одолжение...
Замерзнуть окончательно Никита так и не успел. Второй мужик покатил тележку к выходу из ангара, за ним потянулась Джанго. Никита замыкал шествие.
На то, чтобы перегрузить ящики в багажник, и минуты не ушло. Джанго попрощалась с грузчиком как со старым знакомым и забралась в "восьмерку".
- В Коломяги, - улыбнулся Никита, заводя мотор.
- Не забыли... - Джанго улыбнулась ему в ответ.
Улыбка у нее была потрясающая. Она сразу же примирила Никиту и с наугад выбранным Юрием Юрьевичем, на лету переквалифицировавшимся из боевика-шестерки в звукооператоры, и с кольцом Мариночки, надежно спрятанным под футболкой. Нет, такая улыбка легко справится с желтоватым и немного пугающим светом в глазах. От такой улыбки не приходится ждать вероломства, такая улыбка может пообещать лишь долгую счастливую жизнь.
Безмятежную жизнь на островах, под ласковыми лучами заходящего солнца.
Даже у Инги не было такой обезоруживающей, такой детской улыбки.
- Что за груз? - спросил Никита. - Надеюсь, ничего криминального?
- Мясо, - просто ответила Джанго.
- Мясо?
- Для собак.
Ну да, для собак, для кого же еще! Эта тема уже всплывала в их первом разговоре. И это несложно было понять, стоило только вспомнить, как легко Джанго справилась с кавказцем в особняке Корабельникоffа. Тогда Никита ляпнул что-то о дрессуре. И она не стала это опровергать.
- У вас питомник?
- Я бы не сказала. Просто я люблю собак.
- Гораздо больше, чем людей? - Никита и сам не знал, как из него вывалилась подобная банальность.
Наверняка подслушанная в его любимом, нежнейшем, черно-белом кино. Вспомнить бы только название... Но название на ум не приходило.
- Почему вы так думаете? Совсем напротив... Людей я тоже люблю. Когда они не достают.
- А часто достают?
- Случается...
Пожалуй, тему о людях лучше закрыть. Собаки безопаснее. Во всяком случае, когда не смотрят на тебя в упор, обнажив клыки и вывалив язык.
- И много у вас собак?
- Не много... Но жрут за троих.
...Собак и правда было немного, хотя... Как посмотреть, с другой стороны: два кавказца, смахивающих на пропавшего из особняка Джека, два питбуля, восточноевропейская овчарка и один, совершенно устрашающего вида, черный, как ночь, кобель.
Ротвейлер по кличке Рико.
С доблестной пятеркой четвероногих Никита познакомился чуть позже, а Рико встретил их на ближних подступах к дому Джанго. Улица, на которой был расположен дом, носила странное название Пятая Продольная, хотя предыдущих четырех в округе явно не просматривалось. Так же, как и Поперечных. Улица была надежно укрыта от посторонних глаз небольшим лесопарком, она терялась в его глубине. И заметить ее с шоссе было практически невозможно.
Никита едва не проскочил небольшой поворот, небольшое ответвление от шоссе в лесопарк. Поворот был не очень и ровной дороги не обещал: так, дорожка, покрытая вздыбившимся асфальтом, тут зевать не приходится, того и гляди подвеской долбанешься.
Интересно, что будет дальше?
Но дальше, вопреки ожиданиям Никиты, ситуация заметно выправилась. Вздыбившийся асфальт сменил такой же, - только недавно уложенный. Именно по этому хорошо и недавно уложенному асфальту они и вкатили на Пятую Продольную. С обеих сторон улицу подпирали внушительного вида особняки, утыканные спутниковыми антеннами и табличками "Дом охраняется вневедомственной охраной". Почти к каждому забору прилагался комплект видеокамер, в глубине дворов поблескивали ондулиновые и черепичные крыши, английские газоны с идеально постриженной травой, детские качели и альпийские горки. Еще один заповедник непуганых новых русских.
Вот только что тут делает Джанго?
Никита бросил быстрый взгляд на спутницу: футболка и куртка оставались такими же вытерто-черными, джинсы - такими же недорогими, а если принять во внимание не первой молодости кроссовки... Нет, в черепичные крыши и спутниковые антенны она явно не вписывается.
Так же, как и в сегодняшнее кладбище.
- Куда теперь? - спросил "Никита.
- В самый конец. Номер тридцать шесть...
Дом под номером тридцать шесть выглядел не в пример скромнее. Но и для того, чтобы с гиком вселиться в него, Никите пришлось бы горбатиться всю оставшуюся жизнь без выходных и праздников. И то - при условии, что Корабельникоff резко поднимет ему жалованье.
