С г. в Высшей школе экономики в рамках семинар



СодержаниеППП: презумпцию правоты правоприменителя
История Айгуль Махмутовой
Подобный материал:

1   2   3 Генезис мента и его определение

Эта история иллюстрирует важные исторические процессы. Вернемся к рубежу 2000 года, когда параллельно существовали и уже начинали сближаться две системы: формального права и теневых «понятий». Это и был путь классического либерализма, хотя положение было не идеальным. До правового государства (rule of law) было еще далеко, но вдали такая перспектива открывалась. Но тут новый президент Путин и провозгласил «диктатуру закона». Это очень важная формула, если кто ее не забыл с

2000 года, хотя она содержала в себе противоречие, в контексте rule of law слово «диктатура» вообще неуместно.

На самом деле Путин сделал ставку на силовиков, то есть на репрессивные структуры, наделенные государственными полномочиями. В его понимании это были в первую очередь офицеры ФСБ, с которыми он работал, но те скоро подтянули милицию, прокуратуру, стали использовать пожарных, налоговые органы, подчинили себе суды и так далее. Вот эта вся масса, или иначе орда, в которой отдельные лица (их имена, фамилии, должности, служебная принадлежность) становятся скоро неразличимы для того, на кого она нападает, — вот это и есть менты, как их сегодня понимает любой русский человек. Очень быстро погоны ментов надели (в том числе и на генеральском уровне) карьеристы и просто бандиты, сюда же переметнулись не самые талантливые бизнесмены, которые раньше проигрывали конкурентам на рынке.

В сложный муравейник складывающейся экономики и права менты врезались, как полено, совершенно переиначив все связи и сделав их неестественными. Они получили свои преимущества искусственным путем извне, а не в силу ловкости или умения, да им и незачем было придумывать что-то свое высокодоходное, так как они используют как бы (!) государственную лицензию на самый выгодный вид «бизнеса»: отнимать чужое. Это оказались не лучшие, а самые жадные и жестокие; из прежних правоохранительных органов честные люди вскоре были практически вытеснены, сегодня там людей, мотивированных чем-либо, кроме корысти, практически нет.

Менты создали разноуровневые механизмы сбора дани с населения. Наверху это, конечно, «дело ЮКОСа» и множество подобных ему дел. Вакханалия рейдерства с участием силовых структур только началась в «лихие девяностые», а в свои наиболее яркие формы развернулась после 2000 года под флагом «диктатуры закона». На уровне регионов примеров захвата предприятий множество. На самом нижнем уровне рядовые милиционеры проверяют прописку, но не борются с нелегальной эмиграцией, а просто собирают взятки у эмигрантов и беженцев. Если у вас угнали машину и вы хотите, чтобы ее не просто объявили в розыск, а реально нашли, то вы должны обещать ментам четверть ее стоимости. Возбуждение дела по краже вообще нереально, если вы не дадите взятку. И наоборот: менты (следственный комитет и прокуратура) создали «бизнес» в виде возбуждение уголовных дел против бизнесменов или их детей исключительно ради получения взяток — таких примеров много, хотя об этом никто не рассказывает для печати, если вопрос удалось уладить.

Лучший пример — российская автоинспекция. Кто ездил на машине в России, тот знает, что ГАИ менее всего озабочена наведением порядка на дорогах и борьбой с настоящими нарушителями, она даже торгует своего рода индульгенциями на нарушения в виде специальных номеров. ГАИ занята практически исключительно сбором взяток за настоящие и мнимые нарушения, за бесчисленные регистрации и разрешения. Для этого лоббируются драконовские законы и наказания — соответственно повышается и размер взяток. Так же ведут себя все, кто имеет право что-то контролировать или лицензировать от имени государства: от пожарных до органов по охране интеллектуальной собственности. Все эти обладатели полномочий и удостоверений и как бы представители государства тоже — менты.

Чтобы понять, как это все сложилось в течение полутора — двух десятилетий, важно подчеркнуть, в чем принципиальное отличие прежнего советского (или российского, но вымирающего как тип) милиционера (прокурора, следователя, налогового инспектора и т.д.) от мента. Это различие заключается в мотивации. Мент отличается тем, что для него борьба с преступностью — в лучшем случае только побочная цель, а в худшем — лишь прикрытие его деятельности по самообогащению. За этим сюда и идут, а кто идет не за этим, те вскоре перерождаются или уходят, не выдерживая царящих здесь нравов и культа насилия.

