Название статьи

Вид материала

Документы

Содержание Мы] - волныи есмы люди Велики Новъгород

Подобный материал:

• Параметры страницы, 127.83kb.
• Название статьи, 360.94kb.
• Название статьи, 360.6kb.
• Культура речи и деловое общение, 18.13kb.
• Всоответствии с пунктом 2 статьи 13, пунктами 1, 4 статьи 14, пунктом 1 статьи 16,, 174.1kb.
• Данной статьи созвучно с названием книги «Крепость веры» Исаака из Тракай, выдающегося, 956.48kb.
• Название статьи, 76.34kb.
• Название статьи, 68.35kb.
• Докладчики и название, 30.03kb.
• Ьской области, повышения эффективности государственного управления, в соответствии, 90.03kb.

около Новгорода»¹⁶⁹, даже назвав эти древние загородные слободы «посадами», прямо противопоставляет их сравнительно недавно к ним подступившему и окончательно превратившемуся в своего рода, «белую слободу» самому городу Великому Новгороду. Более того, соблюдавшаяся до 1478 г. заповедность «посадов» связана с вековой их социальной замкнутостью. Другое дело, что согласно данным писцовых книг XVI столетия, в Московский период эти слободы были включены в состав городских концов, воспринимаясь с ними, как единое целое¹⁷⁰. Следовательно, отмеченные В.Ф. Андреевым позднейшие летописные сообщения относительно большого числа городских дворов¹⁷¹, в действительности могли учитывать не только территорию внутри городских валов, но и «загородья», «заполья». Не говоря о том, что и внутри валов численность дворов в Московский период возросла не менее, чем в два раза. Это неудивительно, так как в ходе осуществленном при Иване III массово «выводе» местной знати (а так же, по крайней мере, в значительной своей части, жившего на их дворах купечества), с заменой их новыми, порой незнатными поселенцами описанный выше олигархический характер городского землевладения должен был быть подвергнут переустройству в связи с демократизацией городской застройки. Согласно данным писцовых книг XVI столетия, среднестатистический размер городского двора в Московский период упал до 300 м², то есть не менее, чем в 2 раза по сравнению с поздним республиканским¹⁷². Итак, уже к рубежу XIV-XV веков, подавляющая (если не вся) часть территории жилой застройки средневекового Новгорода принадлежала усадьбам аристократии, на которых вынуждено оказалось большинство представителей низших свободных сословий, составлявших большую часть городского населения. Это положение объясняет многочисленные находки на территории городских усадьб ремесленных мастерских, где трудились «черные люди» – представители низшего свободного сословия Новгорода, в то время как при высоком уровне развития городского ремесла, новгородской аристократии было ни к чему, да и едва ли выгодно, специально содержать при себе собственных ремесленников. Более ясными в этой связи становятся и результаты раскопок А..В. Арциховского в Неревском конце, в ходе которых на территории бывших дворов были обнаружены так же жилища купцов и клириков¹⁷³. С этой точки зрения понятно и отсутствие упоминания о купцах и «черных людях» (несмотря на их прямое участие в общенародных кончанских вечах) в составленной лишь от имени бояр и житьих жалованной грамоте Славенского конца Саввино-Вишерскому монастырю (не позднее 1417 г.¹⁷⁴; по В.Л. Янину – 1460-е гг¹⁷⁵.)^.Утратившие возможность владеть городскими землями, представители низших слоев уже формально лишились права распоряжения загородным кончанским земельным фондом, перешедшим в полное ведение крупных землевладельцев. Отраженное в данном акте фактическое бесправие низших сословиям в распоряжение черными землями, проясняет и сам механизм присвоения знатью городских земель.