- Неплохо устроились, - не выдержав, заметил Никита.
- Ничего особенного, поверьте, - ответила Джанго. - Подождите, сейчас я открою ворота...
Но прежде, чем открыть ворота, она несколько довольно томительных минут провела с псом, который появился невесть откуда и теперь в нетерпении бросался на железные столбики ворот. Никите хорошо была видна встреча: оставив столбики, пес переключился на Джанго, он едва не сбил девушку с ног, он норовил положить лапы ей на плечи, лизнуть в нос, он прыгал как щенок, закусанный надоедливыми слепнями.
- Рико... Малыш... Ну, пожалуйста, - смеясь, отбивалась Джанго.
Ничего себе малыш! Встреча с таким малышом не сулит ничего хорошего. Такому малышу только в фильмах ужасов сниматься - с мордой, перепачканной кровью и остатками сожранной селезенки. Такого малыша и любить опасно - того и гляди раздавит, кадык вырвет ненароком...
Успокоив пса, Джанго наконец-то открыла ворота. Она открыла ворота, хотя могла попросить Никиту припарковаться и выгрузить ящики на улице. И это было приглашение.
Это было приглашение, вот только неизвестно, что последует за этим приглашением...
Никита въехал во двор, замощенный ровной, по-летнему теплой плиткой. Никаких особых изысков в окружающем ландшафте не было, никаких клумб с меланхоличными кокетливыми цветами. Большую часть занимали заросли можжевельника, растущего, казалось, прямо из плитки. Тут же, во дворе, под навесом, стояла машина.
Вполне приличная машина, куда приличнее, чем его собственная потрепанная "девятка". Хотя слово "приличная" ей не совсем подходило. Скорее, она была экзотичной, киношной - пусть и заметно моложе киношной, чем его нежные, черно-белые воспоминания, но все равно - киношной.
Открытый "Форд" с надраенными до блеска хромированными частями и аккуратным, чисто вылизанным капотом. Из своих, пристыженно-стандартных "Жигулей" Никита вылез не сразу. Пес не дал ему вылезти сразу: он приблизился к "девятке", тихонько зарычал и уставился на Никиту блеклыми, пергаментно-желтыми глазами.
Выдержать этот взгляд не представлялось никакой возможности, и Никита отвел глаза.
- Выходите, - бросила Джанго.
- Вы издеваетесь.. А собака?
- Выходите, он вас не тронет. - Она положила руку псу на загривок, и он перестал рычать Нехотя, но все же перестал.
- Не бойтесь, - издевательски подбодрила его Джанго. - Рико - хороший мальчик. Дурных поступков он не совершает.
Н-да... Дурных, может, и не совершает, а вот очень дурных, отдающих вырванными из анатомического контекста кусками человечинки... Такой сожрет и не поморщится.
Вздохнув, Никита вылез из-за руля. А пес, выпроставшись из-под хозяйской руки, медленно подошел к нему и принялся обнюхивать джинсы.
- Свои, Рико, свои... - успокоила его девушка. - Это Никита.
- Вот и познакомились, - вяло сострил Никита. - Ваша машина?
- Моя. Только ездить я не люблю.
- Хорошая тачка...
- Наверное. Не знаю...
- И кто же на ней ездит?
- Никто.
Отлепившись от машины, Никита перевел взгляд на дом. Ничего особенного, два этажа, обложенные мрачноватым, темно-коричневым сайдингом; окна в голландском стиле, чуть более высокие и чуть более узкие, чем обычно, никаких штор, никаких жалюзи. Низкое пологое крыльцо, приоткрытая дверь.
Интересно, распахнет ли перед ним Джанго эту дверь? Или все ограничится вытаскиванием ящиков из багажника, под присмотром Рико?
Она распахнула.
Но сначала до Никиты донесся коротенький саксофонный пассаж, идущий из глубины дома. Это был довольно искусный пассаж, легкая, как морской бриз, и такая же рассеянная импровизация. Чтобы так - легко и рассеянно - бросить пальцы на саксофон, нужно быть большим мастером.
Пассаж повторился, оброс новыми подробностями, и Никита наконец-то узнал его. Хотя звучал он чуть иначе, чем на старых, потрескивающих пластинках его отца, всю жизнь проболевшего джазом. И, кажется, умершего именно от этой неизлечимой, экзотической, непонятно каким образом въевшейся в русскую кожу болезни.
- Джек Тигарден, - медленно произнес Никита. - Хорошая вещь.
Джанго бросила на него быстрый взгляд. Быстрый и совершенно новый. До этого в их подобии отношений царила снисходительная необязательность, и Никита, несмотря на все усилия, так и оставался для нее личным шофером Корабельникoffa, не мытьем, так катаньем сумевшим навязать свои мелкие и такие же необязательные услуги.
