Наша Родословная
| Вид материала | Документы |
- -, 85.94kb.
- О. И. учитель истории Овдиенко Е. А. заместитель директора по эр моя родословная (Родословная, 65.57kb.
- Ii происхождение или родословная князя и ее влияние на формирование его мировоззрения., 568.65kb.
- Ж. Г. Соколова Сдан 25. 06. 97г, 678.6kb.
- Петру Михайловичу Щетининым, моим родителям, посвящаю содержание мелодия детства, 2359.79kb.
- Программа по профилактике курения, употребления алкоголя, наркотиков, 213.25kb.
- А. С. Макаренко Обоснование актуальности статьи, 136.96kb.
- Тема : Моя родословная, 26.83kb.
- Единство требований воспитания семьи и школы к учащимся, 99.18kb.
- Анализ деятельности Александра Невского в период раннего средневековья Руси, 558.07kb.
Из дневника А. И. Дубейко:
30 марта 1949 г. Второй день школы прошел тоже не очень благополучно. На четвертом уроке была физкультура, и учительница повела всех на улицу играть в «кота и мышку», а меня и еще одну девочку оставила в классе дежурить. Но мне это показалось крайне обидным, и я удрал домой. (А. А. - После он мне рассказывал, что ему досталось на «орехи» и от отца, и от бабуси).
До войны я закончил 6 классов. С 1 по 4 мы учились в «калаурке» (подсобка возле церкви), там находилось два класса. Из окон нам видно было, как снимали с церкви большие звоны (колокола) и кресты. Потом стали вывозить автомашинами книги, иконы, звоны, подсвечники и прочее церковное имущество. Церковь в Лимане была сдана в эксплуатацию (освящена) в 1915 году, она была новой, большой, красивой, с высоким фигурным забором и прочным фундаментом. Ее разобрали до войны, из кирпича в городе построили 2-х этажную школу и большую ферму для коров. Фундамент же удалили только после войны.
Я один раз с бабушкой был на всенощной на Пасху и один раз в первом классе носил «вечерю» (сладкую кутю) на рождество (до школы это я делал раза 2 или 3). И вот наш квартирант провел со мной беседу о вреде религии, с тех пор я не то, что не носил кутю, не ходил в церковь, но и перестал креститься, садясь за стол или перед сном. Бабуся ругала меня и Григория Ивановича, называла его «анчихристом» и чуть не выгнала с квартиры. Антирелигиозная беседа Григория Ивановича со мной сыграла основную роль в моем разрыве с религией. Навсегда.
Седьмой класс я окончил в первый год войны в 1941-1942 учебный год, получил похвальный лист, конечно, значительно хуже, чем был у дяди Сергея. Во время каникул нас оккупировали немцы. В Лиман они вошли 12 июля 1942 года.
Мой отец после окончания курсов водителей работал шофером в связи (в подчинении младшего брата Якова Васильевича), в 1939 году его призвали и направили в Западную Украину. Но пока он со своей частью добирался, воссоединение уже завершилось, и он вернулся домой. Было воскресенье, я с мамой пошел на базар, по дороге зашли в гости к тете Поле (она уже в то время жила в Старобельске) и только вышли из ее огорода, как увидели - к нам от железнодорожного полотна бежит отец в военной форме. Обнялись, расцеловались, и отец быстро побежал назад (его состав стоял у стрелки для разворота в нескольких метрах от нас) и залез на платформу с автомашинами.
Мы с мамой остались в Старобельске, ожидая отца в военкомате, и затем нас всех вместе како1-то шофер отвез домой. Отца направили проходить службу в Старобельский лагерь НКВД для военнопленных (интернированных). Там он работал до 1942 года. Зимой 1941-1942 года лагерь эвакуировали в Актюбинск, и отец вернулся в Старобельск весной 1942 года, когда фронт был остановлен по Северскому Донцу. До войны в лагере содержались репрессированные поляки, а в 42-м году - военнопленные немцы. В мае и июне 1942 года отец часто приходил ночевать домой, а когда немцы возобновили наступление, отец вместе с военкоматом снова уехал в эвакуацию. Но им не удалось переправиться через Дон, и оказались на оккупированной территории. Начальство сожгло машину с документами, а отец по ночам за месяц дошел домой.
