Текст взят с психологического сайта

Вид материала

Документы

Содержание 2. О состоянии усыпленного во время внушенного сна 3. О характере взаимодействия коры и подкорки 4. Из прошлого психотерапии 5. О лечебном и патогенетическом значении внушения и внушаемости 6. О лечебном значении глубины сонного торможения 7. К вопросу о факторах, способствующих развитию невроза 8. О патогенетическом значении сновидений 9. О психотерапии алкоголизма

Подобный материал:

• Текст взят с психологического сайта, 6189.05kb.
• Текст взят с психологического сайта, 4254.71kb.
• Текст взят с психологического сайта, 1854.21kb.
• Текст взят с психологического сайта, 11863.68kb.
• Текст взят с психологического сайта, 8514.9kb.
• Текст взят с психологического сайта, 3673.56kb.
• Текст взят с психологического сайта, 8427.66kb.
• Текст взят с психологического сайта, 8182.42kb.
• Текст взят с психологического сайта, 5461.28kb.
• Текст взят с психологического сайта, 5587.31kb.

ПРИМЕЧАНИЯ

Ниже мы даем в виде примечаний к тексту более детальное изложе­ние некоторых из рассматриваемых в монографии вопросов, требующих более глубокого их освещения (с указанием страниц текста, к которым они относятся). Здесь же помещены письма некоторых больных, помо­гающие уяснению их состояния до лечения или же раскрывающие харак­тер или результаты полученной ими психотерапевтической помощи.

1. Об условиях развития внушенного сна

(К стр. 49)

Успеху приведения человека в состояние внушенного сна, как отме­тил в свое время еще Форель (1928), мешают аффекты: страх, недоверие, печаль, отчаяние, гнев, радость и т. п., причем даже часто усыплявшиеся оказываются в этих условиях негипнабильными. Эти деятельные состоя­ния мозга являются антагонистами усыпления. В таких слу­чаях необходимо предварительно добиться полного успокоения больного с разъяснением ему лечебного влияния на человека внушенно­го сна.

Известно, что при развитии внушенного сна в первую очередь затор­маживаются именно произвольные движения. И. П. Павлов ставит это в связь с физиологическим механизмом произвольности движений, т. е. их обусловленностью суммарной деятельностью коры, ибо «кинестезичес-кие клетки коры могут быть связаны, и действительно связываются, со всеми клетками коры» — представительницами и «внешних влияний и всевозможных внутренних процессов организма». Он подчеркивает при этом, что все эти связи возникают именно прижизненно, когда ребе­нок «месяцами обучается управлять своими первыми движениями» (И. П. Павлов, 1951а, стр. 446).

Таким образом, в условиях внушенного сна, как и сна естественного, именно эти издавна образовавшиеся связи затормаживаются в пер­вую очередь. При этом они могут избирательно растормаживаться лишь в тех их участках, в которые поступают импульсы из зоны рап­порта, т. е. импульсы речевых внушений усыпившего. Вот почему усып­ленные, следуя приказам усыпившего, «правильно исполняют движения (ходят по сложному, запутанному и трудному пути)», не выходя при этом из состояния внушенного сна. В этих условиях выполнение двига­тельных актов осуществляется путем последовательного расторма-живания одних кинестезических клеток и затормаживания других (И. П. Павлов, 1927).

2. О состоянии усыпленного во время внушенного сна

(К стр. 74)

По вопросу о переживаниях усыпленного во время внушенного сна считаем нелишним привести мысли, высказанные еще в 80-х годах прошлого столетия нансийским физиологом Бонн (Beaunis, 1889): «Ка­ково состояние ума загипнотизированного во время его сна? Основы­ваясь на своих наблюдениях, я склонен предполагать, что тут мы встре­чаем случай полного покоя мышления, пока субъекту не сделано внуше­ние. Если спросить субъекта, погруженного в гипнотический сон (а я часто задавал вопрос): „О чем вы думаете?", то он всегда ответит мне: „Н и о ч е м!". Следовательно, загипнотизированный находится в состоя­нии умственного покоя, что, в сущности, вполне согласуется с его внеш­ним видом: тело его неподвижно, лицо бесстрастно, вся фигура его при­нимает такое выражение спокойствия и безмятежности, какого она ред­ко достигает при обыкновенном сне. Поэтому, вопреки мнению врачей, я считаю гипнотический сон без внушений более восстанавливающим, чем обыкновенный сон, и на основании наблюдений Льебо, а также моих собственных опытов я думаю, что часть целебного действия, про­изводимого гипнотизмом, должна быть приписана этому благодетельно­му свойству искусственного сна».