Теперь во взгляде Джанго сквозил неподдельный интерес.
- Джек Тигарден, точно. - Она остановилась, будто ждала продолжения. Она, казалось, испытывала Никиту: не на знание давно забытых и никому не нужных джазовых композиций. На что-то другое.
- "Старое кресло-качалка меня достало", - выпалил Никита.
В десятку. В яблочко.
- Точно. - Джанго от души рассмеялась. Уважительно рассмеялась. - В десятку. В яблочко. Вы любите джаз?
- Люблю. - Теперь уж Никита своего не упустит. - А вы?
- А я люблю человека, который любит джаз. Черт. Черт, черт!.. Надо же, дерьмо какое, лихо она его обломила, Никита даже губу раскатать не успел, даже помечтать не успел - о том, чтобы эту губу раскатать...
И из подобного облома следует только один вывод: Джанго живет не одна. Эта мысль неожиданно заставила Никиту погрустнеть. А чего он хотел, в самом деле? Глупо думать, что такая девушка, как Джанго, проводит все свое время с собаками. А вот собаки, приправленные Джеком Тигарденом, это уже кое-что, это идет открытому "форду", стоящему под навесом.
Интересно, кому досталась эта девчонка?
Наверняка парню, который пресному Никите сто очков вперед даст. Небритому богемному ленивцу с красивыми руками. Без красивых рук рядом с саксофоном делать нечего, а Никита давно заметил, что женщинам нравятся хорошей лепки пальцы. Вот и Джанго не исключение, даром, что обращается с собаками как с агнцами, как с морскими свинками, как с безобидными кроликами.
- Идемте в дом, - сказала Джанго. - Идемте, я вас познакомлю с Даней... Стало быть, его зовут Даня. Тухляк. Ловить нечего.
- Может, не стоит?
- Да бросьте вы! Он - отличный парень.
Кто бы сомневался. Конечно, отличный. И знает множество вещей, а не только "Кресло-качалку..." А и "Королеву жимолости", и "Держи пять", и "Без свинга это и гроша ломаного не стоит" и даже... о-о черт... "Добудь мне, папочка, порцию героинчика"...
- Ну, не знаю... Может, ящики выгрузим? Для начала?..
- Успеем... И Даня вам поможет...На помощь Дани рассчитывать вряд ли придется: Никита понял это сразу, как только увидел его зализанную темную башку и капризно изогнувшиеся брови. Даня сидел в просторной квадратной кухне, в кресле-качалке (привет Джеку Тигардену) и поглаживал руками саксофон. На вид ему было лет двадцать пять, и его можно было бы даже назвать красивым. Да что там, без всяких "даже". Это была острая южная красота, мужественная и праздная одновременно. С такой красотой можно всю жизнь ничего не делать, а если и делать что-то, так это ставки на бегах. И можно даже проиграться до последней нитки - всегда найдется женщина, которая вытащит тебя из грязи и долгов и облачит в гавайскую рубашку, которую так сладко срывать на пороге спальни, да так, чтобы пуговицы отскакивали.
В кухне стоял немного душноватый запах анаши, а рядом с креслом - блюдце, полное окурков. Причем остатки черного дамского "More" находились в завидном единении с толстыми полыми трубочками "Беломора".
- Привет, - сказала Джанго. - Привет, милый.
Даня лишь слегка повернул в ее сторону змеиную голову. А Джанго... Джанго как будто не заметила этого, просто подошла к нему и сходу влепила жаркий поцелуй. Этот поцелуй почему-то вывел Никиту из себя, показался непристойным.
- Я тебя уже два часа жду. - Голос у красавца оказался неожиданно высоким.
- Прости, я задержалась... К Славику заезжала, нужно было мясо забрать...
- Как это меня достало...
- Ну, пожалуйста... Милый...
- …и этот твой мудацкий пес... Он все время воет.
- Воет?
- Как только ты уезжаешь, он сразу начинает выть.
- Скучает, наверное... А ты скучал?
- Если все и дальше пойдет такими - темпами, нам придется брать его с собой в постель... Может, избавимся от него, пока не поздно?
- Избавимся от кормильца?
- Твою мать... Может, усыпим его к чертям? Или отдадим в хорошие руки? Он меня с ума сводит...
- Ну, в какие хорошие руки, подумай? Хорошие руки он просто-напросто откусит... С ним никто не сможет справиться, кроме меня. Ты же знаешь...
Оба они, казалось, не замечали Никиты, мнущегося у дверного косяка. И он решил напомнить о себе и даже тихонько кашлянул.
