В. А. Сазонова © кгоу спо «Канский педагогический колледж»

Вид материала

Документы

Содержание 216 слов. И. А. Бунин 271 слово И.А.Бунин 254 слова. И. А. Бунин 256 слов И. А. Бунин 235 слов. И. А. Бунин 233 слова. А. И. Куприн 262 слова А. И. Куприн 259 слов. Д. В. Григорович

Подобный материал:

• Н. П. Вергелес © кгоу спо «Канский педагогический колледж», 454.01kb.
• Методические указания к выполнению контрольных работ по детской литературе, 96.22kb.
• Методические указания для практических работ Специальность 050503 «Технология», 606.91kb.
• Методические рекомендации для самостоятельной работы Специальность 050720 «Физическая, 674.61kb.
• 1. Предмет и задачи теории обучения > Термин «дидактика» впервые в научно-практический, 532.96kb.
• Методика преподавания технологии Часть 1 Методические указания для практических занятий, 318.64kb.
• Доклад гоу спо «Адыгейский педагогический колледж им. Х. Андрухаева», 216.67kb.
• Доклад огбоу спо «Шарьинский педагогический колледж Костромской области», 890.96kb.
• Николаевске-на-Амуре был организован в соответствии с распоряжением Губернатора Хабаровского, 616.49kb.
• Впонятиях и категориях, состоящих из двух и более слов, на первое место поставлено, 557.28kb.

24

В избе стоял распаренный, густой воздух; на столе горела лампочка без стекла, и копоть темным дрожащим фитилем до­стигала до самого потолка. Около стола сидел отец и шил полу­шубки; мать чинила рубахи или вязала варежки; наклоненное лицо ее было в это время кротко и ласково. Тихим голосом пела она «старинные» песни, которые слыхала еще в девичестве, и Таньке часто хотелось от них плакать. В темной избе, завеянной снежными вьюгами, вспоминалась Марье ее молодость, вспоми­нались жаркие сенокосы и вечерние зори, когда шла она в деви­чьей толпе полевою дорогой с звонкими песнями, а за ржами опускалось солнце и золотою пылью сыпался сквозь колосья его догорающий отблеск... Песней говорила она дочери, что и у нее будут такие же зори, будет все, что проходит так скоро и надол­го, надолго сменяется деревенским горем и заботою...

Когда же мать собирала ужинать, Танька в одной длинной ру­башонке съерзывала с печи и, часто перебирая босыми ножками, бежала к столу. Тут она, как зверок, садилась на корточки и быс­тро ловила в густой похлебке сальце и закусывала огурцами и кар­тошками. Толстый Васька ел медленно и таращил глаза, стараясь всунуть в рот большую ложку... После ужина она с тугим живо­том так же быстро перебегала на печь, дралась из-за места с Вась­кой и, когда в темные оконца смотрела одна морозная ночная муть, засыпала сладким сном под молитвенный шепот матери.

216 слов. И. А. Бунин

№ 25

За мостом я поднялся на взгорье, пошел в город мощеной до­рогой.

В городе не было нигде ни единого огня, ни одной живой души. Все было немо и просторно, спокойно и печально — пе­чалью русской степной ночи, спящего степного города. Одни сады чуть слышно осторожно трепетали листвой от ровного тока слабого июльского ветра, который тянул откуда-то с полей, лас­ково дул на меня. Я шел — большой месяц тоже шел, катясь и сквозя в черноте ветвей зеркальным кругом; широкие улицы ле­жали в тени — только в домах направо, до которых тень не до­стигала, освещены были белые стены и траурным глянцем пере­ливались черные стекла; а я шел в тени, ступал по пятнистому тротуару, — он сквозисто устлан был черными шелковыми кру­жевами. У нее было такое вечернее платье, очень нарядное, длин­ное и стройное. Оно необыкновенно шло к ее тонкому стану и черным молодым глазам. Она в нем была таинственна и оскор­бительно не обращала на меня внимания. Где это было? В гостях у кого?

