Geum.ru

М. В. Телегин рождение диалога книга

Вид материалаКнига
Россия. Первая половина XIX века. Алексей Алексеевич Перовский (Антоний Погорельский)
Россия. Середина XIX века. Владимир Фёдорович Одоевский
Россия. Вторая половина XIX – начало XX века. Лев Николаевич Толстой
Подобный материал:
1   2   3   4   5   6   7   8   9   ...   12

Россия. Первая половина XIX века. Алексей Алексеевич Перовский (Антоний Погорельский)

Антоний Погорельский – это литературный псевдоним Алексея Алексеевича Перовского (1787–1836). Современной культурной публике А.А. Перовский известен как писатель, автор замечательных фантастических повестей для детей и юношества. Его «Лафертовская маковница» встретила положительный отклик А.С. Пушкина. Самая известная, переведённая на множество языков «фантастическая повесть» «Чёрная курица, Или подземные жители. Фантастическая повесть для детей» вызывала настоящее восхищение Л.Н.Толстого.

Помимо «сочинительства» Перовский (человек чрезвычайно и разносторонне одарённый) серьёзно занимался ботаникой (в 19 лет стал доктором), педагогикой, сделал успешную чиновничью карьеру. Несколько лет Перовский служил попечителем Харьковского учебного округа, по распоряжению Николая I разработал, как сейчас говорят, «проект» (раньше скромнее называлось – «записку)» «О народном просвещении в России».

Теперь о главном. То, что мы привыкли считать лишь литературными произведениями (я имею в виду фантастические повести А.А. Перовского) на самом деле являлись первыми в России учебниками, лучше сказать, своеобразными «задачниками» морали и нравственности.

Перовский видел предназначение своих книг в том, чтобы:
  • «помочь детям глубоко задуматься о смысле жизни»;
  • «обнаружить в самом обыденном новые, доселе неизвестные стороны, принципиальную неисчерпаемость, несводимость к одному толкованию, одному смыслу»;
  • «показать, как знакомое, очевидное, не переставая быть таковым, вдруг ни с того ни с сего замерцает, засветится своей неожиданно открывающейся глубиной».

Свои произведения Алексей Алексеевич совершенно справедливо считал «педагогическими» – и потому что адресат его книг – дети, и потому что проблематика его творчества – мировоззренческая, воспитательная.

Религиозно-философские, педагогические воззрения Перовского достаточно категоричны, или, выражаясь современным языком, неполиткорректны. Идёт отчаянная борьба Бога и дьявола. Посторонних нет. Ребёнок, невзирая на возраст, «не находится по ту сторону борьбы добра и зла». Человек (и ребёнок как человек) наделён свободой воли, от выбора каждого человека зависит судьба его бессмертной души. «Детство не есть охранная грамота от дурных, необдуманных поступков», – подчёркивает Перовский. Поэтому ребёнок должен как можно раньше научиться осознавать последствия своих деяний, различать белое и чёрное, нести ответственность за дела, слова и мысли. Взрослый обязан (!) не пускать выбор дитяти на самотёк, узнавать, о чём думает ребёнок, следить, не сбились ли координаты, активно влиять на становление души, направлять на путь истинный.

Как узнавать, влиять, направлять? Естественно, в общении, диалоге. С чего должно начинаться, от чего идти подобное воспитательное общение? Да от «фантастических» повестей. «Читайте мои книги, беседуйте с детьми о мире, в котором живёте», – призывает Перовский.

Какими же такими свойствами обладают «волшебные» повести Перовского, что они помогают родителям наладить столь тонкую, душевную коммуникацию с детьми? Перечислим главные.

1. Произведения Перовского так и светятся неподдельной, большой, настоящей любовью к детям. «Будьте как дети». Писатель обладал счастливым даром, умел перенестись мыслями и чувствами в своё «неласковое» детство. «Неласковое», поскольку Перовский (незаконнорожденный сын графа Разумовского) воспитывался в пансионе, обделённый родительским теплом и каждодневным участием. И вот эта жажда – понимания, любви близкого, родного человека осталась на всю жизнь и проявилась в его повестях столь сильно и искренне, что берёт «за сердце» и по сию пору, поражает истинностью, достоверностью.

А ещё у Перовского Алексея (Алексея большого) был друг, племянник Алексей маленький. И надо такому случиться, отрочество Алексея маленького повторяло дядино и также оказалось «пансионным». Часто-часто у ворот пансиона останавливалась коляска, и дядя шёл к любимому племяннику. И племянник поверял всё помнящему и понимающему другу тайны становящейся, мятущейся души. Из этих-то встреч, как из яйца, вероятно, и проклюнулся цыплёнок, выросший впоследствии в «Чёрную курицу».

2. Перовский не релятивист. Нет, не всё, не всё относительно. Алексей Алексеевич знает, за что сражается, кому служит, куда детей ведёт. Его произведения проникнуты открытым, беспокойным дидактизмом. Дидактизмом, по словам одного критика, сентиментальным. Печалуется Перовский о ребёнке, до слёз растроган, так хочет, чтобы тот единственную истину-правду узрел.

Доброму, честному, сострадательному человеку судьба благоволит. От злого, легкомысленного, тщеславного, эгоистичного – отворачивается. То лишь дорого, что трудом куплено. Предатель малодушный – мерзок, брезгливой жалости достоин. Есть проступки непоправимые. Такова жизнь. Вот какие семена Перовский сеет. Когда авторская позиция талантливо и наивно-сентиментально представлена, не может она равнодушным оставить.

3. Так-то оно так. Но прежде чем к простым финальным истинам и слегка приторной морали подступишься, не одну пару башмаков сносишь. Но в этом-то и вся соль, что не прямо, не в лоб у Перовского нравоучения даны, а опосредствованно. Через морально-нравственную коллизию, борьбу мотивов, через выбор.