Чтобы не обижать людей, чего я делать на самом деле очень не люблю, скажу, что я понимаю это явление под названием «менты», может быть, даже не как конкретных людей, а как те мотивы корыстолюбия и культа насилия в конкретных людях, которые склоняют их действовать так или этак. Может быть, общество и класс ментов в целом как раз в меньшей степени поддаются лечению, нежели отдельный мент, который все же не утрачивает при всех его пороках все качества человеческого существа. У него есть жена и дети, у него есть школьные друзья, которых он по-человечески любит, у него вдруг может обнаружиться в каких-то обстоятельствах и совесть, он способен, как и любой человек, покуда он еще жив, на раскаяние.

Совесть совестью, это случай штучный, а вы спросите: а кто контролирует ментов, есть ли такие структуры? Никто, и структур таких в России по большинству дел нет, потому что они заполнены теми же самыми ментами. С медицинской точки зрения это типичная картина рака: раковые клетки сначала были нормальными, потом с ними что-то произошло, и они, вместо того чтобы работать на организм, начали работать только на самих себя, поражая организм. И их все больше и больше. Важно подчеркнуть: и к этой важнейшей с точки зрения не только законности, но и экономики характеристике мы еще вернемся — что ментовское государство сильно отличается от полицейского государства в обычном смысле этого термина. Отличие прежде всего в том, что второе подразумевает строгое следование закону и вертикальную дисциплину, тогда как в ментовском государстве закон на последнем месте и никакой самостоятельной роли не играет, а как бы представители государства фактически подчиняются только своим непосредственным ближайшим руководителям, больше похожим на главарей воровских шаек. Это, наоборот, своего рода анархия, основанная на праве силы, пресловутая путинская «вертикаль» для этой орды ментов — не более чем прикрывающий их действительные цели миф.

А вот еще есть хорошее выражение, иногда употребляемое в российской прессе: «оборотни в погонах». Думаю, что этот яркий образ был придуман еще сталинскими пропагандистами, потом кочевал дальше, но вряд ли тем, кто его когда-то придумал, могла прийти в голову нынешняя картина. А именно: если вы видите человека в погонах в России, то это почти наверняка как раз «оборотень», здесь целые министерства «оборотней», не исключая и военных, у которых легальные цели

подменены своекорыстными. Не будучи «оборотнем» и не приняв их нравы хотя бы в какой-то степени, в этих министерствах работать просто нельзя.

К сожалению, все больше появляется и таким образом мотивированных судей, в первую очередь в арбитражных судах, которые тесно связаны с разрешением бизнес-конфликтов. Но все же судейское сообщество пока нельзя назвать ментовским, скорее оно подмято презумпцией правоты мента, хотя в нем есть люди, болеющие за страну, а не за свой карман, и это до сих пор оставляет некоторую надежду. Но пока в стране господствует за редкими исключениями «басманное правосудие».

«Басманное правосудие»

и механизм избирательного правоприменения

Термин «басманное правосудие» тоже ввела в оборот «Новая газета», кажется, я тоже как-то участвовал в его создании, сейчас он стал общеупотребительным — это означает, что мы попали и назвали какое-то явление, для которого иного и более точного термина до сих пор не было. Термин появился от названия Басманного районного суда города Москвы — на территории этого района находилось важное подразделение Генеральной прокуратуры, и здесь рассматривались многие важные дела и вопросы, в частности, связанные с делом Ходорковского. Но популярность и точность термина обусловлена тем, что для русского уха в слове «басманное» явно звучит какая-то татарщина, азиатчина (вовсе не хочу обидеть современных татар, но явление ментов само по себе ассоциируется с татаро-монгольской ордой, какой все россияне знают по школьным учебникам истории).

Если принять новый термин «басманное правосудие» как уже вполне научное понятие, то этот суд отличают, наряду с его зависимостью от органов власти и политических влияний, две важнейшие характеристики или два механизма: это уже упоминавшаяся презумпция правоты мента и механизм избирательного правосудия.

