Тезисы докладов участников III международного конгресса «Россия и Польша: память империй / империи памяти»
| Вид материала | Тезисы |
- Научная программа III международного конгресса «Россия и Польша: память империй / империи, 179.63kb.
- А. С. Пушкин в 1990-м году, в начале перестройки и в последний год существования СССР, 165.31kb.
- Индивидуальное развитие памяти у людей, 357.08kb.
- Организационный комитет VIII международного конгресса, 32.89kb.
- Программа и тезисы докладов Конгресса-2010 санкт-петербург, 240.76kb.
- Лекция 7 – Память Виды памяти, 17.89kb.
- Изд-во (наименование, номер, год), 105.99kb.
- Планы семинарских занятий тема Представления о памяти в доэкспериментальный, 38.06kb.
- Лекция 5 Внутренняя память, 178.2kb.
- В сборнике представлены тезисы докладов и выступлений участников научно-практической, 1959.73kb.
Появление в Ярославском крае католической общины напрямую связано с возникшей в регионе в середине XIX века польской общиной. Ее образование стало результатом ссылки в губернию подданных Царства Польского, принимавших участие в национально-освободительных восстаниях 1830-31 и 1863-1864 годов. Ссыльные поляки проживали в Ярославской губернии преимущественно в городах и находились под контролем властей. Одним из объединяющих факторов польской общины была католическая вера, позволявшая полякам сохранить свою национальную идентичность в Ярославской губернии, где абсолютное большинство населения было русским и исповедовало православие.
Большую роль в организации ярославских католиков сыграл видный католический епископ З. Фелинский, который летом 1863 года одобрил польское восстание и был за это сослан в Ярославль. Вокруг ссыльного епископа сплотилась вся польская община Ярославля. В его доме стали проходить католические богослужения и встречи ярославских поляков. В 1870-ые годы З. Фелинский добился у властей открытия в его особняке католического молитвенного дома. Вплоть до окончания ссылки в 1883 году епископ был лидером ярославских католиков. Его ссылка продолжалась до 1883 года, когда власти разрешили епископу выехать в Ватикан. После Ватикана З. Фелинский выбрал местом своего служения Западную Украину, входившую в состав Австро-Венгрии, где он возглавил один из орденов францисканцев вплоть до своей смерти в 1895 года. В 2009 году деятельность З. Фелинского на благо католической церкви была отмечена его канонизацией.
После отъезда епископа в губернском центре осталась небольшая, но сплоченная католическая община, поставившая себе цель получить от властей разрешение на создание костела. В 1886 году поляки открыли часовню и каплицу в доме на Железной улице в Ярославле, а впоследствии перестроили это здание под настоящий храм, ставший центром польской диаспоры в Ярославской губернии. Ярославский католический приход Воздвижения административно был частью Могилевской Римско-католической епархии, чья резиденция с 1849 г. находилась в Санкт-Петербурге.
До 1917 года в ярославском костеле сменилось три священника. Первым был ксендз И. К. Ибянский, занимавший место настоятеля до 1906 года. Его сменил капеллан северных губерний Московского военного округа священник И. И. Буйно, руководивший общиной ярославских католиков до 1912 года. После
И. И. Буйно место ксендза занял также военный священник, капеллан А. Филипп. Обязанности старост костела в конце XIX – начале XX веков исполняли местные жители, поляки по национальности, Б. Зеленский и Ф. Павловский. При храме также служил органист, некто М. Н. Климковский.
Таким образом, можно отметить, что к концу XIX века в Ярославской губернии сформировалась небольшая, но сплоченная католическая община, объединившая в своих рядах проживавших в регионе поляков.
Коваленко Геннадий Михайлович - старший научный сотрудник Санкт-Петербургского института истории РАН, кандидат исторических наук.
ГЕТМАН СТАНИСЛАВ ЖОЛКЕВСКИЙ В РОССИИ
Характерной чертой русской Смуты начала XVII в. было иностранное вмешательство, которое «вело к резкому усилению контактов внешней силы с отдельными группировками местного общества» (Б.Флоря). При этом как русское общество, так и внешние силы были представлены конкретными лицами. Одним из них был гетман Станислав Жолкевский, оставивший заметный след не только в военной, но и в политической истории Смуты.
Гетман был противником войны с Россией и, приняв участие в ней, он решил воспользоваться ситуацией, открывавшей возможности для диалога между польско-литовским и русским дворянством и включения Московского государства в политическую систему Речи Посполитой.
В военной истории Смуты Жолкевский известен, прежде всего, как победитель в Клушинском сражении, после которого он вступил в переговоры с московскими боярами и тушинцами. «Имея достаточную опытность касательно воли народа московского, чтобы положить конец войне», он поставил перед собой цель добиться избрания русским царем королевича Владислава. 18 августа боярское правительство подписало с Жолкевским договор об условиях избрания Владислава, главным из которых было принятие им православной веры.
Б.Ф.Платонов связал призвание Владислава с попыткой восстановления государственного порядка. Развивая эту тему, Б.Н.Флоря доказал, что вопреки традиционным представлениям августовское соглашение об избрании Владислава не было результатом сговора узкой группы «бояр-изменников» с поляками. С его избранием связывались надежды на возвращение монарху его традиционной для русского общества роли верховного арбитра и прекращение Смуты.
