Введение историческое значение античной литературы

Вид материала

Литература

Содержание Глава iv. эллинистическая проза Глава v.греческая литература периода римской империи

Подобный материал:

• Ответы на билеты по курсу Античной Литературы, 7451.22kb.
• История древнегреческой литературы Содержание учебного материала, 119.06kb.
• Урок мхк в 10 классе. Тема: «Золотой век Афин», 39.9kb.
• Темы контрольных работ по дисциплине «История зарубежной литературы и искусства» Античность,, 76.55kb.
• Урок литературы и истории на тему: «Бородинское сражение», 75.15kb.
• Проблемное задание: Вчем заключался коренной перелом в ходе Великой Отечественной войны?, 87.06kb.
• Задачи урока: Показать историческое значение Бородинской битвы, ее стратегическое значение, 111.47kb.
• Развития литературы, 1001.06kb.
• В. Г. Маранцмана Урок Введение. Литература, 178.52kb.
• А. Ф. Лосев история античной эстетики софисты. Сократ. Платон история античной эстетики,, 11197.2kb.

ГЛАВА IV. ЭЛЛИНИСТИЧЕСКАЯ ПРОЗА

Если эллинистическая литература в целом представляет собой груду развалин, то проза является при этом наиболее пострадавшим ее участком. Сохранились единичные произведения и главным образом такие, которые не ставили себе художественных задач, как например некоторые послания философа Эпикура или исторический труд Полибия (около 201 — 120 гг.). Фрагменты художественных произведений незначительны как по числу, так и по объему, а папирусы в этой области тоже не принесли еще сколько-нибудь значительных дополнений. Эллинистическая проза известна лишь по античным сообщениям и пересказам и по тем отражениям, которые она получила в Риме и у позднейших греческих писателей. Тем не менее нам необходимо хотя бы вкратце охарактеризовать ее на основании имеющихся отрывочных данных, так как она прибавляет к общей картине эллинистической литературы ряд существенных и многозначительных черт, предвещающих будущие пути развития. То новое, что рождалось в эллинистическом обществе, легче находило литературное выражение в более свободных формах прозы, чем в обремененных многовековой традицией и в известной мере закостеневших стиховых жанрах древней Греции.

Красноречие, пышно расцветшее в Афинах IV в., утрачивает теперь свое былое значение. Падение роли полиса отразилось здесь непосредственно. Политическое красноречие большего стиля отзвучало вместе с последними этапами борьбы за полисную независимость. В эллинистических монархиях не было открытой политической борьбы, а призрачная автономия общин с их мелкими очередными вопросами не сулила политическому оратору ни значительных успехов, при равнодушии широких слоев граждан к общественным делам, ни резонанса за пределами общины. Судебное красноречие также вошло в более узкие рамки с тех пор, как судебный процесс потерял свое значение орудия политической борьбы. Оставалось только «торжественное» эпидиктическое красноречие. Оно нашло для себя почву и в монархиях; на основе разработанного Исократом энкомия (стр. 180) здесь развился специфический жанр панегирической «царской речи», похвалы в честь монарха-бога, на которого переносится мифологическая схема «спасителя», побеждающего силы тьмы. Такие энкомии получал уже Александр Македонский, а по его следам эллинистические цари, затем римские и византийские императоры, наконец европейские монархи вплоть до XIX в. (ср., например, оды Ломоносова в честь императрицы Елизаветы). Для подлинного красноречия в эллинистическом обществе места не было, и при отсутствии живого содержания ораторы гонялись главным образом за формальными эффектами. Особенно отличались в этом отношении ораторы Малой Азии, и все их направление получило впоследствии от противников кличку азианского. В азианском красноречии древние различали два стиля, «нарядный» и «напыщенный». Характерным признаком первого служит отход от периодической речи, культивировавшейся в школе Исократа, и искание слуховых эффектов в искусном расположении коротеньких фразовых единиц на манер Горгия, но теперь почти целиком ритмизованных; речь становилась совсем похожей на пение. Представители «напыщенного» стиля стремились к взволнованной патетике и высокопарным метафорам; получался своего рода прозаический дифирамб. Здесь нашел свое выражение присущий эллинизму уклон к торжественной позе. Для обоих ответвлений азианизма в равной мере характерны орнаментальная перегруженность речи и стремление максимально повысить действенность каждой части фразы. Азианизм возникает еще в период расцвета эллинистической литературы, в III в. Начинающийся со II в. застой создает в противовес азианизму подражательную ориентацию на классиков аттической прозы — аттикизм; крайние сторонники этого течения ставили своими стилистическими образцами даже не Демосфена и Исократа, а ранних прозаиков Лисия и Фукидида. Но это была мертвая подражательность. Живые традиции аттического красноречия сохранялись только на Родосе, в единственной крупной демократической республике эллинистического времени. Родосская школа занимала среднюю позицию между азианизмом и аттикизмом.

