Антология средневековой мысли
| Вид материала | Документы |
- Антология мировой философии: Античность, 10550.63kb.
- Философия русского религиозного искусства XVI-XX вв. Антология, 6335.43kb.
- Антология мировой философии в четырех томах том, 13429.06kb.
- Тема Введение. Типологические черты и особенности, 71.77kb.
- Книги о жизни и творчестве Антона Павловича Чехова, 811.09kb.
- Тема Геополитика: понятие, методы, функции, 124.92kb.
- Антология философской мысли, 444.05kb.
- Антология мировой детской литературы., 509.42kb.
- Предмет и метод психологии антология, 6444.54kb.
- Программа дисциплины Институты власти в средневековой Руси Автор д и. н. Столярова, 325.9kb.
50. Следовательно, это великие блага. Но нужно, чтобы ты помнил, что не только великие, но даже наименьшие блага могут происходить только лишь от Того, от Кого все блага, то есть от Бога. Ибо предшествующее обсуждение убедило нас в том, с чем ты столько раз и столь радостно соглашался. Итак, добродетели, благодаря которым праведно живется, суть великие блага. Вид же каких угодно тел, без которых праведно жить можно, суть наименьшие блага; потенции же души, без которых праведно жить нельзя, суть блага обыкновенные. Добродетелями никто не пользуется дурно; но прочими благами, то есть средними и наименьшими, не только хорошо, но так же плохо любой пользоваться может. И потому добродетелью никто не пользуется дурно, что труд добродетели есть хорошее использование даже того, чем мы можем пользоваться даже нехорошо. Но никто не пользуется хорошим использованием дурно. А потому изобилие и величие доброты Бога не только большие, но также средние и наименьшие блага превосходят. Более следует восхвалять доброту в больших, чем в средних и более в средних, чем в наименьших благах, но скорее во всем, чем если бы она не предоставляла все.
51. Эводий. Согласен. Но это заставляет меня колебаться, потому что существует вопрос о свободной воле, и мы видим, что она сама хорошо или нехорошо использует прочие [блага], каковым образом и сама среди того, чем мы пользуемся, должна числиться.
Августин. Каким образом все, что мы постигаем для знания, мы постигаем разумом, однако также и сам разум среди того числится, что мы постигаем разумом. Разве ты забыл, когда мы исследовали то, что разумом постигается, ты признал, что разум также разумом постигается? Таким образом, не удивляйся, если мы пользуемся остальным благодаря свободной воле, что мы можем пользоваться самой свободной волей благодаря ей самой, так что некоторым образом воля, которая пользуется остальным, пользуется сама собой, так же как познает сам себя разум, который познает и остальное. Ибо и память не только все прочее, что мы помним, охватывает, но и то, что мы не забываем, мы храним в памяти, память сама себя некоторым образом понимает в нас, не только о другом, но также и о себе помнит; или скорее мы помним и себя, и остальное, и ее саму благодаря ей.
52. А потому воля, которая есть среднее благо, поскольку коренится в неизменном благе и том общем, не собственном, как будто и есть та истина, о которой мы много говорили, но ничего достойного не сказали. Ведет человек счастливую жизнь — и сама эта счастливая жизнь, то есть состояние души, приверженной неизменному благу, есть собственное и первое благо человека. В том также заключаются все добродетели, чем никто не может дурно пользоваться. Ибо хотя это в человеке является великим и первостепенным, однако для каждого отдельного человека собственным, и необщим. Ведь все мудрые и блаженные становятся таковыми путем соединения с истиной и мудростью, которые являются общими для всех. Но один не становится счастливым благодаря блаженству другого, потому что и когда он подражает тому, чтобы быть [счастливым], он оттуда стремится стать счастливым, откуда видит, что тот стал, то есть благодаря этой неизменной и общей истине. И никто не становится благоразумным благодаря благоразумию кого-нибудь, либо твердым благодаря твердости, либо сдержанным благодаря самообладанию, либо справедливым благодаря справедливости другого человека, но приведением души в соответствие с теми неизменными правилами и светочами добродетелей, которые нетленно живут в самой истине и общей мудрости, с которыми согласовал и на которых укрепил дух и тот, кого, наделенного этими добродетелями, он поставил себе для подражания.