3. О характере взаимодействия коры и подкорки

(К стр. 222)

Весьма важными являются вопросы: каковы физиологические соот­ношения коры мозга и ближайшей подкорки, в частности какова роль подкорки в деятельности коры и роль коры в деятельности подкорки?.

Ответы на эти вопросы мы находим во многих высказываниях И. П. Павлова. «Подкорка оказывает положительное влияние на кору больших полушарий, выступая в качестве источника их силы»,— гово­рит он. При этом «резко возбужденная подкорка сильно заряжает кору, повышает лабильность клеток», вследствие чего в этих условиях сильные раздражители оказываются уже сверхмаксимальными и приво­дят к запредельному торможению, И_._П- Павлов отмечает, что «в под­корковых центрах заключен фонд основных внешних жизнедеятельностей' организма», причем с физиологической стороны подкорковые центры характеризуются «инертностью как в отношении раздражения, так и тормозных процессов». Роль же коры мозга выражается в «широком анализе и синтезе всех внешних и внутренних раздражений», с посто­янным «корригированием косности подкорковых узлов», причем на фоне «общей грубой деятельности», осуществляемой подкорковыми центрами, «кора как бы вышивает узор более тонких движений, обеспечивающих наиболее полное соответствие с жизненной обстановкой» (И. П. Павлов, 1949, стр. 18 и 19).

Вместе с тем благодаря исключительной лабильности и реактивно­сти коры мозга она делает возможным «пока точно неизвестным меха­низмом» для «сильных, но инертных по их природе подкорковых цент­ров» реагировать свойственной им деятельностью на чрезвычайно не­значительные по силе колебания среды. Таким путем кора мозга, прео­долевая косность подкорковых центров, возбуждает организм к деятельности или же останавливает ту или иную его деятельность также «через посредство подкорковых центров». В силу этого слабые внешние и внутренние раздражители, недостаточные для непосредственного разд­ражения этих центров, «возбуждают их при посредстве больших полу-

шарий». Однако на вопрос о том, как все это происходит, «мы не имеем в физиологии определенного ответа». Точно так же «неясно и быстрое торможение подкорковых центров», возникающее в ответ на слабое раздражение коры мозга (И. П. Павлов, 1951а, стр. 314 и 320).

Таким образом, нам неизвестен физиологический механизм «заряд­ки из подкорки» и то, какими путями осуществляется эта «зарядка»._По-_ видимому, определенную роль в этом могут играть гуморальные воз­действия на корковые клетки, так же как и воздействия через симпати­ческую нервную систему.

Весьма большое значение име.ют индукционные отношения между корой и подкоркой. При этом деятельное состояние больших полушарий отрицательно индуцирует подкорку, т. е. в общем задерживает ее дея­тельность, «освобождая избирательно только то из ее работы, что тре­буется условиями места и времени». Наоборот, задержанное, затормо­женное состояние полушарий «освобождает или положительно индуци­рует подкорку, т. е. усиливает общую ее деятельность». Вместе с тем •большие полушария под влиянием массы падающих на них раздражений по правилу отрицательной индукции постоянно «упражняют тормозя­щее действие на подкорковые центры и тем облегчают для себя всякое специальное экстренное торможение этих центров» (И. П. Павлов, i951a, стр. 320—321 и 375).

4. Из прошлого психотерапии

(К стр. 238)

Остановимся на критическом рассмотрении господствовавших в России в прежние годы так называемой рациональной психотерапии швейцарского психиатра Дюбуа (1912) и психотерапевтического учения французского невропатолога Дежерина .(1912). Наряду с рядом отрица­тельных сторон их взгляды имеют некоторое положительное значение.