В знаменитом «деле химиков» органы по контролю за оборотом наркотиков отправили в следственный изолятор молодую женщину — химика и предпринимателя Яну Яковлеву (я с ней знаком) по обвинению в том, что она использует растворитель при производстве, а с помощью него можно сделать наркотик. Не было никаких доказательств, что она изготовляет наркотики, но «можно изготовить» — вспомните ППМ, презумпцию правоты мента. На самом деле от ее фирмы просто вымогали взятку. К счастью, это дело было прекращено под влиянием прессы, но это редкий случай, чаще приходится откупаться или сидеть в тюрьме.

Важно понять, что в отсутствие суда, при уверенности обеих сторон (как ментов, так и их жертв, обвиняемых), что суд примет решение в пользу обвинения в свете ППМ, ментам чаще всего и не приходится доводить дело до суда, достаточно его возбудить и отправить обвиняемого в следственный изолятор, то есть в тюрьму с далеко не цивилизованными условиями. В российских тюрьмах просто ради «бизнеса» ментов сидит огромное количество людей, или вовсе ни в чем не виновных (как по «делу химиков» или по некоторым «шпионским делам»), а чаще виновным в том же, за что можно посадить любого гражданина, занимающегося тем же самым. Мы переходим к важнейшему для понимания диктатуры мента и ее судебной легализации механизму: это избирательное правоприменение и избирательное «басманное» правосудие. Для того чтобы ГАИ была сыта (а штаты ее раздуты до невозможности), надо просто повесить знаки так, чтобы их нельзя было не нарушить, чтобы нарушали все. Для того чтобы сыты были участковые милиционеры, надо так написать правила регистрации (этот институт по старинке называется в России «пропиской», что более соответствует его характеру) и так все организовать, чтобы выполнение этих правил стало практически невозможным. Особенно важно создание такого режима всеобщего нарушения, чтобы обложить данью бизнес: например, налоговое законодательство, по свидетельству бизнесменов, устроено так, что его соблюдение и исключительно «белая бухгалтерия» делают любой бизнес нерентабельным. Конечно, надо сделать и поправку на то, что в России никогда не было принято исполнять законы из почтения к ним и только ради них самих. Но все же налицо целая система, когда препятствия для законного поведения граждан создаются и лоббируются, в том числе на уровне не только инструкций, но и законов специально, ради бизнеса ментов.

Механизм избирательного правоприменения — это сердцевина экономического и правового (в широком, охватывающем и антиправовой) строя сегодняшней России. Он лежит как раз на пересечении, во-первых, неформальных понятий; во-вторых, формального права. В-третьих, ключи от этого механизма находятся в руках у появившейся и захватившей власть третьей силы — у ментов. Допустим, в 2002 году Ходорковскому было сказано: «По понятиям ты должен с нами поделиться». Когда он сказал «нет», в дело вступили менты, предъявившие ему, правда, задним числом, обвинения в уклонении от налогов, то есть в преступлении, которое он, наверное, совершил. Но совершил в такой же и, может быть, не в самой большой степени, как это сделали все так называемые олигархи в России. Так законно или незаконно он осужден? Вроде бы по закону. Но тогда не по закону на свободе все остальные. Прокуратура в публичных дискуссиях использует как бы (!) законный аргумент: против Ходорковского у нас хватило сил расследовать дело, а на других просто не хватило сил. Это неправда. Сил хватило бы, их целая армия в прокуратуре, хотя и не лучших следователей, другие просто дали взятки ментам или тем, кто выше ментов, и продолжают их давать в той или иной форме, вот их и не трогают.

Дело Ходорковского — просто наиболее известный случай расхищения ментами крупного бизнеса, в основе которого лежал принцип избирательного применения закона. Чтобы пойти дальше, я расскажу о другом и редком случае, когда ментам это сделать не удалось (я много об этом писал и очень хорошо это дело знаю). Бизнесмен Игорь Поддубный сделал первые деньги на компьютерах, потом совершенно случайно перешел в табачный бизнес. К концу девяностых годов он был одним из трех или четырех оптовых дилеров в СНГ, с которым напрямую работали западные табачные компании, в том числе американские. Дело против него было заказано (то есть была дана взятка за его возбуждение) со стороны конкурентов по бизнесу, говорю об этом с уверенностью, хорошо зная дело. Следствие предъявило Поддубному, в то время уже миллионеру, и его заместителю обвинение по статьям «Контрабанда» и «Организация преступного сообщества». Последнее обвинение (это было ошибкой ментов) дало Поддубному право настаивать на суде присяжных. Первая коллегия собиралась вынести оправдательный вердикт и была искусственным образом распущена (эта история дала мне основу для романа, о котором я еще скажу); вторая коллегия оправдала бизнесмена, но ее вердикт был отменен Верховным судом под формальным предлогом; третья коллегия оправдала Поддубного окончательно — всего он просидел до решения о его виновности судом шесть лет.

