Введение историческое значение античной литературы

Вид материала

Литература

Содержание 4. Красноречие. Вторая софистика

Подобный материал:

• Ответы на билеты по курсу Античной Литературы, 7451.22kb.
• История древнегреческой литературы Содержание учебного материала, 119.06kb.
• Урок мхк в 10 классе. Тема: «Золотой век Афин», 39.9kb.
• Темы контрольных работ по дисциплине «История зарубежной литературы и искусства» Античность,, 76.55kb.
• Урок литературы и истории на тему: «Бородинское сражение», 75.15kb.
• Проблемное задание: Вчем заключался коренной перелом в ходе Великой Отечественной войны?, 87.06kb.
• Задачи урока: Показать историческое значение Бородинской битвы, ее стратегическое значение, 111.47kb.
• Развития литературы, 1001.06kb.
• В. Г. Маранцмана Урок Введение. Литература, 178.52kb.
• А. Ф. Лосев история античной эстетики софисты. Сократ. Платон история античной эстетики,, 11197.2kb.

2. Аттикизм

Архаическое течение в греческой культуре, укрепившееся с наступлением римского владычества, получило непосредственное отражение ив литературе. Его результатом было торжество аттикизма (стр. 231), ориентации на язык и стиль аттической прозы. Аттикизм был реакцией против стилевых тенденций, господствовавших в эллинистической литературе, возвращением к «классикам», или, как выражались сами греки, к «древним». «Подражание древним» было литературным лозунгом движения. Аттикизм прежде всего знаменовал реформу литературного языка. Из него были устранены те слова и обороты, которые не встречались у признанных «каноническими» аттических прозаиков. Между тем литературный язык аттической прозы V — IV вв. уже отличался от живого «общего языка» эллинистического времени (стр. 198), с его значительной примесью ионизмов и многочисленными новообразованиями. В этом отношении аттикизм создавал пропасть между письменным языком, которому нужно было учиться у аттических .авторов, и языком живой речи, омертвлял всю языковую систему. Литература верхов окончательно рвала с народом. Победа аттикизма запечатлелась на всей дальнейшей истории греческого языка. Дуализм письменной аттической и живой речи, возникший в рассматриваемый нами период, прошел через всю позднейшую античность, через средневековую письменность феодальной Византии, даже через новогреческую литературу XIX в. и, сохранившись до наших дней, продолжает служить тяжелой помехой для демократизации народного образования в современной Греции.

Как уже было упомянуто, одним из последствий победы аттикизма являлась также гибель памятников эллинистической литературы. Аттикистический уклон поздне-античной школы отверг эту литературу главным образом по языковым соображениям. Эллинистическая традиция держалась только в Египте, что и дает нам возможность знакомиться с эллинистическими писателями по папирусам римского времени.

В области литературного стиля аттикисты вели борьбу против «азианского» красноречия (стр. 230 — 231) и свойственной ему перенапряженности средств выражения, призывали к более строгой дисциплине слова. Попытка навязать литературе непреложные стилевые нормы, исходившая от крайних сторонников аттикизма, не имела успеха. Важнейшим документом движения являются для нас многочисленные реторические трактаты Дионисия Галикарнасского, греческого писателя, поселившегося в Риме в 30 г. до н. э. Дионисий не принадлежит к числу центральных фигур в борьбе за аттикизм; он уже констатирует совершившийся перелом и отмечает ту роль, которую сыграл в этом вопросе вкус Рима. Хотя борьба велась главным образом по вопросам прозаического стиля, она распространялась и на сферу поэзии. Здесь также заметна реакция против господствовавшей в эллинистическое время александрийской школы. В эпиграммах начала нашей эры нередко звучат насмешки над Каллимахом и искусственным ученым стилем александрийцев; им противопоставляются классики древней поэзии — Гомер и Архилох.