Появившийся в начале текущего столетия метод рациональной пси­хотерапии Дюбуа предназначен автором «для воздействия на сознание ■больного». В свое время он пользовался признанием большинства оте­чественных психиатров и психоневрологов. По Дюбуа, первоисточником невроза якобы является ошибка в суждениях больного, которая и при­водит к порождаемой его воображением ложной идее. Поэтому Дюбуа обращается именно к рассудку больного (отсюда и название метода — «рациональная психотерапия») с целью научить больного правильно от­носиться к своим ощущениям, правильно оценивать симптомы своего за­болевания и исправлять ошибки в логических суждениях, порожденные воображением или же самовнушением. Задача метода — воспитание мышления больного, активизация его психических процессов, осущест­вляемые путем убеждения.

Хотя Дюбуа_л_как и его последователи, полагал, что его метод вполне свободен от внушения, оказываемого на больного, в действительности скрытое внушающее воздействие в нем, несомненно, имелось. Как отме­чает Ю. В. Каннабих (1933), в рациональную психотерапию, как ее про­водил Дюбуа, входило много чисто суггестивных элементов,, в частности связанных с обаянием личности ее основателя. _х

Концепция Дюбуа, построенная на началах умозрительной психо­логии и психофизического параллелизма, исходит из ошибочных пред­ставлений, что невроз якобы является продуктом относительной недо­статочности интеллекта и ослабленной воли больного. При этом совер­шенно игнорируется роль в развитии невроза средовых факторов (в том

числе факторов социальной среды). В силу этого в методе Дюбуа от­сутствует анализ конкретных условий развития невроза.

Положительным в методе Дюбуа являются: 1) активизация врачом мышления больного, 2) применение логических доводов, направленных на устранение путем обсуждения с больным его ошибочных представле­ний. Однако в ряде случаев одно убеждение, основанное на уяснении причин и условий развития невротического заболевания, оказывается явно недостаточным для того, чтобы это заболевание устранить. В та­ких случаях сами больные говорят: «Я понимаю причину своего заболе­вания (или своего влечения), но не могу от него избавиться!» или: «Я хочу, но не могу забыть своего душевного потрясения!» или: «Сознаю нелепость своего навязчивого состояния, но не могу с ним справиться!» Более того, при значительной патологической инертности больного пунк­та, динамической структуры, коркового процесса (раздражительного, или тормозного) словесные убеждения могут лишь усиливать действие этого инертного очага, но не устранять его. Поэтому здесь наибольшую эффективность может иметь речевая психотерапия, проводимая не в бодрственном, а в дремотном состоянии или же во внушенном сне, осу­ществляемая не только прямым внушением, но и путем убеждения (мотивированное внушение).

В противовес концепции Дюбуа, Дежерин (1912) выдвинул другую концепцию, в которой особое значение в развитии невроза придается не интеллектуальной сфере, а сфере эмоциональной, в частности отрица­тельной эмоции, действовавшей остро или же хронически, что и приво­дит к возникновению невроза.

К методам внушения и гипноза Дежерин относился крайне отрица­тельно, считая, что они подавляют «свободу воли» больного и превра­щают его в автомат (здесь сказалось влияние школы Шарко, к которой принадлежал Дежерин). Антинаучность концепции Дежерина ярко проявилась в его высказываниях. По его словам, «религиозный человек не может быть неврастеником», «детерминист не может быть психотерапев­том» и т. п.

В учении о неврозах у Дежерина есть лишь одно правильное по­ложение— о важном значении в развитии невроза отрицательных эмо­ций. Как мы знаем, в настоящее время в учении И. П. Павлова это об­стоятельство получило свое физиологическое обоснование. Далее Деже­рин правильно подчеркивал, что для успеха психотерапии большое зна­чение имеет наличие положительной установки больного на врача и наличие взаимопонимания между врачом и больным.

Идеалистическое учение Дежерина, как и идеалистическая концеп­ция Дюбуа, не могли занять в области психотерапии господствующего положения. В силу этого же обстоятельства в корне ошибочное учение о неврозах, развитое Фрейдом и его последователями, также было отверг­нуто и нашло признание лишь в США, где оно в настоящее время ис­пользуется в качестве одного из идеологических средств затемнения классового сознания трудящихся (подробнее об этом см. главу XX).

