Geum.ru

Г. К. Честертон По-настояшему боишься только того, чего не по­нимаешь

Вид материалаДокументы
Подобный материал:
1   ...   15   16   17   18   19   20   21   22   ...   30

12) Функция создания расплывчатости повествования создается неопределенными и количественными местоимениями, широкозначными существительными во множественном числе: «Никто не будет кричать и плакать громко, многие уже в движении, есть та­кие, которые ходят по залу» (7.06.89).

13) Показатели нереальной модальности (модальные глаголы, слова и выражения), например: «Перед вашими глазами может воз­никнуть человек, пляж, море, а может будет наплыв мыслей» (7.06.89).

14) Обобщающие высказывания, например' «Сила телевизион­ной терапии велика» (Ноябрь, 1989, ТВ сеанс)

15) Четкая ритмическая организация, которая создается за счет использования многочисленных стилистических приемов синтакси­ческого статуса, основными из которых являются конструкции, по­вторы, полисиндетон «многословие», номинативные предложения, прием нарастания, сочленение вместо подчинения. Параллельные конструкции представляют собой сочетание двух или более пред­ложений, построенных по одной структурной схеме. Высокая час­тотность параллельных конструкций создает впечатление четкости, определенности формы. Пациент как бы вовлекается в непрерыв­ный процесс воздействия, например: «Не задавайтесь целью рас­слабиться, не задавайтесь целью заснуть, не задавайтесь целью за­быться, не присматривайтесь к себе. Не смотрите сейчас, допустим, на ваши руки или какие-то изъяны и не ждите, чтобы на ваших гла­зах это все моментально произошло, хотя такое тоже не исключено» (Ноябрь, 1989, ТВ сеанс) Аналогичную функцию выполняют по­вторы как отдельных слов, так и целых предложений, например: «Я бы хотел успокоить тех, кто некомпетентен, и я бы хотел успокоить тех, кто считает себя компетентным» (17.01.91). Использование приема нарастания, с одной стороны, создает четкость повествова­ния, с другой — вызывает углубление состояния, что связано с объ­единением в одной структуре обозначений реальных и желаемых ощущений, например: «Кто расслабился — расслабиться еще боль­ше» (Ноябрь, 1989, ТВ сеанс, см.: Коломийцева, 1991, с. 126-136).

Все эти приемы осуществляют переход к бессознательному, а «речь Кашпировского обнаруживает непосредственную связь с символикой бессознательного, характеризующейся континуально­стью, метафоричностью, ритмичностью, эмоциональной окрашен­ностью, парадоксальностью, амбивалентностью» (там же, с. 135).

Если вернуться к гипотезе Б. Ф Поршнева, то историческое по­явление амбивалентности он назвал «дипластией» (дипластия — двойственность). И. Н. Горелов, имея в виду то же, по сути своей, явление, которое мы уже обозначили как «амбивалентность» и «дипластия», использует термин «энантиосемия» и отмечает, что «в современных языках энантиосемия не представляет собой особого раритета и обнаруживает даже определенную тенденцию к разви­тию (1987, с. 79) Может быть, тенденция к развитию энантиосемии и есть поиск новых суггестивных средств в различных языках? А пока отсутствие достоверных знаний о суггестивных резервах языка с одной стороны, и использование широких возможностей средств

массовой коммуникации с другой (телепсихотерапия, радиопсихо­терапия) приводят к случаям отрицательного влияния на психику реципиентов: «Ятрогенно внушенные отрицательные эмоции спо­собствуют обострению шизофренического, органического и эпи­лептического процессов и невротических расстройств» (Вишнев­ская, Кошкин, Вишневский, 1991, с. 46). Авторы статьи «Психичес­кие расстройства у принимавших сеансы телепсихотерапии», наря­ду с другими возражениями морально-этического характера, отме­чают «обращение к массовому сознанию, к недифференцированным механизмам регулирования поведения (прямое внушение истериче­ских расстройств А. М. Кашпировским ради зрелищное и усиле­ния психологического прессинга), принижение рационального от­ношения к происходящему» (Вишневская и др., с. 41), и делают вывод о том, что «именно несоблюдение медицинской морали дела­ет телесеансы пагубными для психики части пациентов. Привле­ченные умело подогретым ажиотажем, попав в ситуацию грубого эмоционально-стрессового воздействия истерической эпидемии, люди с наклонностью к психическим аномалиям в ряде случаев по­лучают ухудшение самочувствия» (там же).