Есть рубль единственный, есть чёрная курица, есть повар, нужен куриный бульон. Кудахтанье, нож блестит… А что если на этом месте чтение прервать и у сына или доченьки спросить: «А ты бы, человечек, что сделал?.. А почему?»

Всегда у Перовского так. Даже если ребёнку «Чёрную курицу» без бесед читают, всё равно, ребёнок же себя с главным героем ассоциирует, отождествляет и выбор делает, и думает. Надо ли директору рассказать о таинственном подземном народе, не надо ли?

4. Иногда противоположные позиции, внутренний драматизм, как Бахтин говорил, «диалогичность», текста достигаются наличием, согласованием, нередко борьбой нескольких позиций, точек зрения (по М.М. Бахтину, «голосов»). Что читателю остаётся? Вольно-невольно самоопределяться. К какой из сторон свой голос приложить, а может, свою, особую партию вывести или здесь одним подпеть, там другим.

В повести Перовского «Двойник, или мои вечера в Малороссии», состоящей из четырёх новелл, связанных любопытным литературным обрамлением, «диалогизм» чуть ли не впервые в русской литературе встаёт в полный рост. В «Двойнике» рационально-просветительское, прогрессистское идёт в атаку на романтическое, донкихотское.

5. То ли правда, то ли ложь, то ли быль, то ли сказка. Произведения Перовского – ни там, ни тут. Причудливо в них переплетаются разумное и сверхъестественное, романтическое и реалистическое, земное, нравоописательное и космическое, таинственное, потустороннее. Полифония: мотивы творчества Э.Т.А. Гофмана, немецкий романтизм и тут же народные суеверия, поверья, страшные сказки, архетипичные, корневые, древние звуки. И всё это рядом, лишь протяни руку. Свежо на обыденность такая полифония взглянуть позволяет и тем читателя в диалог включает.

Кстати, не пропали даром труды, Алёша маленький пошёл по стопам Алёши большого, и дядю, пожалуй, обошёл, став известным русским писателем Алексеем Константиновичем Толстым.


Россия. Середина XIX века. Владимир Фёдорович Одоевский

Интересно, не раз и не два я сталкивался с одной и той же ошибкой. Студенты (из числа лучших, читающих), педагоги (даже старой закалки) думают, что «Чёрная курица» и «Городок в табакерке» принадлежат перу одного человека. До чего похожи! До чего перекликаются!

Но это не так. «Городок в табакерке», «Мороз-Иванович», «Червячок», «Русские ночи» – произведения, вошедшие в золотой фонд отечественной словесности, созданы Владимиром Фёдоровичем Одоевским (1804–1869). Одоевский – фигура неоднозначная, сложная. Потомок Рюрика, выходец из древнего княжеско-боярского рода, воспитанник пансиона при Московском университете, музыковед (один из основателей Московской консерватории), философ (член кружка любомудров), директор Румянцевского музея, издатель («Мнемозина», обновлённые «Отечественные записки»), по некоторым данным – член масонской ложи. Поразительно, в круг общения Одоевского входил весь цвет России: А.С. Пушкин (дал восторженную оценку рассказу «Последний квартет Бетховена»), Н.В. Гоголь, М.Ю. Лермонтов, В.Г. Белинский, М.И. Глинка, В.А. Жуковский, В.К. Кюхельбекер.

Боясь «застыть», «меняя пристрастия», «ускользая от единого поприща», на всю жизнь В.Ф. Одоевский сохранил «одну, но пламенную страсть» – к любомудрию, к философии. Наша, русская философия это ведь не доктринёрство, не мертвящая схема, не догма. Наша философия – «умозрение в красках», звуках, образах. Наша литература и есть наша философия.

Это положение будто олицетворяет собой Одоевский. Есть у него идея: последовательно и сознательно философию в литературу привносить. Изучать классику философской мысли, следить за модными тенденциями, стремиться будущее предугадывать и – преодолевая западноевропейское разделение разума и чувства, на новом витке возрождая античную традицию, воплощать философские учения, споры, дискуссии в перипетии литературных сюжетов, в действия литературных персонажей, в их характеры, судьбы, жизнь.

Для чего сие нужно? Из каких исходя соображений? Наверное, из соображений просветительских, культуртрегерских. Наверное, это способ «разбудить» общество, воспитать интерес, мотив к философии, показать её близость к повседневной жизни. Быть может, знакомясь с персонажами Одоевского, люди, как говорят гегельянцы и марксисты, «распредметят» и «присвоят» некоторые философские идеи, станут участниками философских борений и споров, философского дискурсивного мышления, развертывающегося в последовательности понятий и суждений.

Облетает разумом быстрым, исследует Одоевский философские поляны и луга, будто птица хищная добычу высматривает, потом вниз камнем падает, и вот уже в когтях острых бьётся модная, но бесчеловечная философская, социологическая, культурологическая схема-идея.

То, например, мальтузианство. Дескать, «планетишка наша для веселья слабо оборудована», народу много не прокормит. Войны, эпидемии, царь-голод не так уж это и плохо – количество ртов регулируют. Отсталые народы и бедняки «чрезвычайно плодовиты», ресурсы у «цивилизованных» «сверхчеловеков» отнимают. Ужас! Планета с её богатством – для избранных. А остальные… Как придётся, нечего заживаться. Слабый, да погибнет. Это вполне, так сказать, разумно. Такую вот «добрую» теорию выдвинул священник (!) англиканской церкви Томас Мальтус (1766–1834). Очень основательно этого самого Мальтуса и всех его мальтусов-последователей Одоевский в «Русских ночах» припечатал!