Цель моя состояла в том, чтобы побывать на Старой улице. И я мог пройти туда другим, ближним путем. Но я оттого свер­нул в эти просторные улицы в садах, что хотел взглянуть на гим­назию. И, дойдя до нее, опять подивился: и тут все осталось та­ким, как полвека назад; каменная ограда, каменный двор, боль­шое каменное здание во дворе — все так же казенно, скучно, как было когда-то, при мне. Я помедлил у ворот, хотел вызвать в себе грусть, жалость воспоминаний — и не мог: да, входил в эти во­рота сперва стриженный под гребенку первоклассник в новень­ком синем картузе с серебряными пальмочками над козырьком и в новой шинельке с серебряными пуговицами, потом худой юноша в серой куртке и в щегольских панталонах.

271 слово И.А.Бунин


№ 26

Пациентам Данилевского отворяла дверь пожилая женщина в больничном платье, они входили в просторную прихожую, уст­ланную коврами и обставленную тяжелой старинной мебелью, и женщина надевала очки, с карандашом в руке строго смотрела в свой дневник и одним назначала день и час будущего приема, и других вводила в высокие двери приемной, и там они долго ждали вызова в соседний кабинет, на допрос и осмотр к молодо­му ассистенту в сахарно-белом халате, и только уже после этого попадали к самому Данилевскому, в его большой кабинет с вы­соким одром у задней стены, на который он заставлял некото­рых из них влезать и ложиться в самой жалкой и неловкой от страха позе; пациентов все смущало — не только ассистент и женщина в прихожей, где с такой гробовой медлительностью, блистая, ходил из стороны в сторону медный диск маятника в старинных стоячих часах, но и весь важный порядок этой бога­той, просторной квартиры, это выжидательное молчание прием­ной, где никто не смел сделать лишнего вздоха, и все они думали, что это какая-то совсем особенная, вечно безжизненная кварти­ра и что сам Данилевский, высокий, плотный, грубоватый, вряд ли хоть раз в году улыбается. Но они ошибались: в той жилой части квартиры, куда вели двойные двери из прихожей направо, почти всегда было шумно от гостей, со стола в столовой не схо­дил самовар, бегала горничная, добавляя к столу то чашек и ста­канов, то вазочек с вареньем, то сухарей и булочек, и Данилев­ский даже в часы приема нередко пробегал туда по прихожей на цыпочках и, пока пациенты ждали его, думая, что он страшно занят каким-нибудь тяжело больным, сидел и пил чай ...

254 слова. И. А. Бунин

№ 27

То, что так долго всех волновало и тревожило, наконец раз­решилось: Великий Перевоз сразу опустел наполовину.

Много белых и голубых хат осиротело в этот летний вечер. Много народу навек покинуло родимое село — его зеленые пе­реулки между садами, пыльный базарный выгон, где так весело в солнечное воскресное утро, когда кругом стоит говор, гудит бранью и спорами корчма, выкрикивают торговки, поют нищие, пиликает скрипка, меланхолично жужжит лира, а важные волы, прикрывая от солнца глаза, сонно жуют сено под эти нестрой­ные звуки; покинуло разноцветные огороды и густые верболозы с матово-бледной длинной листвой над криницею, при спуске к затону реки, где в тихие вечера в воде что-то стонет глухо и од­нотонно, словно дует в пустую бочку; навсегда покинуло родину для далеких уссурийских земель и ушло «на край света...».

Когда на село, расположенное в долине, легла широкая про­хладная тень от горы, закрывающей запад, а в долине, к гори­зонту, все зарумянилось отблеском заката, зарделись рощи, вспых­нули алым глянцем изгибы реки и за рекой как золото засверкали равнины песков, народ, пестреющий яркими, праздничными на­рядами, собрался на зеленую декаду, к белой старинной церков­ке, где молились еще казаки и чумаки перед своими далекими походами.