После того, как по просьбе боярского правительства в Москву были введены польские войска, Жолкевский старался предотвратить столкновения между его солдатами и жителями столицы. Он успешно справлялся не только с ролью модератора в столице. Благодаря его усилиям, многие города Замосковного края принесли присягу Владиславу. Б.Н.Флоря считает, что «это был несомненный успех не только московских «чинов», но и другой стороны, заключившей договор – гетмана Жолкевского, курс которого на возведение польского принца на русский трон путем соглашения с русским обществом получил поддержку этого общества».
Узнав о неудаче переговоров под Смоленском, Жолкевский понял, что его планы оказалась в противоречии с планами короля, который решил сам занять московский престол. Поэтому он уехал из Москвы под Смоленск, чтобы отстаивать свою позицию. Однако ему не удалось стать twórcem królów в России. Король не прислушался к его советам, и в восточной политике Речи Посполитой возобладала тенденция, резко расходившаяся с планами гетмана.
По мнению В.Б.Кобрина, осуществление проекта Жолкевского – воцарение православного Владислава на Руси – принесло бы хорошие результаты. «Он превратился бы в русского царя польского происхождения, как его отец Сигизмунд был польским королем шведского происхождения. Однако эта возможность оказалась упущенной, хотя и не по вине России».
Ковалев Валерий Валерьевич, Студент 5 курса факультета социологии и политологии Южного федерального университета.
«БЫЛА ЛИ РЕЧЬ ПОСПОЛИТАЯ ИМПЕРИЕЙ?»
Империя (от латинского слова Imperium - имеющий власть) - крупное государственное образование, объединяющее несколько макрорегионов и народов вокруг единого политического центра под эгидой универсальной идеи цивилизационного, религиозного, идеологического или экономического характера. Данные народы становятся подвластными центру и приобретают статус периферий.
Среди отличительных признаков империи можно назвать следующие:
-Экспансия за пределы длительно устойчивых границ, вызванная перерастанием сложившегося, исторически оформленного организма;
- Наличие уникальной политической системы, объединяющей под началом централизованной власти гетерогенные этнонациональные и административно-территориальные образования;
- Большое внешнеполитическое влияние, основанное на военном, экономическом, научно-технологическом потенциале государства.
Теперь сопоставим эти признаки с политической и экономической практикой существования Речи Посполитой. До ХVIII века Речь Посполитая занимала весьма обширные территории и длительное время вела активную политику по их приращению, но достаточно ли этого для имперского статуса? Ведь согласно принципам анализа мировой системы И. Валлерстайна, весьма проблематично будет вычленить центр, который являлся бы метрополией.
Речь Посполитая была основана союзным договором. В 1569 г. была подписана Люблинская уния, по которой Великое княжество Литовское и Королевство Польское объединялись в конфедеративное государство - Речь Посполитую. В Речи Посполитой Центр был дисперсным. Как в Польше, так и в Литве сохранялись государственный язык и институты самоуправления: гетманство , канцелярия , судопроизводство, казна. При этом всегда существовало стремление польской столицы к контролю над литовскими территориями. Все это происходило без создания и укрепления единой вертикали власти и приводило к политическому кризису.
В качестве периферийной зоны выступало украинское казачество. При этом периферийная зона, состоящая из украинских казачьих территорий, сформированная в 1638 г., просуществовала всего десять лет. Именно потеря ее территорий повлекла за собой центростремительные процессы. Следовательно, контроля периферии у Речи Посполитой не было,- в виду слабости польско-литовского Центра.
Была четко выработана концепция шляхетской республики Речи Посполитой. Шляхта не была заинтересована в развитии науки и техники, индустриального производства, ВПК, а доходы увеличивала только за счет эксплуатации крепостных крестьян. До момента раздела Речь Посполитая оставалась аграрной, а не индустриально развитой страной.
В Речи Посполитой не было четко продуманного внешнеполитического курса, поскольку существовало огромное количество противоречий между монархом и шляхтой, Короной и Литвой. Государство становилось квазимонархическим. В конце XVII столетия политические реалии Речи Посполитой породили феномен «шляхетской дипломатии».
Уже со второй половины ХVII века экспансии трансформировались в конфронтации с геополитическими соседями: Россией, Швецией, Турцией, Лифляндией. Эти конфронтации имели характер территориальных претензий, основанных на принципах сдерживания силы «государств-соседей».
Речь Посполитая не владела важнейшими коммуникационными сетями мира (морскими и сухопутными), а крупнейшие польские порты Гданьск и Познань рассматривались даже польскими купцами, как исключительно перевалочные торговые пункты.
Каковы основные признаки отсутствия империи в Речи Посполитой? Выделим самые главные:
1).В Речи Посполитой не было единого центра. Государство строилось по конфедеративному принципу и не имело единоначалия во власти, что породило шляхетскую демократию и шляхетскую дипломатию.
2). В Речи Посполитой не было периферии.
3). Речь Посполитая никогда не имела «имперской судьбы», поскольку не смогла сконсолидировать периферию вокруг единого центра.
4). Речь Посполитая не распространяла инновационных волн на зарубежные государства, так как доля отчислений финансов в Речи Посполитой на развитие ВПК, науки, технологий была ничтожно мала по сравнению с империями того времени.
5). Все экспансии Речи Посполитой завершились в XVII веке. Далее были только конфронтации с соседними государствами, что было во многом обусловлено стремлением защитить собственные границы от агрессоров (реальных и гипотетических).
6). Речь Посполитая никогда не владела важнейшими мировыми коммуникационными узлами того времени. Этого не происходило ни на море, ни на суше.
