Geum.ru

Психология сознания

Вид материалаДокументы

Содержание


Сознание и сопереживание
Проблемы значения. психосемантика сознания
Подобный материал:
1   ...   8   9   10   11   12   13   14   15   ...   28
СОЗНАНИЕ И СОПЕРЕЖИВАНИЕ1

Среди всех существующих определений наиболее адекват­ным для естественно-научного анализа нам представляется такое, где сознание определяется как знание, которое с помо­щью слов, математических символов и обобщающих образов художественных произведений может быть передано, став до­стоянием других членов общества. Сознание — это знание вме­сте с кем-то (сравни с сочувствием, сопереживанием, со­трудничеством и т. п.). Осознать — значит приобрести потенци­альную возможность сообщить, передать свое знание другому, в том числе другим поколениям, в виде памятников культуры. Ряд авторов разделяют представление о коммуникативной при­роде и коммуникативном происхождении сознания. О сознании у другого мы можем судить только благодаря коммуникации с помощью речи или двигательной реакции, утверждают Дончин с соавторами (1983) и Клюттербук (1993). Ж. Годфруа (1988) в своем учебнике «Что такое психология» считает, что созна­ние — это способность отвечать на внешние стимулы и расшиф­ровывать их так, как принято большинством группы, к которой мы принадлежим. Подобной точки зрения придерживался и 3. Фрейд: «Действительное различие между бессознательным и предсознательным представлениями заключается в том, что первое совершается при помощи материала, остающегося неиз­вестным (непознанным), в то время как второе связывается с представлениями слов»1.

О решающей роли функционирования речевых структур головного мозга в феномене сознания свидетельствуют иссле­дования нейрофизиологов, проводимые в Институте нейрохи­рургии им. Н. Н. Бурденко под руководством О. М. Гриндель. Они показали, что восстановление сознания у больных с тяже­лой черепно-мозговой травмой совпадает во времени с восста­новлением связей между моторно-речевыми зонами левого полушария (у правшей) и другими областями коры. На осно­ве своих систематических экспериментов Э. А. Костандов при­шел к выводу о том, что «активация связей гностических кор­ковых участков с двигательной речевой зоной является реша­ющим звеном в структурно функциональной организации механизмов, обеспечивающих осознание раздражителя»2.

С помощью магнитоэнцефалографии Р. Салвелин с соавтора­ми (1994) показал, что активация структур, относящихся к речи, происходит не только при мысленном назывании демон­стрируемого объекта, но и при пассивном его созерцании. <...>

Психическое (высшее нервное) есть процесс, где объектив­ное и субъективное сосуществуют на основе принципа допол­нительности. С точки зрения внешнего своего субъективного восприятия мира с восприятием «других» благодаря сопере­живанию, например чувству красоты, переживаемому разны­ми людьми при восприятии одного и того же объекта. Если основу сознания составляет процесс трансформации интер­психического в интрапсихическое, то сопереживание позволя­ет осуществлять прямо противоположный процесс трансфор­мации сугубо личного интрапсихического впечатления в интерпсихическое, лишь частично вербализуемое восприятие действительности. Дополнительность объективного и субъек­тивного познания мира лежит в основе двух главных способов этого познания, двух основных ветвей культуры: науки и ис­кусства. Закон природы может быть открыт (осознан) несколь­кими лицами, оставаясь неизменным. Произведение искусства уникально и неповторимо так же, как его творец. <...>