Маневр удался, Джанго тотчас вспомнила о его существовании.
- Познакомься, милый, это Никита. Он был очень любезен, помог все привезти...
Даня бросил на Никиту долгий, приправленный анашой взгляд. Никакого особого интереса в нем не было. С тем же успехом этот взгляд мог быть адресован календарю на стене ("Столицы мира") или собачьим мискам, стоящим под умывальником.
- Еще один? - В голосе тоже не было никакого интереса. Он не ждал ответа на свой вопрос - ни от Никиты, ни от Джанго.
- В каком смысле? - Никита даже подался вперед. Чертов Даня с самого начала не понравился ему. А уж теперь не нравился все активнее и активнее.
- Тебе же она нравится, правда? - Даня неожиданно вскинул саксофон и нехотя выдал поразительный по красоте импровизационный кусок в терции. - Она всем нравится... Скажешь, нет?
Никита даже не нашелся, что ответить.
- Я прав? - продолжал наседать красавчик-джазмен.
- Джанго... - взмолился Никита.
- Не слушайте его...
- Вот только не все знают, что она... - Положительно он никак не хотел уняться, полуобкуренный придаток к саксофону.
- Даня, прекрати пожалуйста! - Кажется, Джанго не на шутку рассердилась. Именно рассердилась, как будто Даня сказал что-то, что не должен был говорить. - Идемте, Никита. Поможете мне с кормом для моего скота...
Это была небольшая пристройка к дому. Покрыть сайдингом ее позабыли или не захотели - и Никита смог наконец-то рассмотреть материал, из которого был скроен дом. Не банальный кирпич, не банальное дерево, а широкие и не правильные куски туфа, дымчато-розового, охристого, цикламенового. От камней за версту несло югом, пыльным солнцем и пыльной травой и ещё черт знает чем, невиданным на строгом, застенчивом севере.
Джанго толкнула дверь, грубо сколоченную, очень подходящую туфу, - и они оказались внутри.
В помещении горел дневной свет и нежно-кисло пахло собачатиной. Да и за самой собачатиной долго идти не пришлось: просторные вольеры размещались по одну сторону стены, ближней к дому. Вольеров было шесть: в четырех сидели собаки, а два пустовали. Два кавказца, два питбуля и восточноевропейская овчарка приветствовали Джанго радостным поскуливанием. Но девушка не подошла к ним, для этого нужно было бы открыть легкие, почти незаметные задвижки. Скорее всего она сделала это из-за Никиты: после щенячьего взвизгивания собаки разразились настороженным, вразнобой, лаем.
- Ставьте сюда, - скомандовала Джанго, указывая на закуток, в котором поместились кушетка, газовая плита с целым набором огромных кастрюль, закрытый буфет и холодильник.
Кушетка была старой, а холодильник - новым, "Ariston", с цветной передней панелью: небоскребы в красно-синей гамме. Панель была разделена ровно наполовину, так что морозильная камера впечатляла своими размерами.
- Вы когда-нибудь выпускаете их? - спросил Никита у Джанго, кивнув в сторону собак.
- Случается... Довольно часто. Только сейчас я не рискнула бы...
- Из-за меня?
- Из-за вас. Это - бойцовые собаки.
- А бойцовые собаки не слушаются хозяев?
- Бойцовые собаки слушаются инстинктов. Власть над ними - иллюзия.
Никита поежился, а что, если и хлипкие задвижки - иллюзия? И все же спросил:
- А что не иллюзия?
- Любовь.
- Вы их любите?
- Я люблю то, что они делают...
Это было очень похоже на то, что она уже сказала ему. Полчаса назад: "Я люблю человека, который любит джаз". Так похоже, что Никита невольно улыбнулся. Черт возьми, то, что казалось безусловным ему самому - любовь, страсть... То, что казалось безусловным ему, вовсе не было безусловным для Джанго. Все ее чувства, даже если у нее и были чувства, - все ее чувства сияли каким-то отраженным светом. Не отражение даже, а, отражение отражения. Она не рисковала, эта девушка, хотя и выглядела рискованно. Как будто в ней сочетались несочетаемые вещи, как будто в ней жило сразу два человека. Не это ли привлекло Никиту изначально? Еще тогда, ночью, во Всеволожске, под порно-аккомпанемент охранника Толяна? Еще тогда, когда он впервые увидел в зеркале ее лицо...
- Любите то, что они делают? И что же они делают?