7). Без необходимой систематической поддержки от центра армия Речи Посполитой не могла осуществлять политику экспансий.
Обобщив все вышесказанное, мы можем сделать вывод, что Речь Посполитая длительное время была одним из важнейших геополитических игроков в Европе, но никогда не была империей.
Кутявин Владимир Владимирович, доцент кафедры зарубежной истории Самарского государственного университета, к.и.н., доцент
Чичёва Светлана Евгеньевна, доцент кафедры теории и истории культуры Самарского государственного университета, к.и.н., доцент
ЭПОХА НИКОЛАЯ I: ВЗГЛЯД ИЗ РОССИ И ИЗ ПОЛЬШИ
В истории любого народа есть периоды или ключевые моменты, с которыми он склонен отождествлять свою судьбу – сложность и актуальность политических и социокультурных проблем легко перемещается из настоящего в прошлое, как, кстати, и из прошлого в сегодняшние дискуссии и программы. В создании национального исторического мифа преуспели и Россия, и Польша (Польша, впрочем, несколько сдержанней в мифотворчестве, ибо здесь сильнее и органичнее стремление войти в общеевропейское пространство). Как водится, исторические идеалы обнаруживают идейные, политические и культурные проекты (и проекции) современной политической элиты. Нельзя не заметить при этом, что за фасадными персонификациями прошлого (Александр II как «модернизатор», П.А. Столыпин как реформатор и строитель «великой России») угадываются другие – истинные – герои и образы. Высказывания современных политических лидеров России (об особом пути России и ее исторической миссии, о Западе, как потенциальном источнике угрозы для страны, о государствообразующем народе, об интеллигенции как антинациональной формации), важные явления общественно-политической жизни (вертикаль единоличной власти, глубокий социокультурный раскол, консерватизм с уклоном в охранительство, патриотизм, легко превращающийся в антизападническую позицию) напоминают нам о том, что бюрократическая по своему характеру утопия «николаевской России» признается по-настоящему актуальной для сегодняшней России. А это значит, что имперская традиция старой России и Советского Союза отнюдь не ушла в прошлое. В возрождении этой утопии историки опережают политиков: надолго вычеркнутый из исторической памяти, Николай I возвращается в историю, а недавние привычные инвективы на наших глазах сменяются едва ли не умилительным отношением к императору и его окружению (С.С. Уварову, А.Х. Бенкендорфу, И.Ф. Паскевичу и др.)
Такой культурный миф новой России никак не сопрягается с важнейшими параметрами исторической памяти поляков. Неизбежно очередное возрождение польского романтического патриотизма, сложившегося в «николаевскую эпоху». Представление о прочности имперской традиции России, преемственности русской системы во всех ее геополитических конфигурациях (включая посткоммунистическую) широко распространено не только в массовом сознании нынешних поляков, но и в работах современных польских исследователей, в том числе авторитетных знатоков исторической и новой России.
Создание единого пространства для польско-российского диалога остается, таким образом, злободневной проблемой во взаимодействии наших народов.
Левяш Илья Яковлевич, доктор философии и культурологии, профессор, профессор-исследователь, главный научный сотрудник Института философии Национальной академии наук Беларуси (НАНБ)
ПАМЯТЬ ИМПЕРИЙ И ЭВОЛЮЦИЯ ИДЕНТИЧНОСТЕЙ КУЛЬТУР
Двуединая роль исследования проблематики империй в российско-польском дискурсе: во-первых (назначение совы Минервы и миссия Кассандры.
Амбивалентность семантик концептов «империя» и «идентичность». Он могут быть адекватно поняты в смысловом треугольнике «культура – цивилизация – варваризация». В этом жестком режиме формировались российская и польская идентичности. Имперская Россия как прокуратор Польши, а русификация – испытанный метод искоренения «шляхетского духа» [см. И. Солоневич (1991; А. Деникин // Польская...., 2004]. В этом же русле – и «спор славян между собою» [см.: Пушкин А. Клеветникам...Т.3, с. 209]. На почве славянской общности, московского панславизма и великорусской гегемонии этот спор не мог привести к органической общности. Российский и польский варианты миссионерства - «христоцентричный» католический Град (А. Мицкевич) и православная «Москва – третий Рим». Четвертый, советский «Рим» по сути не был оригинален. В этом русле – констатация Ч. Милоша: «поляки и русские друг друга не любят» [ Новая Польша. 7-8/2001].
Иное дело – культуротворческая общность наших народов. Как культурная общность, поляки сформировлись исторически раньше, и, видимо, в этом глубинная причина их витальной силы. Если «воскресение» Польши после ее трех разделов было возможно, то потому, что Польша в течение ста лет с того момента, как Костюшко воскликнул: «Finis Poloniae», продолжала жить, «пока были живы поляки». «Jeszcze Polska nie zginela, poki my zyjemy».
В антиимперской России всегда относились к польскому народу как к «своему-другому» [см.: Достоевский Ф. Т.4, с. 54-55; Т. 10, с. 22; Т. 14, с. 298)]. Русский Екклесиаст писал, что «никто из каторжных...не упрекнул их (поляков) ни в происхождении, ни в вере их, ни в образе мыслей...» [Там же. Т.4, с. 210]. Л. Толстой об имперской политике в Польше [см.: Т.14, с. 232].