То – безудержный прогрессизм, рационализм. Одоевский прогрессистам: «Человек – не "экономическое животное", не только "желудок". Не все и не всегда собственные шкурные интересы превыше совести ставят».

То – буржуазность. Лишь бы мне, любимому, хорошо было, а там, хоть трава не расти. И этим досталось.

То – упование лишь на разум («логос»). Одоевский показывает мелочность и тщету голого логоцентризма. Ведь иногда в умственном смысле человек – виртуоз, богач, владелец волшебных технологий, а в духовном – промотавшийся игрок с выхолощенной душой, мизантроп. Ум без веры и мечты, знание без надежды – горе одно принесут.

То космополитизм – «и без Отечества проживём, где хорошо кормят, там и Родина».

Владимир Федорович Одоевский надеялся, что его книги послужат «стимулом к глубоким раздумьям и беседам». Детство, отрочество он считал лучшим временем для «воспитания души, бесед на воспитательные темы». Воспитательные беседы по мотивам философских по своему содержанию произведений Одоевского «преследовали добрую цель» – «привести в ясность детские представления о мире, оказать могучее действие на внутреннее развитие ребенка».

Беседы с детьми «непременно должен вести умный и чуткий воспитатель», функции которого – «обеспечить обмен живыми словами, отражающими детские представления». (Ну чем не призыв строить обучение и воспитание с опорой на спонтанный опыт ребёнка, чем не предвосхищение «педагогики сотрудничества»?) «Встать на ту ступень, на которой стоит ребенок, и повести его вверх, соизмеряя свои силы с силами ребенка». (Чем не идея "зоны ближайшего развития", высказанная гораздо проще, понятнее и за восемьдесят лет до Л.С. Выготского?)

Теперь несколько характерных особенностей «детских» и «взрослых» произведений Одоевского, поставивших их в ряд одних из лучших «проблемных» текстов для раздумий и бесед на воспитательные темы.

1. Сознательно, последовательно, неотступно, где-то нарочито (не минуешь, не обойдёшь) Одоевский ставит перед читателями сугубо философские вопросы. Ибо человек не может отмахнуться от предельных, «проклятых» вопросов. Порой Одоевский отдаёт приоритет вопросам. Громоздит, громоздит, раззадоривает – и не отвечает. Порой его вопросы кажутся сильнее ответов.

Сознание Одоевского сначала будто «двоится», в нём трудно нащупать твердь, много относительности, недомолвок, в помине нет дидактизма. А уж сколько велеречивых оборотов, манер, устаревших расшаркиваний…

Иногда Одоевский подыгрывает «врагу», приводит рациональные доводы в пользу идей, которые ему претят, которые он на дух не переносит. Есть ощущение преодоления минного поля, затяжного парашютного прыжка, спасаться приходится, уповая лишь на собственные силы, узнавая себя, обращая взгляд внутрь.

Лучше всего эту особенность творчества В.Ф. Одоевского выразил В.К. Кюхельбекер, высказавшийся о «Русских ночах» так: «Сколько поднимает он вопросов! Конечно, ни один почти не разрешён, но спасибо и за то, что они подняты, – и в русской книге. <> Он вводит нас в преддверие; святыня заперта; таинство закрыто; мы недоумеваем и спрашиваем: сам ли он был в святыне? Разоблачено ли таинство? Однако всё ему спасибо: он понял, что есть и загадка, и таинство, и святыня» (Одоевский В.Ф., 1988. С. 5).

Вот лежит читатель в окопчике и не поймёт, к чему это Одоевский клонит, за что борется, сражается. Уже и мысли посещают нехорошие: что это – недомыслие, предательство, душевная фальшь?

И вдруг, ура. Наши, наши! Наши врагу в тыл зашли. И читатель в атаку поднимается.

2. Одоевский атакует с тыла. Без нравоучений, без морали. Он берёт исследуемую доктрину и проводит все следствия. «По плодам» мы и судим о дереве. Одоевский нам плоды на зубок попробовать даёт. Вырви глаз? Значит, и с деревом не всё в порядке.

3. Гипербола, утрирование, сатира, гротеск, аллегория. Вот чем Одоевский спесь с кукловодов сбивает. Вроде бы всё таким милым казалось, рассудочно безупречным, но почему же так смешно? Смешно… Или… Страшно смешно… Или… Страшно. Иногда тот же набор, но в обратной последовательности разворачивается от страшного к смешному.

4. Одоевский мастер перемены декораций, контекста. Сегодня ты властелин, завтра – раб ничтожный. Человек один, а судьба ему то улыбается, то в смертельном оскале заходится.

5. Диалогичность возводится в культ, бьёт через край. Роман «Русские ночи» строится как «ряд собеседований друзей, вместе ищущих истину, пытливо вопрошающих друг друга, обменивающихся историями, сцепление которых должно приблизить героев и читателей к тайнам бытия. <> Дух свободного творческого диалога противостоит сухому расчёту, эгоизму, принципу «пользы», представляющим серьёзную опасность для человека и человечества» (Одоевский В.Ф., 1988. С. 5).

6. Учёность, академический тон и язык уживаются у Одоевского с детской наивностью, с простотой «дурачка», почти с юродством. И это тоже придает диалогизму свой особый, неповторимый шарм.

Эпиграф к одному из рассказов В.Ф. Одоевского заканчивается ссылкой: «Из романа, утонувшего в Лете». Однако, как выяснилось, ни сам автор, ни его произведения не канули в реку забвения. Хорошо зная жизнь, но не растеряв иллюзий, не чураясь экспериментов и восхищаясь традицией, стараясь быть, а не слыть, Одоевский нашёл чрезвычайно интересные и поныне новаторские формы «оживления», «очеловечивания» философских проблем. «Князь Одоевский принадлежит к числу наиболее уважаемых из современных русских писателей», – отмечал В.Г. Белинский в 1844 г. Прошло более полутора веков, и кто из истинных ценителей высокой словесности не готов подписаться под этими словами?