От полемики, возгоревшейся в I в. н. э. вокруг литературных и стилистических теорий аттикизма, сохранился чрезвычайно любопытный памятник — анонимный трактат «О возвышенном», ошибочно приписанный философу III в. Лонгину. Трактат этот направлен против одноименного сочинения крайнего аттикиста Цецилия, но .автор сам является поклонником классической литературы. Он одинаково осуждает и напыщенность азианизма, и сухость аттикистов, и холодную корректность александрийской поэзии. У классиков он ценит не только формально-стилистическую сторону, но также величие мыслей и силу чувства, и это является для него самым важным. Упадочность современной литературы обусловлена отсутствием «возвышенных» дарований. В заключение автор ставит вопрос, чем вызвана такая бедность талантами, и отвечает на него в форме диалога с неким «философом». «Философ» ищет политического объяснения: «справедливое рабство», установленное империей, отсутствие демократической свободы калечит душу наподобие клетки для искусственного выращивания карликов. С этой точкой зрения нам еще придется встретиться в римской литературе I в., особенно в «Диалоге об ораторах» Тацита. Автор трактата «О возвышенном» предпочитает «объяснение нравственного порядка: жажда наживы и погоня за чувственными удовольствиями, охватившие современников, приводят к духовному измельчанию.

3. Плутарх

К числу любителей старины, не связывавших себя, однако, слишком тесно с аттикизмом, принадлежал и один из известнейших греческих писателей римского периода Плутарх (родился около 46 г. н. э., умер после 120 г.). Уроженец маленькой Херонеи в Беотии, Плутарх принадлежал к греческой провинциальной знати. Он получил философское образование в Афинах, неоднократно посещал Рим, где у него завязались дружеские отношения с многими представителями официального мира, но всегда предпочитал жизнь в родном. городе и старался оставаться местным деятелем. Любитель чтения и домосед, он работал в узком кругу друзей и учеников, которые образовали вокруг него небольшую академию, просуществовавшую не менее ста лет после смерти своего основателя. Деятельность Плутарха была отмечена многочисленными знаками внимания со стороны как сограждан, так и властителей империи.

Римские связи и романофильские политические убеждения снискали ему благорасположение императоров Траяна и Адриана, высокое звание консуляра и на склоне лет пост прокуратора провинции Ахайи; граждане избирали его на местные должности, а около 95 г. он был принят в коллегию дельфийских жрецов. Дельфийцы и херонейцы совместно поставили Плутарху памятник, надпись которого была найдена при раскопках в Дельфах, а в Херонейской церкви поныне показывают мраморное «кресло Плутарха».

Уже эта политическая и жреческая карьера свидетельствует о том, что в лице Плутарха мы имеем лояльного гражданина империи, человека умеренных и консервативных взглядов, и таким он действительно предстает перед нами в своих произведениях. Проводя жизнь в провинциальном уединении, в чтении книг и собирании материалов, он находится вне сферы модных литературных течений и во многом примыкает к прежней, эллинистической манере изложения.

Античный список сочинений Плутарха содержит 227 названий, из которых сохранилось свыше 150 (в том числе и несколько неподлинных). Это огромное литературное наследие принято разделять. на две категории: 1) «моральные» трактаты (Moralia) и 2) биографии.

Термин «Moralia» не точен. Плутарх пишет на всевозможные темы — о религии и философии, педагогике и политике, о гигиене и психологии животных, о музыке и литературе. Некоторые трактаты представляют собой простую сводку любопытного культурно-исторического материала. Преобладает все же этическая тематика (например: о любопытстве, о болтливости, о ложном стыде, о братской любви, о любви к детям, супружеские наставления и т. п.). Не представляя собой сколько-нибудь оригинального творчества, эти философские трактаты являются плодом огромной начитанности в разных областях; философская продукция прошлых веков широко использована и в пересказах и в прямых цитатах. Хотя Плутарх формально причисляет себя к школе Платона, он в действительности эклектик, интересующийся к тому же не столько теоретическими вопросами философии, сколько религией и моралью. Религиозные взгляды Плутарха заключают в себе уже все существенные черты поздне-античного миросозерцания: здесь и единый справедливый бог» и бессмертие души, и провидение, и иерархия добрых и злых демонов, посредников между божеством и людьми; в эту систему божественных сил разных рангов входят боги греческой народной религии, равно как и восточные божества. Плутарх старается обновить веру в оракулы, в частности в оракул дельфийского бога, жрецом которого он сам являлся. Религиозность Плутарха давала основание древне-христианским писателям считать его «полухристианином», а Маркс иронически причисляет Плутарха к «отцам церкви».[1] Гуманно-филантропический характер имеет этика Плутарха, но она целиком заимствована у более ранних философов, включая даже ненавистных «атеистов» эпикурейцев, и приправлена личным благодушием автора, избегающего всяких крайностей и готового отыскать хорошую сторону даже в самых отвратительных явлениях. С примирительной эклектикой миросозерцания вполне гармонирует и характер изложения. Оно отличается таким же благодушием Плутарх несколько многоречив, избегает заострения трудных вопросов, но всегда занимателен. Рассуждения пересыпаны анекдотами, историческими примерами, цитатами из поэтов, меткими наблюдениями. Реторическая манера изложения остается Плутарху чуждой. В этом отношении он продолжает традиции эллинистической философской прозы, которым следует также и в художественном оформлении своих трактатов, применяя формы диалога, диатрибы или послания.