В свою очередь, тот же Чеслав Милош признавал, что «русская проза влияла» на него «мировоззренски», в особенности Достоевский [см.: НГ-Ех libris, 12.07.2001]. Анджей Вайда заявил, что Достоевский – писатель не столько православного, а «скоре западного мира» [Новая Польша. 3/2004].
Ныне польские элиты отрекаются от традиционного протоимперского и «христоцентричного» миссионерства, и востребованы «преждевременные мысли» писателя начала ХХ в. Т. Мицинского: «Не лгать, что мы - раса выше немцев, русских и т.д. Не лгать, что мы должны покоиться на Голгофе, а не начать с того, чтобы взять метлу и подмести свой двор - вымести тупоумие, эгоизм и, страшно сказать, польские подлости...Medice, cura te ipsum! (лат. Врач, исцелися сам!» [Польская...Антологии. 2003, с. 467].
«Исцеление» христианской Польши в формате Евросоюза, недооценка им культурной «почвы». «Интеграция является культурологическим, а не юридическим понятием» [Валлерстайн 2004, с. 151].
Означает ли обновление идентичности и эволюция Польши в структуре ЕС разрыв с «восточной», конкретнее – российско-польской традицией? Если речь о ее имперской ипостаси, безусловно. Однако перспектива в том, что «европейскую культуру создавали мученики трех первых столетий, ее создавали также мученики на востоке от нас...» [Иоанн Павел II // Польская...Антологии, с. 411]. Значительная часть польской элиты ориентируется на Россию и другие страны «славянского треугольника». А. Михник расценил еще бытующую в польской ментальности ностальгию по Речи Посполитой как «бред». «Мы не за передел границ, мы за их открытие». Он убежден, что, «если образно охарактеризовать будущую Польшу, то, даже находясь в ЕС, свое лицо она неизменно будет обращать на восток».
Солидарность с такой оценкой. «История Польши и России изобиловала многими драматическими моментами, взаимными претензиями, обоесторонней виной. Польша всегда входила в орбиту Запада Европы, но в то же время всегда, хотя и не всегда добровольно, находилась в орбите Востока. То, что было нашим историческим проклятием, может стать нашим историческим преимуществом... поляки знают Россию…они могут растолковать Россию Западу» [Новая Польша. 2003. № 6, с. 20, 21].
Память об империи перестанет быть навязчивой тенью отца Гамлета при трех условиях: а) осознание необратимости культурно-исторического процесса, невозможности имперского миссионерства в условиях сетевой глобализации; б) общеевропейского вектора эволюции Польши и России; в) роли Польши как медиатора процесса «интеграции интеграций» в Большой Европе.
Логинова Марина Васильевна, д.ф.н., профессор кафедры культурологии, этнокультурологии и театрального искусства Мордовского госуниверситета им. Н.П. Огарева.
ДИАЛОГ АНТИЧНОСТИ И СОВРЕМЕННОСТИ В ЭСТЕТИЧЕСКИХ КОНЦЕПЦИЯХ А.Ф. ЛОСЕВА И В. ТАТАРКЕВИЧА
Одной из важнейших задач, стоящих перед современным миром в целом, является определение возможности диалога различных культур. Методологическое основание данной статьи – идея М.М. Бахтина о том, культура для выживания, развития и обновления форм своего существования с древнейших времен использует диалог.
Для двух крупнейших эстетиков XX в. – Лосева и Татаркевича – идея соизмерения современности и античности является крайне актуальной. Общий, универсальный смысл античного наследия состоит в том, что, будучи частью культурно-исторической памяти, оно переводит события, ценности предшествующей культуры из формы наличного существования в форму иного бытия (инобытия). Лосев и Татаркевич, разрабатывая свои оригинальные учения, выдвигают проблему синтетического изучению истории эстетики. Исследователи единодушны в том, что для понимания философии народа необходимо соотнести ее с искусством, религией и социально-политическим условиями жизни. Тесная связь античной философии с художественным освоением мира позволила Лосеву и Татаркевича осветить историю эстетики в широком философском контексте.
Интерес исследователей к диалогу античности и ХХ в. не случаен и объясняется рядом причин: во-первых, в периоды модернизации, «переходности», «рубежа» происходит «культурный взрыв» (Ю.М. Лотман), в ходе которого пласты культуры, выброшенные из семиотического пространства «вновь врываются в культуру». Для философов было важно определить, какие традиции и соответственно заключенные в них мифологемы актуализируются и признаются в качестве «образцовых». Во-вторых, современная культура как «переходная» получила в свое распоряжение символический инструментарий, который соответствует мифологическому способу организации социокультурного пространства. Происходящая актуализация мифологического способа самопрезентации в культуре и искусстве требовала теоретического анализа и осмысления. В-третьих, исследование диалога античного наследия и современной культуры связано с решением вопросов онтологического характера, настроенных на бытийное осмысление античности в качестве специфического культурно-исторического процесса как «памяти о прошлом идеале».
Диалог античности и современности в эстетических концепциях Лосева и Татаркевича предполагает, на наш взгляд, обращение к следующим вопросам: научные и жизненные хронотопы исследователей; «История античной эстетики» как маркер художественно-исторической памяти; сравнительный анализ категориального ряда Лосева и «Шести понятий эстетики» Татаркевича; эвристичность и теоретическая преемственность идеи всеединства Лосева и «трех видов ценностей» Татаркевича для современной эстетики; мифологическое понимание истории Лосевым и история философской мысли как «история людей» Татаркевича; «типическое» античной эстетики в создании синтетических эстетических концепций ХХ в.