Разумеется, отсюда нельзя делать вывод, что завладевшая городскими землями знать закабалила остальное население Новгорода. Несмотря на все усиливающееся боярское влияние, низшие новгородские слои все же сохраняли за собой некоторые права, в том числе и в политической сфере. Например, купцы вплоть до момента присоединения Новгорода к Москве, были представлены двумя старостами, непосредственно входивших в состав Осподы, черные люди вплоть до 1478 года принимали участие в дипломатических переговорах¹⁷⁶, а представители белого духовенства участвовали в выборах высших церковных иерархов. Причем, согласно местному летописанию, в отдельных случаях, (когда дело прямо касалось вопросов церкви) даже формально сохраняли за собой древнее право прямого участия в светских общегородских вечевых собраниях¹⁷⁷. Значит, ни о каком полном в юридическом смысле порабощении большинства населения города не может быть речи. Все это подводит нас к мысли о существовании такой формы земельных отношений, при которой высшие сословия не порабощали представителей городских низов, живущих на территории их усадеб.

В определенной степени ответ на вопрос о характере этих отношений еще в 1969 году дал В.Л. Янин. На основе текстов берестяных грамот, найденных на территории уже упомянутых бывших феодальных усадеб в Неревском конце, он сделал вывод, что часть земель этих усадеб сдавалась в аренду¹⁷⁸. Еще одним подобным свидетельством является найденная на Троицком раскопе, тоже на территории бывшей боярской усадьбы, датированная еще XII веком берестяная грамота № 821, где прямо говорится: «Отъ Негъла къ Петръкоу и къ Якши. Сънаяле землоу на пять летъ. А ныне въкоупънике пришъ и съгониле». («От Негла к Петроку и Якше. Взял в совместную аренду землю на 5 лет, а теперь соарендаторы пришли и согнали»...)¹⁷⁹. Также представляет интерес тоже найденная на территории бывшей городской феодальной усадьбы берестяная грамота № 406, датированная концом XIV столетия. В ней сказано: «И рыби и мысло и сири а то празка г год(о), [даи] то. А ми тоби господине Офоносе кланаесме»....(«и рыбы и масло и сыры — это празга (арендная плата) за три года, [ты знай(?)] это. А мы тебе, господин Офонос, кланяемся»)¹⁸⁰... И, хотя подобные свидетельства демонстрируют лишь частные случаи, они показывают, что крупные землевладельцы вполне могли сдавать землю в аренду представителям низших сословий, оказавшимся на территории их усадеб. А те, чтобы иметь кров и место работу, платили им арендную плату.

Более того, внесение арендной платы могло быть единственной гарантией для представителей низших свободных сословий Новгородской республики от полного порабощения их аристократией. В этой связи подчеркнем, что институт земельной аренды был весьма развит в системе земельных отношений Новгородской республики. Например, знатные новгородские женщины имели особое право сдавать свою землю в аренду¹⁸¹.

Если данная гипотеза окажется верной, то тогда станет понятным, почему во время частых восстаний черни, повстанцы прежде всего подвергали разграблению крупные дворы знати, причем самих бояр убивали редко. Можно предположить, что вынужденные платить за элементарное землепользование, все больше разорявшиеся рядовые новгородцы таким образом реагировали на внешние проявления и последствия крайне болезненного для них процесса присвоения внутригородских земель сравнительно малочисленной знатью.

Не случайно, как верно отмечал В.Л. Янин «По-видимому премущества республиканского строя и его внешний демократизм (в связи с реальной кастовой структурой - Л.Р.) покоился на иных основах. Одно изщ них могла быть гласность вечевого собрания. Хотя его полномочными участниками были богатейшие новгородцы, работа веча шла под открытым небом и люди, не имевшие официального права голоса на нем все же располагали видимостью деятельного участия, когда криками, порицаниями и похвалой реагировали дебатов (последнее, впрочем, не доказано, тем более что вырождение общегородского веча было естественным и бояре его монополизировали законно – Л.Р.). Другая основа может быть связана с многоступенчатостью вечевого собрания. Кроме общегородского веча в Новгороде существовали [общенародные] кончанские и уличные вечевые собрания»¹⁸². Последний тезис однако весьма верный, по тому как средневековые люди вовсе не стремились к т.н. «борьбе за права человека», все более ожесточенно выступая лишь против отдельных грубых проявлений боярской политики. Участия в кончанских сходах было для них не способом влиять на управление государством, а методом удовлетворить сиюминутные классовые устремления и соблюсти долгочтимую ими формальную «старину», тем более что какие либо устои, так или иначе, во все времена были важны для сохранения государства.