По-видимому, должны быть строгие научные критерии экспер­тизы суггестивных текстов, рассчитанных на воздействие не только массовое, но и индивидуальное. Приведенные выше данные анализа текстов телесеансов Кашпировского убедительно показывают, с одной стороны, умелое манипулирование МС, а с другой — интуи­тивное, зачастую ошибочное применение прямых внушений (недо­оценку латентных суггестивных механизмов языка). Авторы проци­тированной нами статьи, кстати, отмечают особо «высокую частоту появления агрессивных тенденций — у 13 из 40 пациентов, несмотря на "телеустановки" к добру и миролюбию» (там же, с. 46): та самая отрицательная индукция, о которой мы, вслед за Н. И. Чуприковой и В. С. Мерлиным писали выше.

Случайна ли такая реакция? Думаем, нет. О. А. Коломийцева, пытавшаяся разгадать «лингвистическую» загадку Кашпировского, обнаружившая «непосредственную связь с символикой бессозна­тельного» и поэтическую основу его речи, вместе с тем отмечает: «Общение с пациентом на "языке бессознательного" ведет к возбу­ждению этой сферы. Справедливость данного положения подтвер­ждается исследованиями, проводимыми Д. Л. Спиваком, который изучал процесс диссолюции сознания у больных под воздействием инсулина, кетамина, тремблекса и транквилизаторов. Процесс рас­пада сознания включает шесть стадий, причем каждому из шести уровней соответствует своя система языковых средств. Употребле­ние структур, типичных для определенного уровня, вызывает его активизацию. ...Авторский стиль А. М. Кашпировского характери­зуется высокой частотностью сложносочиненных, простых и номи­нативных предложений, которые, по мнению Спивака, принадлежат к средним уровням диссолюции сознания. Указанные структуры используются в текстах, построенных по логическом}, а не ритми­ческому принципу. Компоненты сложноподчиненных предложений находятся в отношениях зависимости или причинно-следственных отношениях. Такие отношения невозможно передать средствами бессознательного. Как отмечает 3 Фрейд, логическая связь в бес­сознательном передается в форме одновременности. Например: "Каждый сеанс провожу по-другому, и только из-за этого — новые примеры" (7.06.89) "Приятная такая плавность во всем" (октябрь, 1989, ТВ сеанс)» (1991, с. 135-136).

А если это не только констатация приемов, но и диагноз? В нача­ле той же статьи отмечается, что люди, участвующие в сеансах сни­мают всякую критику только потому, что находятся в положении зависимости от врача. Вспомним лидеров, которым приходится от­стаивать свои лидерские права в диалоге! Насколько же комфортнее чувствует себя врач-психотерапевт, вещающий с телеэкрана в МС, впитывающее информацию как губка без всякой критики.

Подводя итог, отметим следующие закономерности порожде­ния индивидуальных суггестивных текстов в процессе профессио­нальной коммуникации (в данном случае под профессиональной коммуникацией понимается намерение воздействующего тем или иным образом повлиять на здоровье собеседника или МС):

1) ситуация профессиональной оздоровительной коммуникации способствует ослаблению критики со стороны сознания суггестантов;

2) суггестор присоединяется к смысловым полям реципиентов и воздействует на них при помощи арсенала специальных средств речевой суггестии;

3) при порождении индивидуальных суггестивных текстов в ка­честве смысловой основы и фрагментов текста используются уни­версальные суггестивные тексты соответствующей мифологии;

4) наиболее характерные и частотные параметры индивидуаль­ных суггестивных текстов легче изучать при помощи точных мето­дов, так как при выборочном анализе внимание приковывают наи­менее частотные и характерные приемы;

5) анализ индивидуальных суггестивных текстов свидетельствует о том, что они в большой степени спонтанны, в большинстве своем не обработаны литературно; включены в контекст ситуации; рит­мичность их обусловлена резонансом с толпой или отдельной лич­ностью и поддерживается специальными средствами (музыкой, рас­качиванием и т. п.).

Таким образом, суггестор является вынужденным лидером, не­отвратимо воспринимаемым подсознанием и не важно, кто осуще­ствляет суггестию: профессионал высокого уровня или увлеченный какой-либо идеей маньяк с револьвером... Он победит. Даже, если ему не верят. Даже, если шум в зале. Даже, если Вы вовремя вы­ключили телевизор. Социальный эксперимент пройдет успешно. Как пишет А. Минделл, «меня всегда беспокоила бессознательность и абсурдность поведения многих мировых вождей. Я удивлялся — как еще этот мир существует? Как можно было управлять этим ми­ром, если на свете так мало истинно богоносных вождей?» (1993, ч. 1, с. 71).

Принципы восточного единоборства гласят:

«— Черное и белое — лишь названия полярностей; они хотя и разные, но равны.