53. Следовательно, воля, приверженная общему и неизменному благу, добивается первых и великих человеческих благ, хотя сама является благом средним. Но воля, отвратившись от неизменного и общего блага и повернувшись к собственному благу, внешнему или низшему, грешит. Она обращается к собственному благу, когда хочет, чтобы [благо] было в ее власти; к внешнему, когда стремится познать блага принадлежащие другим, либо все те, которые к [воле] не относятся; к низшему — когда она любит наслаждения тела; и человек, ставший таким образом высокомерным и любопытным, и бесстыдным, поглощается другой жизнью, которая в сравнении с предшествующей [более высокой] жизнью, является смертью, однако [жизнь] управляется с помощью божественного провидения, которое расставляет все по подобающим местам и в соответствии с заслугами распределяет каждому свое. Таким образом получается, что не те блага, к которым стремятся грешники, являются каким-либо образом злом, и не сама свободная воля человека, которую мы заверяем, следует причислить к неким средним благам, но злом является отклонение [воли] от неизменного блага и обращение к изменчивым благам; однако за отклонения и обращения, поскольку они не по принуждению, по добровольны, следует достойное и справедливое наказание несчастьем.
Глава XX
54. Но ты, может быть, спросишь: так как воля побуждается, когда обращается от незыблемого блага к изменчивому, откуда это побуждение у нее появляется; кто действительно является дурным, если свободную волю, потому что без нее невозможно праведно жить, следует причислить к благам? Если, в самом деле, это движение, то есть отклонение воли от Господа Бога, без сомнения греховно, разве можем мы назвать Бога виновником греха? Следовательно, это движение будет не от Бога. Тогда откуда оно будет?
Если я отвечу тебе, так спрашивающему, что я не знаю, возможно ты опечалишься, однако я отвечу правду. Ведь невозможно знать то, что является ничем.
Ты только сохраняй незыблемым благочестие, чтобы тебе, чувствующему, или постигающему, или каким-либо образом рассуждающему пришло на ум, что нет никакого блага, которое не от Бога. Конечно, не встречается никакая природа, которая не от Бога. Разумеется, всякую вещь, где увидишь меру, число и порядок, не колеблись признать [делом] Бога Творца. Когда же совершенно это уберешь, то вообще ничего не останется: ибо даже если осталось некое начало какой-нибудь формы, где ты не найдешь ни меры, ни числа, ни порядка, (формы совершенны так как они повсюду); надлежит, чтобы ты убрал само начало формы, которое, кажется, словно материал для творения, служит Творцу. Ведь если сотворение формы — благо, то уже некоторое благо [есть] и начало формы. Так что, если убрать вообще всякое благо, даже ни что-нибудь, а вообще ничего не останется. Всякое же благо от Бога: следовательно, нет никакой природы, которая не от Бога. Следовательно, то движение отклонения, признаваемое нами грехом, которое порочно (defectivus est), всякий же недостаток происходит «из ничего» (ex nihilo est). Смотри же, к чему оно относится, чтобы ты не считал, что это относится к Богу.
Какой недостаток, однако, так как он добровольный, находится в нашей власти? Ведь если ты боишься его, надлежит, чтобы не хотел его, если же не хочешь, его не будет. Следовательно, что безопаснее, чем быть в той жизни, где не может с тобой случиться то, что не хочешь?
Но так как человек не может так же, как пал без помощи [свыше], так и своими силами [без помощи] подняться, то будет помнить с твердой верой о простертой над нами свыше деснице Бога, то есть о Господе нашем Иисусе Христе, и будет ожидать его с уверенной надеждой и желать с пылкой любовью.
Если ты думаешь, что все еще нужно более тщательно рассмотреть происхождение греха (я же считаю что уже совсем не нужно), если же ты, однако, думаешь об этом — следует отложить до другого обсуждения.
Эводий. Я, конечно, повинуюсь твоему желанию, чтобы мы отложили на другое время, то, что здесь так волновало. Но в том я бы не уступил тебе, что ты считаешь, что мы уже достаточно это рассмотрели.
О ХРИСТИАНСКОМ УЧЕНИИ50
КНИГА ВТОРАЯ
Глава I. Что такое знак и сколь он разнообразен
1. Когда я писал о вещах51, то предварительно заметил, чтобы в них обращали внимание только на то, чту они суть, а не на то, могут ли они означать что-либо иное, помимо себя. Приступая теперь к исследованию о знаках, я говорю наоборот: пусть никто в них не обращает внимание на то, что [вещи] есть, а только на то, что они суть знаки, т. е. что они означают. Ибо знак есть вещь, которая воздействует на чувства, помимо вида (species), заставляя приходить на ум нечто иное52. Так, например, по следу мы представляем, что животное, коему принадлежит след, прошло [здесь], а по дыму узнаем, что поблизости огонь; услышав голос живого существа, мы узнаем о расположении его духа; при звуке трубы воины либо идут вперед, либо возвращаются назад, и если что-либо иное позовет их в бой, то они поймут, как поступить.