Оккупировали нас румынские войска. Когда фронт переместился на восток, первые 10 дней в селе никого не было. Потом как-то утром согнали всех мужчин на кладбище от мала до стариков, назначили старосту и начальника полиции, представили нам немецкого коменданта (его резиденция находилась в панской усадьбе на хуторе Бутковка, а ратуша - в здании бывшего сельсовета). После этого немцы уехали. Людей заставили сдавать молоко и яйца ежедневно, а мясо немцы сами забирали. То свиней забирали, то телят, грузили в машины и увозили. Всех заставили ходить на работу в колхозы. Убирали урожай, необмолоченный хлеб складывали в скирды, а потом его молотили катками (был и прицепной комбайн, но он чаще ремонтировался, чем работал). Зерно возили сдавать в церковь (в клубе вначале разрешили открыть церковь, но по морозам ее засыпали зерном).
Из дневника А. И. Дубейко:
…Летом 1942 года я окончил седьмой класс и сразу же после экзаменов пошел в колхоз работать. Быстро научился обращаться с волами и лошадьми, выполнял самые разнообразные работы.
10 июля с одним инвалидом мы косили травянкой люцерну. Перед вечером к нам приехал бригадир и сообщил, - «Поезжайте домой, немцы недалеко, завтра эвакуация».
Мы поехали на колхозный двор. Там оббивали жестью арбы, ставили на телеги будки. Ребята, такие же, как я, бегали, веселились, выбирали себе лошадей для путешествия. Одним словом, ожидание приключений.
Домой я пришел поздно. Мамы еще не было из города, она провожала отца, который уехал с военкоматом в эвакуацию. Потом пришла мама и стала рыдать. Только тогда стало страшно. Маленький братик играл на кровати гильзами от ракетницы, за горой слышался орудийный гул.
Утром я стал собираться в дорогу, мама с бабушкой меня не пускали, уговаривали остаться, но я все-таки побежал на колхозный двор. Там был только председатель и несколько стариков с последним обозом. Все уехали еще ночью, а таких, как я, без родителей не брали. И я поплелся домой. По дороге дважды пришлось прятаться от пролетавших самолетов.
В воскресенье утром я пошел к тетке Докие, но когда вышел на шлях, увидел, что людей вокруг нет. Осмотрелся и увидел далеко за рекой на горе двух всадников, рассматривавших село в бинокли (линзы отсвечивали на солнце). Сразу вернулся домой и поднял тревогу. Все наши спустились в бомбоубежище, а я сел на верхних ступеньках и стал наблюдать за всадниками. К ним присоединился вскоре третий. Потом, видно по их приказанию, поскакал в гору. Минут через пять из-за гребня горы высыпали солдаты - человек триста, и вниз по склону бегом хлынули в Балакеровку. Вдруг между ними стали рваться взрывы. Они попятились назад, потом - перебежками в яр, и уже яром вошли в хутор. Меня мама затащила вглубь схрона, а в Балакеровке в это время стала слышна перестрелка винтовок, автоматов и пулеметов.
Вскоре и у нас появились «новые хозяева» - румыны. Тут же прошерстили погреб, горище, хату. Забрали отцовы рубашки, бабушкин красный пояс, мамины платья, полотенца.
На следующий день через село проходил румынский обоз. В обед на нашей улице собралось 20 телег. Подъехала кухня. Солдаты сели обедать. Было жарко, все разделись по пояс, на многих поверх темно-зеленых штанов были красные пояса с бантами на боку (видно не только у нашей бабушки пояс сперли). Один из солдат зашел в огород к деду Ивану (наш сосед), увидел дуплянки (улья) и решил полакомиться медом, но только пчел растревожил, те погнались за ним, затем накинулись на остальную команду. Румыны все побросали и разбежались кто куда.
Ремарка (А.А.):Кстати, подобную историю мне рассказывал один ветеран войны: во время нашего наступления его рота наткнулась на пасеку, и толи сами пчел потревожили, толи взрывами улья опрокинуло, но пчелы накинулись на атакующую роту. Искусали так, что через полчаса они и наступать уже не могли - поопухали от укусов.
