Geum.ru

М. И. Цветаевой ю. В. Галицкая специальность Русский язык и литература

Вид материалаЛитература
Подобный материал:
СЕМАНТИКА ВОДНОЙ СТИХИИ В ПОЭЗИИ М.И. ЦВЕТАЕВОЙ

Ю.В. Галицкая

специальность «Русский язык и литература»

Научный руководитель - к.филол.н., доцент Н.А. Дворяшина


Вода, водная стихия относятся к числу основополагающих, всеобъемлющих архетипических образов. В мировой культурной традиции воде, различным формам ее проявления, символике отводится чрезвычайно важное место. Народная мудрость сложила о ней множество изречений: «Вода - сама себе царь»; «Вода - всему голова»; «Вода - кровь матери-земли»1 и т.п. Вода в народном понимании - царица (царь), господин, матушка, первоначало всего: земли, света, жизни. Вода оценивается как дар Божий. Она обладает целительной, чудодейственной, благодатной силой, способна, особенно освященная, очищать от скверны духовной и телесной. Воде приписывают лечебные свойства, дар предсказания. Но, утверждает, в частности, русский народ: «где вода, там и беда»2. Она обладает разрушительной силой, ассоциируется с хаосом. Таким образом, очевидно, что вода - двойственный символ: она - источник жизни, но она же таит в себе «угрозу потопления и гибели»3.

В русской поэзии этот образ особенно распространен в творчестве А.С. Пушкина, Ф.И. Тютчева и многих поэтов серебряного века: Вяч. Иванова, М. Волошина, А. Блока, А. Белого, К. Бальмонта. Каждый из них по-своему интерпретирует водную символику. Не стало исключением в этом смысле и творчество М.И. Цветаевой. Для нее также характерно постоянное обращение к водной стихии, к различным формам ее проявления, особенно таким, как море (морской) - встречается 180 раз, океан - 37, река - 97, ручьи - 42, дождь - 29 раз. Наиболее значимым в поэтическом мире М.И. Цветаевой является образ моря. Выявить причины его активного использования в творчестве, понять цветаевскую оценку образа и его роль в ее поэтическом космосе - цель данной работы.

Отношение поэта к образу моря не было однозначным. К нему поэт обращалась не только в стихотворениях, море также являлось предметом ее размышлений во многих письмах и дневниковых записях. Так, в эссе «Мой Пушкин» отражено восхищение Цветаевой морем, вызванное прочтением в детстве стихотворения Пушкина «К морю». Оно настолько поразило девятилетнюю Марину, что все лето 1902 года она переписывала его из хрестоматии в самосшивную книжку: «Зачем в книжку, раз есть в хрестоматии? Чтобы всегда носить с собой в кармане, чтобы с Морем гулять<...>, чтобы мое было, чтобы я сама написала»4. Цветаева пропустила через свое детское сознание пушкинское отношение к морю: «С «Прощай же, море...» начинались слезы. «Прощай же, море! Не забуду...» - ведь он же это морю обещает, как я - моей березе, моему орешнику, моей елке, когда уезжаю... А море, может быть, не верит и думает, что забудет, тогда он опять обещает: «И долго, долго слышать буду - Твой гул в вечерние часы...» (Ц., 50). В ноябре того же 1902 года состоялось столь долгожданное знакомство Цветаевой с реальным морем: «Море. Гляжу во все глаза. Черная приземистая скала с высоким торчком железной палки <...> За скалой - еще вода, много, чем дальше - тем бледней... Море голубое и соленое. И, внезапно повернувшись к нему спиной, пишу обломком скалы на скале: «Прощай, свободная стихия!» (Ц., 54-55). Встреча Цветаевой с морем стала прощанием с тем восторженным восприятием, которое возникло под знаком пушкинского стихотворения: «Моря я с первой встречи никогда не полюбила, я постепенно, как и все, научилась им пользоваться и играть в него...» (Ц., 55).