Ломоносов Андрей Рюрикович,старший преподаватель кафедры истории и теории культуры Липецкого государственного педагогического университета
КОНСТИТУЦИЯ 3 МАЯ 1791 ГОДА: ОПЫТ МЕМОРИАЛИЗАЦИИ В ИСКУССТВЕ
Принятие Четырёхлетним сеймом Конституции 3 мая 1791 года – событие не только общенациональной, но и общеевропейской исторической значимости. Конституция действовала менее пятнадцати месяцев, но за этот короткий период сложился опыт её художественной репрезентации.
Наиболее оперативной, как и всегда в подобных случаях, оказалась графика. Особой историко-мемориальной и художественной ценностью обладают произведения, созданные очевидцами события. Это семь графических работ Я.-П.Норблина (1745 - 1830) и одна – Г.Тауберта (1755 -1839), гравюра с которой исполнена И.Ф.Больтом. «Канонический» характер приобрёл один из рисунков Норблина, гравированный Ю. Ленским, а позднее положенный в основу знаменитого полотна кисти К.Войняковского. Среди гравюр можно особо отметить те, на которых аллегорическим фигурам приданы черты сходства со Станиславом Августом Понятовским: «Аллегорическая гравюра на I годовщину принятия Конституции 3 мая» К.М. Грёлля (1770 - 1857), аквафорта Д.Ходовецкого (1726 - 1802), опубликованная в «Геттингенском календаре на 1793 год», и «Король открывает двери в храм свободы» Ф.Т.М.Джона (1769 - 1843). Наибольшую известность приобрела аквафорта К.М.Грёлля по рисунку Ф.Смуглевича, с изображением аллегорической фигуры возрождающейся Польши.
Программный характер носит цикл портретов сенаторов и депутатов сейма, сыгравших решающую роль в принятии Конституции 3 мая. Авторство 11 из 12 портретов принадлежит Ю.Пешке, портрет С.К.Потоцкого был написан Й.Грасси.
В конце 1791г. был объявлен конкурс на сооружение мемориального храма-памятника в честь Божественного Провидения. В конкурсе, куратором которого был сам король, приняли участие архитекторы Х.П.Айгнер, В.Гуцевич, Я.Грисмайер, Ф.Крушевский, Я.Кубицкий, Ф.А.Лессель, живописец Ф.Смуглевич и архитектор-любитель, французский дипломат М.-Г. де Шуазель-Гуфье. Храм должен был стать крупнейшим мемориалом эпохи Просвещения на территории Речи Посполитой. Тарговицкая конфедерация, вторжение русских войск и последовавший в 1793г. второй раздел Польши не позволили реализовать этот замысел.
Помимо государственной инициативы, в увековечивании памяти о принятии Конституции 3 мая была проявлена и частная. Уникальным её примером является памятная колонна в честь Конституции, установленная Я.Н.Лопациньским в своем имении Леонполь Витебского воеводства, на границе первого раздела Речи Посполитой. На сегодняшний день леонпольская колонна - единственный монумент подобного рода на территории бывшего Великого Княжества Литовского.
Опыт художественной репрезентации Конституции 3 мая 1791 года приобрёл значение определяющего фактора в сохранении исторической памяти о «наиболее отрадном событии» польской государственности эпохи разделов не только в период утраты национальной независимости, но и после её восстановления, когда столь остро будет ощущаться потребность в продуктивных компромиссах.
Лопатина Елена Борисовна, к. и. н. , м. н. с. Институт славяноведения РАН, отдел истории славянских стран периода мировых войн
КОНФЕССИОНАЛЬНАЯ ПОЛИТИКА РОССИЙСКОГО ПРАВИТЕЛЬСТВА В ПРИВИСЛИНСКОМ КРАЕ В 1880-1890-Е ГГ.
Конфессиональный вопрос был принципиальным в политике центральных властей в Привислинском крае. Религия – это один из краеугольных камней национальной самоидентификации, наряду с языком и общей исторической памятью народа. Политика российского правительства на национальных окраинах была нацелена на унификацию окраин с центральными областями. Следовательно, противоречия на почве религиозных различий между представителями государственной власти центральной России, проводивших преобразования в крае, и национальным меньшинством – жителями Царства Польского – были неизбежны.
На государственном уровне принималась концепция, как минимум, не сдавать позиций, завоеванных православием в западных губерниях, но в связи с постоянно активной миссионерской деятельностью католической церкви, вставал вопрос и об усилении православия в западных регионах. Эта мера являлась частью общей политики по унификации разных регионов Российской империи и усилению политической и экономической мощи государства.
Политика относительно католического меньшинства неизменно тщательно продумывалась правительством, хотя статистические данные и показывали, что к 1881 году из 29 % иноверцев в Российской империи католики составляли только 9%1 - несомненно, большая их доля приходилась именно на Привислинский край. Опасным было не только число католиков и их концентрация в западных областях империи, но строгая организация католической церкви, мощь Ватикана, стоявшего во главе управления католической церковью, внутреннее единство католиков, их культурные и исторические традиции, прочно связывающие людей католического вероисповедания. Конечно, необходимо признать, что мощь Ватикана существенно уменьшилась именно в XIX веке, и не последнюю роль в этом сыграла религиозная политика Бисмарка2, на этой волне ужесточилась и конфессиональная политика относительно католиков в Российской империи.