…После того, как прошли румыны, в селе дней пять было безвластие. Затем появились немцы. Все население согнали на кладбище и под дулами автоматов и пулеметов, назначили старосту и полицаев. Приказали им подчиняться и трудиться на благо Великой Германии и ее фюрера. Вскоре в село приехал немецкий комендант. Поселился он в детском доме. Его всегда видели в сопровождении двух автоматчиков и овчарки. Ездил он на высоком тарантасе. Однажды и я увидел его в близи. Мы с двоюродным братом ловили бреднем рыбу, под нашими огородами на мелководье, в то время там был брод. Только вытянули бредень на мелководье, как вдруг подъехал комендант и остановил тарантас прямо на бредне, расхохотался, напоил лошадей и уехал. А у бредня колесами срезало «кулю» (гузырь).
Осенью у нас появились итальянцы. Разместились в школе. Все они были маленькими, черноволосые с усиками, стеснительные. Когда собирали продукты немцы, то народ били кнутами, кричали, чтобы сдавали больше, отбирали последнее. А итальянцы за продукты расплачивались немецкими марками. Правда, если никого не было во дворе, могли подстрелить птицу, но если появлялись хозяева, просто убегали, не тронув даже добычу.
По вечерам их патрули ходили по улицам совестно с полицаями, но если итальянцы были одни, подходили к молодежи и просили спеть украинские песни. Сами тоже были не против исполнить свои итальянские. Предпочитали петь, как они говорили, «соло». С удовольствием аплодировали нашим певцам и нередко повторяли: «Гитлер капут!», «Советски рус это карашо!».
Однажды, наблюдая наши потасовки, один итальянский солдат решил померяться силой с Василием Гончаровым (тому было 16 лет, но он на две головы превышал итальянца), отдал винтовку своему напарнику, подошел к Василию и применил какой-то прием, что тот чуть не упал. Василий удержался на ногах, захватил итальянца за руку и так крутанул вокруг себя, что тот отлетел очень далеко, а в руках у Василия остался оторванный рукав. Все испугались, только второй итальянец громко рассмеялся, а борец растерянно разглядывал голую руку. Настя бабы Химки жестами объяснила итальянцу, что пришьет рукав. На этом инцидент был исчерпан. Они и после приходили к нам, учили наши песни, но бороться больше не предлагали.
В начале зимы одна из итальянских частей бросила фронт и на автомашинах двинулась на Запад. Немцы дороги перегораживали боронами, бричками и мебелью, но когда те стали разбирать баррикады, открыли по ним огонь. По настроению союзничков было ясно, что наши близко, и фронт им удержать не удастся.
Когда началась война, мне и Алексею Кузьмичу было по 13 лет. Мы с ним поймали бродячую лошадь, сделали арбу и возили домой с полей кукурузу, подсолнечник, солому, а из леса возили дубки. Этим занимались и другие ребята в нашем селе. Благодаря такому снабжению мы не голодали все годы войны. А зимой при немцах как-то ночью Иван Васильевич (сын Василия Васильевича) с ребятами взломал дверь в церкви. Зерна себе набрали вволю и других об этом предупредили. Зерно в церковь свозил всю осень, а растащили его за сутки. Так что немцы запасами не воспользовались, а оставшиеся скирды необмолоченного зерна перед уходом они сожгли.
В моих дневниках есть немало воспоминаний периода оккупации, поэтому буду краток.
Ремарка (А.А.): В дневнике у отца есть описание этого эпизода. Ночью лиманцы кто на санках, кто на плечах перенесли все зерно по домам. Насыпали его опять же кто - чем. И руками нагребали, и ведрами. В общем, почти «Молодая гвардия». Об этом он мне и в детстве не раз рассказывал. Позже, правда, признавался, что все это было не столь уж героически - немцы их видели, но не препятствовали. Благодаря активному наступлению Красной Армии, у оккупантов не было времени вывезти запасы, а так как в Лимане находились обычные тыловые части, а не каратели, никто не препятствовал местным жителям.
Нас освободили 23 января 1943 года. Отца на второй или третий день призвали в армию, а 8 февраля мы пошли в школу. Под оккупацией мы находились пол года, занятий в школе не было, но уже до осени школьную программу мы наверстали, поэтому 10 классов я окончил своевременно.