Россия. Вторая половина XIX – начало XX века. Лев Николаевич Толстой


Что наша жизнь? Советские педагоги и психологи отвечали – скачкообразное, противоречивое, с переходом «количества в качество», минуя «узкие места» кризисов (своеобразных революций), развитие! Жизнь – восхождение, движение по спирали. «Всё выше, и выше, и выше». Младенец лишь индивид. Есть природные задатки, есть гены, и только. По мере жизни, в общении, деятельности, человеческий детёныш (индивид) «присваивает» «общие способы действий». Вступает в райские кущи культуры, приобретает культурные способы мышления, знания, умения, навыки; становится человеком моральным и нравственным, дорастает до высокого имени – Личность.

Вспоминая подобные воззрения советских психологов (и не только их, конечно, но и многих западноевропейских учёных), чувствуешь, что где-то уже слышал нечто подобное. Так ведь это же формационная, линейная, прогрессистская модель истории! Все народы должны пройти в своём генезе несколько качественно своеобразных уровней (формаций). Дикость, варварство, цивилизация (Льюис Морган). Первобытно-общинная общественно-экономическая формация, рабовладельческая, феодальная, капиталистическая, коммунистическая (Маркс, Энгельс, Ленин). Традиционное общество, переходное, стадии подъёма, индустриальное общество, постиндустриальное (У.У. Ростоу). Сходную концепцию выдвинул и большой «друг» нашей страны З. Бжезинский. Получается, одни народы вперёд ушли, цивилизованные, а другие (недоразвитые, что ли?) в хвосте плетутся. Цивилизованные по отношению к тем, отстающим, особые права приобретают: судить, рядить, указывать, наказывать… Бомбить (в смысле – бороться с терроризмом, оказывать гуманитарную помощь, возвращать заблудших овец на столбовую дорогу). «Созидающий башню сорвётся, // Будет страшен стремительный лёт, // И на дне мирового колодца // Он безумье своё проклянёт» (Николай Гумилёв. «Выбор»).

Вернёмся к теме. Лев Николаевич Толстой – великий педагог. Почти шестьдесят лет занимался образованием. Всем известно, Толстой – натура мятущаяся, ищущая, сомневающаяся. Вот и в педагогике – головокружительный кульбит, до отвержения, до проклятий в адрес педагогических воззрений и педагогической практики молодых лет.

В 60–70-е гг. Толстой – радикальный, бескомпромиссный поборник «свободной педагогики». «Критериум педагогики – свобода». Взрослый, «цивилизованный» не лучше ребёнка – хуже. Ребёнок – человек. «Не сметь командовать» ребёнком. Долой отвратительные наказания. В школе должно быть интересно. Во всех промахах виноват учитель. «Учение – с увлечением».

…Образованию (обучению основам наук) – «да»! Воспитанию – решительное, категоричное – «нет»! (Под воспитанием Толстой понимает «привитие», сознательное формирование убеждений, передачу ценностей, религиозных взглядов.) Уберите грязные руки, не лезьте грубо в душу ребёнка. В зеркало посмотрите. С собой разберитесь, от самодовольства излечитесь.

…Право «воспитывать» никто не заслужил. Да и в каких ценностях воспитывать? Ведь всё относительно. Абсолюта не существует.

…Семинарии критикуют университеты, университеты – семинарии. Мусульмане обрушиваются на христианское воспитание, христиане на исламское. Попался Толстому один мужичок «краснорожий», всё сына в школу не отдавал. «Почему не отдаёшь, учиться же надо?» – «Так-то оно так, барин, да пусть лучше около меня трётся, моим "духом" напитается». Политики, власть и деньги имущие классы, семья, «общество» – все норовят убить в ребёнке потенциальных Пушкина и Ломоносова, отнять свободу, по своим лекалам обкорнать, «своим духом» напитать. И в нашем отечестве так, и в самых просвещённых заграницах.

…«А судьи кто?» Кто право дал детскую душу по своим, не идеальным, а даже «большей частью уродливым» меркам мерить?

…Жизнь – не восхождение, а инволюция. От рождения до смерти идёт человек «вверх по лестнице, ведущей вниз». Ребёнок рождается совершенным, «сознание нравственного идеала тем выше, чем меньше возраст ребёнка». Дети лучше взрослых, ибо «не блудят», «не судятся», «не клянутся», «не убивают друг друга». Дети – «ангелочки». Дети – первообраз правды, гармонии, красоты, чистоты, добра. Житейская круговерть отдаляет человека от идеала.

…Ребенок чувствует и сознает идеалы и моральные принципы лучше, чем взрослый. «Идеал наш сзади, а не впереди». «Воспитание портит, а не исправляет людей».

…Взрослый в моральном смысле хуже ребёнка. Взрослый не может быть воспитателем. Цель взрослого – дать ребенку пищу для размышлений, в раннем детстве познакомить его с духовными исканиями человечества.

1859–1862 гг. – рубеж в истории России, предреволюционная ситуация, и реформа, и «освобождение» крестьян, радость и разочарование. Расцвет педагогической деятельности Толстого. По словам Льва Николаевича, именно в этот период он пережил «трёхлетнее страстное увлечение» образованием, школой. Той самой, знаменитой школой в родовом имении Льва Николаевича в Ясной Поляне, под Тулой. Основной «контингент учащихся» – крестьянские дети в возрасте от 10 до 13 лет. Однако в школу не возбранялось ходить никому. Только представьте, что значила школа в деревне, в позапрошлом веке! Скоро наряду с «настоящими учениками» в школе появились их младшие братья и сёстры. Самому маленькому ученику, Филиппку – 5 лет. Набор предметов таков: чтение (механическое и постепенное), навыки письма (писание, каллиграфия, грамматика) и счёта (математика), Закон Божий, священная история, русская история, рисование, черчение, пение, беседы из естественных наук. (Нынешней «отреформированной» школе остаётся только завидовать.)

