Geum.ru

В. о динамически возвышенном в природе

Вид материалаДокументы

Содержание


ЖОбщее примечание к изложению эстетических рефлектирующих суждений
Дедукция чистых эстетических суждений
Подобный материал:
  1   2   3   4   5   6   7   8   9   ...   15
В. О ДИНАМИЧЕСКИ ВОЗВЫШЕННОМ В ПРИРОДЕ



§ 28. О природе как силе


$Сила$ (Macht) — это способность преодолевать большие препятствия. Та же сила называется $властью$ (Gewalt), если она может преодолеть сопротивление того, что само обладает силой. Природа, в эстетическом суждении рассматриваемая как сила, которая не имеет над нами власти, $динамически возвышенна.$

Если нам требуется судить о природе динамически как о возвышенной, она должна представляться как внушающая страх (хотя не каждый предмет, возбуждающий страх, считается в нашем эстетическом суждении возвышенным). В самом деле, в эстетическом суждении (без [посредства] понятия) о превосходстве над препятствиями можно судить только по степени сопротивления. А то, чему мы стремимся оказать сопротивление, есть зло, и, если мы находим наши силы недостаточными для этого, оно предмет страха. Следовательно, для эстетической способности суждения природа может считаться силой, стало быть, динамически возвышенным, лишь поскольку она рассматривается как предмет страха.

Но можно находить предмет $страшным$, не испытывая $перед$ ним страха, а именно когда мы судим о нем так, что мы $представляем себе$, что если мы когда-нибудь захотим оказать ему сопротивление, то всякое сопротивление будет тщетным. Так, человек добродетельный боится бога, не испытывая перед ним страха, так как его не беспокоит мысль, что когда-нибудь он захочет воспротивиться ему и его заповедям. Но в каждом подобном случае, который сам по себе не мыслится им невозможным, он признает бога внушающим страх.

Кто боится, тот вообще не может судить о возвышенном в природе, как не может судить о прекрасном тот, кто во власти склонности и влечения. Первый избегает смотреть на предмет, который наводит на него страх; и невозможно находить удовольствие в страхе, если его действительно испытывают. Поэтому приятное чувство избавления от трудности есть $радость$. Но это чувство избавления от опасности есть радость, [сопровождаемая] намерением никогда больше этой опасности не подвергаться; о таком ощущении неохотно даже вспоминают, не говоря уже о том, чтобы самому искать для него повода.

Дерзко нависшие, как бы грозящие скалы, громоздящиеся по небу тучи, надвигающиеся с громом и молнией, вулканы во всей их разрушительной силе, ураганы, оставляющие за собой опустошения, бескрайний, взбушевавшийся океан, огромный водопад многоводной реки и т.п.— все они делают нашу способность к сопротивлению им ничтожно малой в сравнении с их силой. Но чем страшнее их вид, тем приятнее смотреть на них, если только мы сами находимся в безопасности; и эти предметы мы охотно называем возвышенными, потому что они увеличивают душевную силу сверх обычного и позволяют обнаружить в себе совершенно другого рода способность сопротивления, которая дает нам мужество помериться [силами] с кажущимся всемогуществом природы.

В самом деле, так же как в неизмеримости природы и в недостаточности нашей способности получить масштаб, соразмерный эстетическому определению величины ее $области$, мы обнаруживали, правда, свою собственную ограниченность, но тем не менее находили в нашей способности разума также и другой, не чувственный масштаб, который охватывает самое эту бесконечность как единицу и в сравнении с которым все в природе мало, стало быть в душе обнаруживали превосходство над природой в самой ее неизмеримости, — точно так же неодолимость ее силы хотя и дает нам, рассматриваемым как существа природы, почувствовать наше физическое бессилие, но в то же время открывает (в нас) способность судить о себе как независимых от нее, а также превосходство над природой, на чем основано самосохранение совершенно другого рода, чем то, какое природа вне нас может нарушить и подвергнуть опасности, причем человечество в нашем лице остается не униженным, хотя человек и должен был бы оказаться покоренным этой власти. Так в нашем эстетическом суждении природа рассматривается как возвышенная не потому, что она вызывает в нас страх, а потому, что будит в нас нашу силу (которая не есть природа), чтобы все, за что мы опасаемся (имущество, здоровье и жизнь), считать чем-то незначительным и потому силу природы (которой мы, что касается этих предметов, конечно, подчинены), несмотря на это, не признавать для себя и своей личности такой властью, перед которой мы должны были бы смириться, если бы дело было в наших высших принципах и в утверждении их или отказе от них. Следовательно, природа называется здесь возвышенной только потому, что она возвышает воображение до изображения тех случаев, в которых душа может ощущать возвышенность своего назначения по сравнению с природой.