- Они - бойцовые собаки. Этого достаточно. Больше к теме бойцовых собак они не возвращались. Никита, под присмотром Рико (пропади ты пропадом, образина!), перенес все три ящика в подсобку: чрезмерно суетясь и поджимая зад - кто его знает, этого ротвейлера!.. Два, по просьбе Джанго, он сунул в морозильник, а один оставил у плиты. Операция была завершена - оставалось только пожалеть, что она закончилась так быстро. У Джанго есть ее праздный Даня, а у него, Никиты, нет больше оснований здесь задерживаться.
- Спасибо, Никита. Вы очень мне помогли. - Равнодушный голос девушки лишь подтвердил его немного грустные мысли.
- Не за что... Кстати, если вам на следующей неделе нужно будет забрать... ну там... Новозеландскую говядину.. Я в вашем распоряжении...
- Ну, до следующей недели нужно еще дожить...
Что и требовалось доказать... Мавр сделал свое дело, мавр может уходить.
Но уходить не хотелось капитально. Даже несмотря на назойливое присутствие Рико и Дани. Попросить, что ли, кофе? Никита уже готов был открыть рот и потребовать кофе в качестве оплаты за старания, но вовремя вспомнил, что говорила ему Джанго еще в прошлый раз: кофе у нее в доме нет. Теперь же Никита знал, что есть в ее доме: бойцовые собаки, черный Рико, больше похожий на телохранителя, и джазовые импровизации.
И сама Джанго...
Неужели все дело в доме и в бесплатных к нему приложениях? Дом путал все карты: вместо того чтобы помочь понять Джанго, он направил Никиту по ложному следу. Он сделал ее еще более экзотичной, еще более недоступной, еще более непонятной.
И страшно желанной.
Пожалуй, впервые за время их странного знакомства он почувствовал желание, но не тяжелое, плотское, покалывающее кончики пальцев: так было в самом начале с Ингой и в самом конце - с Мариночкой... С Джанго он чувствовал совсем другое желание - разгадать.
- Так я поехал? - совсем уж безнадежно спросил Никита, втайне надеясь услышать: "останьтесь".
- Да, конечно... Еще раз спасибо...
Ну, не хрен ли?! От такого полнейшего равнодушия и на стенку полезть можно! И чем он хуже дурацкого Дани, этого mouldy fig'a <Плесневелого шиша (англ.)> с саксофоном?.. "Хуже, хуже, - нашептывал Никите собственный, критически настроенный разум. - Ты не умеешь играть на саксофоне, ты боишься бойцовых собак, и не только бойцовых; ты не куришь анашу вперемешку с бабским "More" и вообще ты - положительный тип. А кто и когда убивался по таким вот положительным моральным уродам? Никто и никогда, всем порочных парней подавай. И где их набрать-то столько..."
- Можно мне вымыть руки? - Не слишком хороший ход, но еще пять минут в доме Джанго ему обеспечены. А то и десять.
- Конечно... Простите меня, ради бога. Я провожу...
Ванная, куда его привела Джанго, соответствовала дому - тому, не скрытому под сайдингом. Из ее необработанных стен нагло выпирал туф. Из-за этих неровных, плохо подогнанных, ребристых камней помещение имело сходство с каминным залом. Или - с тюрьмой эпохи Реставрации. А в общем здесь было мило. Очень мило, хотя и прохладно. Средневековую поверхность камня уравновешивала современная бытовая техника: стиральная машина почти космического дизайна и душевая кабинка с полупрозрачными стенками. Венчали торжество общества потребления кокетливое биде и совсем уж непременный атрибут малоэтажной недвижимости - джакузи. Гореть бы им огнем, этим джакузи: совсем недавно в одной из таких джакузи плавал труп.
Надо же, дерьмо какое...
Но джакузи хозяйки дома была абсолютно стерильно и восхитительно пусто. Только края густо усажены оплывшими свечами. Не иначе как сумасшедшая парочка предается здесь любовным утехам, гореть бы им огнем...
Эта мысль снова неприятно поразила Никиту. Настолько неприятно, что он уставился в зеркало, лентой пропущенное над джакузи, и принялся уговаривать себя: "Какое тебе дело до этих людей? Какое тебе дело?.."
Никакого, вот только она купается в этой ванной. Сбрасывает с себя всю одежду и купается. Сбрасывает. Всю одежду. Переступает через нее. И ныряет в воду... Нет, не так. Она в нее погружается, Джанго...
Картинка, которую нарисовало внезапно очнувшееся от анабиоза воображение Никиты, была такой яркой, что он стиснул зубы. Чтобы не смущать сомнительное целомудрие ванной готовым вырваться наружу стоном, безнадежным и сладострастным.
М-м-м...
Никита открутил кран с холодной водой до упора и сунул под него голову: легче не стало, но мысли упорядочились. И даже решили провести инвентаризацию ванного добра.