Искусство красноречия поддерживалось потребностями школы, так как реторическое обучение составляло одну из важнейших сторон в системе античного образования; представитель общественной верхушки по-прежнему должен был уметь выступить на суде, произнести речь на торжестве или в каком-нибудь собрании Но самое красноречие по существу вырождалось при этом в школьную декламацию, зачастую на фантастические, оторванные от жизни темы. Учащиеся упражнялись в составлении речей, которые должен был бы произнести мифологический герой в той или иной ситуации или которые надлежало бы произнести на суде по поводу совершенно невероятного юридического казуса, разрешавшегося к тому же по столь же невероятным, нарочито выдуманным для данного случая законам. К реторическому преподаванию эллинистического времени восходят многие типы упражнений, укрепившихся и в позднейшей школьной практике, вроде пересказа басен, переложения стихов в прозу, рассуждении на отвлеченные темы, с тем лишь отличием от позднейшего обучения, что в античности основной упор делался не на письменную, а на устную речь. В рассматриваемый период окончательно определяется состав реторики, как дисциплины. Реторическая теория складывается из пяти разделов. Первый трактует о «нахождении» материала для речи, указывая типичные мысли, точки зрения, «общие места», которыми надлежит пользоваться в разных жанрах речей. Второй — о «расположении» найденного материала в целях наибольшего впечатления на слушателя. Третий — учение о стиле. Здесь разбирались вопросы достоинств и недостатков стиля, способы «украшения» речи тропами и фигурами, излагалось учение о трех основных стилях, «высоком», «среднем» и «низком» Четвертый раздел составляли мнемонические правила для запоминания подготовленной речи, а пятый был посвящен способу ораторского произнесения речи; очень характерно для античного красноречия, что этот последний раздел был озаглавлен тем же термином, который потреблялся для актерского исполнения роли С наибольшей подробностью были разработаны первый раздел, имевший общеобразовательное значение, и третий — о стиле. Некоторые части античной стилистической теории, например классификация тропов и фигур, сохранили известное значение до настоящего времени и, при всей своей формалистичности, еще не заменены чем-либо более совершенным.

С уменьшением удельного веса красноречия важнейшей областью художественной прозы оказывалась историография. Историографическая продукция эллинистического времени чрезвычайно велика; основная масса и здесь падает на III в. Небывалое расширение границ известного грекам мира, походы Александра Македонского, поразившие современников широтой замыслов и баснословными успехами, длительная и сложная борьба между его преемниками, — все это представляло привлекательный материал для исторического повествования. Цари и полководцы стали к тому же сами заботиться о том, чтобы их деятельность была зафиксирована в исторических трудах. Александр возил с собой целый штат писателей; так же поступил и Ганнибал, отправляясь в поход против Рима. Благоприятствовал развитию историографии и ученый интерес к старине. Появляются труды как по всеобщей истории, так и по истории отдельных. народов и местностей, географические и культурно-исторические описания различных стран, биографии деятелей. Однако в идеологии эллинистического общества уже не было предпосылок для глубокого. проникновения в смысл исторических событий, и оно к этому вовсе не стремилось. Единственные авторы, которые пытаются осмыслить. исторический процесс, это — упомянутый уже Полибий и крупнейший философ позднего эллинизма Посидоний (около 135 — 51 гг.), но и тот и другой принадлежат времени римского господства в Греции и живут в политической атмосфере римской республики.