Эта самооценка ничего не теряет от того, что мы должны чувствовать себя в безопасности, чтобы ощутить такое вдохновляющее удовольствие; стало быть, поскольку опасность несерьезна, то и возвышенность нашей духовной способности (как могло бы показаться) также не есть нечто серьезное. В самом деле, удовольствие касается здесь лишь обнаруживающегося в таких случаях $назначения$ нашей способности, так как задатки ее имеются в нашей природе, в то время как развитие и упражнение ее предоставляется нам и возлагается на нас. И в этом заключается истина, как бы ни осознавал человек, если только его рефлексия доходит до этого [предела], свое действительное бессилие в настоящем.

Правда, этот принцип кажется чрезвычайно изысканным и надуманным, а поэтому и запредельным для эстетического суждения; но наблюдения над людьми доказывают противоположное, а также то, что этот принцип может лежать в основе самых обыденных суждений, хотя его и не всегда сознают. В самом деле, что служит предметом величайшего восхищения даже для дикаря? Человек, который не пугается, ничего не боится, следовательно, не отступает перед опасностью, но в то же время с полной рассудительностью бодро берется за дело. Даже в самом цивилизованном обществе (Zustand) остается это исключительное уважение к воину; единственное, что при этом требуется, — обладать также всеми добродетелями мирного времени, кротостью, проявлять сострадание и даже должную заботливость о своей собственной особе именно потому, что все это показывает, что душа преодолевает опасности. Поэтому можно сколько угодно спорить о том, кто заслуживает больше уважения — политик или полководец, — эстетическое суждение решает вопрос в пользу последнего. Даже война, если она ведется правильно и со строгим соблюдением гражданских прав, содержит в себе нечто возвышенное и в то же время делает образ мыслей народа, который так ведет войну, тем более возвышенным, чем большим опасностям он подвергался, сумев мужественно устоять перед ними, тогда как, напротив, продолжительный мир обычно делает господствующим один лишь дух торговли, а вместе с ним низменное своекорыстие, трусость и изнеженность и снижает образ мыслей народа.

Против этого анализа понятия возвышенного, поскольку возвышенное приписывается силе (Macht), говорит как будто то обстоятельство, что обычно мы представляем себе бога проявляющимся в буре, грозе, землетрясении и т. п. как в гневе, но вместе с тем и в его возвышенности, причем было бы, однако, глупо и святотатственно воображать о превосходстве нашей души над последствиями и, как кажется, даже над намерениями такой силы. Здесь, по-видимому, не чувство возвышенности нашей собственной природы, а, скорее, покорность, удрученность и чувство полного бессилия будут расположением души, которое соответствует явлению такого предмета и обычно связано с идеей этого предмета при подобных явлениях природы. Вообще в религии коленопреклонение, молитва с опущенной головой, голос и жесты, полные сокрушения и страха, кажутся единственно подобающим поведением в присутствии божества, которое поэтому и было принято большинством народов и соблюдается еще до сих пор. Но это расположение души вовсе не связано само по себе и необходимо с идеей $возвышенности$ какой-либо религии и ее предмета. Человек, который действительно боится, потому что видит в себе причину для этого, сознавая, что своим недостойным образом мыслей погрешает против могущества (Macht), воля которого неодолима и в то же время справедлива, находится совсем не в таком состоянии духа, чтобы удивляться величию божьему, для чего необходимы расположение к спокойному созерцанию и совершенно свободное суждение. Только тогда, когда он сознает в себе искренний, богоугодный образ мыслей, указанные последствия этого могущества служат для того, чтобы пробудить в нем идею возвышенности этого существа, поскольку он постигает в себе самом возвышенность, сообразную воле этого существа, и благодаря этому возвышается над страхом перед такими действиями природы, которые он не рассматривает как вспышки его гнева. Даже смирение как беспощадное суждение о своих недостатках, которые вообще-то — при сознании добрых намерений — легко могли бы быть завуалированы хрупкостью человеческой природы, есть возвышенное расположение души — добровольно подчиниться мукам самоосуждения, чтобы мало-помалу искоренить причину его. Только таким образом религия внутренне отличается от суеверия: суеверие утверждает в душе не благоговение перед возвышенным, а страх и трепет перед могущественнейшим существом, воле которого устрашенный человек считает себя покорным, не питая, однако, глубокого уважения к нему; а отсюда, конечно, не может возникнуть ничего, кроме стремления снискать себе благосклонность и милость, вместо того чтобы придерживаться религии доброго поведения.

Следовательно, возвышенность содержится не в какой-либо вещи в природе, а только в нашей душе, поскольку мы можем сознавать свое превосходство над природой в нас, а тем самым и над природой вне нас (насколько она на нас влияет). Все, что вызывает в нас это чувство, — а сюда надо отнести и $могущество$ природы, которое возбуждает наши силы, — называется поэтому (хотя и в переносном смысле) возвышенным; и только при наличии этой идеи в нас и в отношении к ней мы способны дойти до идеи возвышенности того существа, возбуждающего в нас искреннее уважение не только своим могуществом, которое оно обнаруживает в природе, но гораздо больше заложенной в нас способностью судить о природе без страха и мыслить наше назначение как возвышающееся над ней.