Уже само коммуникативное происхождение сознания де­лает его неизбежно социальным. Интериоризованный «дру­гой» (точнее: «другие»), субъективно воспринимаемый как мое внутреннее «Я», порождает не только способность мыс­ленного диалога с самим собой, но и принципиальную возмож­ность лжи, т. е. возможность думать одно, а говорить другое. Психоаналитик Ф. Дольто остроумно заметила: «...нельзя лгать подсознанию. Оно всегда знает правду». Напомним,,что к подсознанию принадлежит все то, что было осознаваемым или может стать осознаваемым в определенных условиях, а именно: хорошо автоматизированные и потому переставшие осознаваться навыки, вытесненные из сферы сознания моти-вационные конфликты, глубоко усвоенные субъектом соци­альные нормы (Фрейд обозначил их термином «Сверх-Я»), регулирующая функция которых переживается как «зов серд­ца», «веление долга» и т. п. Имеется и прямой канал воздей­ствия на подсознание в виде подражательного поведения. Так, ребенок в ходе имитации неосознанно фиксирует эталоны по­ведения, находимые им в своем ближайшем окружении, кото­рые со временем становятся внутренним регулятором его по­ступков.

Подсознание тяготеет к витадьным потребностям, инстин­ктивному поведению. Это особенно ярко проявляется в экс­тремальных ситуациях угрозы индивидуальному и видовому (родительский инстинкт) существованию, когда нет времени для рационального анализа обстановки, но необходимо дей­ствовать, опираясь на врожденный и ранее накопленный опыт, мгновенно используя автоматизированные навыки. Что каса­ется сверхсознания (творческой интуиции), то оно, по-види­мому, монопольно принадлежит идеальным потребностям по­знания и преобразования окружающего мира. Нейрофизиоло-гическую основу деятельности сверхсознания представляют трансформация и рекомбинация следов (энграмм), хранящих­ся в памяти субъекта, первичное замыкание новых нервных временных связей, чье соответствие или несоответствие дей­ствительности выясняется лишь в дальнейшем. В сущности, именно деятельность сверхсознания есть движитель прогрес­са. Подобно тому как в эволюционирующей биологической популяции новое возникает через отбор отдельных особей, эволюция культуры наследует в ряду сменяющихся поколе­ний идеи, открытия и социальные нормы, первоначально воз­никшие в голове отдельных первооткрывателей и творцов. Сверхсознание участвует в поиске средств удовлетворения витальных и социальных потребностей только в том случае, если им присущи элементы идеального. Осознанное идеаль­ное становится все более социальным, ярким примером чему может служить судьба идеологий.

Если сознание вооружено речью, символикой математиче­ских формул и образным строем художественных произведе­ний, то неосознаваемое психическое сообщает ему о результа­тах своей деятельности переживанием чувств, т. е. эмоцией. Я имею в виду три основных «языка» сверхсознания: чувство красоты, чувство юмора и так называемый «голос совести». Каждый из них требует ответа на два вопроса: 1) в чем заклю­чается информационный компонент данной эмоции, будь то возрастание вероятности достижения цели при положитель­ной эмоциональной реакции или ее снижение при отрицатель­ном эмоциональном переживании; 2) с удовлетворением ка­ких потребностей мы имеем дело в данном случае.

Красота есть всегда сюрприз, открытие, радостная неожи­данность. Ощущение красоты возникает всякий раз, когда по­лученное превышает неосознанно прогнозируемую норму. Эстетическое наслаждение — положительная эмоция, связан­ная с удовлетворением трех потребностей: познания, эконо­мии сил и вооруженности теми знаниями, навыками и умени­ями, которые наиболее коротким и верным путем ведут к до­стижению цели. Не случайно И. Кант определял прекрасное как «игру познавательных способностей». Способность к вос­приятию красоты необходима для любого творчества. По мне­нию физика В. Гейзенберга, «проблеск прекрасного в точном естествознании позволяет распознать великую взаимосвязь еще до ее детального понимания, до того, как она может быть рационально доказана»1. Человек обнаруживает красоту в яв­лениях природы, воспринимая их как творения Природы, т. е. перенося на явления природы критерии собственных творчес­ких способностей, своей творческой деятельности. Рассогла­сование между ожидаемым и полученным мы находим и в чув­стве юмора: не случайно все анекдоты непременно состоят из двух частей. В чувстве юмора мы, как правило, имеем дело с интеллектуальным превосходством, с превосходством в пони­мании, в оценке событий, лиц, положений. Юмор связан с удовлетворением идеальной потребности познания (понима­ния) и социальной потребностью самоутверждения. Он спо­собствует преодолению устаревших норм, отказу от тривиаль­ных решений. Э. Фромм рассматривал неспособность смеять­ся как одну из черт деструктивного, нетворческого характера.