У эллинистических историков господствует либо учено-антикварный уклон, либо стремление к увлекательному изложению. Задача художественного повествования — изобразить власть Тихи в ходе событий, в возвышении и падении знаменитых людей, потрясти ужасными или чувствительными сценами, поразить воображение достопримечательностями далеких стран. Реторическая историография, созданная школой Исократа, старалась заинтересовать читателя искусством стиля, описаниями, речами, морализирующими афоризмами; другое направление тяготело больше в сторону поэтических приемов повествования, ставя во главу угла наглядность и драматизм рассказа, изукрашенного многочисленными деталями. И в том и в другом случае историческая правдивость отступала перед художественными заданиями, и известная доля вымысла считалась вполне дозволенной. Само собой разумеется, что действительность искажалась и в угоду политическим целям, для прославления одних деятелей и очернения других. Эта историографическая практика была санкционирована и теоретиками художественной литературы; они определяли историю как жанр, смежный с эпидиктическим красноречием и с поэзией, как «поэтическое произведение в прозе». Новеллистический элемент, изгнанный из истории Фукидидом, возвращается в нее, но уже не в наивной фольклорной форме, а в виде драматически напряженной повести в одеянии нового реторического стиля.

В античности повествовательная проза впервые получила литературное развитие на историческом или полуисторическом материале (как то: родословные, путешествия, новеллы об исторических лицах), и все это составляло «историю». Псевдо-«история» становится оболочкой для новых видов повествовательной прозы, развивающейся в IV в. (например «Киропедия» Ксенофонта), а затем и в эллинистическое время. Эта область очень мало известна, и мы укажем лишь некоторые более отчетливо выделяющиеся жанры.

Таково, например, псевдопутешествие, фантастический рассказ о чудесных странах на краю света. С фольклорной формой этого жанра мы уже встречались; она лежит в основе странствий Одиссея. В эллинистической литературе мнимое путешествие становится оболочкой для утопии, картины идеального общества. Если проект идеального государства у Платона представляет собой, по словам Маркса, «афинскую идеализацию египетского кастового строя»,[1] то Эвгемер рассказывает в своей «Священной записи» (начало III в.) о кастовом строе острова Панхеи, на который автор якобы попал во время плавания по Индийскому океану. В Панхее три касты: 1) жрецы вместе с представителями искусства и техники, 2) земледельцы, 3) воины и пастухи. Господство принадлежит касте жрецов, которая уравнительно распределяет между населением продукты труда земледельцев и пастухов, забирая на каждого из своих членов двойную долю продукта. Однако утопия не является для Эвгемера самоцелью. Важнейшая достопримечательность Панхеи — «священная запись» на золотой колонне, составленная некогда царем острова Зевсом. Эвгемер развертывает в повествовательной форме теорию о происхождении религии и мифологии. Он полагает, что традиционные боги — великие люди прошлого, цари, творцы цивилизации; они провозглашали себя богами и вводили культ самих себя, для того чтобы люди охотнее следовали их заветам. В обстановке начавшегося обоготворения эллинистических царей теория Эвгемера была в достаточной;. мере актуальной. Она шла навстречу как рационализму образованного общества, так и монархической пропаганде, рисовавшей царей «благодетелями человечества». Далеко отходит от обычного типа античной утопии Ямбул, эллинистический писатель неизвестного времени, автор путешествия на «острова солнца». В его обществе нет ни каст, ни царей, ни жрецов, ни семьи, ни собственности, ни государства, ни общественного разделения труда. Все трудятся, попеременно выполняя всяческие полезные общественные работы. Ямбул рисует, таким; образом, коллектив первобытно-коммунистического типа, но с высокой духовной культурой. В описаниях диковинной природы островов сказочное перемешивается со смутными сведениями об экваториальных странах и с наивными попытками естественного объяснения, чудес. Несмотря на явную фантастичность рассказов, находились легковерные люди, которые принимали их всерьез; благодаря этому утопии Эвгемера и Ямбула дошли до нас в пересказе историка Диодора (I в. до н. э.).

Взгляды Эвгемера на богов вызывали интерес и в более позднее время, и христианские писатели нередко ссылались на них, полемизируя против античной религии.

Стремление к естественному истолкованию мифов породило и другой вид повествования, историзованную мифологическую хронику, в которой сказочные мотивировки и чудеса заменялись Национальным ходом событий. Такие сказания как Троянская война или поход аргонавтов перерабатывались в псевдоисторические повести, будто бы основанные на древних документах. Каноническая форма мифа, например гомеровская, объявлялась при этом «более поздней» и искаженной. Большое внимание уделялось в хрониках героиням мифа и любовным мотивам. В то время как традиционные мифы греческой религии подвергались систематической рационализации, низовые религиозные течения создают почву для расцвета ареталогии, рассказа о «мощи» и чудесных деяниях какого-нибудь бога-«целителя» и его пророков.[2] Это тот вид повествования, из которого впоследствии вышла «евангельская» и «житийная» литература христианства. В ареталогиях греческие элементы скрещивались с восточными, особенно с египетскими и индусскими. Образованное эллинистическое общество относилось к этому жанру с презрением и насмешкой, и самый термин приобрел значение «небылицы», но в эпоху упадка эллинизма ареталогия стала получать широкое распространение.