2. Итак, одни знаки — естественные, другие — [условно] данные (data). Естественные — это те, которые без намерения и какого-либо желания [что-либо] означать позволяют узнать помимо себя и нечто иное, например, есть дым, который означает и огонь. Ведь он нехотя производит обозначение, но благодаря постижению и наблюдению за опытно проверяемыми вещами узнают, что огонь рядом, даже если виден только дым. Но и след проходящего животного относится к тому же роду, и черты лица означают состояние духа — гневного или печального, который гневается или печалуется без всякого на то желания; и если кто-то способен передать выражением лица волнение души, то [происходит это] и с нами, не задумывающимися, как это происходит. Но сейчас обо всем этом роде [знаков] рассуждать нет нужды. Поскольку, однако, он попадает в наше деление, его нельзя было вовсе оставить без внимания, и этого довольно для ознакомления.
Глава II. О каком роде знаков здесь нужно рассуждать
3. Знаки же [условно] данные — это те, которыми каждое живое существо, по взаимному согласию и насколько возможно, определяет себя для демонстрации волнения своей души, или чувств, или каких-либо понятий. И у нас только одна причина для обозначения, т. е. для придания знака — вынуть и перенести в душу другого то, что производит в душе то, что создает знак. Итак, род именно этих знаков, поскольку он относится к людям, мы решили исследовать и обсудить, потому что и знаки, данные свыше, которые содержатся в Священном Писании, возвещены нам через людей, которые их записали. Даже и некоторые животные общаются друг с другом знаками, которыми они выражают страсти своей души. Ведь и петух, найдя пищу, голосом дает знак курице, чтобы та поспешила к ней; голубь стенанием кличет голубку, а голубка — голубя. Обычно на многое такое обращается внимание; но таковы ли [эти знаки], как изменения в лице или крик вопящего от боли, следуют ли они у них за душевным движением без волеизъявления или же условно даются для означивания — это другой вопрос, и он не относится к тому, о чем идет речь, потому мы удаляем часть [проблемы] из этого труда как не являющуюся необходимой.
Глава III. Первенство среди знаков принадлежит словам
4. Итак, некоторые из знаков, с помощью которых люди общаются друг с другом для выражения своих чувств, связаны с чувством зрения, большая часть — с чувством слуха, очень не многие с прочими чувствам. Ведь когда мы [на что-либо] киваем, то подаем знак только глазам того, кого хотим, благодаря этому знаку, сделать участником нашей воли. А кто-то подает множество знаков движением рук; гистрионы53 подают некие знаки перед знатоками движением всех членов и беседуют как бы с глазами их; военные знамена и значки внушают [воинам] через глаза волю вождей: и все это — как бы некие видимые слова. Тех, что относятся к слуху, — большая часть, и они главным образом состоят из слов (verbum). Ибо и военная труба, и флейта, и цитра часто издают не только приятный, но и значащий звук; но все эти знаки в сравнении со словами весьма немногочисленны; слова, напротив, держат у людей первенство в обозначении, они все улавливаются (concipio) душой, если кто-либо пожелал бы их воспроизвести. Ведь и Господь придал известное знаменование драгоценному миру, коим помазаны были ноги Его (Ин. 12, 3-7), и ознаменовал, как Сам благоволил, таинство искушаемого тела и крови Своей (Мф. 26, 28; Лк. 22, 19-20), и когда жена, прикоснувшись к краю одежды Его, оказалась исцеленной, Он все ознаменовал (Мф. 9, 20-22). Но бесчисленное множество знаков преимущественно заключается в словах, коими люди выражают свои мысли. Ибо все роды знаков, которые я кратко упомянул, я мог выразить словами, но слов этими знаками [выразить] не мог бы никаким образом.
Глава IV. Откуда буквы
5. Но поскольку [слова], по сотрясении (verberatus54) воздуха, тотчас исчезают, не задерживаясь дольше, чем звучат, то знаки слов утверждаются с помощью букв. Таким образом, звуки представляются глазам уже не сами собою, а через некие свои знаки. Эти знаки, следовательно, не могли быть общими у всех народов из-за греха человеческого раздора, так как каждый [народ] присваивает себе первенство. Из-за этой гордыни была возведена та самая башня до неба55, чем нечестивцы заслужили иметь не только несогласные души, но и несогласные звуки.
Глава V. Различие языков
6. Отсюда последовало то, что божественное Писание, врачующее многоразличные болезни человеческих помышлений, произведенное на одном языке, на котором оно благоугодно могло распространиться по лицу земли, было повсюду и широко возвещено народам во спасение, в переложении па разные языки. Читающие его ничего иного не желают, как только обнаружить мысли и волю тех, кто его записал, а через них волю Божью, по которой говорили, как мы верим, таковые люди.