Педагоги стараются избежать муштры, мелочной опеки, регламентации, и уж, разумеется, никаких побоев. Нет домашних заданий, нет наказаний, нет оскорблений, нет страха, нет принуждения. Трудно поверить, но прочтите сами многочисленные свидетельства наших и зарубежных педагогов, побывавших в Ясной Поляне. Дети с удовольствием идут в школу. Школа функционирует в режиме «лаборатории», без довлеющих теоретических схем, отталкиваясь от практики, эмпирики, опыта. Идёт обсуждение и отбор лучших методов работы, вариантов объяснения. Учителя и сам Лев Николаевич (он преподаёт) – старшие, мудрые, друзья для учеников. Из школы не хочется уходить. В школу хочется идти.

Самое важное для нас – постепенно выкристаллизовывается стиль, форма проведения «уроков». Я не случайно взял в кавычки слово «урок», потому что по большей части уроков как таковых (объяснение, упражнение, закрепление, контроль, оценка) и не было. Их с успехом заменяли беседы. В педагогическом журнале «Ясная Поляна», издававшимся Толстым, в его воспоминаниях тут и там встречаешь «интересно побеседовали», «проговорили три-четыре часа», «разговаривали до самого вечера», «так разошлись, разговорились, что насилу ушли из школы», «как начнём иной раз говорить о чём-нибудь интересном, так увлечёмся, что проговорим до вечера». Беседа, разговор, диалог – оказались доминирующими формами обучения в яснополянской школе.

Изустное общение, живое слово учителя, ответное живое слово ученика признавались «лучшим методом обучения». Толстой писал: «…в церковной школе слышно особенное неестественно-однообразное кричание всех учеников и изредка строгие крики учителя; в немецкой слышен один голос учителя и изредка робкие голоса учеников, в моей слышны громкие голоса учителей и учеников почти вместе» (Толстой Л.Н., 2005. С. 35). Заглядывая в будущее, Толстой мечтал, что школа, может быть, будет «раек, театр, библиотека, музей, беседа».

По собственной инициативе Лев Николаевич вводит в практику школы беседы с детьми по вопросам нравственности. Во время этих бесед Толстой получил исчерпывающее подтверждение своим теоретическим выкладкам. Младшие братья и сёстры «настоящих учеников», по нынешней педагогической периодизации «младшие школьники», оказались наиболее восприимчивыми к беседам на нравственные темы. Суждения маленьких ребятишек отличались искренностью, простотой, главное – глубиной, обострённым чувством истины.

Более старшие дети, подростки, по мнению Льва Николаевича, «теряют непосредственность», обременены «чувством ложной стыдливости», «скованы», появляются «недостойные насмешки». В общем, в подростковом возрасте «поезд уже ушёл», начинать нравственные беседы следует раньше.

В 70–80-е годы Толстой на педагогическом перепутье. Ему всё ближе становятся чаяния «уходящего» патриархального крестьянства. Взрослому, оказывается, можно и нужно учить ребёнка грамоте, словесности, почтению к традиции. Вероятно, чтобы оттянуть развязку, Толстой несколько меняет направление. Не отказываясь от обличительного пафоса, критикуя современную ему систему, он «уходит» в обучение, создаёт свои знаменитые книги – «Азбуку» и «Новую азбуку».

Но игнорировать проблему соотношения воспитания и обучения не удаётся. Толстой начинает высказываться в несвойственном для себя духе: обучение и воспитание взаимосвязаны, переплетены. Обучение в «чистом виде» – блеф, фикция. Обучая, мы воспитываем ребёнка – воспитываем самим содержанием обучения (тем, чему учим), а также личным примером, отношением к делу (тем, как учим).

В 90-х годах маятник пошёл в другую сторону. «Возвращайся, сделав круг». Отрицание отрицания. Толстой занимает и до конца жизни остаётся на позициях, которые столь яростно отрицал, громил, ненавидел в молодости. На позициях, которые многие называли не просто консервативными, но охранительными и даже реакционными.

…Что грамотность сама по себе? Не цель, не панацея. Грамотность только средство. Не факт, что человек распорядится им во благо. Без нравственных устоев поверхностно усвоенная грамотность «собьет с толку», обратится в зло. Грамотность – великий соблазн. Крестьянин может оторваться от корней. Грамотный крестьянин «норовит в приказчики», выбиваясь из векового устойчивого бытия, низвергается в пропасть губительного суемыслия, впадает в гордыню, быстро становящуюся вседозволенностью.

…Единственный смысл образования – воспитание (формирование в определённом идейном духе), «внушение детям духовно возвышающих истин».

…Сверхзадача воспитателя – «заложить в восприимчивое, алчущее правды сердце» ребёнка «основы вечных религиозных истин и настоящей христианской нравственности», которая «так легко воспринимается детскими душами». (Толстой Л.Н., 1928–1958. Т. 38.
С. 159).

…Абсолют есть. Есть истина, остальное – ложь. Взрослый или ведёт к истине, или «совращает малых сих». Истина – «очищенное христианство» («толстовство»): «человек носит Бога в себе», «единение всего, достигаемое любовью», «стремление к совершенствованию в любви», «всепрощение», «смирение», «непротивление злу»; резко отрицательное отношение к обрядовой стороне веры, к официальной церкви вообще.