Наконец, совесть есть способность эмоциональной реакции на результат своих предполагаемых или реализуемых дей­ствий в той мере, в какой они затрагивают удовлетворение двух фундаментальных потребностей: в объективной истине и альтруистическом желании добра. Совесть есть способность к самооценке собственных действий, не зависящей от норм, при­нятых в окружающей субъекта социальной среде. Вот почему совесть принципиально отлична от чувства долга. Норм и по­рожденных ими представлений о долге может быть много, но невозможно себе представить несколько «совестей». Голос со­вести — это голос истины в той мере, в какой она оказалась доступна данному человеку, голос сочувствия в той мере, в какой эта способность присуща конкретной личности.

Что касается души и духовности, то в современном не-религиозном употреблении этих понятий они обозначают инди­видуальную выраженность в структуре данной личности двух фундаментальных потребностей человека: идеальной потреб­ности познания и социальной альтруистической потребности «для других». Под духовностью подразумевается преимуще­ственно первая, под душевностью — вторая. Именно подобное сочетание истины и добра ценил Л.Н. Толстой, по мнению которого самый лучший из людей живет преимущественно своими мыслями и чужими чувствами, а самый худший — чу­жими мыслями и своими чувствами. Изразличных сочетаний этих четырех основ, мотивов деятельности, складывается все различие людей.

Принципиальная «двойственность» сознания, возмож­ность рефлексии, взгляда на себя изнутри порождают сомне­ния в целостности психологии как единой науки. Психоло­гия — междисциплинарная область знания с несовместимыми ориентирами, утверждает Г. Кендлер из Калифорнийского университета в Сайта-Барбаре. Результаты интроспективно­го наблюдения несовместимы с интерсубъектным анализом поведения. Дедуктивное объяснение и поведенческий конт­роль соответствуют критериям естественных наук. Непроти­воречивые интерпретации и интуитивное знание — гумани­тарным. Принятие одних критериев исключает принятие дру­гих. Развод двух областей психологии не только желателен, но и неизбежен. Более оптимистично настроен М. Йела, работаю­щий в Мадридском университете. По его мнению, предмет психологии — поведение, т.- е. биологически или личностно осмысленное действие, а ее метод — экспериментально вери­фицируемое знание. Поэтому единство психологии в принципе

достижимо. С ним солидарен и П. Фресс (Университет Р. Декарта), который утверждает, что существует парадигма, единая для всех психологов, ибо они исследуют поведение, учитывая ситуацию и личность субъекта.

Признание дополнительности объективного и субъективно­го анализа поведения человека (эту идею в свое время высказал Н. Бор) позволяет снять реально существующее противоречие между детерминизмом и свободой воли. Человек несвободен (детерминирован), с точки зрения внешнего наблюдателя, рассматривающего поведение как результат генетических за­датков и условий воспитания. Вместе с тем и в то же самое время человек свободен в своих поступках с точки зрения его рефлексирующего сознания. Именно так решал данную про­блему А. Шопенгауэр: «Если брать его (человека) поведение объективно, т. е. извне, то бесспорно придется признать, что оно, как и действия всего существующего в природе, должно быть подчинено закону причинности во всей его строгости; субъективно же каждый чувствует, что он всегда делает лишь то, что он хочет»1. Аналогичная мысль принадлежала Л. Н. Тол­стому: «Вопрос состоит в том, что, глядя на человека как на предмет наблюдения мы находим общий закон необходимо­сти, которому он подлежит так же, как и все существующее. Глядя же на него из себя, как на то, что мы сознаем, мы чув­ствуем себя свободными».