— Победить противника можно, лишь поняв его, а понять можно, только полюбив.

— Жизнь — самый великий учитель. Учит все: и горе, и радость. Абсолютно из всего можно извлечь полезный урок саморазвития.

— Нельзя сопротивляться естественному потоку жизни и Дао — великому естественному ходу событий.

— Истина везде: если ты не можешь найти ее там, где ты сто­ишь, почему ты думаешь, что найдешь ее там, где тебя нет.

— Нельзя поучать, можно только показывать, как надо посту­пать.

— Настоящий учитель может научиться и у ученика» (Ши-хирев, 1993, с. 7).

Это очень похоже на те лингвистические приемы, которые мы находим, например, в текстах Кашпировского. Вопрос только о результате...

Возвращаясь к проблеме лидерства, вспомним древние пред­ставления, которые «включали в себя качества таких лиц, как жре­цы, короли, королевы, духовные лица и политики. Например, в гек­саграммах китайской "Книги перемен" — И-Цзин — лидер часто сравнивается с мудрецом, разговаривающим с небом и пытающим­ся передать эту информацию людям. Мудрый лидер улавливает настоящие и будущие проявления духа и помогает людям приспо­собиться к ним.

Лидер сам по себе является проявлением духа: это роль, на совершенное исполнение которой не может надеяться никакая отдельная личность. Лидерство — это часть группового проекта, и все мы должны выполнять его»,— считает специалист по психо­терапии Земли (психологии ноосферы) А. Минделл (1993, ч. 1, с. 66). Соединяя научный миф и другие виды мифов посредством магического языка, доктор (в той или иной мере осознанно) соз­дает собственный миф.

Есть разные пути создания мифа врача:

1) стихийное формирование, происходящее помимо воли объек­та мифа на основании его внешних проявлений и высказываний, зафиксированных МС (например, «кровавый» Алексейчик, «доб­рый» доктор Сытин);

2) осознанное целенаправленное формирование мифа, которое зависит от степени профессионализма коммуникатора:

а) коррекция неудовлетворительного мифа (нарколог Мал-кин, психотерапевт Кашпировский),

б) присоединение к чужому мифу («любимые ученики» Довженко),

в) отрицание какого-либо мифа (таким образом, все-таки присоединение к нему — «давний конкурент Кашпировского»);

г) сознательное лингвистическое творение мифа.

Естественно, эта классификация носит несколько условный ха­рактер. Даже в случае стихийного формирования мифологических представлений МС о каком-либо докторе, конечно же, присутству­ют попытки создать благостное представление о себе и своем мето­де. Очень часто это происходит навязчиво-информационным путем: перечисляются регалии, полученные сертификаты и должности. И все это, в конечном итоге, нисколько не способствует формирова­нию положительных интериоризованных коннотаций, а скорее на­оборот — утомляет и отталкивает. С другой стороны, достаточно породить предельно лаконичный текст со многими степенями сво­боды: «Лазерное кодирование. Прием ведет сам доктор А. В. Кылосов», как к этому доктору потянутся люди, так как «сам» ассоции­руется с чем-то важным, значительным и авторитетным. Эта фра­за — начало творения мифа.

Сознательное профессиональное «вхождение» в роль возможно только либо при априорном наличии у претендента особых лин­гвистических навыков, но более реально в условиях терапевтиче­ской группы типа ВМЛ. Наличие мифа доктора — необходимое условие лечения ввиду мифологической природы симптома, болез­ни и здоровья.

А. Ш. Тхостов, описывая мифологическую природу симптома, говорит о мифе болезни, мифе лечения как о слабоструктурирован­ных областях предположений, ожиданий, предрассудков, открытых для постоянного влияния извне: «Учитывая семиотическую природу ситуации врачевания, можно понять многие необъяснимые с пози­ции объективизма (представляющего лечение как некий физико-химический процесс) феномены: ритуального лечения, плацебо-эффекта, психотерапии и пр.» (1993, с. 6). Как видим, ритуальное лечение, плацебо-эффект и психотерапия выстраиваются в логиче­ский ряд и интересно проанализировать общее и различное в этих видах «лечения», чтобы лучше разобраться в феномене мифологи­зации самого доктора.