Более того, католических ксендзов часто подозревали в участии в антиправительственной деятельности и в поддержке оппозиции в Царстве Польском. Они могли воздействовать на сознание людей во время проповедей и во время образовательного процесса – ксендзы часто преподавали в школах. Если вспомнить о роли религии в конце XIX века, то влияние ксендзов на социальный климат в обществе было очень мощным. Влияние ксендзов на прихожан было безусловным, так же как и влияние православных священников на паству. Поэтому усиление позиций православия было актуальным вопросом, особенно в западных губерниях.
Усиление влияния православия предполагалось осуществлять с помощью нескольких возможных рычагов: посредством школы, где обязательно преподавалась религия в качестве одного из предметов, с помощью административных мер, могущих осложнить миссионерскую деятельность католического духовенства, а также привлечением униатов в лоно православия (большинство униатов проживали в Холмской епархии, а именно, в губерниях Седлецкой, Люблинской и Сувалкской).
Исполнять в жизнь концепцию центральных властей по конфессиональному вопросу в Привислинском крае в 1880-1890-е гг. должны были главные представители власти в регионе – генерал-губернатор края И. В. Гурко и попечитель Варшавского учебного округа А. Л. Апухтин. Примечательно, что конфессиональный вопрос – это та проблема, где напрямую пересекались полномочия этих двух сановников. Апухтин отвечал за религиозное воспитание в школе и за формирование преподавательских кадров, куда традиционно включались и представители церкви. К ведению Гурко относились вопросы, связанные с пресечением оппозиционных действий католических священников: он должен был обеспечивать политическую и социальную стабильность в обществе. Следовательно, синхронность действий двух сановников в религиозном вопросе в Привислинском крае была важным фактом, хотя и не единственным, оказывавшим непосредственное влияние на результативность преобразований в крае и на уровень социальной стабильности в регионе.
Люкевич Уладзимер Павлович, Кандидат философских наук, доцент, Брестский государственный университет, Брест, Беларусь
БРЕСТ НАД БУГОМ: МЕЖДУ КРАКОВОМ И САНКТ-ПЕТЕРБУРГОМ
Польско-российское социокультуроное пространство в исторической ретроспективе, современной реальности, а также последующей перспективе немыслимо без существования белорусского субстрата. Именнно Беларусь является той соединительной материей, тем гармонично вписанным этнонациональным элементом, который формально-логически и одновременно диалектически дополняет систему польско-российских связей и отношений, сотрудничества и противоречий.
Социокультурное пространство Беларуси характеризуется, прежде всего, понятием “пограничности”. Это свидетельствует о том, что оно находится между двумя культурными доминантами, идущими с Запада и Востока. Культурная граница, особенно это касается Брестского региона, довольно длительное время находится под влиянием нескольких важнейших факторов. Сюда с необходимостью следует отнести: а) религиозную границу (католицизм и ортодоксия (православие), поликонфессиональность и толерантность в отношении к вероисповеданию); b) политическую границу (ориентированность на западные образцы управления и восточные); c) идеологическую границу (стандарты западной демократии и восточной деспотии); d) экономическую границу (рыночная экономика и конкуренция и государственное регулирование хозяйства); e) государственную границу (страны Евросоюза и СНГ). Брест и брестский регион имеют также такую отличительную особенность, которая состоит в том, что именно на этой территории на протяжении лишь одного ХХ века проживало население, не выезжавшее никуда из мест своего обитания, но тем не менее вынужденно успевшее в силу историко-политических обстоятельств получить паспорта пяти различных государств, находившееся под влиянием пяти различных государственных идеологий и общественно-экономических систем. Отдалённая во времени, а также новая и новейшая история связывает белорусский культурный субстрат с польским и русским именами Владимира Высоцкого, Фёдора Достоевского, Тадеуша Косцюшки, Адама Мицкевича, Ромуальда Траугутта и др.
Национальная культура всегда является стимулом для творческой деятельности писателей, художников, историков, журналистов, она формирует национальную творческую интеллигенцию, элиту нации. Однако объективная историческая реальность в ряде случаев реализуется таким образом, что в силу различных обстоятельств нация может лишиться своей элиты. Особенно это актуально для тех наций, которые находятся на рубеже между более мощными культурами. В таком случае происходят процессы аккультурации и ассимиляции, а также “вымывания интеллектуального потенциала”. Явление массовой культуры как тенденция в условиях глобализации современного общества как раз и демонстрирует печальные последствия подобного развития событий. Современная белорусская писательница Наталка Бабина, родившаяся в регионе брестского Прибужья, в своём романе “Рыбий город” используя возможности художественного отображения действительности, очень точно передаёт теперешнюю социокультурную ситуацию на белорусском западном пограничье: “Я стою возле самой границы. Точнее границы бывшей. С правой стороны до меня доносятся возгласы по-польски – кто-то, несмотря на дождь, купается в Буге; слева доносится русский язык – дачники ... всегда на страже, даже в непогоду... С одной стороны Польша, с другой – Россия” [1, 7]. Писательница тонко прочувствовала эту ситуацию: на запад от Буга начинается польское социокультурное пространство, на восток – русское. Для белорусского места попросту не остаётся.
1.Бабіна, Н. Рыбін горад: Раман / Наталка Бабіна. – Вільня: Інстытут беларусістыкі, 2007. – 312с.
Люсый Александр Павлович, Российский институт культурологии, сектор теории искусства, старший научный сотрудник, кандидат культурологии.