Там, под открытым небом, между нагруженных телег, начал­ся молебен, и в толпе воцарилась мертвая тишина. Голос священ­ника звучал внятно и раздельно, и каждое слово молитвы про­никало до глубины каждого сердца...

А потом поднялись вопли. И среди гортанного говора, плача и криков двинулся обоз по дороге в гору. В последний раз пока­зался Великий Перевоз в родной долине — и скрылся... И сам обоз скрылся наконец за хлебами, в полях, в блеске низкого ве­чернего солнца...

256 слов И. А. Бунин

№ 28

Была июньская ночь, было полнолуние, небольшая луна сто­яла в зените, но свет ее, слегка розоватый, как это бывает в жар­кие ночи после кратких дневных ливней, столь обычных в пору цветения лилий, все же так ярко озарял перевалы невысоких гор, покрытых низкорослым южным лесом, что глаз ясно различал их у самых горизонтов.

Узкая долина шла между этими перевалами на север. И в тени от их возвышенностей в мертвой тишине этой пустынной ночи однообразно шумел горный поток и таинственно плыли и плыли, мерно погасая и мерно вспыхивал то аметистом, то топазом, Летучие светляки, лючиоли. Противоположные возвышенности отступали от долины, и по низменности под ними пролегала древняя каменистая дорога. Столь же древним казался на ней, на этой низменности, и тот каменный городок, куда в этот уже до­вольно поздний час шагом въехал на гнедом жеребце, припадавшем на переднюю правую ногу, высокий марокканец в широком бур­нусе из белой шерсти и в марокканской феске.

Городок казался вымершим, заброшенным. Да он и был та­ким. Марокканец проехал сперва по тенистой улице, между ка­менными остовами домов, зиявших черными пустотами на месте икон, с одичавшими садами за ними. Но затем выехал на светлую площадь, на которой был длинный водоем с навесом, церковь с голубой статуей мадонны над порталом, несколько домов, еще обитаемых, а впереди, уже на выезде, постоялый двор. Там, в нижнем этаже, маленькие окна были освещены, и марокканец, уже дремавший, очнулся и натянул поводья, что заставило хромав­шую лошадь бодрей застучать по ухабистым камням площади.

235 слов. И. А. Бунин

№ 29

Было начало апреля. Сумерки сгущались незаметно для глаза. Тополи, окаймлявшие шоссе, белые, низкие домики с черепич­ными крышами по сторонам дороги, фигуры редких прохожих — все почернело, утратило цвета и перспективу; все предметы об­ратились в черные плоские силуэты, но очертания их с прелест­ной четкостью стояли в смуглом воздухе. На западе за городом горела заря. Точно в жерло раскаленного, пылающего жидким золотом вулкана сваливались тяжелые сизые облака и рдели кро­ваво-красными, и янтарными, и фиолетовыми огнями. А над вулканом поднималось куполом вверх, зеленея бирюзой и аква­марином, кроткое вечернее весеннее небо.

Медленно идя по шоссе, с трудом волоча ноги в огромных калошах, Ромашов неотступно глядел на этот волшебный пожар. Как и всегда, с самого детства, ему чудилась за яркой вечерней зарей какая-то таинственная, светозарная жизнь. Точно там, да­леко-далеко за облаками и за горизонтом, пылал под невидимым отсюда солнцем чудесный, ослепительно-прекрасный город, скрытый от глаз тучами, проникнутыми внутренним огнем. Там сверкали нестерпимым блеском мостовые из золотых плиток, возвышались причудливые купола и башни с пурпурными кры­шами, сверкали брильянты в окнах, трепетали в воздухе яркие разноцветные флаги. И чудилось, что в этом далеком и сказоч­ном городе живут радостные, ликующие люди, вся жизнь кото­рых похожа на сладкую музыку, у которых даже задумчивость, даже грусть — очаровательно нежны и прекрасны. Ходят они по сияющим площадям, по тенистым садам, между цветами и фон­танами, ходят, богоподобные, светлые, полные неописуемой ра­дости, не знающие преград в счастии и желаниях, не омрачен­ные ни скорбью, ни стыдом, ни заботой...