Вот стаканчик с двумя зубными щетками... так-так... одна из них, поменьше, поаккуратнее, принадлежит Джанго... мыло, шампунь, целая куча каких-то баночек с кремами и притирками, опять проклятые оплывшие свечи, зубная паста без колпачка, с подсохшим, выползшим наружу содержимым, чертов джазмен, наверняка он чистил зубы последним, да еще и встал после полудня, с них станется, с джазменов... Крем для бритья - до и после, дезодоранты, милейшие семейные дезодоранты, мужское-женское, одеколон, позабытые духи - "Guerlain Chamade", тьфу ты... Надо же, как тесен парфюмерный мир, и здесь - "Guerlain Chamade", а в пару к ним - изрядно выболтанные "Sashka for Her", надо же, какое забавное название; забавное, полудетское, дерзкое, легкомысленное, а ей, пожалуй, идет - Джанго... Опять свечи... Какая-то коробочка, стоящая прямо за "Сашкой..."
Но стоило только Никите взять в руки проклятую коробочку, как за его спиной скрипнула дверь и раздался шорох. Никита вздрогнул от неожиданности, коробочка выскользнула из рук и упала, издав жалкий пластмассовый звук. Содержимое рассыпалось, раскатилось, а Никита сразу же почувствовал себя неловко, как будто его застали за воровством женского нижнего белья в одноименной секции Дома ленинградской торговли.
- Это я... Простите... Совсем забыла... Вот, принесла чистое полотенце.
- Это вы простите... Не знаю, как получилось...
Никита присел на корточки и попытался собрать вывалившиеся из коробочки вещицы. Это оказалось не так-то просто: при ближайшем рассмотрении вещицы оказались контактными линзами. Целая дюжина контактных линз...
И куда столько?
Джанго ничего не ответила, а устроилась рядом с Никитой, перекинув полотенце на плечо.
- Черт... Даня меня убьет... Из-за этих линз. Он ужасный педант... Черт.
- Простите, - еще раз промямлил Никита. - Я не хотел...
- Нужно собрать их все. Желательно, чтобы все. И промыть.
- Да, конечно...
Они принялись собирать чертовы линзы, проклятые линзы, благословенные линзы... И в какой-то момент их руки соприкоснулись.
И так и замерли.
- Что? - ласково спросила Джанго, приблизив к Никите ослепительно белое лицо, ослепительно черные волосы и ослепительно золотистые глаза.
Никита молчал.
Он почти ничего не чувствовал. Вернее, чувствовал только одно: его сердце, до сегодняшнего дня такое маленькое, такое ссохшееся от неизбывного горя, от неизбывной тоски по Никите-младшему... Такое несчастное, такое неприкаянное... его сердце вдруг увлажнилось, набухло, как набухает инжирина в стакане воды... И пустило корни. И зашелестело кроной.
Никита не знал даже, что это было за дерево, что за кустарник, что за подлесок. Быть может, можжевельник, растущий вокруг дома Джанго... Быть может - папоротник, который он посадил на могиле Никиты-младшего... Быть может - жимолость, совсем как на старой пластинке отца - "Honeysuckle rose" <"Королева жимолости", (англ.)>...
- Что? - переспросила Джанго.
Никита молчал.
И тогда она поцеловала его. Легко упав на колени среди рассыпавшихся контактных линз ее саксофонного guy <Парня, (англ.)>.
Поцеловала.
Но вначале она приблизила к нему губы: как в замедленной съемке, как в его любимом, нежнейшем черно-белом кино. Губы Джанго некоторое время присматривались к его губам, изучали их, слегка подрагивали и сохли прямо на глазах, и покрывались едва заметной золотистой корочкой - под цвет глаз...
И когда терпеть уже стало невмоготу, когда жажда стала невыносимой - она поцеловала его.
Поцеловала.
Никита так никогда и не узнал, сколько же длился этот поцелуй. Наверное, долго. Он ничего не помнил, обо всем забыл, обо всем, кроме губ девушки, прибоем ударивших в его собственные губы. Прилив - отлив.
Прилив - отлив.
А когда волна отступила и сознание начало медленно возвращаться к нему - вернулись неуверенность и робость. Черт возьми, она поцеловала его... Джанго поцеловала его всего лишь в каких-нибудь жалких пятнадцати метрах от своего парня (мужа? любовника?). А то и того меньше...
И Никита отстранился.
- Что-то не так? - спросила Джанго, не открывая глаз.
- Нет... Но ваш... твой парень...
- А что - мой парень?
- Твой парень... Ты ведь его любишь?