Субъективно ощущаемая свобода выбора и порождаемое ею чувство личной ответственности включает механизмы все­стороннего и повторного анализа последствий того или иного поступка, что делает окончательный выбор более обосно­ванным. Мобилизация из резервов памяти такого рода инфор­мации ведет к усилению потребности, устойчиво главенству­ющей в иерархии мотивов данной личности, благодаря чему она обретает способность противостоять ситуативным доми­нантам, т.е. потребностям, экстренно актуализированным сложившейся обстановкой. При выборе поступка деятель­ность сверхсознания может представить в качестве материала для принятия решения такие рекомбинации следов ранее на­копленного опыта, которые никогда не встречались ранее ни в жизни данного субъекта; ни в опыте предшествующих поколе­ний. В этом и только в этом смысле можно говорить о своеоб­разной «самодетерминации» поведения как частном случае реализации процесса самодвижения и саморазвития живой природы. Истинная свобода воли осуществляется исключи­тельно в творческой деятельности человека. Н. Заболоцкий писал: «Два мира есть у человека — один, который нас творил, другой, который мы от века творим по мере наших сил».

Некоторые суждения о непростых отношениях между со­временной психологией и наукой о деятельности мозга хочет­ся завершить словами И. П. Павлова, обсуждавшего эту про­блему на 12-м съезде естествоиспытателей и врачей в декабре 1909 г.: «Я не отрицаю психологии как познания внутреннего мира человека. Тем не менее я склонен отрицать что-нибудь из глубочайших влечений человеческого духа. Здесь и сейчас я только отстаиваю и утверждаю абсолютные, непререкаемые права естественно-научной мысли всюду и до тех пор, где и покуда она может проявлять свою мощь. А кто знает, где кон-чаетсяэтавозможность!»

В. Ф. Петренко

ПРОБЛЕМЫ ЗНАЧЕНИЯ. ПСИХОСЕМАНТИКА СОЗНАНИЯ1

Теоретический анализ проблемы значения

Понятие «значение» является одним из основных понятий теоретического аппарата отечественной психологии. Практи­чески в любом разделе психологической науки исследователи так или иначе затрагивают проблемы, связанные с усвоением значения и его функционированием. Системный анализ человеческого сознания, изучение мышления и речи необходимо требует, по мысли Л. С. Выготского, изучения этой единицы сознания, являющейся узлом, связующим общение и обобще­ние. <...>

Вслед за Л. С. Выготским будем понимать под значением совокупность признаков, служащих для классификации, а под понятием — такую форму значения, в которой выделены су­щественные признаки и структура которых упорядочена. Су­щественными признаками понятий, по мысли В. В. Давыдова (1972), выступают свойства, раскрывающиеся в отношении понятия с другими понятиями и определяющие генезис, раз­витие понятийной системы. <...>

В системной организации человеческого сознания выделя­ются такие образующие этой системы, как значение, личност­ный смысл, чувственная ткань (Леонтьев, 1975). Как теорети­ческие понятия, абстрагирующие некоторые стороны реальных процессов сознания, каждое из них может быть рассмотрено особо. Так, А. Н. Леонтьев (1959) дает развернутое определение значения: «ставшее достоянием моего сознания обобщен­ное отражение действительности, выработанное человече­ством и зафиксированное в форме понятия, знания или даже умения как обобщенного "образа действия", нормы поведения и т. д.».

Под личностным смыслом понимается отношение субъек­та к миру, выраженному в значениях, т. е. как бы «значение значения» для личности, неразрывно связанное с ее мотивами, ее общей направленностью. В этом понятии отражена «при­страстность» отношения к миру активного субъекта.

Формой проявления личностного смысла может выступать эмоциональная окраска того или иного объекта, неосознавае­мые установки или готовности и, как полагает Д. А. Леонтьев (1988), трансформации психического образа. Осознанный личностный смысл подразумевает представленность его субъекту в некоторых социально нормированных единицах — в первую очередь в языке.

Понятие чувственной ткани сознания подразумевает ту чувственную данность мира (в форме представлений, нагляд­ных образов, впечатлений), которая, порождаясь в практической деятельности, выступает звеном, непосредственно связу­ющим субъект с внешним миром.