Трактуя вопросы литературы, Плутарх подходит к ним как моралист. Поэзия представляется ему как бы преддверием к философии, поучением в доступной, украшенной вымыслом форме (трактат «Как молодому человеку читать поэтов»). Для эстетических взглядов Плутарха характерно «Сравнение Аристофана с Менандром». Плутарх отдает решительное предпочтение беззлобной комедии Менандра, в которой добродетель всегда торжествует, перед беспощадной насмешкой Аристофана.

Значение Плутарха для Нового времени основано не столько на «моральных» трактатах, сколько на биографиях. «Параллельные жизнеописания» представляют собой серию парных биографий, причем всякий раз рядом поставлены греческий и римский исторический деятель. Заключительной частью такой биографии служит во многих случаях «сравнение», в котором сопоставляются оба деятеля. Кроме того, есть несколько отдельных биографий, принадлежащих, по-видимому, более раннему периоду литературной деятельности автора. Самая идея сравнительных жизнеописаний, в которых римские деятели приравнены к греческим, свидетельствует о сильном романофильском уклоне такого поклонника греческой старины, как Плутарх. Подбор исторических фигур для сопоставления в иных случаях сам собой напрашивается (например Александр Македонский и Юлий Цезарь, Демосфен и Цицерон), но очень часто оказывается искусственным. Это не отразилось, однако, на самих биографиях, так как каждая из них составляет самостоятельное целое, и «сравнение» является лишь привеском. До нас дошли 23 пары, т. е. 46 биографий; эллинистические монархи и римские императоры в эту серию не вошли (в числе непарных биографий имеются и жизнеописания императоров).

Плутарх является для нас крупнейшим представителем биографического жанра в греческой литературе, но самый жанр гораздо древнее: он восходит к IV в. (стр. 180) и усиленно разрабатывался в эллинистическое время. Жанр этот имеет свои особенности, отличные от наших современных требований к биографии и связанные с античным пониманием индивидуальной личности.

Личность, прежде всего, понималась статически, как некий законченный в себе «характер». Теоретически признавая, что характер формируется с помощью воспитания или самовоспитания, и ставя себе соответствующие задачи в педагогической практике, античность все же никогда не изображает процесса становления личности. Античный биограф не интересуется детством и юношеством героя, как этапами внутренней истории; все внимание обращено на период «расцвета», когда «характер» предстает уже в оформленном виде. Лишь в рассматриваемый нами период появляются первые зародыши более динамического понимания внутренней жизни индивида, но это только зародыши, и встречаются они преимущественно в автобиографических признаниях («К самому себе» императора Марка Аврелия, впоследствии «Исповедь» христианского писателя Августина). Личность, трактуемая независимо от своего становления, оказывается вне связи также и с формирующими ее социальными силами, с исторической обстановкой.

Помимо реторического «энкомия», прославления деяний какого-либо лица и его нравственных качеств, введенного в литературу Исократом (стр. 180), в античности выработалось два основных вида биографии. Первый — ученая биография справочно-антикварного типа, перечень важнейших событий и дат из жизни описываемого лица, преследующий не столько художественные, сколько ученые цели. Второй вид — биография-характеристика, воссоздающая образ деятеля. Для биографии этого типа внешние события интересны лишь постольку, поскольку они освещают «характер» (в его только что рассмотренном понимании). В специфической установке на факты, характеризующие личность, древние видели отличие биографии от истории. Так понимает свою задачу и Плутарх.