В перечисленных видах повествовательной прозы не находит еще достаточного выражения одна из основных тенденций эллинистического времени — повышенный интерес к интимным переживаниям частной жизни, к любовной тематике, к картинам быта. Из старых жанров для этой цели могла быть использована лишь новелла, историческая и бытовая. Действительно, новелла, которая в течение веков оставалась «низовой» и попадала в серьезную литературу лишь эпизодически, как один из элементов исторического предания, теперь становится самостоятельным литературным жанром. Как и в ареталогии, в эллинистических новеллах заметны многообразные связи с повествовательным искусством Востока. В позднейшей литературе мы находим многочисленные следы эллинистических новелл. Одна из самых известных — новелла об Антиохе, сыне царя Селевка. Царевич был влюблен в свою мачеху Стратонику. Сознавая преступность своей любви, он старался превозмочь ее и начал чахнуть. Знаменитый врач Эрасистрат догадался о скрытой причине недуга. Чтобы определить, в кого царевич был влюблен, он заставил всех домашних по очереди заходить в комнату больного, и, когда зашла Стратоника, волнение Антиоха обнаружило предмет его страсти. Эрасистрат сообщил царю, «что сын его безнадежно влюблен в замужнюю женщину, и назвал при этом свою собственную жену. Селевк стал просить его не губить юношу, уступить ему жену, и прибавил, что он сам охотно отказался .бы от своей жены для спасения сына. Тогда врач открыл ему истину, и Селевк отдал сыну жену и царство. Эта новелла о «благородных» чувствах оформлена как исторический рассказ; бытовые персонажи предпочитались для комической новеллы, в которой действовали глупые мужья, сварливые или неверные жены, хитрые любовники, плуты и т. п.

Огромный успех выпал на долю сборника любовных новелл, составленного Аристидом из Милета (вероятно, в конце II в. до н. э.); название этого, до нас не дошедшего, сборника «Милетские рассказы» стало нарицательным именем для всего жанра.

Новелла, короткая и динамичная, не давала достаточного простора для описания субъективных переживаний героев. Очень знаменательно поэтому, что около 100г. до н. э. античная художественная теория начинает фиксировать наличие нового вида повествования, в котором «вместе с событиями познаются речи и настроения действующих лиц». Специального названия жанр не получает, но противополагается прочим как «повествование («история») о лицах», в отличие от «повествования о вещах». По словам Цицерона, этому виду повествования свойственна «развлекательность», что и достигается «переменчивостью событий и разнообразием настроений, серьезностью и легкомыслием, надеждой и страхом, подозрением и тоской, лицемерием, заблуждением и состраданием, поворотами судьбы неожиданными несчастьями и внезапной радостью, благополучным исходом дела». Оставшийся безыменным в античности, жанр этот получил название в Средние века; это — роман. Эллинистическая эпоха создала роман, в первую очередь любовный роман в псевдоисторической оболочке, по схеме влюбленных или супругов, разлученных и гонимых капризом «случая», но ищущих и в конечном итоге находящих друг друга (ср. стр. 149 о «Елене» Эврипида). Поскольку, однако, все полностью сохранившиеся романы принадлежат более позднему времени, мы будем рассматривать жанр романа при изложении греческой литературы римского периода.