Князья прочих русских земель «целоваша крест» горожанам, обязуясь нести за них ответственность перед Богом, «держати» и «боронити». Причем, эта традиция не исчезла и позже, найдя прямое отражение в обнародованных коронационных речах московских царей, а так же императорских манифестах. В то же время объективно имевший наибольшие социальные контрасты, боярский Новгород всегда значился, как «вольный» город - «область». Не случайно, сам термин «Новгород» геополитического значения, как это видно из отдельно учитывающих волю предварительных общенародных кончанских веч, докончаний вечевых актов «от всих Новгородцев, «от всего (Господина Государя Великого) Новгорода», был нередко тождествен всем летописным «мужам новгородцам» - представителям всех свободных новгородских сословий, прямо – с выродившегося в «300 золотых поясов» общегородского, или косвенно – с возглавляемых тем же боярством общенародных кончанских веч – участвовавших в управлении городом-государством. В этом плане, рано сосредоточившие в своих руках всю власть сравнительно малочисленные «вятшие» новгородцы, считались лишь полновластными представителями города, искренне не видя нужды учитывать интересы остальных социальных групп.

Не случайно, авторы написанной с купеческих позиций повесть о посаднике Добрыне, искрене считали, что несмотря на важную роль посадника, и его «людей» «злых советников» - бояр все решилось в пользу посадника в конечном счете лишь потому, что купцы «биша челом «начаша бити челомъ господину своему отцу архиепископу, имя рек, и всему Великому Новугороду». Хотя били они челом явно с предварительных общенародных кончанских веч, куда с прошлого общегородского схода посадник специально посалал купцам «говорити» свою волю. Возможно, чтобы при случае опереться на физическую поддержку народных масс, так как на прошлом сходе в своем мнении был в меньшинстве среди протчх «лучьших» представителей «от всего народа. Только хоть купцы на кончанских вечах челом и «бити», на последующее общегордское собрание их вовсе не допустили – посадник сам «за старость и за гости начат говорити».

Более того заключительной части повести «посадник с веча [общегородского на Ярославовом дворище] с людьми своими» - боярскими представителями «от всего народа» территориально «всему Новгороду» прямо противопоставлены¹⁸³.

И при всем при этом купцы и (представленный на Ярославовом дворище своими «вятшими» представителями) «всесь Новгород»искренни верили, что без их формального согласия посадник с боярством бы ничего не решили. Что касается последних, то они осуждаются вовсе не за самовластие, а за то, что погнавшись за платой со стороны «немцов», католическую «ропату» возвели на месте церкви Иоанна Предтечи (очевидно, собора Иоанна предтечи «на торговище» у Немецкого двора (1183 г) – Л.Р¹⁸⁴.). Причем, по выбору «немцов».А купцы и «весь Новгород» изначально такого кардинального стечения обстоятельств не предвидели, и потому предварительно утвердили саму реализацию проекта, которая будто была бы без их формального волеизъявления не возможна¹⁸⁵.

Вспомним еще запечатленный владимиро-суздальским летописцем 1176 г, когда вечевые порядки на Руси были заведомо повсеместно и «Новгородци бо смолняне бо изначала и Смолнане и Кыане [и Полочане] и вса власти како на думу на веча сходатса на что же стареишии [города] сдумають на том и же и пригороди стануть»¹⁸⁶. Однако, уже в то время структура и самосознание новгородцев и жителей княжеских областей Руси отличилось принципиально. Так, в переиод с 1775 по 1776 Волховской столице (разумеется не без участия прочих «вятших» вечников, до осуществленного боярством превращения всенародных общегородских вечевых сходов в представительные на «Ярослали дворе» осталась мене 40 лет) пришла к власти новая боярская партия, после чего «новгородци» всесословно резко изменили свои политические пристрастия, исключительно исходя из своих внутренних пристрастий, дважды сменив у себя представителей княжеских ветвей Ольговичей и Мономаховичей¹⁸⁷. Когда как ни какой внешней угрозы и реальных внутренних неудобств (о которых молчит и официальная новгородская летопись) ни один из этих приходящих князей чинил).