Во вступлении к биографиям Александра Македонского и Юлия Цезаря он предупреждает читателя, что многие значительные исторические события будут либо кратко изложены, либо вовсе опущены: «Мы пишем жизнеописания, а не историю; замечательные деяния далеко не всегда являются обнаружением доблести или порока. Незначительный поступок, словцо, шутка чаще лучше выявляют характер, чем кровопролитнейшие сражения, великие битвы и осады городов. Как живописцы, не заботясь об остальных частях, стараются схватить сходство в лице и в глазах, в чертах, в которых выражается характер, так да будет позволено и нам глубже проникнуть в проявления души и с их помощью очертить облик жизни обоих [т. е. Александра и Цезаря], а описание великих деяний и битв предоставим другим».

Создание целостного и выпуклого облика с помощью мозаики мелких штрихов, «проявлений души», — таков художественный метод античной биографии. Этот метод, созданный еще в эпоху эллинизма, Плутарх применил с большим успехом и в широких масштабах. В погоне за интересующими его деталями он не брезгает анекдотом, даже сплетней, но дает занимательный и наглядный рассказ, порою достигающий подлинного драматизма. Шекспир создавал «Юлия Цезаря» и «Антония и Клеопатру» по канве соответствующих биографий Плутарха, и ему очень мало пришлось изменить в драматической группировке фактов источника. В какой мере этот драматизм является художественным достижением самого Плутарха, — не перешел ли он к нему по наследству от историков, трудами которых он пользовался, — один из тех вопросов, на которые чрезвычайно трудно дать ответ, поскольку предшественники Плутарха для нас утеряны.

Вместе с тем Плутарх и в «Жизнеописаниях» остается моралистом. Повествование нередко прерывается морализирующим размышлением. Биографии в большинстве случаев имеют назидательную цель — показать достойные образцы поведения, и автор нередко сознательно идеализирует своих героев. Он любит рисовать высокие моральные качества древних государственных людей, строгую добродетель и простоту нравов, свободолюбие, героизм, преданность родине.

Однако Плутарх не ограничивается галереей добродетельных героев. Одна из самых сильных книг его серии — парная биография Деметрия Полиоркета и Марка Антония, которой предпослано замечание, что «великим натурам бывают присущи не только великие доблести, но и великие пороки».

Моралист и мастер художественной характеристики, Плутарх не стремился быть историком. Как историк он и не стоит на высоте античной науки ни в смысле критического отношения к источникам, ни в понимании хода исторических событий.

Немногие греческие писатели пользовались в позднейшее время такой популярностью, как Плутарх. Византийцы ценили его за богатство эрудиции и благочестивый образ мыслей, и благодаря этому сохранилось такое большое количество его произведений. С конца XIV в. он стал известен в Западной Европе. В XVI — XVIII вв. господствующее течение чувствовало себя ближе к литературе римской эпохи, чем к классической Греции, и Плутарх был в это время любимым греческим писателем. Как гуманный моралист, враждебный аскетизму, Плутарх привлекал внимание гуманистов (Эразм, Рабле), вождей реформации, философов (Монтень, Руссо). Особенный интерес вызывали, однако, биографии. Шекспир («Кориолан», «Юлий Цезарь», «Антоний и Клеопатра»), Корнель, Расии заимствуют из них сюжеты своих драм, в XVII в. создаются многочисленные жизнеописания «знаменитых людей» по образцу Плутарха. Деятели французской буржуазной революции, а у нас декабристы, увлекались героями Плутарха, как воплощением республиканских добродетелей. Маркс в «18 брюмера» говорит о том, что «в классически строгих преданиях римской республики борцы за буржуазное общество нашли идеалы и искусственные формы, иллюзии, необходимые им для того, чтобы скрыть от самих себя буржуазно-ограниченное содержание своей борьбы, чтобы удержать свое воодушевление на высоте великой исторической трагедии».[2] Эти предания они находили преимущественно у Плутарха (ср. также стр. 425).