233 слова. А. И. Куприн

№ 30

Метель к вечеру расходилась еще сильнее. Снаружи кто-то яростно бросал в стекла окон горсти мелкого сухого снега. Неда­лекий лес роптал и гудел с непрерывной, затаенной, глухой уг­розой.

Ветер забирался в пустые комнаты и в печные воющие тру­бы, и старый дом, весь расшатанный, дырявый, полуразвалив­шийся, вдруг оживлялся странными звуками, к которым я при­слушивался с невольной тревогой. Вот точно вздохнуло что-то в белой зале, вздохнуло глубоко, прерывисто, печально. Вот захо­дили и заскрипели где-то далеко высохшие гнилые половицы под чьими-то тяжелыми и бесшумными шагами. Чудится мне затем, что рядом с моей комнатой, в коридоре, кто-то осторожно и настойчиво нажимает на дверную ручку и потом, внезапно разъ­ярившись, мчится по всему дому, бешено потрясая всеми ставня­ми и дверьми, или, забравшись в трубу, скулит так жалобно, скуч­но и непрерывно, то поднимая все выше, все тоньше свой голос, до жалобного визга, то опуская его вниз, до звериного рычанья. Порою Бог весть откуда врывался этот страшный гость и в мою комнату, пробегал внезапным холодом у меня по спине и коле­бал пламя лампы, тускло светившей под зеленым бумажным, обгоревшим сверху абажуром.

На меня нашло странное, неопределенное беспокойство. Вот, думалось мне, сижу я глухой и ненастной зимней ночью в вет­хом доме, среди деревни, затерявшейся в лесах и сугробах, в сот­нях верст от городской жизни, от общества, от женского смеха, от человеческого разговора... И начинало мне представляться, что годы и десятки лет будет тянуться этот ненастный вечер, будет тянуться вплоть до моей смерти, и так же будет реветь за окнами ветер, так же тускло будет гореть лампа под убогим зеленым аба­журом, так же тревожно буду ходить я взад и вперед по моей комнате.

262 слова А. И. Куприн


№ 31

В самой глухой, отдаленной чаще троскинского осинника работал мужик; он держал обеими руками топор и рубил сплеча высокие кусты хвороста, глушившие в этом месте лес непрохо­димою засекой. Наступала пора зимняя, холодная; мужик при­пасал топливо. Шагах в пяти от него стояла высокая телега, припряженная к сытенькой пегой клячонке; поодаль, вправо, сквозь обнаженные сучья дерев виднелся полунагой мальчишка, караб­кавшийся на вершину старой осины, увенчанную галочьими гнез­дами. Судя по опавшему лицу мужика, сгорбившейся спине и потухшим серым глазам, смело можно было дать ему пятьдесят или даже пятьдесят пять лет от роду: он был высок ростом, бе­ден грудью, сухощав, с редкою бледно-желтою бородою, в кото­рой нередко проглядывала седина, и такими же волосами. Одеж­да на нем соответствовала как нельзя более его наружности: все было до крайности дрябло и ветхо, от меховой шапки до коро­тенького овчинного полушубка, подпоясанного тесьмою. Стужа была сильная; несмотря на то, пот обильными ручьями катился по лицу мужика; работа, казалось, приходилась ему по сердцу. Кругом в лесу царствовала тишина мертвая; на всем лежала пе­чать глубокой, суровой осени: листья с дерев попадали и влаж­ными грудами устилали застывавшую землю; всюду чернелись голые стволы дерев, местами выглядывали из-за них красноватые кусты вербы и жимолости. В стороне яма с стоячею водою по­крывалась изумрудною плесенью: по ней уже не скользил водя­ной паук, не отдавалось кваканья зеленой лягушки; торчали одни лишь мшистые сучья, облепленные слизистою тиной, и гнилой, недавно свалившийся ствол березы, перепутанный поблекшим лопушником и длинными косматыми травами.