Глава VI. Почему полезна неясность Писания,
Переданного через тропы и фигуры
7. Но те, кто читает безрассудно, принимая одно за другое, часто обманываются многообразными неясностями и двусмысленностями (ambiguitas), а в некоторых местах ничего не находят, или они рассматривают их неверно. Таким образом нечто неясно выраженное наводит густейший туман. Не сомневаюсь, что в этом — высшее попечение ради обуздания гордыни трудом и отвлечением от брезгливости интеллекта, для которого по большей части теряет цену то, что легко открыть. Как, спрашиваю, насчет того, что кто-то может [просто] сказать, что святы и совершенны те люди, чья жизнь и моральная принадлежность к христианской церкви отвращает от каких бы то ни было суеверий тех, кто к ней приходит, и делает их членами ее тела (incorporo) благодаря подражанию добрым [делам], люди, которые как добрые верующие и истинные рабы Божьи, сложившие с себя заботы мирские, пришли к святой купели Крещения и затем, возвышенные приятием Св. Духа, дают плод двойной любви — к Богу и к ближнему? Это, следовательно, есть вот что: если бы кто-нибудь такое сказал [некоему] слушателю, это ему понравилось бы менее, чем если бы он использовал в том же смысле то место из Песни песней, где о Церкви, похваляемой, как некая прекрасная жена, сказано: «зубы твои, как стадо выстриженных [овец], выходящих из купальни, из которых у каждой пара [ягнят], и бесплодной нет между ними» (Песн. П. 4, 2)? Разве человек при этом узнает иное, чем если бы услышал то же самое, [но] выраженное самыми плоскими словами, не прибегая к подобию? И, однако, не знаю почему, а мне взирать на святых приятнее, когда я вижу, что они, как зубы Церкви, отделяют людей от заблуждений, и, смягчивши жестокость, преобразуют (transfero) в ее тело, как вкушенную пережеванную пищу. Я также с наибольшим удовольствием признаю «выстриженных овец», сбросивших с себя заботы света, как овечью шерсть, «выходящих из купальни», то есть после крещения, чтобы всем создавать «пары», то есть две заповеди любви; и я вижу, что «бесплодной нет» от того святого плода.
8. Но почему мне это гораздо приятнее, чем если бы ни одного такого подобия не было бы заимствовано из божественных книг, хотя и вещь одна и та же, и одно и то же знание о ней? Трудно сказать, и это другой вопрос. Теперь, однако, никто не сомневается ни в том, что кое-что охотнее познается через подобия, ни в том, что гораздо приятнее обнаружить искомое, сопряженное с некоторою трудностью. Ибо, кто вовсе не находит того, что ищет, — тот томится голодом; а кто не ищет, потому что живет на всем готовом, тот часто вянет от пресыщения. В обоих случаях надо опасаться бездействия. Следовательно, Святой Дух достойно и благотворно модифицировал Священное Писание таким образом, чтобы оно с помощью более ясных мест утоляло [душевный] голод, а с помощью более темных истребляло небрежение. Ибо из этих неясностей не выкапывается почти ничего из того, что не открылось бы как выраженное самым ясным образом в другом месте.
Глава VII. Поступательное движение к мудрости:
первая ступень — страх, вторая — благочестие, третья — знание,
четвертая — отвага, пятая ступень — совет, шестая — очищение сердца,
седьмая ступень или цель — мудрость
9. Прежде всего, следовательно, нужно обернуться страхом Божиим для познания Его воли, [предписывающей], что мы должны желать и от чего удаляться (Пс. 11, 2)56. Этот страх необходимо возбуждает мысль о нашей смертности и о будущей смерти и как бы пригвождает к крестному древу всякое возбуждение гордыни, приколачивая [пашу] плоть. Затем нужно сделаться кроткими посредством благочестия и не прекословить Божественному писанию, [независимо от того], понятно оно, когда язвит некие наши пороки, или не понятно, как будто мы можем лучше разуметь и лучше наставлять. Скорее нужно думать и верить в то, что лучше и истиннее написанное в нем, даже если оно неясно, чем в то, что мы можем стать мудрыми лишь благодаря самим себе.