4. Красноречие. Вторая софистика

Торжество архаизма в литературе падает на время эпигонствующего «греческого возрождения» (стр. 238). В ориентации на блестя-

щие периоды своей культуры греческое рабовладельческое общество ищет противоядия от разрушающих его сил. Политика императоров идет в полной мере навстречу этой культурной самозащите. Рядом с оживлением старинных святилищ, оракулов и общеэллинских игр создаются официальные, оплачиваемые государством кафедры философии и реторики. Пропаганда архаических тенденций выходит за пределы школ или замкнутых ученых кружков, она стремится охватить более широкий круг всех тех, кто причастен к «образованности», и ищет поэтому более массовых, доступных и интересных форм. Происходит новый подъем публичной речи. В условиях Римской империи политическое или судебное ораторское искусство находило для себя так же мало почвы, как и в эллинистических государствах; красноречие этого времени имеет резко выраженный эпидиктический характер. По греческим общинам гастролируют странствующие ораторы, выступая со своим искусством перед многочисленной публикой в театрах или лекториях. Они менее всего склонны видеть в себе только мастеров слова и именуют себя не ораторами, а софистами. В этом воскрешении старого термина содержится претензия на культурную ценность нового красноречия, как пропаганды «образованности», и брошен вызов философам, исконным врагам «софистики».

Как во времена Исократа, реторика начинает играть роль важнейшей общеобразовательной дисциплины, конкурируя с философией, а эпидиктическое красноречие стремится вытеснить все прочие виды литературы. Своим архаическим звучанием термин «софист» отвечал установке на аттическую древность, и вторая софистика приписывала себе происхождение от первой в порядке непрерывной исторической преемственности.

С ростом значения публичной речи мы встречаемся уже в I в. н. э. Старший современник Плутарха, Дион из Прусы (в Вифинии), начал свою ораторскую деятельность как типичный софист, противник философов. Изгнанный при Домициане из Рима с запретом жить в Вифинии, он в течение ряда лет вел странствующий образ жизни, занимался физическим трудом и увлекался кинико-стоической философией. Странствия приводили его в отдаленные углы греческого мира; он посетил и Ольвию, греческую колонию на Днепре (Борисфене), и в своей «Борисфенитскюй» речи оставил памятник ее тяжелого состояния в римское время. После гибели Домициана Дион получил возможность вернуться и пользовался расположением императора Траяна. В своей последующей деятельности он поставил свое искусство эпидиктичеокого стиля на службу популярно-философской проповеди. От Диона сохранилось около 80 речей на политические, моральные и литературные темы. Дион — почитатель греческой древности, в сравнении с которой настоящее кажется ему мелким и ничтожным (ср. цитату на стр. 238), и вместе с тем сторонник империи, теоретик единовластия. Он проповедует смягчение классовых противоречий, призывает городскую бедноту возвратиться на землю — провинциальная параллель к политике поддержки мелкого землевладения, которую начали проводить императоры после Домициана. В этом отношении показательна «Эвбейская» речь; она и с литературной стороны является самым интересным произведением Диона. Он рисует утопическую идиллию, мирную уединенную жизнь двух охотничьих семейств вдали от города, и кончает прославлением

здорового и полезного сельского труда, противопоставляя его развращенной жизни городского населения.

Дион, с его позднейшим уклоном в сторону популярной философии, еще не является вполне типичным представителем софистики.

Расцвет ее относится уже ко II в. н. э. Важнейшими софистическими центрами служили греческие города Малой Азии, в особенности Смирна; здесь сохранялись эллинистические традиции «азианского» красноречия, и представители второй софистики продолжали придерживаться типичной для «азианцев» театральности, хотя и восприняли языковые нормы аттикистов и тратили неимоверные усилия, для того чтобы уметь воспроизвести стиль древних ораторов, в особенности Демосфена. Идейная бессодержательность и подражательный стиль — характерные признаки всего течения.

Публичное выступление софиста начиналось с «вступительного «слова», прелюдии в легком стиле; оратор представлялся публике, давал образчик своего искусства — эффектное описание, интересный рассказ, защиту парадоксального тезиса. Затем следовала самая речь, «ораторское упражнение». Чаще всего софист развертывал перед слушателями какую-нибудь историческую фикцию, речь знаменитого человека в какой-либо сложной ситуации. Ксенофонт желает умереть вместе с Сократом, Демосфен предлагает себя в качестве искупительной жертвы после Херонейского поражения. Солон, узнавший, что Писистрат окружил себя стражей, требует уничтожения своих законов, — такого рода темы трактовались софистами. Исторической точности здесь не требовалось; нужны были те представления о возвышенных мыслях и благородных героических чувствах, которые «греческое возрождение» желало навязать своему прошлому. 'Прошлое уходило в такую же область идеального, к какой некогда принадлежал миф, а греческая история предоставляла в распоряжение софиста достаточное количество патетических моментов.