Следует подчеркнуть функциональный, а не морфологи­ческий статус чувственной ткани. «Предметное содержание, извлекаемое из образа некоторой воспринимаемой действи­тельности, существует для субъекта через совокупность вос­принимаемых черт или элементов. Взятые в отношении к предметному содержанию ситуации, данные элементы имеют значение только в отношении к ней и только в этом смысле служат "чувственной тканью" образа. Но в отрыве от отноше­ния к образу целого эти элементы имеют собственное значе­ние, которое, в свою очередь, может репрезентироваться субъекту через другие видимые характеристики объекта, т. е. через иные содержания образа»1. Эта идея многоуровневости строения предметного образа, идея поуровневого «разверты­вания» плана содержания, понимание образа как процесса его становления близки к пониманию значения как процесса, как пути движения его от мысли к слову (Выготский, 1968; Леон­тьев А. А., 1971).

Однако, как сознательный образ имеет свою логику акту­ального порождения, так, очевидно, и индивидуальные значе­ния и личностный смысл являются продуктом внутренней де­ятельности, которая оперирует с некоторым первоначально данным материалом. Вероятно, не будет большой натяжкой, если мы будем говорить о чувственной ткани значений и личностных смыслов.

Говоря о присвоении субъектом общественно выработан­ных значений, конечно, не имеют в виду непосредственную проекцию в сознание субъекта «готовых» знаний. Речь идет о формировании в ходе предметной деятельности индивидуаль­ной системы значений. Эта деятельность направляется и структурируется в совместной деятельности: ребенок—взрос­лый, взрослый—обучающий (роль которого может выполнять и автор письменного текста, не присутствующий персональ­но), где другой человек выступает как воплощение, носитель общественного сознания. <...>

В житейской практике бытует трактовка абстрактности как величины, противоположной образности, и заимствованное из формальной логики определение абстрактности как парамет­ра, характеризующего обобщенность содержания, раскрывае­мого в понятии. Последняя же опредляется через иерархию родовидовых отношений. Мы пытаемся показать неадекват­ность для психологии таких подходов и, опираясь на работы Л. С. Выготского, дать определение абстрактности понятия, не исключающее его отношения к чувственности.

Остановимся на первой трактовке. В широко цитируемой работе Пайвио, Джуилл, Мэдиган (Paivio, Yuill, Madigan, 1968) приведены коэффициенты образности, конкретности—абст­рактности и ассоциативной значимости для 925 английских существительных, полученные путем субъективного шка­лирования и ассоциативного эксперимента. Под образностью понималась способность испытуемых представить содержа­ние значения слова в виде образа любой модальности (напри­мер, образ слов «солнце», «тишина» или «тяжесть»), а под конкретностью — абстрактностью понималась доступность денотата (предметной отнесенности) значения слова воспри­ятию органами чувств. Хотя в целом была показана высокая корреляция между конкретностью и образностью слова (и, со­ответственно, отрицательная корреляция между образностью и абстрактностью), для некрторого класса слов это отношение не осуществилось. Так, для слов, имеющих сильную эмоцио­нальную окраску, коэффициенты образности получили высо­кую оценку, в то время как коэффициенты конкретности — низкую, а многие научные термины имели высокий индекс по шкале конкретности и низкий по уровню образности. Работа Ричардсона (Richardson, 1976), специально нацеленная на раз­ведение коэффициентов образности и конкретности, выявила широкий пласт таких случаев. В исследовании (Петренко, 1988), проведенном по схеме Пайвио на материале русской лексики, мы получили сходные результаты, показывающие, что за понятиями «конкретность», «абстрактность» и «образ­ность» скрываются разные для субъекта психические реаль­ности.

Полученные результаты могут быть легко интерпретиро­ваны в свете системной организации значений. Одни значения раскрываются нам через прямое и непосредственное соотнесе­ние имени и объекта, или класса объектов. Таким путем задают­ся, по терминологии Л. С. Выготского, «житейские понятия».