Все 10 лет я учился в одном и том же классе вместе с двоюродной сестрой Марией Васильевной. С ней мы все эти годы соревновались. Она была отличницей все годы учебы, а я на отлично закончил только 4, 7 и 9 классы. Учителя предполагали, что Марийка и я должны вытянуть 10 класс на золотые медали, но в области нам поставили за экзамен по тройке, и медаль не дали ни ей, ни мне.
Из дневника А. И. Дубейко:
Ноябрь 1945 года. Январские морозы 1943 года не давали ложиться в снег. Можно было обморозить руки, ноги, лицо. Немцы отступали. Собаки лаяли. В село наехало много машин с замерзшими солдатами. Их стали распределять по домам на постой. А семьи из двух десятков хат вообще выселили. У нас собрались три семьи. В хате моей тетки разместился немецкий штаб, она с детьми (Иван - 17 лет, Марийка - 15 лет и Коля - 10 лет) перебрались к нам, а корова и вещи остались. Меня и Ивана послали накормить корову и, если пустят в хату, забрать кое-что из вещей. К дому было протянуто много поводов, во дворе стояла машина, в самой хате была разбросана солома, на которой вповалку спали немцы. В хату нас провел солдат, которого звали Ганс, он более или менее мог общаться по-русски, он же помогал выносить вещи Ивану до этого. Хата за ночь превратилась в сарай. На полу валялись обломки икон, обрывки фотографий, разный мусор. Один солдат взял гитару и попросил Ивана что-либо спеть. Иван спел «Катюшу», немцы слушали внимательно, но ничего не поняли. На музыку вышел офицер и разрешил нам из спальни, куда нас до этого не пускали, забрать сохранившиеся фотографии. Уже уходя, Иван стащил в сенях пару пачек сигарет. Через несколько дней к нам тоже на постой пришли несколько немцев. И хотя наши матери уговаривали их, что в хате много детей, тесно, те все равно разместились. А мы с Иваном пошли на их двор, посмотреть, что там. Во дворе теткиной хаты суетились немцы, водители ковырялись у машин, солдаты носили ящики. Перед воротами мы увидели несколько бревен, и решили затащить их во двор, подозвали проходящего мимо Николая Михайленкова, в это время подъехал какой-то генерал и стал кричать на солдат и офицера. По их поведению мы поняли, что это какая-то «шишка». Он грозил офицеру кулаком, потом подозвал нашего знакомого солдата и стал тыкать пальцем тому прямо в нос. Тот потом подозвал нас и приказал следовать за ним. Мы вышли со двора и с Гансом направились на другую улицу. Когда скрылись из поля зрения от офицера, Ганс нам объяснил, что война это плохо. Что нас должны увезти в Германию, поэтому нам надо скрыться. В это время машины стали выезжать со двора, и Ганс показал на кустарники - бегите! Мы перескочили через ров и спрятались в лозе. Иван с Николаем пошли в лес, а меня отправили домой. По дороге я видел, как молодую девушку немцы затаскивали в машину с будкой. Я переждал в сугробе и потом побежал дальше. Иван возвратился среди ночи. Часовой, охранявший фельдфебеля, что был у нас на постое, спал в машине, и Иван потихоньку пробрался в хату. Утром мы проснулись рано, так как немцы начали выносить вещи и грузить их в машину. Иван рассказал, как он с Николаем пересидел на сеновале, а потом через крышу вылезли и перебежали в лес, где встретили много молодых девчат и парней, прятавшихся от немцев.
Ночью и на следующий день гул канонады приближался. 20 января в Старобельске загорелась нефтебаза. 21-го снаряды стали долетать уже до нашего села. Люди перебрались из хат в схованки (убежища). Мы перебрались тоже, наносили с отцом соломы, чтобы было теплее. Вечером в убежище собрались три семьи. Дети плакали, матери их успокаивали. Я с отцом сидел над выходом, мы молчали и думали о будущем.
Взрывы снарядов иногда было слышно так, будто они рвались во дворе. Но среди ночи все стихло.