Велик Толстой! Не нам судить. Отдадим должное его мужеству, страсти, поиску. И попробуем извлечь уроки. Ведь на какой бы идейной платформе ни находился Толстой, всегда он умел подобрать, найти дорожку к разуму и сердцу ребёнка. Умел начать разговор (очный или заочный, опосредствованный – через свои произведения). Умел слушать. Умел понимать. Умел заинтересовывать. Умел вдохновлять. Попробуем понять, почему, несмотря и невзирая ни на что, Толстому удавалось наладить общение с детьми. Рассмотрим его главные «точки опоры».

1. Воспитание – работа души педагога, работа, прежде всего, над собой. Л.Н. Толстой не меняет уничижительного отношения к официальной педагогике, называя её наукой, объясняющей, «каким образом, живя дурно, можно иметь хорошее влияние на детей» (Толстой Л.Н., 1913. Т. 14. С. 15). «Воспитание представляется сложным и трудным делом только до тех пор, пока мы хотим, не воспитывая себя, воспитывать своих детей» (Там же. С. 11). Взрослый тогда лишь имеет право воспитывать, когда он сам стремится к идеалу, борется с пороками, не коснеет в грехе, «делает усилия добра». Воспитательная беседа получится, если взрослый идёт на неё с интересом к ребёнку, с верой, что общение окажет плодотворное воздействие на все стороны, если взрослый не только учит, но и учится. Если взрослый рука об руку с ребёнком поднимается вверх, «совершенствуется в любви» ко всему сущему.

2. Родители, учителя, почаще бывайте в обществе детей. Изучайте, наблюдайте, выявляйте мотивы поведения ребёнка. Ничто не должно выпасть из поля зрения. (Вспомним слова современника Толстого, замечательного педагога К.Д. Ушинского: «Для того чтобы ребёнка воспитывать во всех отношениях, его нужно узнать во всех отношениях».) Толстой потому умел беседовать с детьми, что понимал их душу. Н.К. Крупская так сказала о душевной зоркости Толстого: «Душу ребёнка умел видеть Толстой: и душу Анютки из «Власти тьмы», и душу Серёжи из «Анны Карениной», и душу Коленьки Иртеньева, и душу яснополянских ребят».

Толстой способен к интроспекции (самонаблюдению), в нём жив ребёнок. В своих «Воспоминаниях» (1903) Лев Николаевич называет первый (из четырёх), детский (до 14 лет) период своей жизни – «чудный, в особенности в сравнении с последующими, невинный, радостный, поэтический» (Толстой Л.Н., 2005. С. 8).

3. Средоточием, квинтэссенцией развития человека является его «становление как существа нравственного». Всё остальное частности, следствия «диалектики души» воспитанника. В образовании своеобразным центром притяжения, смыслообразующим ядром должны стать религиозно-философские аспекты жизни.

Что такое образование? Это «передача того, что думали самые умные люди». А думали они в трёх направлениях: «о значении жизни» (религия и философия), об опытном познании природы (естественные науки), и о «количественном» понимании и истолковании природы (математика) (Толстой Л.Н., 1928–1958. Т. 73. С. 66). Итак, философско-религиозное воспитание на первом месте!

К сожалению, мы обучаем детей всему чему угодно, не обучая тому, «в чём смысл человеческой жизни, чем она должна быть руководима и что думали об этом вопросе и как решили его мудрейшие люди всех времён и всего мира». Главные вопросы, стоящие перед каждым: «первый – что я такое, какое отношение моё, моей отдельной жизни ко всему бесконечному миру; и второй – как мне сообразно с этим отношением к миру жить, что делать и чего не делать» (Толстой Л.Н., 2005. С. 81).

4. Ребёнок – не «чистая доска». Он интуицией силён, чувством и цельностью. Всем существом своим, естественно, органично детская душа заключает в себе «смутное представление, что есть начало всего», «причина его существования», «высшая сила». Вот к этому чувству и должен обращаться взрослый, не «давать», а «будить», помогать осознать. Толстой уверен в изначальной доброте детской природы, он верит, что детская душа стремится к цели – счастью, что ребёнок чувствует, что цель достижима только «любовным общением людей», что «обязанности человека сложны и лежат в области нравственной» (Толстой Л.Н., 1928–1958. Т. 73. С. 66).

5. Обучение должно быть ближе к жизни. И на родине, и в заграничных странствиях своих, посещая школы во Франции, Швейцарии, Германии, Италии (путешествие 1860 г.), Лев Николаевич сокрушался: школы «совсем мертвы», далеки от насущных нужд ребёнка, от самой жизни. «Всякое учение должно быть только ответом на вопросы, возбуждённые жизнью» (Толстой Л.Н., 1913. Т. 14. С. 11).

6. Проще надо быть, и люди к вам потянутся. Граф Толстой народом не гнушается, у народа учится, в народе силы черпает. В наши дни актуально звучит честная, сильная статья Льва Николаевича «Кому у кого учиться писать: крестьянским ребятам у нас или нам у крестьянских ребят».

Оказывается, стоит, как сейчас говорят, «мотивацию создать», объяснить «крестьянским ребятам» «красоту выражения жизни в слове, увлекательность этого искусства», и… Только держись, успевай удивляться, восхищаться, любоваться. Оказывается, «крестьянский полуграмотный мальчик» вполне может обладать такой «сознательной силой художника, какой не может дать Гёте». Толстой с удивлением признаётся, что он, не последний русский писатель, «в деле художества» ничего не может подсказать «одиннадцатилетнему Сёмке или Федьке», а лишь «едва-едва в состоянии следить за ними», понимать их.

Порой кажется, что Толстой перегибает палку, утверждая, что его ученики – крестьянские ребята пишут вещи, «которым подобных не было в русской литературе». Сравнивая свои страницы со страницами крестьянских ребят, Толстой называет свои «мухами в молоке», коря себя за фальшь, искусственность, «плохой язык».