Научные понятия, такие как «кварк», «спин», задаются че­рез ряд дефиниций, раскрывающих место данного понятия в системе других понятий. Собственно, только последние имеют статус понятия, а за «житейскими понятиями» стоят обобщен­ные образы, представления. Но, как показали исследования Л. С. Выготского (1934), научные понятия, являясь надстрой­кой над «житейскими», преобразуют последние, включая их в уже сложившуюся систему отношений, повышающих их ранг «научности», осознанности. Понятия, сохраняя «привязку» к чувственной основе, входят в некоторую систему отношений, и такие достаточно абстрактные понятия какими они являются в рамках, например, физики, — «движение» «сила» «материя» — сохраняют глубокие корни и чувственного содержа­ния. Понятно также, что эмоционально окрашенные понятия (такие, как «любовь», «тоска», «одиночество»), связанные с душевными коллизиями в эмоциональном опыте индивида, обладают тем самым чувственной тканью, которая пережива­ется как образность понятия. В отличие от них некоторые на­учные понятия не имеют метафорических аналогов ни в обы­денной физике окружающего мира, ни в сфере душевных пе­реживаний.

Вместе с тем важно отметить, что некоторые научные поня­тия, заданные путем определений, могут приобретать чув­ственную основу, как бы проецироваться в чувственность. Хороший математик не только знает некоторую функцию, но и может описать ее «субъективный образ». Этот процесс вто­ричной визуализации абстрактных понятий пока что очень мало изучен, но есть основание предполагать его важность для мышления. Не случайно Альберт Эйнштейн, работая с крайне абстрактным материалом, отмечал, что большая часть его умственной работы протекала в образном плане.

Другое определение абстрактности понятия — как места в иерархии родовидовых отношений — также неадекватно с точки зрения психологии. Наивно думать, что понятие «хордо­вые» более абстрактно для субъекта, чем понятие «позвоночные». Логическая и психологическая иерархизация могут не совпадать. Например, в эксперименте Рипса, Шобина и Сми­та (Rips, Shoben, Smith, 1973) было показано, что понятие «жи­вотные» (более абстрактное с логической точки зрения, чем понятие «млекопитающие») ближе по семантическому рассто­янию к конкретным названиям животных, чем понятие «мле­копитающие». Согласно теоретико-множественной модели памяти (Bower, 1970; Меуег, 1970; Schaffer, Wallace, 1970), се­мантическое расстояние между понятиями и, соответственно, время их последовательного извлечения из памяти пропорци­ональны числу общих функциональных признаков их пред­метных денотатов. Здесь присутствует важная мысль о пред­ставлении значения в виде пучка функциональных признаков, так что проблема уровня развития значения может быть пред­ставлена в плане анализа уровня обобщения этих функцио­нальных признаков. Так, Мак-Нейл (McNeil, 1970) выделяет два уровня развития значения: «горизонтальное» развитие, сопровождающееся увеличением числа семантических при­знаков значения слова, и «вертикальное», при котором при­знаки упорядочиваются, а признаки, приобретаемые позднее, характеризуются все большей степенью абстрактности. Мы полагаем, что уровень развития значения (абстрактность по­нятия) можно охарактеризовать через формы отношений, в которые оно входит с другими значениями. Полнота же содер­жания значения будет зависеть от количества раскрытых от­ношений данного значения с другими по каждому из типов отношений. Действительно, Л. С. Выготский (1934), рассмат­ривая этапы онтогенеза значения и выделяя различные фор­мы обобщений: синкреты, комплексы, псевдопонятия и предикат понятия, «житейские» и «научные» понятия, — оставляет этот генетический ряд открытым для развития. Степень развития значения, по Л. С. Выготскому, определяется характером сис­темной организации значения, наличием сетки понятийных отношений данного значения с другими. Операциональным критерием его классификации понятий на «житейские» и «на­учные» выступала возможность включения испытуемым исследуемого значения в причинно-следственную дефиницию. Мы полагаем, что можно провести дальнейшую дифференци­ацию научных понятий по степени их развития («научности»), исследуя формы отношений, в которые может входить поня­тие с другими значениями. Например, «научность» значения слова «вода» для школьника и гидрогляциолога будет заведо­мо различной.