- Хватит мерзнуть, пошли в хату, - сказал отец. Когда вошли в хату, мама заметила, что кожух остался в убежище, пошла за ним. Убежище находилось между нашим погребом и хатой соседки Феклы. Когда уже подошла к нему, услышала, что ее кто-то зовет, но испугалась и убежала. Тут прибежала Фекла, стала просить белый платок, оказывается, в огороде прятался разведчик, сам был в белом маскхалате, а шапка черная. Вдруг опять стали рваться снаряды, И Фекла с детьми скоро прибежала к нам. А потом кто-то постучал в окно. Мама решила, что это не немцы, те просто бы ворвались в дверь. Так и оказалось. Это был все тот же разведчик. Отец отвел его на сеновал (по словам бойца, он уже 5 суток провел на морозе), а мы вновь перебрались в убежище. Утром к нам прибежал Иван и сказал, что в Лиман уже вошли наши. Сам он был в новой фуфайке защитного цвета с красными петлицами, перетянутый ремнем со звездой на бляхе - все это ему подарили красноармейцы. По секрету еще он мне показал пистолет и гранату - тоже их подарок (точнее взятка - А. А.). Они его послали раздобыть хлеба и сала, так в ходе наступления оторвались от кухни. Я побежал за разведчиком, тот сразу же попросил найти соседку Наташу, чтобы та принесла его одежду и автомат - он был переодет в какое-то тряпье. Вскоре он переоделся, вышел в огород и увидел отступающих немцев за рекой. Попробовал в них выстрелить, но автомат был весь во льду, пришлось идти в хату и отогревать его на печке. После выпустил по немцам несколько очередей, но безрезультатно. Тут появились красноармейцы. На санках они тащили пулемет. Стали стрелять и они. Из четверых немцев, поднимавшихся в гору, троих убили, а последний ушел в туман.
Когда все успокоилось, поговорили с разведчиком. Оказывается, он вначале вошел в другое село, стучал в хаты, но никто не открыл (просто все прятались в убежищах), потом пришел на свет к нам, наткнулся на маму, но та испугалась и убежала. Встретил Феклу, а та побоялась его вести к себе и отправила к Катерине, и только там, стоявшая на постое Наталья приняла в нем участие. Звали его Аркадий Ефимович Погудин. Пару раз он к нам потом заходил. Принес бутылку разведенного спирта, выпили за победу, мне тоже немного налили, начали весело, но потом женщины разрыдались. (Отец мне рассказывал, что на второй день с Аркадием Ефимовичем он ходил на охоту на зайца. Выпустили в того чуть ли не всю обойму, и когда все-таки убили, насчитали в бедолаге 23 пулевых отверстия. В общем, не заяц, а решето - А. А.). Аркадий Ефимович оставил адрес своей жены, попросил ей написать о нем. Я написал два письма. На оба она ответила, но во втором сообщила, что 10 февраля 1943 года Аркадий Ефимович был ранен и умер в госпитале. На второй день после освобождения отца призвали в армию.
Что я еще помню из детства?
Помню, как с отцом, когда он приходил с работы, ходили купаться на речку. Отец немного поплавает, а потом сядет у берега и мылом натирается, а я ему демонстрирую умение прыгать с трамплина, и головой вниз, и сальто-мортале. А однажды помню, он заехал обедать на машине, а я в это время «запас» корову, соседка ее выгнала из своего огорода, пожаловалась отцу, и тот пришел на речку с лозиной. Мы с хлопцами купаемся, про коров забыли. Тут уж мне досталось, штаны и сорочку мою забрал, а меня перетянул той лозиной. Я бегом через огород домой. Да при том голышом - трусов тогда не носили, он - за мной, несколько раз догонял, да еще перетягивал лозиной. На встречу мне выбежала бабуся, обхватила меня и фартуком накрыла, спасая от побоев. А соседке бабуся за потравленный огород потом мешок кукурузы отдала.
Ремарка (А.А.): Помню из рассказов отца. Они прыгали, впрочем, как и уже в мое время, с кручи, что на правом берегу Айдара напротив огородов (кстати, почему район Лимана, в котором находится усадьба, называлась Корякивка, он не написал), за кручей был так называемый Панский сад (я его еще застал), в котором они воровали груши. Как-то их нагнал сторож, и вся компания воришек гуськом друг за другом попрыгала с кручи в воду, но один из них бежал медленно и не допрыгнул до глубокого места. Упал прямо в камыши, что растут вдоль берега. Сухая камышинка пробила ему ногу насквозь, в запале переплыл речку, а потом пришлось делать операцию. (А ведь могла пробить не только ногу!).