7. Обучение да будет зрячим, облагораживающим, сознательным. Обучение да не замкнётся в башне из слоновой кости. Обучение должно возвышать душу, способствовать нравственному совершенствованию.

В 1872 г. Лев Николаевич создаёт «Азбуку». Его азбука не вписывается в рамки-границы «азбучного» жанра. Это целая энциклопедия. Книга показалась современникам несколько сложной. Лев Николаевич перерабатывает ее, сокращает, пересматривает структуру, оттачивает отдельные рассказы, добавляет новые. (Всего для своих азбук Толстой написал более 600 произведений.) В 1875 г. увидела свет «Новая азбука» Льва Толстого. Ей была суждена долгая, счастливая жизнь. За 35 лет «Новая азбука» выдержала 28 изданий фантастическим для дореволюционной России тиражом – 2 000 000 экземпляров.

Итак, в своих «Азбуках» Толстой предстаёт поборником «сознательности первоначального чтения», поборником обучения, оказывающего мощное воспитательное воздействие. «Нравственное начало» пронизывает каждый текст «Азбук». На мой взгляд, «Азбуки» Толстого являются произведениями прежде воспитательными и уже затем дидактическими. Достаточно вспомнить рассказы: «Лгун», «Учёный сын», «Подкидыш», «Корова», «Пожар», «Старик сажал яблони». Сколько в них правды жизни, мудрости, света!

8. Нравственные истины должны быть изложены прекрасным, понятным и доступным для детей языком. Сочиняя рассказы для своих «Азбук», подбирая материалы других авторов, редактируя и изменяя широко известные тексты, Толстой исходил из интересов детей (тексты, вызывающие интерес, близкие, порождающие желание высказаться) и задач нравственного развития (тексты, имеющие воспитательное значение, направляющие на обобщение нравственного опыта).

Мощно и широко в «Азбуках» было представлено народное творчество. Одних пословиц и поговорок 260. В их число вошли «малые формы», собранные Н.Н. Снегирёвым, В.И. Далем, самим Львом Николаевичем. Толстой соглашался с К.Д. Ушинским, что именно в фольклоре, «народном языке» живёт «народная мораль». Через понимание пословиц, потешек, загадок, поговорок, песен, притч, эпоса «народная мораль» быстро и прочно проникает в сознание и сердце детей. Русское народное творчество составляет целую книгу (причём первую!) большой «Азбуки» Толстого. Колорит, диалекты, местные различия, парадоксальность. Образцы народного творчества не оставляют равнодушными, возникает потребность вопрошать, обсуждать, спорить.

Лаконизм, ёмкость, точность, образность, доходчивость народных пословиц настолько завораживают Толстого, что писатель воспринимает их как образец для подражания, придумывает свои, авторские «идиоматические выражения», использует подобные находки в своей «Азбуке». (Например: «Не за то бьют волка, что сер, а за то, что овцу съел».)

В «Азбуках» особое, достойное место уделено басням. Вслед за замечательными переводчиками, знатоками басенного жанра И.И. Дмитриевым, А.П. Сумароковым, И.А. Крыловым Толстой обращается к «вечным», классическим сюжетам Эзопа. Вторая книга «Азбуки» содержит множество басен. От конкретного примера, яркого образа басня, как Конёк-горбунок, переносит ребёнка в царство общезначимых, порой теоретических, не лежащих на поверхности норм, правил, закономерностей. От частного, через «обобщение с места» (В.В. Давыдов), к общему, от поверхностного – к глубинному.

9. Следует очень бережно и с пониманием относиться к творческим усилиям детей. В уже упомянутой статье «Кому у кого учиться писать: крестьянским ребятам у нас или нам у крестьянских ребят» Толстой говорит о «приёмах», позволяющих вызвать у детей интерес к сочинительству.

«Предлагать самый большой и разнообразный выбор тем… темы самые серьёзные и интересующие самого учителя».

«Давать читать детям детские сочинения и только детские сочинения предлагать за образцы».

«Никогда во время рассмотрения детских сочинений не делать ученикам замечаний».

Постепенность в обучении сочинительству должна заключаться в «механизме дела», способах, «технологии». «Механизм» в данном случае состоит из целого ряда действий: «из большого числа мыслей и образов выбрать одну», «выбрать для неё слова и облечь её», «запомнить её и отыскать для неё место», «помня написанное, не повторяться, ничего не пропускать и уметь соединить последующее с предыдущим», «и, наконец, чтобы в одно время думая и записывая, одно не мешало другому».

Обучая по указанному сложному алгоритму, Толстой предлагал учителю сначала «некоторые из этих сторон труда» брать на себя и постепенно, по мере готовности ученика делегировать ему ту или иную функцию. Получалось, что сочинительство превращалось в своеобразный учебный диалог между учителем и учеником, в котором, стараясь не довлеть, учитель помогал «выбирать лучшие образы», «облекать их в слова», «напоминал» о «находках», совместно с учеником определял связи с другими мыслями (Толстой Л.Н., 2002.
С. 130).

10. Нравственное воспитание детей должно опираться на «вечные истины», на откровения великих мыслителей, донесенные до детского сознания в доступной форме. В 1907 г. (под влиянием первой русской революции) Л.Н.Толстой пишет работу «Беседы с детьми по нравственным вопросам». В ней в наиболее чистом виде представлены итоговые «охранительные» педагогические воззрения писателя. Для нас особенно важно, что Толстой подробно и обстоятельно рассказывает нам, как он работал над книгой, как он планирует воспитывать детей, организовывать «беседы по нравственным вопросам».