Вдалеке ни птичьего голоска, ни песни возвращающегося с пашни батрака, ни блеяния пасущегося на пару стада; кроме од­нообразного стука топора нашего мужичка ничто не возмущало спокойствия печального леса.

259 слов. Д. В. Григорович


№ 32

Мир открылся Аксинье в его сокровенном звучании: трепетно шелестели под ветром зеленые, с белым подбоем, листья ясеней и литые, в узорной резьбе, дубовые листья; из зарослей молодого осинника плыл слитный гул; далеко-далеко невнятно и грустно считала кому-то непрожитые года кукушка; настойчиво спрашивал летавший над озерцом хохлатый чибис: «Чьи вы, чьи вы ?», какая-то серенькая крохотная птаха в двух шагах от Аксиньи пила воду из дорожной колеи, запрокидывая головку и сладко прижмурив глазок; жужжали бархатисто-пыльные шмели; на венчиках луговых цветов покачивались смуглые дикие пчелы. Они срывались и несли в тенистые прохладные дупла душистую «обножку». С тополевых веток капал сок. А из-под куста боярышника сочился бражный и терпкий душок гниющей прошлогодней листвы.

Ненасытно вдыхала многообразные запахи леса сидевшая не­подвижно Аксинья. Исполненный чудесного и многоголосого звучания, лес жил могущественной, первородною жизнью. Поём­ная почва луга, в избытке насыщенная весенней влагой, выме­тывала и растила такое богатое разнотравье, что глаза Аксиньи терялись в этом чудеснейшем сплетении цветов и трав.

Улыбаясь и беззвучно шевеля губами, она осторожно переби­рала стебельки безымённых голубеньких, скромных цветов, по­том перегнулась, чтобы понюхать, и вдруг уловила томительный и сладостный аромат ландыша. Пошарив руками, она нашла его. Он рос тут же, под тенистым кустом. Широкие, некогда зеленые листья все еще ревниво берегли от солнца низкорослый горба­тенький стебелек, увенчанный снежно-белыми пониклыми ча­шечками цветов.

207 слов М.А. Шолохов


№ 33

Нигде, никем не была еще подробно описана «полевая» ра­бота фольклориста; немногие знают, что она так же увлекатель­на, как поиски археолога или геолога-разведчика, и к тому же исключительно разнообразна по методам, наконец — часто на­пряженна и стремительна.

Археологи действуют в более спокойных условиях: обломки деревянных построек, посуды, оружия, пролежавшие в земле тысячелетия, не изменятся за несколько лет, и, если нет основа­ний бояться случайных раскопок, экспедицию можно даже отло­жить на год и более. А фольклористы никогда не могут ждать: фольклорные сокровища постоянно, буквально на глазах, изме­няются, а часто забываются, исчезают бесследно и невозвратимо. Полные удивительными культурными ценностями «фольклорные курганы» тают, словно груды снега весной.

В своих поисках фольклористу приходится непрерывно «пере­воплощаться» и действовать то как следователю, то как следопы­ту. Быть по очереди и музыковедом, и литературоведом, и этногра­фом, и хореографом. Фольклорист должен быть неутомимым хо­доком и техником, наблюдателем и экспериментатором.

Первый этап его работы — поиски «богатых месторождений» фольклора. В прошлом, лет двести назад, когда создавались пер­вые сборники народных песен, поиски материала не затрудняли собирателей. Любая деревня была переполнена фольклором; тогда просто брали то, что само «шло в руки», отбирая наиболее попу­лярное или то, что могло рассчитывать на наибольший успех в городе.

Веком позже, в середине XIX столетия, появились первые неутомимые ходоки-фольклористы, подобные известному соби­рателю песен Павлу Якушкину. Переходя из села в село, они всюду записывали и песни (пока — только слова), и сказки, и народные поговорки, и заговоры, и былины, и духовные стихи.

231 слово. Л. Кулаковский


Оригинал – макет и компьютерная верстка:

А.П. Афанасьева, Т.Н Вахрушева, Е.Н.Федоров