- Разве я говорила тебе об этом?
- Говорила...
- Я... - и она рассмеялась с крепко сжатыми ресницами. - Я просто сказала, что люблю человека, который любит джаз... Ты ведь любишь джаз?
- Я? - Никита даже растерялся от такого по-детски простого объяснения, снимающего с Джанго все обязательства. - В общем... Да... разбираюсь...
- Значит, разбираешься... Хорошо... Классический джаз горяч, мейнстрим - теплый... А то, что иногда случается с джазом сейчас... Наверное, прохладно... Cool. - Ее руки уже скользили по рубашке Никиты, осторожно расстегивали пуговицы. - Что ты выбираешь?
Ее руки и были прохладными, и Никита сказал, следуя ее рукам:
- Cool... Cool...
- Я так и знала... Я не могла ошибиться...
И она снова нашла губы Никиты, а потом... Потом торжественно-прохладно ввела войска и овладела крепостью его тела... Впервые за долгое время Никита позабыл обо всем: об Инге, о Корабельникоffе, о Мариночке и о своей жизни тоже. И о том, что эту жизнь медленно разрушало.
Он слишком давно не был с женщиной, слишком давно. И поэтому любовь его была осторожной, нежной, действительно прохладной.
Cool.
Зато страсти Джанго хватило бы на двоих, на десятерых. Он смяла Никиту, снесла, приковала к себе, чтобы никогда больше не выпустить на волю. Ему не вырваться, не вырваться, он влип, мертво влип в эту странную девушку, которую наверняка придется делить и с Даней, и с Даниным саксофоном, и с целым Big Band Jazz, и с бойцовыми псами, с чертом, с дьяволом... С ее тайнами, а тайны были, Никита ни секунды в этом не сомневался. Вот только хватит ли у него сил, хватит ли мужества узнать о них?..
Хорошо, что пол деревянный и теплый, а не каменный, не кафельный, не холодный. Хотя... Совершенно все равно, где любить ее: на простынях с розовыми лепестками, на заднем сиденье машины, в песке у кромки моря или здесь, на полу, на сваленных в кучу махровых халатах, один из которых уж точно принадлежит Дане...
Совершенно все равно, где любить... Только бы любить...
Джанго наконец оторвалась от него, опустошенного любовью до предела. И положила голову ему на грудь. И только сейчас он почувствовал странное покалывание кожи. В одной точке, как раз там, где расходились ребра. Неужели это сердце, упавшее в живот, так и не захотело подняться? Но покалывание было довольно ощутимым, и спустя секунду он понял, что это.
Кольцо.
Кольцо на цепочке, которую Джанго так и не сняла.
В голове Никиты еще плавал туман, но ему хватило сил подтянуть Джанго повыше, и, поцеловав ее во влажную от любви макушку, аккуратно вытащить кольцо. И самым непринужденным тоном спросить:
- Что это?
- Тебе мешает? - Джанго оперлась локтями на предплечье Никиты и заглянула ему в глаза.
- Нет... То есть - чуть-чуть. Кольнуло.
- Извини.
- Ничего... Странное кольцо...
- Ты думаешь?
А что тут было думать? Теперь Никита получил возможность рассмотреть его поближе и даже аккуратно взять в руку. Если у него еще и оставались сомнения, то теперь они исчезли: вытертое серебришко, камень, никакой ценности не представляющий, - это была вещь Мариночки. Только она могла носить такую откровенную туфту в комплекте с мужниной платиной. Да еще с таким непередаваемым изяществом. Она - да еще Джанго.
- А почему странное?
- Не знаю... Выглядит не очень...
Кольцо и вправду ютилось на затейливой витой цепочке с видом бедного родственника. Оно вступало в категорическое противоречие со свеженьким, холеным серебром. Так что вопрос Никиты был вполне уместным. Во всяком случае, легко объяснимым.
- Не очень, ты полагаешь? - Никакой обиды, никакой угрозы в ее словах не было, разве что губы стали чуть жестче, а скулы - чуть суше.
- А, в общем... Это, наверное, дорого как память... Я прав?
- Прав... Ты прав... Это кольцо из прошлого, - сказала она, хотя вопрос Никиты вовсе не требовал никакого ответа.
- Когда-нибудь ты мне расскажешь?
- Когда-нибудь? Когда-нибудь - расскажу. - Джанго улыбнулась такой недвусмысленной улыбкой, что Никита сразу же понял: не расскажет никогда.
- Мне бы хотелось знать о тебе все...
Почему бы и нет? Это вовсе не звучит фальшиво, учитывая, что тела их все еще распяты друг на друге, руки сплетены, а волосы спутаны.