А в том же 1176 году, на княжеском Северо-Востоке Руси, где со времени убийства Андрея Боголюбского, княженье оборвалось, в «старыи» княжеских центрах Ростове и Суздале, «вси боларые [пользуясь отсутствием князя] хотаще свою [сословную] правду поставити (самим утвердить свое кастовое господство), не хотаху створити правды Бжыа», т. е. призвать князя. Но, если ростовчане и суздальцы «слушающе злы члвкъ развратниковъ» то «меньзии» недавно выдвинутого Боголюбским Владимира, очевидно вопреки своим «лучьшим» представителям, все же настояли на призвании князя, будучи готовы иначе «головы свои положи»¹⁸⁸.

Причем, несмотря на официальный характер летописи, это сообщения достойно доверия.

В то время, как в 1215 г. на уже перенесенном на «Ярославль двор» сделавшегося в целях усиления боярского влияния представительном, новгородском общегородском вече Северо-Западная боярская республика получила «вольность в князьях» (причем местный официальный летописец опять применил термин «новгородци», подчеркивая всесословную солидарность «меньших» и фактически все решаюших боярских представителей всего Новгорода) на Северо-Востоке появилось знаменитое «Моление Даниила Заточника». Полностью выражая интересы и социальную психологию низших слоев своего общества, автор искренне считает «что лучше бы ми нога своя видети в лыченицы (лапти – Л.Р.) в дому твоем (княжеском), нежели в черлене сапозе в боярстемъ дворе» «лучше би ми вода пити в дому твоем, нежели пити мед в боярстемъ дворе». И это не только «гимн холопству», как думает, например исследовавший этот памятник И.Н. Данилевский¹⁸⁹. Комплексно исследуя материал, он сам себя опроверг по сути, приведя из «Моления» такие слова, сказанные в том же контексте: «не холоп в холопех, кто у холопа работаетъ», ввиду чего верно констатирует «Боярин сам является княжеским холопом»¹⁹⁰. Но с другой стороны, потому на Северо-востоке и было объективно меньше социальных контрастов, чем в боярском Новгороде, так как князя, целуя крест горожанам, вынужден был нести за всех ответственность перед Богом, (помимо собственного желания избавиться от влияния местной знати, от этого и ломавшее кастовость, раннее зарождение служилой системы), заботиться о них. Именно это и делало северо-восточных «меньших» про княжескими. Когда северо-восточное боярство «хотаще свою правду поставити», оно (как мы видим, не только князем) воспринималось, как «злы человекъ развратники», в то время, как не менее узкосословная «правда» боярства новгородского, казалось на берегах Волхова столь естественной, что рано сосредоточивших в своих руках вятших новгородцев, считали законными уполномоченными представителями всего Новгорода, озлобляясь лишь тогда, когда оно преступало собственную же боярскую конституцию, однако, сам факт усиления его позиции воспринимался спокойно.

Другое дело, это вовсе не говорит о несомненном для дореволюционных и довоенных исследователей общенародном составе рано выродившегося, как мы видели, общегородского веча. А тем более – не отрицает продемонстрированной выше на основе тех же источников прочно закрепленной в правосознании жесткой стратификации общества. Тем более, что сосредоточение новгородским боярством всей полноты власти, как мы знаем, базировалось именно на основании его социальной принадлежности к касте наследственной аристократии. Не случайно, (фактически ликвидированный в эпоху Олигархии Совета Господ), знаменитый новгородский вечевой строй в действительности являлся не только наследием «старины» (как мы видели на примере распоряжения казной, «старина» порой явно нарушалась), с ранних пор служа наиболее эффективным инструментом боярской политики.