1. Ритуальное лечение

Пример такого рода лечения приводит К. Леви-Строс, описы­вая ритуальное исполнение особого песнопения шаманом в момент трудных родов. В песнопении описывается путешествие неких ма­леньких существ, являющихся причиной болезни, по телу больной, которое заканчивается победой над ними шамана. Это чисто пси­хологический способ лечения, так как шаман не прикасается к телу больной и не дает ей никаких лекарств, но в то же время явно и прямо говорит о патологическом состоянии и о том, чем оно вызы­вается. Смысл этого песнопения заключается в том, что он перево­дит неопределенные ощущения больной в четко локализованные, понятные и, предоставляя ей язык, превращает аффективно заря­женную ситуацию в безопасную, не таящую в себе ничего угро­жающего (ту же функцию в научно-медицинской мифологии вы­полняет правильно проведенная психопрофилактика женщины перед родами). «Песнь представляет собой как бы психологическую манипуляцию с больным органом и... выздоровление ожидается именно от этой манипуляции» (Леви-Строс, 1983, с. 170). Это кон­кретный пример влияния мифа на первичную чувственную ткань, модифицируя которую шаман существенно облегчает муки больной.

По мнению Б. Ш. Тхостова, в логике развития болезни следует различать две стороны: объективную, подчиняющуюся натураль­ным закономерностям, и субъективную, связанную с закономерно­стями психического и семиотического. Только в абстрактном пре­деле они совпадают полностью, в реальности же они могут весьма значительно расходиться. Так, даже при объективном прогрессировании болезни, больные, верящие в эффективность проводимого им лечения (часто совершенно неадекватного), могут длительное время чувствовать субъективное улучшение. Примеры такого рассогласо­вания поистине удивительны: фанатичные последователи лечебного голодания, несмотря на очевидную угрозу здоровью и жизни, тем не менее, чувствуют непрерывное улучшение, иногда вплоть до ле­тального исхода, а в различных религиозных обрядах весьма болез­ненные действия совершенно не воспринимаются как таковые. На­против, если какое-то состояние означается как болезнь, а лечение воспринимается как невозможное или недостаточное, то даже при объективном излечении пациент будет продолжать считать себя больным. «Сглаз», «приворот», связанные в сознании субъекта с болезнью, вызывают соответствующие соматические ощущения. Крайнее выражение такой связи — Вуду-смерть, следующая в ре­зультате заклинания, колдовства или нарушения табу (Рейковский, 1979; Леви-Строс, 1983). Случаи излечения от Вуду-смерти с помо­щью методов европейской медицины возможны, лишь, если пациент считает магию белого человека самой сильной.

Объективная верность мифа, лежащего в основе метода лече­ния, не имеет принципиального значения. Самые фантастические и нелепые лечебные приемы находят своих убежденных последовате­лей. Именно это и есть неспецифический фактор, обеспечивающий любой терапевтической тактике определенный успех, особенно в плане ближайших результатов (см.: Тхостов, 1993, с. 7-8).

Как и в случае с шаманом, «то, что мифология шамана не соот­ветствует реальной действительности, не имеет значения: больная верит в нее и является членом общества, которое в нее верит. Злые духи и духи-помощники, сверхъестественные чудовища и волшебные животные являются частью стройной системы, на которой основано представление аборигенов о вселенной... То, с чем она не может при­мириться, это страдания, которые выпадают из системы, кажутся произвольными, чем-то чужеродным. Шаман же с помощью мифа воссоздает стройную систему, найдя этим страданиям в ней соответ­ствующее место» (Леви-Строс, 1983, с. 175, см. так же: Смоляк А. В., 1991; Потапов Л. П., 1991; Кастанеда К., 1993; Минделл А., 1993, ч. 1).

2. Психотерапевтическое лечение

Точно так же «успех любого психотерапевта в значительной степени определяется не «истинностью» используемого им метода, а совершенно иными качествами: авторитетностью, убедительно­стью, артистизмом, тонким «чувством пациента», умением заста­вить поверить в предлагаемый им миф, — считает А. Ш Тхостов и добавляет: «Это, кстати, объясняет популярность наиболее невеже­ственных, но уверенных в себе психотерапевтов: хорошее образова­ние внесло бы в их деятельность ненужные и опасные сомнения» (1993, с. 8). (Ту же мысль мы находим \ П. Флоренского, писавшего о «магичности слова»).

И далее: «Слава исцелителя сама по себе является готовым ми­фом, помогающим придать убедительность предлагаемому лече­нию, и в известном смысле "великий исцелитель" велик не потому, что его метод помогает лучше других, а скорее, наоборот, метод излечивает именно потому, что исцелитель считается "великим" Большое значение имеет и готовность общественного сознания к восприятию мифов определенного рода — соответствие мифа боль­ного и мифа врача. Рождение психоанализа и упрочение его пози­ций как научно обоснованного метода лечения, например, привело к формированию в общественном сознании Европы начала века особой "психоаналитической" культуры — появлению "психоана­литического пациента", артикулирующего свои жалобы "психоана­литическим" образом» (Тхостов, 1993, с. 8).