Впечатления, сложившиеся в детские годы, закрепились последующим жизненным опытом. Так, в письме к Б. Пастернаку от 23 мая 1926 года Цветаева говорит: «Я не люблю моря. Не могу. Столько места, а ходить нельзя <...> А ночью! Холодное и шарахающееся, невидимое, исполненное себя, - как Рильке! <...> Землю я жалею: ей холодно. Морю не холодно, это и есть - оно... Его нельзя погладить (мокрое). На него нельзя молиться (страшное) <...> море - диктатура! <...> Огромный холодильник. (Ночь.) Или огромный котел. (День.) И совершенно круглое. Чудовищное блюдце. Плоское, Борис!»5. Почему такая нелюбовь, даже ненависть к морю? Чем отталкивает Цветаеву море? Целым рядом свойств. Прежде всего, тем, что обрекает на неподвижность. Просто глядеть на него мало - нет жизни. Недаром возникает образ сцены: «Оно двигается, а я гляжу <...> да ведь это та же сцена...» (VI, 252). Море определяет ее поведение - стоять, быть наблюдателем. Отсюда признание: «море - диктатура», потому оно и ненавидится как всякая власть. Иное - горы: «Это, прежде всего, мои ноги!» (VI, 253). Горы - движение, предоставление каждому свободы выбора, в них - отсутствие власти над человеком. В том же 1926 году в письме к А. Тесковой Марина Ивановна уточнила некоторые суждения, прозвучавшие в письме к Пастернаку: «...Никогда не любила море, только раз, в первый раз - в детстве, под знаком пушкинского: «Прощай, свободная стихия!» Она - свободная, а я в ней - связанная. Свобода моря равна только моей несвободе на нем. Что мне с морем делать? Глядеть» (VI, 346). Очевидно, что Цветаева отрицает в море то, что оно обрекает на пассивность. Позиция наблюдателя - не ее ритм жизни, ведь Цветаеву влечет движение, для нее характерна устремленность к высокому, а море ограничивает ее свободу.

Сама Цветаева предпринимала попытки полюбить море: «...Я только что с моря и поняла одно. Я постоянно, с тех пор как впервые не полюбила (в детстве любила, как и любовь), порываюсь любить его, в надежде, что может быть выросла, изменилась, ну просто: а вдруг понравится? <...> И каждый раз: нет, не мое, не могу... Есть вещи, от которых я в постоянном состоянии отречения: море, любовь» (VI, 255). «Не случайно, - замечает исследователь Е. Лаврова, - море и любовь рядом. И то, и другое - стихия, могущая погубить. Быть покорной игрушкой в руках стихии, терять волю и власть над собой - это не для Цветаевой»6. Однако находиться в состоянии постоянного отречения и неприятия Цветаева не могла. Двойственность ее натуры явственно проявляется в отношении к природному миру и, в частности, к образу моря: в жизни Цветаева не принимала его, отрекалась от него, в поэзии же она создавала свой образ моря, отличный от его видения в реальности.

В начале творчества Цветаева просто живописно рисует внешний вид моря. И позже в ряде стихотворений поэт сохранит такое восприятие моря своей лирической героиней, передаст краски моря, оно - синее, голубое, серое, изумрудное. Изменчивость красок моря запечатлеет через цвет глаз возлюбленного: «На светло-золотистых дынях / Аквамарин и хризопраз / Сине-зеленых, серо-синих / Всегда полузакрытых глаз» (I, 185).

Цветаева отмечала способность моря жить своей жизнью, испытывать чувства: оно тревожится, правит рулем корабля, играет, несет, оглушает. Слышала Цветаева и звучание моря, его голос: оно рокочет: «Рокот моря - что рев львиный...», говорит «роскошным голосом морским», ревет: «Не реви, царь морской...». Вместе с тем, образ моря несет у Цветаевой свою смысловую нагрузку. Как уже отмечалось в анализе писем, оно является олицетворением стихии, способной погубить, сокрушить: «Берегите от злобы волн / Садик сына и дедов холм» (I, 407). Или: «Море - мельничиха!» (III, 111). Море здесь - злая стихия, которая разрушает, перемалывает все, что попадается на ее пути.

Море осознается как смерть: «Кто бросил розы на снегу? / Ах, это шкурка мандарина... / И крутится в твоем мозгу: / Мазурка - море - смерть - Марина...» (I, 386). Здесь Цветаева ставит в один ряд море и смерть, отождествляя их.