Конечно, причинно-следственные отношения являются весьма важными в плане детерминистического понимания мира, но формы отношений понятий с понятиями не исчерпы­ваются этим типом отношений. В языке существует столько типов отношений, сколько существует в нем значений глаго­лов, да и прилагательные, являясь одноместными предиката­ми, в сущности являются скрытой формой отношений, где один член отношения опущен. Попытка вместить все богат­ство типов отношений в прокрустово ложе чисто логических отношений (родовидовых и видородовых, соположенных, причинно-следственных и оценки) представляется искусст­венной. Например, отношение «Петя любит Машу» является специфическим типом отношения, явно не сводимого к логи­ческому.

Системный анализ значения, таким образом, нуждается в развитии теории типов отношений, теории «обобщенного пре­диката». На наш взгляд, в операциональном определении аб­страктности понятия через анализ типов его отношений моде­лью последних может служить аппарат лексических функций И. А. Мельчука (1974, 1995), или типов валентности, по Ю. Д. Апресяну (1974,1995), являющихся в большинстве сво­ем обобщенными предикатами.

Приведем примеры таких логических функций, являю­щихся обобщенными предикатами. Лексические функции в модели «смысл—текст» обозначаются в латинской транскрип­ции. Например, функция-предикат caus (каузировать, созда­вать ситуацию) обобщает такие предикаты, как «довести до слез», «срубить избу», «разбить сквер»; функция-предикат liqu (ликвидировать, устранить ситуацию) описывает преди­каты «разбудить», «снять боль», «вывести пятно» и т. д. (всего 40 лексических функций). Анализируя типы отношений, в которые данное значение может входить с другими значениями в индивидуальном сознания субъекта, можно, очевидно, оха­рактеризовать уровень его развития.

Однако предложенный в данной модели список обобщен­ных предикатов вряд ли является полным, ибо затрагивает в основном физическую реальность, но не мир психического. Например, отношение действия и операции в их психоло­гическом понимании связано с неким генетическим взаимо­отображением: действие, автоматизируясь, утрачивает свою ориентировочную часть и превращается в операцию, но при затруднении в реализации операция может опять разворачи­ваться в действие, требующее сознательной ориентировки. Очевидно, необходимо введение и такой формы отношения, предикации, которая пока не имеет соответствующего терми­на для обозначения — генетической развертки. Но такая по­становка проблемы развития значения нуждается в фикса­ции форм отношений, возможных и на допонятийном уровне, например в форме отношений образов, несущих некоторые значения.

Эксперименты Мишотта (Michotte, 1962), показавшие воз­можность «переживания» причинно-следственного отноше­ния непосредственно в явственной форме («сталкивание» све­товых пятен), доказывают эту возможность.

Отметим, что открытие нового типа отношения в науке яв­ляется событием чрезвычайной важности, позволяющим зна­чительно переосмыслить целую теоретическую область. Так, открытие принципа дополнительности Бора позволило не только перестроить целый ряд представлений атомной физи­ки, подняв теоретические знания в этой области на новый уро­вень, но и вызвало некоторый резонанс в психологии и линг­вистике. Предлагаемая парадигма дифференциации научных понятий заложена уже в работах Л. С. Выготского, в его поня­тии общности, характеризуемой как место понятия в иерархии структур обобщения (долгота понятия), так и широты его предметной отнесенности (широта понятия). Определение уровня развития значения или — что то же самое — абстракт­ности понятия (для развитых значений) через сетку понятий­ных отношений позволяет снять оппозицию чувственное—абстрактное и ставит тем самым проблему отношения и взаимо­действия этих самостоятельных параметров.