ИМПЕРИОКРИТИЦИЗМ: ПАМЯТЬ ЖАНРА
(«Стамбул раздавят, но не таков Арзрум»)
Империя, согласно М. Хардту и А. Негри («Империя»), не только всеобъемлющий пространственный порядок, направленный в идее к устранению каких-либо границ, но и определенная форма организации времени как остановки истории и фиксации памяти. Историческая точка зрения Империи такова, что установленное ею положение вещей изымается из истории, являясь не преходящим моментом, а способом управления вне каких-либо пространственно-временных, социальных и природных рамок, в конечном счете представляя собой совершенную форму социобиовласти.
Создатели США как оплота демократии были воодушевлены моделью древней Римской империи – с открытыми и расширяющимися границами и распределением власти по сетевому принципу, в данный момент выходящему на первый план. В сущности, как ситуационная сетевая империя может быть представлена конфигурация чемпионата Европы по футболу 2012 года, в которой живет память об имперско-договорном периоде существования Речи Посполитой (Польша – Украина). Тогда как спортивно-сырьевой империализм новой России реализуется в проведении чемпионата мира 2018 года самодержавно, в то же время имея шанс впервые провести состязания сразу и в Европе, и в Азии, что создает внутренне диалогическое евразийское напряжение. Впрочем, прототипом Европейского Союза как объединения равноправных, суверенных и самоуправляющихся субъектов является отнюдь не централизованная Римская империя или империя Карла Великого, а скорее Ганза и другие средневековые городские союзы, которые существовали и на севере России.
Ощущение жанра с его актуальной или находящейся в состоянии анабиоза памятью – существенный компонент культуры. Культура жанрового мышления предусматривает игру в той или иной степени «имперских» жанров. Пушкин, по известному определению Г. Федотова, был «певцом империи и свободы». Аналогичным образом его предшественник Н. Карамзин сначала написал (с точки зрения «свободы») статью «О случаях и характерах, в российской истории, которые могут быть предметом художеств» (1802), среди главных героев которой князь-рыцарь Святослав, а затем «самодержавно-имперскую» «Историю государства Российского» (1816-1829). Р. Капушинский в своей книге «Империя» разводит культурную и политическую составляющие жанра. Книга же Евы Томпсон «Трубадуры империи: Российская литература и колониализм» - образец редукционистской методологической агрессии против самой ядерной жанровой структуры. Однозначно «колониальному» Пушкину противопоставляются не современные ему европейские авторы, а более «ироничный», но при этом куда более позднейший литературный «колонизатор» Джозеф Конрад. Приняв за чистую монету мистификаторское цитирование Пушкиным им же сочиненной турецкой поэмы, которая сравнивает набожный Арзрум со Стамбулом, обреченным на падение из-за пренебрежение заповедями Корана, Э. Томпсон не замечает параллелей между парой Стамбул/Арзрум и Петербург/Москва и трактует это цитирование как примитивное торжество победителя (мол, русские войска все же взяли Арзрум). Однако в действительности Пушкин интуитивно постиг глубинные процессы, назревавшие в Османской империи и развернувшиеся в следующем веке именно в отмеченных им формах (Стамбул – «раздавят», но «не таков Арзрум»), т.е. падение Османской империи исторически неизбежно, как и исходящее из глубины страны возрождение новой Турции (неважно, что столицей ее стала Анкара, а не Арзрум). Эта формула не потеряла актуальности для понимания современных событий в исламском мире. В конечном счете, это всеобщая формула имперской судьбы.
Макарова Любовь Михайловна, доктор исторических наук, профессор, доцент кафедра связей с общественностью и рекламы Институт гуманитарных наук Сыктывкарского госуниверситета
ПАМЯТЬ И ИДЕНТИЧНОСТЬ В РИСУНКАХ М.КОЛОДЗЕЯ.
Мариан Колодзей (1921-2009) был с 1940 по 1945 г. узником нацистского концлагеря. После освобождения он окончил факультет сценографии Краковской академии изящных искусств и более 50 лет был сценографом театра «Побережье» в Гданьске.
После тяжелой болезни, психологически снова вернувшей его к пережитому в концлагере, он создает серию рисунков в память о жертвах Аушвица. Наряду с национальной символикой и работами, посвященными культурной истории Польши, в них появляются упоминания и о «двух врагах» Польши – Германии и России.
Первоначально возникшие как память о доме, о родине и национальных ценностях, его картины-воспоминания постепенно обращаются к чертам вненациональной личности, сохранившей, вопреки ситуации, чувство справедливости и способности сострадать. Однако практически все работы М.Колодзея содержат идею тесной связи между добром и злом. Исключение составляет только человек, посвятивший себя другим, монах-францисканец М.Кольбе.
Макашова Анастасия Салиховна, Аспирант кафедры теории и истории культуры, Российского государственного педагогического университета имени А.И. Герцена
ИСТОРИЧЕСКИЕ СОБЫТИЯ 1612 ГОДА В ОСНОВЕ ГОСУДАРСТВЕННОГО ПРАЗДНИКА: ВАРИАНТЫ ИНТЕРПРЕТАЦИИ.