10. За этими двумя ступенями — страха и благочестия следует третья ступень — [ступень] знания, о чем я сейчас решил вести речь. Ибо на этой [ступени] испытывает себя тот, кто усердно стремится к изучению Божественного писания. Ничего иного он в нем не найдет, кроме того, что нужно любить Бога ради Бога и ближнего ради Бога, и любить Его всем сердцем, всею душою, всеми помыслами, ближнего же, как самого себя (Мф. 22,37-39), то есть чтобы всецелая любовь к ближнему, равно как и к себе самим, была бы похожа [на любовь] к Богу. Об этих двух заповедях мы толковали в предшествующей книге, когда вели речь о вещах. Значит необходимо, чтобы вначале каждый обращался к Писанию, обладая любовью к этому миру, то есть к временным вещам, и, будучи тесно с ним связан, оказывался надолго отлученным от такой любви к Богу и от такой любви к ближнему, которой требует Писание. Тогда же тот страх, благодаря которому он помышляет о Божием суде, и то благочестие, благодаря которому он и может только верить и повиноваться авторитету священных книг, побуждают его скорбеть о самом себе. Ибо этакое благонадежное знание созидает человека не превозносящего себя, но горько на себя сетующего. С помощью этого аффекта он усердными молитвами добивается божественной помощи, чтобы не истощить себя отчаянием, и ступает на четвертую ступень, то есть [на ступень] отваги (fortitude), где он алчет и жаждет праведности. При такой страсти он избавляется от всякой смертоносной вещной привлекательности и, вследствие этого, отвратившись [от нее], нацеливается на любовь к вечному, то есть на неизменяемое единство и равенство в Троице.
11. Как только он, насколько возможно, узрит Ее в сияющей дали и глубоко прочувствует, что по слабости зрения он не может выдержать такой свет, то на пятой ступени, то есть в совете милосердия, он постарается очистить некоторым образом бунтующую душу, обеспокоенную охватившей ее нечистотой из-за страсти к низкому. Здесь же он усердно упражняет себя в любви к ближнему и в этом совершенствуется. И уже исполненный надежды и крепкий силами, достигнув состояния любви к врагу, восходит на шестую степень, где уже сам очищает око, которым может видеть Бога столько, сколько могут видеть те, кто, по мере возможного, умирает для этого мира. Ибо видят они настолько, насколько умирают для этого мира, а поскольку живут в нем, не видят. И потому хотя уже истиннее и не только терпеливее, но даже приятнее начинает казаться видение света того, однако до сих пор о нем говорят, что он видится «гадательно» и «сквозь [тусклое] стекло» (1 Кор. 13, 12), ибо [человек] ходит скорее «верою, чем видением (species)» (2 Кор. 5, 7), так как мы пришельцы в сей жизни, «наше же жительство — на небесах» (Флп. 3, 20). На этой же ступени он так очищает око сердца, что не предпочитает истине самого себя, и не равняет [с нею] ближнего, следовательно, и себя самого, так как [не равняет с нею] того, кого любит как самого себя. Значит, он будет святым по сердечной простоте и чистоте настолько, что не сможет отвратиться от истины ни из человекоугодия, ни из желания избегать неких невыгод своих, которые противятся такой жизни. Такой сын достигает мудрости, которая есть последняя седьмая ступень, которою он наслаждается, умиротворенный и успокоенный. Ибо «начало мудрости — страх Господень» (Пс. 110, 10). Ведь от страха к мудрости стремятся через эти ступени и проходят их.
Глава VIII. Канонические книги
12. Но вернемся к рассмотрению той, третьей ступени, о которой мы решили рассуждать подробно и обсудить, сколько Бог поможет. Итак, искуснейший исследователь божественного Писания — тот, кто изначально должен прочесть все [книги Писания] и ознакомиться с ними, если еще и не понимая, однако уже читая, по крайней мере, те книги, которые называются каноническими. Ведь прочие он прочтет с большим душевным спокойствием, будучи наставленным верою в истину, чтобы они не захватили неопытную душу его и, насмехаясь, опасными вымыслами и призраками не причинили бы хоть какого-то ущерба здравому смыслу. В канонических же книгах Писания исследователь должен следовать авторитету многих кафолических церквей, а среди них особенно тех, которые удостоились иметь у себя апостольские престолы и получить от них Послания. Он, следовательно, будет придерживаться вот какого правила касательно канонических книг: те, которые приняты всеми кафолическими церквами, он предпочтет тем, которые не принимаются некоторыми из них; из тех же [книг], которые всеми не принимаются, те, которые приняты многими важнейшими [церквами], он предпочтет тем, которых придерживаются немногие и менее авторитетные церкви. Но если бы он обнаружил, что одни книги принимаются множеством церквей, а другие — [только] важнейшими, хотя это нелегко обнаружить, то я полагаю, что их надо почитать книгами, равными по достоинству.