Философский диалог культивируется главным образом в школе Аристотеля. Эпикурейцы и стоики предпочитают связное деловое изложение, не слишком заботясь о красоте слога. Следы старых традиций «дидактической» литературы сохраняются в том, что трактат нередко получает форму «послания», адресованного какому-нибудь лицу. Наиболее продуктивными в создании новых жанров философской прозы оказываются киники, отрицатели основных устоев и привычных ценностей античного общества. Обращаясь со своей проповедью преимущественно к низам, они искали общедоступных форм изложения. Киники создают диатрибу («беседу»), популярную лекцию на философские, главным образом моральные, темы. В живой, образной, не лишенной театральности форме, пересыпая свои рассуждения поговорками, анекдотами, цитатами из поэтов, ежеминутно вступая в диалог с воображаемым оппонентом, лектор вел беседу о «самодовлении» или «свободе от аффектов», о «богатстве и бедности», «корыстолюбии» или «превратностях судьбы». Диатриба была рассчитана на устную подачу, отличалась простотой и грубоватостью, но не гнушалась и модных приемов реторики. Мастером жанра считался Бион Борисфенит (Борисфен — греческое наименование Днепра), первый греческий писатель, родившийся на территории СССР (начало III в. до н. э.); он не ограничивался устными беседами и издавал свои произведения. Даже противники, язвившие над тем, что Бион «облек философию в пестрое одеяние гетеры», признавали силу и остроумие его диатриб. Жанр диатрибы впоследствии лег в основу христианской проповеди. Моралисты-киники прибегали и к чисто художественным формам, даже стиховым (ямбография, пародия) для осмеяния того, что им казалось пороком и ложным мнением; творчество их имело резко выраженный сатирический уклон. Некоторые излюбленные образы киников прочно вошли в последующую литературу Европы, например фигура последнего ассирийского царя Сарданапала, как представителя пышного и изнеженного образа жизни. Своеобразную форму сатиры создал .киник Менипп из Гадар (начало III в.), по происхождению сириец. Он составлял философско-сатирические диалоги с фантастическим повествовательным обрамлением, вроде полета на небо или нисхождения в преисподнюю, изображал «рождение» ненавистного киникам Эпикура, сочинял иронические «послания богов». Показ ничтожества земных благ, сатира на религию, полемика с враждебными философскими школами — таково содержание творчества Мениппа, поскольку оно поддается определению по ничтожным обрывкам и отражениям у более поздних писателей. Проза перемежалась у Мениппа со стихами; сочетание это часто встречается и в фольклоре европейских. народов и у восточных сказителей, но для античной литературы, строго отделявшей поэтические жанры от прозаических, оно казалось непривычным и получило наименование «мениппова» жанра. Всю совокупность философских жанров, созданных киниками, античная художественная теория относила к разряду «серьезно-смешного», т. е. объединяющего оба эти элемента. Эта область литературы получила дальнейшее развитие у римских сатириков и у позднегреческого «Вольтера античности» — Лукиана.

ГЛАВА V.
ГРЕЧЕСКАЯ ЛИТЕРАТУРА ПЕРИОДА РИМСКОЙ ИМПЕРИИ

1. Греция под римским владычеством

Второй и первый века до н. э. — период экспансии Рима на Восток, в Грецию и страны эллинизма.

Хозяйственная неурядица и социальные противоречия в греческих землях еще более обострились с римским завоеванием. Организация управления внеиталийскими владениями, провинциями, созданная римской республикой, была приспособлена исключительно к целям хищнической эксплуатации. Во главе провинции стоял ежегодно меняющийся наместник (проконсул), распоряжавшийся неограниченно, как эллинистический монарх, но в отличие от этого монарха совершенно не заинтересованный в благосостоянии и платежеспособности своих временных подданных. Бесконтрольное хозяйничанье римских администраторов приводило к разорению провинций. Само собой разумеется, что львиная доля тягот ложилась на низшие слой населения.

Состоятельная верхушка поддерживала Рим, легионы которого защищали ее от революционных движений масс. Культурные запросы Рима, который был еще полисом, находящимся в процессе роста, вызвали возрождение полисных тенденций также и в греческой идеологии. Полибий (около 201 — 120) изъяснял преимущества римского государственного строя и сулил ему незыблемость навеки. Стоик Панэтий (около 180 — 110 гг.) отошел от индивидуалистических тенденций древней Стои и пытался создать, используя идеи Платона и Аристотеля, этику добродетели, основанной на общественных обязанностях человека («средняя Стоя»). Рим представлялся идеальным космополитическим государством, а римское правление — осуществлением единства мирового разума на земле. Рим покровительствовал, таким образом, архаистическому течению в греческой культурной жизни. Архаизирующим тенденциям благоприятствовало и то обстоятельство, что знаменитые своим прошлым греческие полисы были введены в состав римского государства на правах «союзных» общин, номинально не подчиненных римскому наместнику. Афины, например, или Спарта превращались в своего рода общины-музеи, сохранявшие свои давнишние формы самоуправления и старомодный быт.