Один из новых государственных праздников Российской Федерации называется Днем народного единства и отсылает нас к довольно давней истории – событиям 1612 года. Несмотря на то, что этот праздник сегодня малопонятен россиянам и практически не отмечается широкими массами, а носит скорее политический характер, он имеет долгую историю. С 1648 года 4 ноября (или 22 октября по старому стилю) отмечали День иконы Казанской Божией матери, в XVII веке событие освобождения Москвы понималось как прецедентное по двум причинам: во-первых, это собственно, победа над врагом, во-вторых, воцарение новой династии. На протяжении всей трехсотлетней истории праздника «Осенней Казанской» основным сюжетом торжеств, конечно, была именно победа, однако то, насколько актуализировались события прошлого и то, насколько четко в текстах праздника проговаривалось участие поляков в тех исторических событиях, напрямую зависело от политических отношений между двумя странами. Так, например, если в Петровскую эпоху праздник Казанской иконы больше напоминал о мощи русского войска и его способности побеждать в не зависимости от того, кто является его врагом, то в начале XIX века сюжет освобождения Москвы именно от поляков играл важную роль в символическом значении праздника. В Московском государстве, как и в Российской империи, праздник 22 октября являлся коммемораций, воплощающей в себе державную идею, а событие 1612 года понималось как своеобразная точка начала империи.
Несмотря на несомненную связь данного праздника с конкретным историческим событием, его современное символическое значение имеет очень мало общего с тем значением, которое было вложено в него в XVII-XIX века. Сегодня в текстах, посвященных празднику Дня народного единства, в том числе политических, никак не проговаривается роль Польши или Литвы в исторических событиях 1612 года. Историки и политики делают акцент на совместных действиях людей из разных слоев русского общества, показывая тем самым необходимость кооперации и взаимодействия российских граждан в современной исторической ситуации. А так как единство народа в борьбе с интервентами в 1612 году вызывает много споров среди историков, то чаще всего в официальных выступлениях и полемике к самому историческому событию политики стараются обращаться по минимуму. Можно говорить о том, что сегодня события Смутного времени не актуальны для большинства россиян, а, следовательно, нет и прямого соотнесения исторического прошлого с современной политической ситуацией. Можно утверждать, что 4 ноября сегодня не является «местом памяти».
Итак, за основу праздников Казанской иконы Божией матери и Дня народного единства взято одно историческое событие – освобождение Москвы в 1612 году, тем не менее, его интерпретация постоянно изменялась в зависимости от политической ситуации и изменений международных отношений с Польшей, как изменялась цель и содержание праздников.
Малышкин Евгений Витальевич, кандидат философских наук, доцент СПбГУ
МЕТАФОРЫ СЛЕДА И ПРОЕКТА КАК ФОРМЫ АНАЛИЗА ПАМЯТНЫХ СОБЫТИЙ
Память обращена в прошлое и память есть обязательность, призванность. Двунаправленность памяти — к прошлому и будущему — обеспечивается устойчивыми метафорами, с помощью которых память традиционно описывается. То, что эти метафоры взаимопроницаемы, неоднократно было продемонстрировано. Здесь же мы попытаемся показать устойчивую автономию этих метафор и пояснить на примере, каким образом событие, разворачиваемое как событие, обращенное по преимуществу к памяти, может быть проанализировано двумя различными способами и — почему оба этих способа должны задействоваться в анализе мнемонических объектов.
Метафора следа предполагает следующие обязательные точки прохождения анализа:
- Событие. Где бы событие ни располагалось, во времени или вне его (платонизм), событие признается за свершённое благодаря явленному следу, признанию, что след этот существует. То, какие черты следа затрагивают исследователя, определяет, насколько значимым для него оказывается событие.
- Восстановление. По следам восстанавливаем событие. Детективная работа должна быть произведена так, чтобы событие обрело такие качества, которыми не обладало до предпринятого анализа.
- Описание на приватном языке. Эти качества и формируют порядок дискурсивности, на котором событие может быть описано.
- Формирование длительности. Под лительностью следует понимать прежде всего преемственность, но не только: длительность есть указание на цикличность времени, на его возвращение и на неотвратимость возврата.
В метафоре же проекта следут выделить следующие пункты:
- Признание
- Оформление длительности
- требование совместности
- Формирование события
Таким образом, если один способ анализа будет дополнен вторым, то, не смотря на различные стратегии в отношении времени, сходиться обе ветви будут в структуре события, то есть в том, ради чего, собственно, и производится всякий анализ.
Примером же, на котором я собираюсь продемонстрировать действенность анализа, является митинг на Пионерской площади, понятый не как действие политическое, но — как мнемоническое.
Марков Борис Васильевич, доктор философских наук, профессор, зав. каф. философской антропологии СПбГУ
ОБРАЗ ЧУЖОГО В ИМПЕРСКОМ И НАЦИОНАЛЬНОМ СОЗНАНИИ
СССР, а заодно и входившие в зону его влияния страны восточной Европы, расцениваются как империя зла. Наоборот новые образования, возникшие после её распада, воспринимаются как свободные демократические республики. В этой истории настораживает то, что формирование нации даже во Франции и в Америке было связано с кровопролитными гражданскими войнами, а под лозунгами свободы, равенства и братства интенсифицировался образ чужого. Если в рамках империи не совсем приятная смесь нарциссизма и самовозвеличивания не исключала прав чужого, то эпоха становления национальных государств характеризуется международными конфликтами. Как выход из них, Кант предложил проект вечного мира, основанного на праве гостеприимства. Поскольку ни международные организации, возникшие после второй мировой войны, ни политика мультикультурализма не обеспечивают цивилизованного отношения к чужим, постольку представляется своевременным обратиться к рекультивации традиционных практик гостеприимства, благодаря которым наши предки преодолевали стресс чужого.
Мелихов Александр Мотелевич, заместитель гл. редактора журнала "Нева".