Во всех трех коллегиях основой оправдательных вердиктов стало понимание присяжными недопустимости (несправедливости) избирательного применения закона. Контрабанда, в которой обвинялся Поддубный, заключалась в неправильном (с занижением цен, обходом таможенных пошлин) оформлении сигарет на таможне. В каждой из коллегий находился хотя бы один, кто объяснял, что точно так же делали все, так растаможивался и продолжает растаможиваться в России весь импорт: сигарет, автомобилей, электроники, мобильных телефонов, американских куриных окорочков, известных в России как «ножки Буша», — всего. Суд присяжных так ответил на вопрос о соответствии праву избирательного правоприменения. Профессиональный судья (любой) совершенно точно ответил бы наоборот. Он объяснил бы свое формально законное, но очень спорное с точки зрения права решение нормативистским подходом к Уголовному кодексу: раз формальный состав есть — значит приговор должен быть обвинительным. Если это справедливый судья, он постарался бы дать минимальное наказание, скорее всего, «по отбытому», то есть срок соответствовал бы уже отсиженному. Но это лишь традиционная уловка, до какой-то степени успокаивающая совесть судьи — на самом деле его решение диктовалось бы ППМ и боязнью неприятностей, которые обязательно последуют, если будет нарушена презумпция правоты мента.

На уровне почти автоматического судебного закрепления презумпция правоты мента превращается в более глобальную ППП: презумпцию правоты правоприменителя.

У него в руках, и закон, и его применение, и судебный контроль за ним — перед таким государством человек вообще беззащитен.

История Айгуль Махмутовой

для закрепления и углубления картины

Если я вас еще не замучил, расскажу последнюю и наиболее сложную для восприятия западным человеком историю. Без всего предшествующего разговора вы бы ее вряд ли восприняли, но это, наверное, лучшая иллюстрация того строя, при каком в действительности живет Россия «внизу», каков он для массы ее обычных граждан. Это дело Айгуль Махмутовой (вы видите ее на фото) в московском районе Кузьминки, на расстоянии 10 — 15 километров от Кремля.

Сначала я опишу верхнюю часть айсберга с помощью юридических, легальных терминов. 24-летняя Айгуль Махмутова, приезжая из Башкирии, главный редактор газеты «Судьба Кузьминок» и владелица палатки на «ярмарке выходного дня», осуждена за попытку вымогательства у владельца другого ларька на этом же рынке 3,5 тысячи рублей (130 долларов в то время) и драку на 8 лет лишения свободы. Суд шел в закрытом для прессы и публики режиме по той причине, что потерпевший (хозяин ларька) — агент оперативника местного отделения милиции (не ЦРУ и даже не ФСБ, таких «агентов» там через одного, по-русски это «стукач»).

Из этого короткого рассказа возникает, конечно, масса вопросов. 1) Почему такое жесточайшее наказание? 2) Почему дело слушалось в закрытом режиме, если тот факт, что потерпевший — мелкий агент — к составу преступления ничего не добавил, и его рассекречивание — скорее должностное нарушение (преступление) со стороны милиционера? 3) Кто такая на самом деле Айгуль Махмутова — главный редактор муниципальной газеты в 22 года и одновременно владелец ларька?