5. О лечебном и патогенетическом значении внушения и внушаемости

(К стр. 390)

По вопросам внушения и внушаемости имеется большая литература как у нас, так и за рубежом. Особенно много писали по этому вопросу А. А. Токарский, В. М. Бехтерев, а за рубежом —Молль и Форель. Приво­дим некоторые высказывания последнего.

__ 479 —



Как говорит Форель (1928), внушение «проникает самым утончен­ным образом во все действия нашей жизни и, то поощряя, то задержи­вая, вступает с терапевтическими мероприятиями в самые сложные со­четания», причем «к действию лекарства оно то прибавляется, то, наобо­рот, вычитается». Во многих случаях оно, «действительно, представляет собой единственный терапевтический фактор». При этом оно «тысяче­летиями держало в обмане и врачей, и больных относительно специфи­ческого действия многих лекарств, причиняя тем величайший ущерб научному развитию терапии».

Задача будущей научной терапии, по словам Фореля, состоит в том, чтобы из каждого лечебного способа (будь то лекарственный, на­ружный или какой-нибудь иной) «точными, научно поставленными опы­тами, исключить суггестивный элемент». Это будет задача «во многих случаях крайне трудная и деликатная»,— говорит он. Поэтому «о дей­ствительном обосновании, например гомеопатического метода лечения, конечно, не может быть и речи до тех пор, пока не будет доказано, что гомеопатически разведенные лекарства вызывают свои эффекты сами по себе, без содействия веры больного».

Вместе с тем он отмечал, что, основываясь на этих соображениях, мы должны будем еще энергичнее заботиться о том, чтобы внушение как терапевтическое средство сохранялось только в руках научно обра­зованных врачей.

Резюмируя все сказанное им по этому поводу, Форель писал, что «число появляющихся новых методов лечения, физических, химических или диететических, растет с каждым днем. Они дают хорошие результа­ты до тех пор, пока сохраняется их суггестивное действие. Но сохраня­ются надолго лишь те немногие методы лечения, которые имеют чисто объективные основания».

Вспомним аналогичные высказывания И. ГГ. Павлова о том, что «чем больше указывается средств против какой-нибудь болезни, тем меньше их действительная сила. И это понятно: при хорошем, действен­ном средстве многих средств не нужно» (1889, стр. 11).

Как правильно отмечает П. Д. Горизонтов (1952), характерной особенностью допавловской медицины было выпячивание без всяких к тому оснований либо вегетативной нервной системы, либо соединитель­ной ткани, либо эндокринной системы, либо физико-химических процес­сов и т. д., как якобы «определяющего» фактора в жизнедеятельности организма в условиях нормы и патологии.

В самом деле, чем, как не избытком самовнушаемости, обусловле­на легкая возможность увлечения физиологов и врачей той или иной но­вой или же старой идеей, легко уводящей их в сторону от истины? Не эту ли самовнушаемость (и больных, и врачей) мы видим на примере увлечения гомеопатией, имеющем свою многолетнюю печальную историю?

В связи с этим следует напомнить, что повышенная внушае­мость далеко не всегда свойственна лишь конституционально крайне слабому типу нервной системы. Ее проявления могут наблюдаться и у здоровых лиц, с сильным типом нервной системы, в случае, например, если они оказываются сильно увлеченными той или иной идеей, чем снижается их нормальная критическая деятельность (т. е. анализатор­ная функция их второй сигнальной системы). В патологии мы нередко наблюдали случаи функциональной разорванности корковой деятель­ности, временно возникающей под влиянием тех или иных средовых факторов или внутренних причин, остро или же длительно снижающих положительный тонус коры мозга. Это и приводит к повышенной вну-

шаемости, степень которой может колебаться в широких пределах. В основе ее обычно может лежать значительная сила одних корковых клеток, противопоставляемая слабости других, легко переходящих в тормозное состояние.