Еще он рассказывал, что в школе они ходили на экскурсии через речку под гору. И он однажды нашел под подмытой водой кручей бивень мамонта. Бивень этот передали в Старобельский краеведческий музей на выставку.
Отца я боялся, но и любил. Он, как и бабуся, хорошо разбирался в арифметике, помнил много стихотворений, которые учил еще в школе до революции. По ряду предметов он лучше меня разбирался даже после 10 класса, за исключением, конечно, алгебры, химии и физики, которые он никогда не изучал.
Бабуся была неграмотной, не умела не читать, не писать, но устно решала любую мою задачу вплоть до 6 класса. Когда же нас стали учить алгебре, домашние консультации у меня закончились. Отец и мать закончили еще до революции церковно-приходскую школу и были по тем временам вполне образованными колхозниками, мама даже преподавала в ликбезе, учила неграмотных читать и писать.
Так как мы жили на старом подворье, то к нам часто в гости ходили дядьки. Обязательно все собирались, когда приезжал из города Яков Васильевич со своей семьей. Я бегал по родственникам, «загадывал» (приглашал), и они все шли к речке с бреднем. Ловили рыбу, потом на горнушке (печка) во дворе варили уху, жарили рыбу, накрывали большой стол и устраивали гулянье, конечно, с выпивкой и песнями. А мы, детвора, рядом гуляем и веселимся. Дядя Яша иногда вечером приезжал на рыбалку со своими друзьями. Обычно привозили лодку и ночью били рыбу острогой со светом (аккумулятор с машины), оставляли и нам рыбы в зависимости от улова, и уезжали.
До войны у нас раков и грибы не ели, если рак попадался в бредень, выкидывали с тем же пренебрежением, что и лягушек.
Бабуся иногда вспоминала голодовку 1933 года, рассказывая, - «Такой был голод, что даже грибы и раков есть приходилось». Зато теперь это деликатес.
Перед войной дедушка Прокофий Павлович вышел на пенсию, купил хату на Подгоровке, на правом берегу Айдара против Старобельска, и переехал туда жить.
Тетя Галя - самая младшая сестра мамы вышла замуж за соседа Михаила Цыкалова, у которого умерла жена, и остался сын Василий, потом тетя родила Александра и Николая. Дядя Миша умер после войны где-то в 1946-47 году.
Мамин старший брат служил в Грозном начальником Военно-грузинской дороги. Детей у него не было. Умер в первые дни в глубоком тылу.
Средний брат дядя Вася служил в Москве, и был зам. Начальника канала Москва-Волга. Перед войной он демобилизовался и переехал со своей женой и дочкой Людой к дедушке. С первых дней войны его забрали в армию. Во время оккупации его жена работала у немцев, и при отступлении уехала сними, потом вернулась, переругалась с дедушкой и окончательно уехала в Москву, откуда была родом. У дедушки, кроме Коли тети Насти, воспитывалась и Люда. После войны вернулись инвалидами I и II группы дядя Вася и дядя Алеша. Василий Прокофьевич умер в 1948 году, а Алексей Прокофьевич - в 1982. Сыновей после них не осталось, на этом род Прокофия Павловича Ткаченко закончился.
Бабушка Мария Максимовна всегда была домохозяйкой и воспитывала внуков. Коля Линник в 1949 году ушел служить в армию, а Люда после окончания 10 классов уехала в Москву к матери. Но бабушка умерла раньше - в 1954 году, а дедушка - в 1957, именно в этот год и уехала Люда.
Я помню, как приехал из Рязанской области и пошел в гости к дедушке и бабушке. По дороге в Старобельске взял бутылку водку (дедушка был любитель выпить). Бабушка стала готовить на стол, а в это время пришел какой-то старик вырвать больной зуб. Дедушка налил в стакан водки, прополоскал инструменты (дезинфекция) и вырвал зуб. Водку хотел вылить, но старик попросил в стакан долить еще, мол, есть нельзя два часа, а выпить-то можно, а без закуски он как раз дойдет до дома, пока его разберет. Выпил и ушел.
После смерти дяди Шуры дедушка и бабушка осунулись, сразу постарели. Стали выглядеть больными и худыми. Бабушка умерла на 75-ом, а дедушка - на 83-ем году жизни.