Теперь погрузимся и начнем с последнего вопроса. Выясняется, что Айгуль — человек из определенного клана в Кузьминках, ее шеф — некто Андрей Черняков, хотя он, вероятнее всего, тоже чей-то вассал. Газета «Судьба Кузьминок» была создана им под выборы в Государственную думу 2007 года, тогда Черняков выступал как член правящей партии «Единая Россия». Создание газеты было партийным заданием, но денег под газету не дали, дали кураторство над «ярмаркой выходного дня», с которой он собирал поборы (не менее 40 ларьков х 130 долл. = минимум 10 тыс. долларов за два выходных), а также «социальный магазин» (там можно воровать из бюджета) и ресторан для отмывки доходов. Конечно, из этих сумм он не только издавал газету достаточно низкого качества, которую тем не менее получали и читали все жители Кузьминок (ее бесплатно рассовывали в ящики), но и кому-то перечислял деньги «наверх». В том числе Айгуль вела в газете кампанию (заказную — так это называется в России) против строительства во дворах многоярусных гаражей. Эти гаражи на самом деле совершенно незаконны, разрешительных документов для их строительства не было, а стоимость места в гараже — 15 тыс. долларов, всего это примерно 500 тыс. долларов нелегального дохода минус расходы на строительство и взятки. Незаконные гаражи по сей день продолжают стоять и приносить кому-то деньги, хотя все, что рассказала о них в принадлежащей Чернякову газете Айгуль Махмутова, а затем в «Новой газете» повторили и мы, — чистая правда. Но борьба идет не за правду и не за закон, а исключительно за деньги, как с одной стороны конфликта, так и с другой. По этим мотивам Черняков переметнулся (перетащил газету и весь свой клан) из «Единой России» в «Справедливую Россию», когда казалось, что у нее есть шансы. В ответ у него стали отнимать ярмарку и магазин. В войну включились менты. До драки на рынке, которая была, конечно, подстроена, Айгуль как наиболее слабое звено в этом клане избили в милиции и попытались изнасиловать, она оказалась в больнице.

Теперь будем анатомировать этот случай, чтобы понять строй в Кузьминках под протекторатом московского мэра. Легальными терминами описывается только верхушка айсберга, и то описывается неадекватно. Нижняя и, безусловно, основная

часть айсберга, не видя которой мы вообще тут ничего не понимаем, адекватно описывается не терминами европейского права (в котором только и имеет смысл слово «суд»), а скорее терминами татаро-монгольской орды или унаследовавшего ее традиции Московского княжества. В этих терминах все становится понятно, даже имитация выборов, которая здесь нужна для сбора и отмывания денег. Например — торговцы на рынке (шире — все население, которое извлекает какую-то прибыль) — это данники. Где-то есть высший хан (ханы), которых мы хорошо угадываем, но не поймали за руку, поэтому не можем их называть. Ханы раздают «ярлыки» на «кормления» в виде маленьких бизнесов — торговых палаток, сами посылают часть дани наверх и получают ярлыки на средние бизнесы — незаконные гаражи.

Думаю, вам трудно будет найти аналогии в истории США, может быть, они есть в римской истории, в средневековье, где господствовал инквизиционный процесс, то есть тоже не было суда в современном понимании слова. В России вряд ли является аналогом сталинщина, так как ее доминантой был политический террор, и сами репрессивные органы тоже были подчинены ему и единому центру террора. В нашей же картине менты обслуживают только самих себя и подчинены только себе.

С одной стороны, это скорее похоже на опричнину Ивана Грозного в том смысле, что менты обеспечивают в государстве как бы (!) видимость некоего «порядка», присутствия «твердой руки», лояльность в обмен на право обогащаться, грабить (насиловать и калечить, если это нравится отдельным ментам). Например, ОМОН (специальное подразделение, в котором очень многие прошли через чеченскую войну) регулярно используется для профилактического и совершенно неадекватного по жесткости подавления уличных акций «несогласных» (см. фото). Но, кроме игры молодыми мускулами, менты не получают от этого никакого удовольствия. В каких-то случаях они вспоминают о том, что когда-то были людьми, и могут однажды вернуться в этот статус, например, дальневосточный ОМОН отказался разгонять демонстрацию против запрета праворульных (подержанных японских) машин, на

которых там ездят почти все, и пришлось везти самолетом специальные отборные части карателей из Подмосковья.