6. О лечебном значении глубины сонного торможения

во внушенном сне

(К стр. 261)

Напомним, что в свое время исследованиями М. К. Петровой на жи­вотных, травматизированных сверхсильными раздражениями, было убе­дительно показано, что особенно «целительное» воздействие оказывал на них не длительный фармакологический сон (вызываемый вероналом), а именно переходное, фазовое, гипнотическое торможение корковых кле­ток (обычно переходившее у них в дальнейшем в состояние естествен­ного сна). При этом у 2 собак гипнотический сон, как и последующий естественный сон, был глубок. Они храпели и пробуждались с трудом. Третья же собака находилась лишь в дремотном состоянии, пробужда­лась от слабых внешних раздражений, и ее сон не был таким продол­жительным, как у первых двух. Положительный результат был получен у всех 3 собак. Однако у собаки, находившейся в дремотном состоянии, восстановление нормальной корковой деятельности произошло на 3 меся­ца позднее, чем у собак, глубоко спавших. Таким образом, эффектив­ность длительного гипнотического сна, переходившего в естественный сон, зависела от его глубины.

7. К вопросу о факторах, способствующих развитию невроза

(К стр. 242)

Как показали наши наблюдения, черты повышенной мни­тельности (т. е. придавание преувеличенного значения своим болез­ненным ощущениям) у многих больных обнаруживаются лишь в период их невротического заболевания, исчезая по устранении последнего. Мы имеем в виду здесь именно повышенную или тревожную мнительность, а не так называемый тревожно-мнительный характер (С. А. Суханов), имеющий конституциональную природу. Таким образом, их повышенная мнительность является приобретенной, временной и пред­ставляет собой как бы один из симптомов их невротического заболе­вания. Как можно думать, она является прямым результатом вто-росигнальной переработки значения невротического нарушения, возник­шего в их высшей нервной деятельности. В силу этого заболевший, утра­чивая уверенность в себе, начинает с преувеличенной тревогой относить­ся ко всему, что, по его мнению, может неблагоприятно отразиться на состоянии его здоровья. По-видимому, все это является прямым следст­вием перенапряжения «общего рефлекса жизни» (И. П. Павлов).

Основываясь на некоторых наших наблюдениях, мы приходим к отрицанию прямой обусловленности развития невроза имеющейся пато­логической наследственностью, ибо невроз, причем в тяжелой форме, может возникнуть и при здоровой наследственности, у лиц с сильным типом нервной системы. Все это может служить прямым подтвержде­нием слов И. П. Павлова о том превалирующем значении, какое при­обретает ситуация «трудной встречи», непосильная для данной нервной системы. Средовые факторы могут вести к ослаблению типовых свойств нервной системы, способствуя развитию на этой основе того или иного невротического состояния.

— 474 —

8. О патогенетическом значении сновидений

(К стр. 327)

Следует отметить, что в прошлом представление о том, что снови­дение может явиться прямой причиной невротического заболевания, разделялось рядом авторов: в России М. Манассеиной, за рубежом пси­хиатрами Гризингером (Grisinger), Эскиролем (Esquirol), Мори (Maury), Баярже (Baillarger) и др. Как утверждает Санте де Санктис, содержание виденного сновидения может воздействовать на человека «наподобие психической травмы».

Ошибочность этих представлений не вызывает сомнения, ибо содер­жание сновидения может лишь сигнализировать о начинающемся заболевании, но отнюдь не может быть его причиной. Это с полной оче­видностью вытекает из вполне правильного положения Фере о том, что «сновидные образы сами по себе ложны (т. е. не адекватны действитель­ности.— К. П.), но обусловившие их ощущения истинны». Приводим пример, хорошо это иллюстрирующий.

Больная М., 19 лет, студентка, поступила с жалобами на паралич обеих верхних конечностей, потерю в них всех видов чувствительности, боли в затылочной области головы* ослабление зрения и памяти и быст­рую утомляемость. Заболевание возникло внезапно «после устрашающе­го сновидения, в котором она увидела, что у нее отнялись обе руки». Проснувшись, обнаружила, что обе ее руки парализованы. Это вызвало сильный испуг. Обратилась к врачам, были проведены физиотерапевти­ческие процедуры и общая укрепляющая медикаментозная терапия. Через 2 недели появились движения в локтевых суставах.

Непосредственно перед заболеванием М. перенесла ряд пережива­ний. Особенно отмечает одно из них: когда после хирургической опера­ции (аппендэктомии) ее за неимением места в хирургическом отделении поместили в гинекологическое, это в учебном заведении, где она училась, было истолковано как случай аборта.

Статус: кисти и пальцы обеих рук цианотичны, пальцами может производить лишь едва уловимые кивательные движения. На обеих руках до локтей полная болевая и тактильная анестезия с гиперестезией в области ногтевых фаланг. Сухожильные рефлексы равномерно живые.