Психоанализ сродни шаманской практике тем, что «в обоих случаях цель состоит в том, чтобы перевести в область сознатель­ного внутренние конфликты и помехи, которые до тех пор были неосознанными либо потому, что они были подавлены иными пси­хическими силами, либо потому (как в случае родов), что происхо­дящие процессы по природе своей носят не психический, а органи­ческий или даже механический характер. Это делает возможным особого рода переживание, при котором конфликты реализуются в такой последовательности и в такой плоскости, которые способст­вуют их беспрепятственному течению и разрешению... Из того фак­та, что шаман не анализирует психику своего больного, можно сде­лать вывод, что поиски утраченного времени, которые иногда рассматриваются как основа терапии психоанализа, являются лишь видоизменениями (ценностью которых пренебречь нельзя) основно­го метода. Определение этого метода должно быть независимо от происхождения мифа, индивидуального или коллективного, по­скольку мифическая форма превалирует над содержанием рассказа» (Леви-Строс, с. 176, 182). «Последнее утверждение подтверждается экспериментами по плацебо-психоанализу и равными успехами бес­численных психотерапевтических школ, все они структурно являются мифологическими практиками, и выбор предпочтений обу­словлен отнюдь не истинностью и научной обоснованностью, а скорее модой» (Тхостов, 1993, с. 8).

3. Плацебо-эффект (плацебо-лечение)

Классический эксперимент с демонстрацией влияния мифа на телесные ощущения — плацебо-эффект. По своей сути это не что иное, как вариант ритуального действия: сохранение всех атрибу­тов лечения по схеме естественнонаучной медицины (прием пус­тышки под видом и в форме лекарственного препарата, наличие у пациента более или менее разработанных представлений о сущно­сти действия лекарств, опыт их применения) при отсутствии само­го главного — самого лекарства. С семиологической же точки зрения плацебо-лечение ничем не хуже и не лучше любого друго­го. То, что плацебо — это пустышка, не имеет никакого принци­пиального значения; важно, чтобы, как и в случае с ритуалом, человек в него верил и оно вписывалось в принимаемый им миф (См. Тхостов, 1993, с. 9).

Несомненное родство всех трех указанных выше методов лече­ния подчеркивается наличием двух факторов:

1) наличием принимаемого населением того или иного региона или общности «лечебного мифа»,

2) артикулированием жалоб пациентов определенным мифоло­гическим образом

Иначе говоря, признается наличие особого мифологического языка здоровья-болезни (недаром японцы предпочитают получать информацию о докторах и лекарствах «изустным способом» — во время так называемых «разговоров у колодца»1)- Лингвистическим проявлением этого специфического языка можно считать вербаль­ную мифологизацию как универсальный принцип взаимоотноше­ния людей с природой и обществом.

На вопрос: «Нужно ли избавляться от мифологизации болезни и можно ли это сделать?» специалисты отвечают следующим обра­зом: хотя современная медицина склонна считать мифологические представления вредными заблуждениями человеческого ума, от ко­торых следовало бы как можно скорее избавиться, истинная роль мифа значительно важнее. Он вносит в мир порядок, систему, коор­динирует человеческую деятельность, укрепляет мораль, санкцио­нирует и наделяет смыслом обряды, упорядочивает практическую деятельность (Durkheim, 1912; Malinowski, 1926; Cassirer, 1946; Леви-Брюль, 1930; Мелетинский, 1976; Лосев, 1982; Леви-Строс, 1983; Франкфорт и др., 1984; Голосовкер, 1987). Медицинский миф и вы­текающий из него ритуал дают больному возможность участия в происходящих событиях, орудия влияния на окружающие его силы, способы координации природных и социальных явлений, предос­тавляют язык, в котором могут формулироваться и опосредоваться болезненные ощущения, позволяют ими овладевать.

Миф нельзя «отменить» прежде всего потому, что представле­ния о болезнях по самой своей структуре и способу формирования ' принципиально мифологичны, и стремление современной медици- ны избавиться от мифологизации следует признать по крайней мере . утопическим. Миф невозможно преодолеть изнутри, так как стрем-' ление избавиться от него само становится его жертвой. Можно и нужно изучать, вычитывать и расшифровывать скрытые мифы. Это поможет не утрачивать связи с реальностью, имея в виду основопо­лагающую ограниченность мифического сознания, и использовать полученные знания в терапевтической практике, коррегируя вред­ные и создавая необходимые мифологии» (Тхостов, 1993, с. 14-15).