С другой стороны, ментов цементирует, сплачивает в класс денежный интерес, а с разгоняемых несогласных старушек или нацболов (молодежное оппозиционное движение) взять им нечего: те совершенно нищие. Поэтому в таких акциях менты предстают как вполне деидеологизированная, скорее механическая сила, они похожи на роботов или, если искать аналогии не в фантастике, а в истории, на отряды наемников — так в Оттоманской империи аналогичные отряды формировались только из пленных. Но они замыкаются на неформальные связи, в том числе спаянные общими акциями, на ближайших начальников — главарей, на самом деле менты не более надежны для власти, чем наемники, и никакой «твердой руки» над ними нет. Например, менты саботировали провозглашенную Государственной думой борьбу с игорным бизнесом, так как для них это одна из важнейших кормушек. Они практически не борются с фашистскими группировками скинхедов, так как это, с одной стороны, опасно, а с другой — есть разрозненные сведения о связях отдельных ментов с фашистами, что становится понятно, принимая во внимание общность националистического «патриотизма».

Как и в случае с газетой «Единой России» «Судьба Кузьминок», главным редактором которой якобы была Айгуль, здесь тоже всегда присутствует какое-то идеологическое прикрытие в виде рассуждений о патриотизме и «государственности», про которую никто не может сказать, что это такое. Наверное, апофеозом этого абсурда стало распоряжение бывшего генерального прокурора России Владимира Устинова, который в то время фактически стоял на самой вершине всей пирамиды ментов, строить при прокуратурах и следственных отделах молельни — при том, что нам известно о ментах объективно, субъективно многие из них совершенно искренне считают себя православными, хотя вряд ли сумеют осмысленно процитировать Евангелие, иначе им пришлось бы сразу строем шагать сдаваться в ад.

Благодаря «делу Айгуль» мы сумели увидеть один маленький участок поляны, на самом деле она вся состоит из таких отношений: все владельцы ларьков, гаражей, стоянок, магазинов, бензоколонок и т. д. собирают и через кого-то платят дань — мы видим начало этого широчайшего потока, который уходит куда-то вверх. Термины законодательства и права тут вообще ничего не описывают, неадекватны. Термин «коррупция» тоже неадекватен, коррупция — это некое отклонение от нормы, а здесь это сама фактически действующая норма. Нельзя назвать коррупцией то, что является сутью и смыслом отношений. Это реальный строй, он тут всем совершенно понятен и принят в том числе противниками (Черняковым и Айгуль), а суд, как и выборы, имеют отношение скорее к виртуальному строю, просто это так называется, хотя они и являются внешним способом легализации власти.

Простым и понятным для всех смыслом этого строя является наиболее эффективное извлечение прибыли, а наиболее эффективное извлечение прибыли — это прямой грабеж, воровство из бюджета и эксплуатация человеческих пороков (наркомания, азартные игры, проституция и т.д.). В рамках ментовского строя эти способы извлечения прибыли как бы законны. Существуют еще и некие писаные законы (Налоговый кодекс, Уголовный кодекс, административные запреты), но они не являются сутью строя, поэтому применяются только там и в том случае, когда это выгодно «ханам» разных уровней. Внутри этой конструкции существуют и суд, и милиция, и средства массовой информации. Поэтому и судья, и милиционер, и журналист — «раздваиваются», все двуязыки, понимают обе системы отношений, умеют говорить (в том числе в судебном приговоре, в протоколе, в газетной статье) одно, а понимать и делать — совсем другое.

Закон и суд, жесткие меры уголовной репрессии (а с точки зрения закона тут все — преступники) становятся просто одним из видов оружия наряду с уголовным преступлением: на конкурента можно натравить как бандитов, так ментов — до 2000 года преобладал первый способ, постепенно его вытеснил как более эффективный второй. Можно «заказать» бандитов через ментов, поскольку у любого, ведущего

серьезную оперативную работу мента есть тесные связи с преступным миром. По выбору того, кто уполномочен выступать от лица закона (во многих случаях они так или иначе купили свою должность и во всех случаях зависимы от тех, кто их назначил, руководствуясь соображениями клана), закон можно в одних случаях применять, а в других не применять. Например, любой предприниматель на рынке, который мы описываем в случае с Айгуль, постоянно находится под угрозой, как минимум, привлечения к ответственности за уклонение от налогов. Но такая законная ответственность — лишь одна из большого арсенала угроз, где также существует и противозаконное насилие, и в арсенале государственно-рыночных игроков они равны.

n