- Все? Никто не может знать всего.
- Я хотел бы...
- Разве я давала повод?
Ну вот, кажется, начались игры в независимость. Хотя ничего другого от хозяйки бойцовых собак и канареечного рогатого любовника и ожидать не приходится. Милое сочетание канарейки и рогоносца, гибрид - будь здоров, стихоплет Филипп Танский был бы доволен.
- Мне бы хотелось знать о тебе все.
- А мне - наоборот... И знаешь, есть вещи, в которые лучше не заглядывать... - Она снова обезоруживающе улыбнулась. И снова глаза ее остались неподвижными. - Вот ты... ты часто заглядываешь в свое прошлое?
- Мне просто не дают о нем забыть. Вот и все...
- Она? - Проявив недюжинную проницательность, Джанго коснулась его обручального кольца.
- И она тоже. - Врать ему не хотелось. Он был слишком измотан любовью, чтобы врать.
- Бедняжка. - Джанго потрепала его по волосам и тихонько отвела от края пропасти, в которой, среди зарослей "Honeysuckle rose" и можжевельника, валялось ее прошлое.
- Да нет, все в порядке... Я не жалуюсь.
- Я понимаю...
- И давно у тебя это кольцо? - Никита все еще не мог успокоиться.
Чертово кольцо портило ему всю картину, всю отчетность, все сводки с любовного фронта. Если бы не оно, Никита пошел бы за Джанго куда угодно, он утонул бы в ней, но колечко держало его на плаву, как обглоданный спасательный круг из пенопласта.
- Это имеет какое-то значение?
- Я просто спросил.
- Давно. Очень давно. Я же говорю тебе - это кольцо из прошлой жизни. Не очень счастливой, но я об этом почти забыла.
- А зачем тогда носишь?
- Привычка. Люди приходят и уходят, а привычки остаются.
Она хотела добавить что-то еще, но этим грустным планам помешало тихонькое поскуливание мобильника. Звонили Джанго, Никитин сотовый остался в машине, и он по этому поводу нисколько не заморачивался.
Джанго нехотя отлепилась от Никиты, не глядя протянула руку к карманам джинсов. И также не глядя достала телефон.
- Да... Да, я знаю... Да... Рико... Почему переносится?... Черт... Ну, хорошо. Ладно... Чувствую, мне самой скоро придется этим заняться. Вплотную. Больше, чем в прошлый раз? Ставят уже сейчас? Хорошо. Поняла.
Отключившись, Джанго снова прижалась к Никите и принялась наматывать на палец кончики его волос.
- Что-то случилось? - забеспокоился Никита.
- Ничего, кроме того, что... А-а.. Ладно. Хочешь посмотреть собачьи бои?
- Собачьи бои? - Никита озадачился. - Собачьи бои... А разве это не запрещено?
- Ты мне нравишься, безумно. - Джанго потерлась носом о Никитины ключицы. - Ты абсолютно не мой человек, но нравишься мне безумно...
- Даже невзирая на то, что я - не твой человек...
- Всегда нужно ломать стереотипы... Так ты хочешь посмотреть собачьи бои?
Если бы Никитин язык шевельнулся и просипел "нет", Никита вырвал бы его без всякого сожаления - вместе с трахеей и пищеводом.
- Хочу...
- Вот и отлично.
- Так ты занимаешься собачьими боями? - Никита даже покраснел от такого тяжелого, пахнущего шерстью вида деятельности.
- Скажем, я в них участвую...
Понятно. Что-то такое он предполагал; уж слишком экзотичной была Джанго. И представить ее в роли секретарши в офисе или менеджера по продажам палочек для ушей было совсем невозможно.
- Я бы хотел посмотреть, - тихо сказал Никита, целуя девушку в висок.
- На бои можно подсесть, как на иглу. И на философию боев...
- Я бы хотел посмотреть...
- Конечно... - Она скользнула рукой по груди Никиты и осторожно начала спускаться к животу. Но добраться до главного, сокровенного так и не успела: снова запищал телефон. В этот раз беседа была короче и ограничилась несколькими репликами.
- Что? - спросила она у неведомого собеседника. - Что?!!
Этот звонок напугал Джанго, ничего не боящуюся Джанго. Джанго, которая легко укрощала собак. Но сейчас она не смогла укротить даже собственное лицо: оно побелело еще побольше, а вместе с ним побелели губы и крылья носа.
И даже в неподвижных, золотисто-карих глазах мелькнули хорошо скрываемая слабость и беспомощность. Ей так и не удалось взять себя в руки, но ее хватило на то, чтобы еще раз повторить кому-то абсолютно бессмысленный вопрос:
- Что?!