Море в поэтическом мире Цветаевой выступает как символ разлуки. И его атрибуты - корабли, берега, острова - тоже предстают символами разлуки, они связаны с темой путешествия, бродяжничества, паломничества и одиночества: «Я вижу: мачта корабля, / И вы - на палубе...» (I, 227). Или: «Я бродяга, родства не помнящий, / Корабль тонущий...» (II, 224). Создается впечатление, что море создано, чтобы разлучать людей: «И что тому костер остылый, / Кому разлука - ремесло! / Одной волною накатило, / Другой волною унесло...» (I, 545).

В поэме «С моря» возникает параллель: море - творчество. Творческий процесс ассоциируется с приливом и отливом: «Я нанесла тебе столько дряни, / Столько заморских див: / Все, что нанес прилив» (III, 112). Творческое вдохновение, образно воплощенное как морской прилив, в статье «Искусство при свете совести» Цветаева представила как «нашествие стихии», из «многоголосия» которой поэт выводит заданную, единственно возможную формулу. А в статье «Поэты с историей и поэты без истории» (1933), говоря о «чистых лириках», она использует ту же символику: «Лирику дана лишь воля исполнения: ровно столько, чтобы разобраться в дарах прилива» (V, 401). То, что остается после «отлива», и есть «нотный лист», материал, с которым работает поэт: «Не узнаешь ли нот, / Нам остающихся по две, по три / В час, когда Бог их принесший - отлил, / Отбыл... Орфей... Арфист... / Отмель - наш нотный лист! (III, 112).

В данном случае Цветаева совмещает значения природной стихии (воды) и стихии как мощного энергетического воздействия на поэта («прилив» вдохновения), что подтверждается и в статье «Поэты с историей и поэты без истории» (1932). Воздействие моря на поэта представлено как балансирование творческой личности на краю гибели: смерть поэта возможна в случае растворения в стихии, но он гибнет и без желанного «прилива»: «Море все унесло и до своего часа не вернет... А если однажды оно меня отпустит?» (V, 401).

Таким образом, море в творческом сознании Цветаевой - многозначный символ. Оно являет собой некий холодный, замкнутый мир, обрекающий человека на подчинение, несвободу. В этом обнаруживается своеобразная цветаевская полемика с Пушкиным, для которого море, - напротив, - символ духовной свободы. Море предстает и злой, разрушительной, смертоносной силой, олицетворением разлуки. С другой стороны, динамика моря, его волнение родственны творческому вдохновению, процессу, без чего поэт погибнет. В мощи моря, его реве, голосе есть не только пугающая и отталкивающая сила, но и притягивающая, очаровывающая своей красотой.

Как же соотносятся эти характеристики со сложившимся в читательском представлении цветаевским восторгом своим морским именем?: «Кто создан из камня, кто создан из глины, - / А я серебрюсь и сверкаю! / Мне дело - измена, мне имя - Марина, / Я - бренная пена морская» (I, 534). В этом стихотворении обнаруживается связь имени Марина и моря. Исследователь творчества Цветаевой Лаврова Е. предполагает, что здесь имя Марина отождествляется с именем богини любви Афродиты: «Море есть символ любви. В море родилась богиня любви Афродита. Имя Марина рождает в сознании Цветаевой следующие ассоциации: море - Афродита - Марина - пена»7. И действительно, пена по-гречески - «афрос», отсюда - Афродита. «Я - пена», - значит: я - Афродита. Все остальные люди сотворены из чего угодно, но Афродита-Марина - из пены: «Дробясь о гранитные ваши колена, / Я с каждой волной воскресаю! / Да здравствует пена - веселая пена - / Высокая пена морская!» (I, 534). Марина, отождествляющая себя с морской пеной, - символ бессмертия («Я с каждой волной воскресаю!»). К тому же, если учесть, что первоначально Афродита была богиней моря и покровительницей мореплавания, то такая интерпретация вполне закономерна. Отсюда морское начало имени Марина. Но следует также обратить внимание на тот факт, что пена - не вода. Пена - явление иллюзорное, непостоянное, пена олицетворяет собой изменчивость, движение, и Цветаева сравнивает свое имя именно с динамичной изменчивой пеной, а не со статичным морем («плоским блюдцем»). И это вполне соответствует цветаевскому мировосприятию: ведь для ее лирической героини характерен порыв, движение ввысь. Таким образом, здесь обнаруживается еще одно значение моря, которое и объясняет восхищение поэта своим морским именем, отраженное в данном стихотворении.

Говоря о водной символике, нельзя не заметить частое обращение поэта к таким ее проявлениям, как река и ручей. В данных образах Цветаеву привлекает движение, их принадлежность одновременно и земле, и морю.