Не случайно, когда в 1446 году, по признанию официального новгородского летописца в результате политики Олигархии совета господ «не бе правде в Новъгороде», вся страдавшая от усилившихся «боров» «волость» от Валдая до Кольского полуострова, от Нарвы до Урала, включая крупнейшие «пригорды» всенародно - «вси люди» браня всю Волховскую столицу - «город», прежде всего проклинала высших должностных лиц - «старейшин»¹⁹¹. Вопреки распространенному в литературе применения древнего термина «старейшины» ко всей местной знати, новгородское летописное упоминание о словенских [вечевых] выборах «старешины» Гостомысла¹⁹² (числившегося первым в списках местных высших выборных магистрантов - новгородских посадников¹⁹³), наглядно показывает, что речь идет не о наследственной знати, а конкретных (пусть из ее среды и с участием прочих ее представтелей) издревле выборных на вече должностных лицах.

«[ Мы] - волныи есмы люди Велики Новъгород» - скажут на рубеже 1470 и 1471 г¹⁹⁴. лидеры боярской литовской партии¹⁹⁵, прямо отождествив себя лично со всем Новгородом, на сословном основании являясь его уполномоченными представителями.

В этом смысле внешняя политика литовской партии, хоть и сама по себе не популярная в массах – во многом именно в связи с тем в итоге однозначно стало тех «болши, котори задатися хотять за князя великого»¹⁹⁶ - к действительности являлась естественным следствием раннего безраздельного господства боярства. Более того, жестко регламентирующий права литовского наместника, дошедшая до нас договорная грамота с Литвой 1470-71 гг., объективно больше выражала боярские интересы, чем скажем, начавшиеся еще с 1333 года, столь же антинациональные по сути, регулярные боярские сдачи в «отчину» литовским князьям Гедеминовичам важных в стратегическом отношении приграничных северо-западных новгородских форпостов. Причем, порой крайне накладные для самих бояр¹⁹⁷ Не говоря уж о том, что эти литовские князья традиционно нарушали главный принцип договора, не «бороня» Новгород не только от Москвы, но и от агрессии с Запада¹⁹⁸, что тем не менее не мешало про литовской политике новгородских бояр.

В тоже время вплоть до середины XV века, «вольный в князьях боярский Новгород все же и в мыслях не отделял себя от Руси, - вспомним отраженные в официальном новгородском летописании анализ носящих общенациональный характер столкновений с Ордой и той же Литвой прежде всего именно с общерусских позиций. Причем «Богъ» был всегда на стороне возглавлявшего объединенные русские силы «Великаго [Московского] князя». Однако, в ходе осознанной в конце 1460-х гг. необратимости московской модели русской централизации, сохранение местной, боярской «старины» для, многих «вятших» просто оказалось откровенно важнейшим. Как, надо полагать, и для остальных бояр, из т. н. «московской» партии, которые, меньше уповали на (действительно, не поддержавшего Новгород) Казимиру IV, а соответственно трезвее оценивали возможную неизбежность московской победы, тем не менее, в свое время так же слепо верили в столь же выгодную для них унию, но только с Москвой. Тем более, что помимо жесткой ликвидации Иваном III удельных порядков Ярославских и Ростовских земель (и послужившей поводом к новгородской про литовской политике) имелся «позитивный» пример ослабленной московским наместничеством, но в целом сохранившейся, вечевой республики Псковской. Более того, «вечу [новгородскому] не быти» Великий князь объявил уже в декабре 1477 года, в ходе осады Новгорода. А до этого, даже разгромив новгородцев летом 1471 г. клялся в новгородскую «старину» «не вступатися», чем, как известно, намеренно несколько обнадежил даже самых истовых «мужей добрых» литовской партии, вплоть до последнего момента хоть на что-то надеявшихся.