Проведено 5 сеансов гипносуггестивной психотерапии, что привело к полному восстановлению движения и чувствительности. Выписана в хорошем состоянии, после чего в течение месяца была под наблюдением с положительным катамнезом.

В данном случае картина двигательного паралича, развившегося по механизму истерической реакции, получила отражение в содержании сновидения. Так как сновидение в данном случае предшествовало разви­тию указанных явлений, это могло бы дать идеалистически мыслящему исследователю право утверждать, что заболевание явилось «следст­вием» сновидения. В действительности фактором, травмировавшим психику, явились предшествующие переживания, сновидение же отрази­ло в себе картину развивающихся явлений истерического паралича. «Че­ловек так настроен — и ему это снится», — говорит И. П. Павлов (Пав­ловские клинические среды, т. 1, стр. 472).

9. О психотерапии алкоголизма

(К стр. 412)

Приводим выдержку из письма одног© из бывших тяжелых алкого­ликов, получившего полное излечение от своего недуга после проверен­ной нами речевой психотерапии, в то время как были основания думать о симптомах начинавшейся деградации личности.

Содержание этого письма убеждает в эффективности психотерапев­тической помощи, оказываемой в условиях тяжелого многолетнего алко­гольного оглушения. Как свидетельствует наш опыт публичных лекций о вреде алкоголизма и лечении алкоголиков внушением, оно оказывает сильное впечатляющее воздействие. Письмо датировано 14/VI 1941 г.

«Три года тому назад я лечился от тяжелой формы алкоголизма, который многие считают не болезнью, а только „баловством". Но на соб­ственном опыте я убедился, что такое „баловство" может повлечь за собой самые ужасающие последствия.

Мне сейчас 49 лет. В общей сложности я пил 28 лет, из них 18 лет запоем, выпивал (за редким исключением) не меньше литра водки в день, вое время находясь в одурманенном состоянии. В редкие дни трез­вого состояния не находил себе места от угрызений совести и созна­ния „обреченности на смерть под забором". Три раза „допивался до белой горячки", четыре раза находился на излечении в Одесской психи­атрической больнице. В 1926 г. потерял трудоспособность и был переве­ден на социальное обеспечение как инвалид с признаками тяжелой пси­хастении. В 1930 г. работоспособность вернулась, но болезнь приняла' еще более острую форму: я пропивал все, что у меня было, — зарабо­ток, одежду, мебель. Так как лечение не давало положительных резуль­татов, я пришел к выводу, что если, несмотря на мое искреннее желание я не могу избавиться от своей болезни, то нет смысла и жить! Меня упорно, долго и настойчиво преследовала мысль о самоубийстве, и толь­ко лечение гипнозом спасло меня от такого позорного кон"ца...

После 3-го сеанса гипноза, во время которого я спал глубоким сном, я уже не мог без отвращения смотреть на спиртные напитки. С последую­щими сеансами у меня росла сила воли и крепло убеждение в оконча­тельном излечении. Теперь, через 3 года, я без отвращения не могу смот­реть на пьющих и даже не переношу запаха алкоголя. Я уверен, что излечился от своей болезни окончательно и навсегда. Я как будто родил­ся вновь. Ко мне полностью вернулась работоспособность, радость жиз­ни и желание жить!

С этого времени моя жизнь изменилась до неузнаваемости. Работаю с увлечением и радостью как на производстве, так и в общественной жизни. Я передовой человек, стахановец. Я был участником Всесоюзной сельскохозяйственной выставки 1940 г. и утвержден на 1941 г. с получе­нием свидетельства. Выполняю большую общественную работу предсе­дателя спортивной организации, общественного обвинителя при район­ной прокуратуре, председателя правления клуба МТС, режиссера драма­тического коллектива. На Всесоюзном смотре театральной самодеятель­ности получил грамоту от Всесоюзного комитета по делам искусств. Читаю лекции и доклады. Я радуюсь, что я полноценный гражданин Советского Союза!»

Добавим, что положительный катамнез был прослежен нами в дан­ном случае в течение 22 лет, с 1938 г. Автор письма находится под нашим наблюдением до настоящего времени (май 1960 г.).