Образ реки у Цветаевой чаще всего географически конкретен, и каждая отдельная река имеет свое значение. Так, например, Ока является символом детства, времени, утекшего безвозвратно: «Мой утраченный рай в уголке, / Где вереницею плыли / Золотые плоты по Оке» (I, 163). Часто встречаются в лирике такие реки, как Москва-река, Нил, Герб. Позже (с 1921 года) река утрачивает географическую конкретность. Обобщенный образ имеет ряд значений, наиболее распространенными из которых являются следующие: река символизирует утекающее время, разлуку: «Руслом расставаний, не встреч / Реке моей бечь» (II, 103). Река - символ поэта и его поэтической воли: «Поэты мы - и в рифму с париями, / Но, выступив из берегов, / Мы бога у богинь оспариваем, / И девственницу у богов!» (II, 185). Река, выступающая из берегов, ассоциируется с жизненной энергией: «Не возьмешь моего румянца - / Сильного - как разливы рек!» (II, 251). Однако образ реки не всегда носит позитивный характер: «Клятвы, кольца… / Да, но камнем в реку - / Нас-то - сколько / За четыре века! / Вода любит концы / Река любит тела» (II, 228). Река здесь обладает способностью соблазнять на самоубийство.

Еще один образ водной стихии - ручей. Он близок образу реки, однако имеет ряд собственных значений. Так, например, ручьи для поэта - воплощенная музыка: «Прорицаниями рокоча, / На раскаянного скрипача / Рiccikata’ми... Разрывом бус! / Паганиниевскими добьюсь!.. / Страдивариусами в ночи / Проливающиеся ручьи» (II, 195). Цветаеву привлекает в ручьях стремительность, движение, бег, упорство, отождествляемое с упорством Паганини. Звучание ручья для поэта подобно звучанию речи: «Ручьев ниспадающих речь / Сплеталась предивно с плащом» (I, 16). Ручьи выступают олицетворением поэтической речи и самого поэта: «Подобье сердца моего! / Сопровождаем - кто кого?.. / Поэт, / Сопровождающий поток! / Или поток, плечом пловца, / Сопровождающий певца?» (II, 343). Итак, в образах реки и ручья Цветаева ценит динамику, изменчивость, постоянное обновление.

Таким образом, рассмотрев основные значения водной стихии в творчестве Цветаевой, мы увидели, что отношение поэта к ней не было однозначным. Проявления водной стихии интересовали поэта в состоянии волнения, что было созвучно ее душевной сути. К образу моря Цветаева чувствовала некую неприязнь, так как оно пугало ее своей статичностью и стихийностью. Сознанию поэта более близки и понятны были образы реки и ручья, поскольку в них она находила «подобье сердца» своего. Цветаевой не было чуждо традиционное понимание воды: источника жизни, с одной стороны, и смертоносной силы, перед которой человек беспомощен, с другой. Но в то же время она вмещала в конкретные образы свой смысл, наделяла их собственными характеристиками и давала им свою интерпретацию. Очевидно одно: образы водной стихии раскрывают душу и лирической героини Цветаевой, и ее самой, о чем говорит такое утверждение поэта: «Воды, ветры, горы, деревья даны нам, чтоб понять человеческую душу, скрытую глубоко-глубоко» (V, 497).


Литература
  1. Круглый год. Русский земледельческий календарь. Народное погодоведение / Сост. Некрылова А.Ф., Ермолов А.С. - Челябинск: Вариант-книга, 1996. - С. 451-452.
  2. Там же. - С. 452.
  3. Бидерманн Г. Энциклопедия символов. - М.: Республика, 1996. - С. 42.
  4. Цветаева М.И. Проза / Сост., авт. предисл. и коммент. А.А. Саакянц. - М.: Современник, 1989. - С. 48. Далее ссылки на это издание даются в тексте с указанием литеры Ц и страницы.
  5. Цветаева М.И. Собр. соч.: В 7 т. - Т. 6. - С. 252. Далее ссылки на это издание даются в тексте с указанием тома и страниц.
  6. Лаврова Е.Л. Поэтическое миросозерцание Цветаевой. - Горловка, 1994. - С. 137.
  7. Лаврова Е.Л. Указ. соч. - С. 142.