Восстания рабов и широкая поддержка, оказанная греческими массами понтийскому царю Митридату в его борьбе против римлян, — такова была реакция низов на условия, созданные римским владычеством. Эти низовые движения имели ярко выраженный религиозный характер. Рабские восстания возглавлялись «пророками» и «чудотворцами» восточного типа; интересно отметить, что одно из них, восстание Аристоника в Пергаме, ставило своей целью создать «государство солнца» (ср. утопию Ямбула, стр. 233). В I в. до н.э., когда в Риме шли гражданские войны, религиозно-мистические настроения проникли в самый Рим и в среду греческих романофилов. Ученик Панэтия, естествоиспытатель, историк и философ Посидоний (около 135 — 51 гг.) объединяет стоический пантеизм с представлениями Платона о бессмертии души и вводит в свою систему астрологию и магию. Согласно Посидонию, мир пронизан божественным духом; это создает «симпатию» всех вещей, благодаря чему возможны оракулы, гадания, вещие сны и прочие способы «ведовства». Вместе с тем, божественное начало мира отражено в иерархии божественных существ, в которую входят небесные светила, а также духи («демоны»); к «духам» относится и душа человека, после смерти она возвращается на свою небесную родину. Мировые процессы протекают в строгом соответствии с предопределением, с роком, и мудрец свободно подчиняется року. Это учение о свободном подчинении было затем воспринято идеологами возникающего римского цезаризма и нашло отражение в «Энеиде» Вергилия. Эклектическая система Посидония оказала большое влияние на всю греческую мысль первых веков нашей эры, многие моменты его учения перешли к еврейско-эллинистическому философу Филону из Александрии (родился около 20 г. до н. э.), а впоследствии попали в христианскую догму.

Борьба и скрещивание эллинских архаистических тенденций с греко-восточными религиозными движениями составляет основное культурное содержание греческой жизни в римский период. Господство Рима играет здесь роль консервативного фактора; однако по мере того как римское рабовладельческое общество вступает в полосу кризиса и упадка, верх берут течения, которые впоследствии лягут в основу средневековой идеологии.

Распространение римского владычества во II — I вв. до н. э. приносило с собой греческим областям хозяйственную разруху и культурное оскудение. Особенно пострадала европейская Греция. Исключение составляли здесь Афины, как местопребывание основных философских школ и как город-музей, наполненный памятниками прошлого. Деятели греческой культуры стали переселяться в Рим. Впрочем и те эллинистические страны, которые не были еще завоеваны, находились в состоянии упадка. Александрия сохраняла свое значение только как научный центр; центром искусства сделался одно время (в начале I в.) демократический Родос.

Овладение последним самостоятельным эллинистическим государством, Египтом, совпало по времени с установлением римской империи (30 г. до н. э.). Эта империя в течение первых полутора веков своего существования была основана, так же как и республика, на политическом и экономическом первенстве Италии, но эксплуатация провинций приняла более хозяйственные, не столь хищнические формы. В результате этого изменения экономической политики Рима и длительного мира материальное положение греческих областей стало улучшаться. Европейской Греции подъем почти не коснулся, но в Малой Азии и на эллинистическом Востоке благосостояние заметно выросло.

Еще более благоприятные условия наступили для греческих стран во II в. н. э., при Адриане и Антонинах, когда Италия потеряла свое хозяйственное первенство в империи. Это привело к культурному оживлению, которое иногда называют «греческим возрождением» II в. и центры которого находились в малоазийских греческих городах.

За видимостью культурного «возрождения» скрывается, однако, бессодержательность жизни, характерная для увядающего общества. В условиях римской империи «всеобщему бесправию и утере надежды на возможность лучших порядков соответствовала всеобщая апатия и деморализация».[1] Греческие провинции жили своими мелкими местными интересами. Во второй половине I в. известный оратор Дион (стр. 246) говорит, обращаясь к родосцам, одной из самых богатых и культурных общин: «Ваши предки имели различные возможности обнаружить свою доблесть — во владычестве над другими, в помощи притесняемым, в приобретении союзников, в основании городов, в победах над неприятелями. У вас этих возможностей уже нет. То, что у вас есть, это — владычество над самими собой, управление вашим городом, вдумчивая раздача наград и почестей, заседания в совете и в суде, культ богов, проведение праздничных церемоний». На измельчание чувств и интересов жалуются многие греческие писатели Самодовольная безыдейность и отсутствие самостоятельного культурного творчества — таков облик «греческого возрождения».