В этом плане нет оснований полагать, вслед за частью дореволюционных и некоторыми новейшими авторами, что ко времени своего присоединения к Москве 15.01.1478 г. боярский Новгород не исчерпал естественных пределов своего бытия. Несмотря на объективную неизбежность носившего общерусский характер, внешнего завоевания, все же в целом решающий удар новгородская боярская государственность нанесла сама себе изнутри, причем, не резко, а планомерно.

Возможно, приведенная в данном исследовании точка зрения требует корректировки. Тем не менее, придется признать, что причина не стройной эволюции категорий вечников связана вовсе не поздним разложением городской общины, а с формально закрепляемой дифференциацией прав участия в вечевом органе свободных сословий новгородского общества.

*** *** ***


...За древнее русское вече!

А. К. Толстой.


... Думаю, выводы не нуждается в комментариях. Возможно, некоторым покажется, что, в результате комплексного анализа источников, автор этих строк вернулся к (далеко, впрочем, еще не устаревшим) «старым» взглядам, утвердившимся, кстати, еще до революции (С.Ф. Платонов, В.О. Ключевский и др.), и не бывшими единственными в советское время (вспомним труды В. В. Мавродина и Петербургской школы историков).

Напротив, мы ставили перед собой задачу сделать ее современной в лучшем смысле этого слова, взяв за основу беспристрастный научный подход, максимально не зависимый ни от какой (присущей любому времени) быстро меняющейся конъюнктуры в ее широчайшем значении.

В данной работе мы намеренно отказались от неверного по сути своей штампового деления на «реакционных бояр» и «хорошие народные массы», или, наоборот, на «прогрессивное демократическое боярство» и не имевшие под собой реальной почвы все усиливавшиеся и ожесточавшиеся народные смуты. Как верно заметил Ю.Г. Алексеев, «деятели прошлого – не символы добра и зла, а живые люди своего времени... закономерный, необходимый этап развития Русской земли, он нес в себе и свое оправдание и свой приговор... Великий Новгород не надо приукрашивать, он и так имеет завидную историческую судьбу»¹⁹⁹.

Как (ходящие в ту пору на общенародное вече перед Св. Софией) народные массы поддержали в свое время становление вечевого строя боярской республики, так в последствии, уже окончательно «тех стало болши, кто хотел задатися за князя Великого».

... В силу своих республиканских особенностей, практически не испытавшая дробления (за исключения отделения тяготившихся новгородской опекой Пскова и Вятки) Русь Новгородская, тем самым не подверглась уничтожению крестоносцев (перед которыми легли в пыль раздробленные прибалтийские русские княжества), сохраняла от шведских набегов выход в Балтику – истоку торговых путей, идущих вглубь всех русских земель. Не случайно, нелюбые новгородцами за «насилия» великие русские князья нередко являлись по первому зову, помогая «Северному стражу Руси» в борьбе за внешние торговые связи (которые были значимы для экономики всей Руси – западные товары шли за «низовский» хлеб). Причем, сами новгородцы ранее не понимали причины частых шведских набегов. Лишь XIV веку они осознали (лишившись западной части Карельского перешейка, и едва ли не потеряв всю карельские земли, включая Неву), что борьба идет не с эпизодическими завоеваниями, наиболее частыми из всех западых вторжений, а именно за господство на торговых путях. «Если шведский король отнимет у вас и у нас пути по Неве». Так, твердо оценив обстановку, между 1 марта и 18 мая (день разрушения построенной шведами на Неве Ландскроны) 1301 года сетовали знатнейшие составители (да и то во главе с прибывшим в Новгород князем Андреем Александровичем) новгородской грамоты Любеку²⁰⁰.

А еще в 1240 г., в то время, как новгородский летописец сетовал, что очередной раз вторгшийся в новгородские рубежи шведский отряд «хотяче восприяти Ладогу и