Сначала анализ культуры на предмет обнаружения неких нравственных максим, инвариантов, воспроизводящихся у самых несхожих народов, в самые различные эпохи. Толстой устанавливает достаточно ригидный, мало подверженный прогрессу набор «отделов», проблем-тем, вокруг которого вращается нравственная жизнь человечества. Лев Николаевич ищет то, что способно объединить человечество (за это Толстой получил обвинение в экуменизме). Таких проблем-тем находится «около 20». Среди них: «Бог», «жизнь в воле Бога», «человек – сын Бога», «разум», «любовь», «самосовершенствование», «усилие», «мысли», «слова», «поступки-дела», «соблазны», «смирение», «самоотречение», «непротивление», «смерть», «жизнь – благо», «вера». Обратите внимание, проблемы, выделенные Толстым, фиксируются в «обобщающих словах» обыденного языка (иначе и быть не может).

По каждой теме Толстой собирает «нравственные истины», выраженные разными мыслителями, отражения единой истины в сознании лучших представителей рода человеческого. Если посмотреть с позиций психолингвистики, Толстой обнаруживает сферу значений «обобщающих слов» как поле пересечения, взаимодополнения, усиления смыслов, исходящих от великих Учителей и пророков.

Следующий шаг – переложить, перевести откровения великих мыслителей на доступный ребёнку язык.

Далее, как бы сейчас назвали, «технология»: «каждый день читал детям по одной мысли из одного… отдела и, прочтя, просил их повторить своими словами прочитанное, разъясняя непонятное и отвечая на вопросы, вызванные чтением» (Толстой Л.Н., 1928–1958. Т. 37. С. 31).

11. «Главное – не нужно забывать того, что наука состоит в руководстве к обобщениям (а не в передаче обобщений)». Л.Н. Толстой предвосхитил некоторые идеи теории учебной деятельности, культурно-исторической психологии. В частности, у В.В. Давыдова есть весьма сложная даже для профессиональных педагогов мысль, что обучение нужно строить в формах, находящихся в отношениях изоморфизма (подобия) к возникновению и движению изучаемого культурного знания; что процесс обучения должен в сокращённом, сжатом виде повторить, воспроизвести действительный исторический процесс становления изучаемой высокой формы культуры. Вспомните, как на физике, например, во время лабораторных работ мы действовали (под руководством педагога, разумеется) по образцу и подобию действий Ньютона! Другими словами – дети должны освоить генетически исходную для того или иного понятия деятельность.

Эти положения, только проще, Толстой выразил задолго до авторов теории учебной деятельности. «Передавать… обобщения нельзя…. Каким же образом передавать науку тем, которыми не найдены, не проверены эти обобщения, у которых нет этих обобщений, исключая тех, которые даёт жизнь до известного возраста? Найти эти обобщения и от них, представляя новые факты, переводить на высшие – вот, следовательно, задача педагогии… Только одно развитие всего человечества показывает тот несомненный путь, по которому должен идти человек. Для того же, который через факты не прошёл все ступени обобщений, она с каждым высшим обобщением становится сложнее». Педагоги должны не только уяснить себе обобщением свой предмет, не только узнать ту дорогу, по которой должны будут идти другие, «но им предстоит снова от первого шага вести их (указывая путь), расставляя на дороге приманки для воображения и избавляя от объездов, а не рассказывать им, что есть там, куда они должны идти» (Толстой Л.Н., 1989. С. 33–37).

В другой своей известной статье («Общие замечания для учителя») Л.Н. Толстой дает замечательное определение обучения, составляющего «зону ближайшего развития» ребенка. «Чтобы ученику было понятно и занимательно то, чему его учат, избегайте двух крайностей: не говорите ученику о том, чего он не может знать и понять, и не говорите о том, что он знает не хуже, а, может, лучше учителя» (Толстой Л.Н., 2002. С. 131).

12. Не надо давать готовых нравственных рецептов. Во многих «воспитательных» текстах Л.Н. Толстого – особенно это относится к произведениям, вошедшим в «Азбуку», – нет «морали», нет выводов, сделанных писателем. Лев Николаевич, безусловно, подводит ребятишек к определённым мыслям и ценностям. Подводит и… позволяет сделать последний шаг своим воспитанникам. «Не говори: не убий, а покажи факты, которых общий смысл один – не убий, и он не убьёт» (Толстой Л.Н., 1989. С. 37).

13. Помоги ребенку раскрыть этот общий смысл, расскажи ему о сложном – просто. Толстой мастерски использовал такие эффективные средства объяснения детям сложных, не лежащих на поверхности, «существенных» связей и отношений объективной реальности, как метафора, аллегория, гипербола.

Истории, притчи, вошедшие в его «Азбуку», «Беседы с детьми по нравственным вопросам» иносказательны, по форме сродни библейским. Опираясь на известные ребёнку образы, через поэтические сравнения, аналогии, переносы Толстой делал доступными пониманию ребёнка философские, мировоззренческие, религиозные идеи высокой степени сложности, находящиеся на теоретическом уровне. Например, Л.Н. Толстой объяснял детям, что есть Бог для человека, посредством очень простой и понятной метафоры. «Мы живём в Боге и Богом, и только что уйдём от Бога, сейчас нам так же плохо, как рыбе без воды» (Толстой Л.Н., 2002. С. 179).

Российская империя, СССР, современная Россия… Менялись эпохи, общественный строй, уклады, ценности, знаки… Но «простые по фабуле и философские по содержанию рассказы» Л.Н.Толстого неизменно вызывали интерес и у крестьянского сына из Ясной Поляны, и у советского дошкольника (воспитателям детских садов рекомендовалось обсуждать произведения Льва Николаевича в воспитательных целях), и у представителей постиндустриального «компьютерного» поколения (в самых «рыночно ориентированных» издательствах большими тиражами ежегодно выходят «воспитательные» детские сказки и рассказы писателя). Велик Толстой!