«При всяком случае, — язвит Лукиан в своем «Учителе красноречия», — должен быть Марафон и храбрец Кинегир, без них ни одна речь обойтись не может. Пусть всегда у тебя через Афон плывут корабли, а Геллеспонт переходят посуху. Пусть солнце покрывается стрелами мидян, Ксеркс обращается в бегство, Леонид возбуждает изумление всех, и пусть прочитывается надпись Отриада. Саламин и Артемисий и Платеи пусть выступают побольше и почаще».

Как и в школьном реторичеоком обучении (стр. 231), рядом с исторической фикцией встречается судебная, фиктивное выступление на суде по поводу казуса, богатого патетическими возможностями, например речь любовника, захваченного мужем на месте преступления. Но тема могла и не быть фиктивной.

Софист был весьма желанным гостем на каждой публичной церемонии и произносил соответствующую речь. Реторические учебники этого времени устанавливают наличие самых разнообразных видов церемониальной эпидиктической речи: тут всевозможные «прославления» как отдельных лиц, императоров, наместников, увенчанных «граждан, так и общин или местностей, всякие «панегирики», «речи ко дню рождения», «свадебные», «надгробные» «утешительные», «плачевные» речи.

То обстоятельство, что торжественные софистические речи могли оказаться господствующим литературным жанром, служит ярким доказательством безыдейности и отсутствия творческих сил у вер-

хушки греческого общества II — III вв. Культ эффектного слова и; декламации доведен здесь до крайних пределов; особенно ценилось. искусство импровизировать речь. Оратор старался воздействовать на слушателей красотой голоса, ритмом, пением, мимикой. Об одном из софистов рассказывают, что на его выступления приходили люди, не знающие по-гречески: «они слушали его, как сладкозвучного соловья, потрясенные красотой его голоса и дикции, его ритмами и в простой речи и в пении». Красноречие это настолько широко пользовалось поэтическими средствами выражения, что речи часто именуются «гимнами».

Претензии софистики на универсальное образовательное и литературное значение, на способность заместить и философию и поэзию резче всего формулированы у самого выдающегося софиста II в. Элия Аристида. Около пятидесяти сохранившихся речей этого прославленного в свое время автора, мнившего себя одновременно и Демосфеном и Платоном, в равной мере свидетельствуют о его стилистическом мастерстве и идейном убожестве, сопряженном с неврастенией, суеверием, тщеславием и шарлатанством.

Софистическая проза получает более живой характер тогда, когда переходит к более интимным темам. Так, софисты культивируют жанр фиктивного письма. Это — прозаическая параллель к малым формам эллинистической поэзии, с бытовыми миниатюрами, картинками природы, изъяснениями чувств. Письмо так же замещает интимную лирику, как софистическая речь — торжественную лирику гимнов. Алкифрону (II в.) принадлежит несколько сборников писем: письма рыбаков, крестьян, паразитов, гетер. Автор использует материалы новоаттической комедии и переносит свои письма в обстановку IV в. до н. э. Сборник любовных писем приписывается (может быть, ошибочно) Филострату (III в.), составителю жизнеописаний знаменитых софистов и пространной ареталогии, почти что биографического романа, об известном «чудотворце» I в. н. э. Аполлоиии Тианском. Другой вид софистической прозы — описание («экфраса») природы или памятников искусства (реальных или фиктивных) — также одна из любимых тем эллинистической поэзии. Сохранились сборники описаний картин, связанные с именами двух Филостратов, старшего и младшего. Старший Филострат быть может тожествен с вышеупомянутым одноименным автором, но это не вполне достоверно, так как в семье Филостратов было несколько представителей софистического искусства, и труды их трудно разграничить.

Софистика существовала очень долго, в течение всего переходного периода от древнегреческой литературы к византийской. В IV в. она еще представлена рядом выдающихся писателей (Либаний, Гимерий, император Юлиан). Софистический стиль перенимают христианские проповедники (Василий Великий, Григорий Богослов, Иоанн Златоуст). В течение долгого времени продолжают разрабатываться также и малые софистические формы. Отмирает софистика только в VI — VII вв.