В приведенных словах Диона звучит и другой характерный мотив этого времени — преклонение перед греческим прошлым. Грек горд своим эллинством, своей древней культурой, которую он может противопоставить римскому «варварству». Архаистические тенденции заметны в быту, в религии; растет значение общеэллинских состязаний, снова приобретает популярность забытый было дельфийский оракул. Интересным памятником этой любви к старине является дошедшее до нас «Описание Эллады» Павсания (конец II в.), путеводитель по Греции, знакомящий с достопримечательностями различных греческих областей, с произведениями архитектуры и живописи, с местными обычаями и сказаниями. Философия получает школьный характер и уходит в комментирование старых мыслителей. Круг образованных людей расширился благодаря отличной постановке школьного дела, но уровень образования, даже у видных деятелей, стал значительно ниже. Деградирует и наука, переходя от самостоятельного исследования к компиляциям.[2] Более интенсивная научная жизнь сохраняется лишь в Александрии, но Египет был той страной, которую менее всего затронуло архаистическое «возрождение» и где прочнее всего держались культурные традиции эллинизма.

Рядом с этим — пассивность, покорность судьбе. Так называемая «младшая Стоя» возвращается к этическому индивидуализму древних стоиков, но уже без веры в разумность человеческой деятельности. Стоику Эпиктету (средина I в. н. э.) человек представляется в образе актера, исполняющего некую роль на жизненной сцене по непонятным для него указаниям режиссера. Обрести самого себя можно только в одиночестве внутренней жизни. «Сожмись внутрь себя», вторит бывшему рабу Эпиктету римский император, стоический философ на престоле, Марк Аврелий (161 — 180).

Интенсификация внутренней жизни, лишенной опоры извне, происходит главным образом за счет религиозных и мистических переживаний. Школьная философия, за исключением одних только материалистов эпикурейцев, учит вере в единого бога, в бессмертие души и призывает к аскетизму и к борьбе с чувственностью. Почти все выдающиеся мыслители периода империи занимаются религиозными вопросами, божественное провидение и непосредственное откровение играет значительную роль во всех философских системах, у стоиков, у неопифагорейцев, а позже (со II в. н. э.) у неоплатоников. Многие ищут спасения в опрощении, в своеобразном народничестве, хотят оживить древнюю религию аллегорическим истолкованием мифов, стараясь объединить их с популярными в массах восточными представлениями. Широкой популярностью пользуются различные пророки, чудотворцы, астрологи.

«Для того, чтобы дать утешение, нужно было заменить не утраченную философию, а утраченную религию. Утешение должно было выступить именно в религиозной форме, как и все то, что должно было захватывать массы, — так это было в ту эпоху и так продолжалось вплоть до XVII века.

Едва ли надо отмечать, что среди этих людей, страстно стремившихся к этому идеальному утешению, к этому бегству от внешнего мира в мир внутренний, большинство должны были представлять — рабы».[3]

Эта новая универсальная вера, способная связать все народы империи, не могла вырасти на непосредственной основе старых культов отдельных народностей. Новой религией стало христианство, возникшее из сочетания эллинистических религий богов-спасителей с мессианскими представлениями евреев и впоследствии воспринявшее очень многие положения греческой вульгарной философии, главным образом стоической. «Отрицая... все национальные религии и общую им всем обрядность, обращаясь ко всем народам без различия, христианство само становится первой возможной мировой религией».[4]

Рабовладельческое общество клонилось к упадку. «То был безвыходный тупик, в который попал римский мир: рабство сделалось экономически невозможным, труд свободных морально презирался. Первое уже не могло, второй еще не мог сделаться основной формой общественного производства. Вывести из этого положения смогла только коренная революция».[5]

Для восточной части империи решающую роль сыграла революция III в. Она разрушила римскую империю, созданную Августом, как орудие господства рабовладельцев, и поставила на ее месте абсолютную монархию, в которой начали преобладать феодальные способы эксплуатации. Рабовладельческий строй стал переходить в более прогрессивный, феодальный.

«Революция рабов ликвидировала рабовладельцев и отменила рабовладельческую форму эксплуатации трудящихся. Но вместо них юна поставила крепостников и крепостническую форму эксплуатации трудящихся» (И. В. Сталин. Речь на первом всесоюзном съезде колхозников-ударников 19 февраля 1933 г.).[6]

Центр новой империи вскоре переносится в Константинополь (330 г.), государственной религией становится христианство. Римская империя сменяется византийской. «Вместе с возвышением Константинополя и падением Рима заканчивается древность».[7]