Geum.ru

Название статьи

Вид материалаДокументы
Подобный материал:
1   2   3   4   5
(не отделенные летописцем от формально лишь представляемого ими предварительного схода «Славенского конца») появились на «Ярославле дворе» строго организованной группой, где весьма ловко и четко тут же свершили переворот в посадничестве121.

Следовательно, начиная с 1218/19 гг. знатные «славляне» принципиально заставляли стоять полгорода в давке (впрочем меньшей, чем толпящаяся на «Яролслали дворе» «коромольная» чернь, составляющая большинство свободных «мужей новгородцев) руководствовались иными принципами. Возможно, они символизировали (в боярской республике Св. Софии, как и в любом средневековом обществе, был свой четкий язык символов) свое явное стремление добыть посадничье место на стоящей здесь общегородской вечевой трибуне - «степени», равно как и стоящие В Детинце «оу Софии» «софияне» – посадничье кресло в заседавшем на окрестном Владычном дворе Совета Господ. Главное, что «меньшие» «славляне» сами были на все готовы, уповая на чуть лучший исход при очередном перевороте в боярской Осподе. Тем более, что не помещаясь на тесной площадке у Св. Николы, и вынуждено заняв проулки, они плохо слышали речь своих «лучьших» ораторов, ловя лишь общую интонацию. Это (вспомним эффект современных дискотек пусть с оглушительной, но нарочно нечеткой, музыкой) еще сильней их объединяло и возбуждало. Летописные примеры частой победы «славлян» над (рано распавшимися на 3 возглавляемых боярством конца с обособленной Прусской улицей) «софиянами», на открытой территории (Великий мост), но полный разгром стоящих в неповоротливой давке на «Ярославле дворе» «ониполовцев» в 1342 г всвязи с внезапным тыловым нападением («удариша на Ярослаль дворъ) «софиян»122 блестяще иллюстрируют вышеизложенное. Причем, преданная помощь «меньшим» своим кончанским боярам, вовсе связанна исключительно с не опровергнутым никем фактором некоторой соседской кончанской сплоченности. Тем более, что (как и в любом сословном обществе) это единство нередко нарушалось. Вспомним полисемантичный состав (в частности, и в плане сторон города), состав литовской и московских боярских партий, а так же индивидуальные поведения «некого людина» - «рыбника» (здесь – представитель «людья», черни, рыбак123) в 1418 г124., плотницких бояр- «полупрушан» XIV в. - братьев Есифа (1338 г) и Андреана (1359 г.) Захарьевичей, Федора Даниловича (1350 г)125. Не говоря уж о неревском боярине Матвее Коске, дяде и соседа Онцифора Лукича126, в 1342 г., однако, предавшего своего племянника, со всей Софийской стороной, перейдя на строну славян, будучи посланным на к ним «Ярославль двор» за находившимся там владыкой, за что не дождавшись не его самого не владыки«Онцифор с пособникы», неожиданно «удариша На Ярославль двор», «всадиша [Матвея] в церковь»127. Не говоря уж о том, что, как известно, сами концы состояли из разрозненных между собой улиц Помимо всегда действовавшей слаженно и отдельно от граничавших с ней Згагородского и Людина конца Прусской улицы, вспомним тот факт, что в 1475 году против посадника Федора Исааковича Борецкого выступил не весь Славенский конец, а лишь Славкина и Микитины улицы.128. Тем более, что большинство новгородских общественных конфликтов принимало общегородской характер. Хотя бы в виде, возглавляемое рвущейся к власти новой боярской партией общенародное восстание, когда боярина – антагониста не спасал не то, что конец, но даже родная улица. Зато НIЛ под 1350 сохранила, выполненное в нейтральном духе, красочное описание жестокой расправы над Прусской улицей (Софийская сторона), поддержавшей, перебежавшего к ним боярина Плотницкого района (тогда еще единого Славенского конца Торговой / Cлавенской стороны) посадника Федора Даниловича129. Что впрочем не отрицало личной классовой заинтересованности каждого городского сословия. Вспомним вышеупомянутое общенародное восстание 1209 г. Тогда даже по признанию И.Я. Фроянова «богатство и знатность бояр с одной стороны, бедность и понижение социального статуса массы свободных общинников с другой, порождали социальные противоречия, выливаясь в сопротивление народа произвольным поборам и повинностей, изобретаемых правителями в целях личного обогащения, в противодействие кабальной эксплуатации ростовщичеству, получившему широкое распространение в Древнем Новгороде»130. Тогда, даже участвуя в общем деле, купечество было заинтересовано лишь в отмене лично взимаемой с него на сословном основании «дикой виры».

Тем более, что большинство общественных конфликтов на берегах Волхова принимали откровенно межсословный характер.

Вспомним так же (как в вышеупомянутых 1137, 1255, 1259 гг. и 1477 г131.) межсословные столкновения где чернь (1477 г.) чернь+купцы, но каждый за себя (1137 г.) /все «меньшие» с особо радикально настроенной чернью/ и боярство блокировались со всего города сугубо по классовой принадлежности. Или же (что являлось наиболее распространенным явлением в числи частных новгородских волнений) – все обострявшиеся «коромолы» и «встани» черни со всего города. Причем, уже вскоре после вырождения общегородского веча в «300 золотых поясов», принявших, помимо обычных «грабежей» (или замен высших должностных лиц), характер намеренных массовых поджогов боярских дворов, в ходе общей суматохи хозяев, подвергавшихся разграблению поджигателями (с 1267 г.)132. А начиная 1299 г133. - откровенным грабежом храмов. Что вовсе не отрицает (несмотря на сохранившиеся и в Московский период элементы язычества) отсутствие православного сознания в среде черни. Вспомним (поразившую и бояр) ее фразу «постоим за Св. Софию (независимость Новгородской земли - М. Н.) и домы ангельскыя/церковныя»(1259)134 Причем, высказанную против противоречащей христианским понятиям135, (хоть и неизбежной для сохранения Руси, включая Новгород) ордынской «переписи». Тем более, что еще в 1228 г., восставшие против владыки Арсения «коромольницы» не решились убить последнего, спасшегося в Св. Софии, как в святом месте136. Не говоря уж о священном для городского плебса духовном авторитете высших церковных иерархов, почему он и выступал против отдельных исполнителей этой должности, как не богоугодных. Зато завоевывавшим репутацию богоугодных, черный люд свято верил, даже когда те действовали на зло его интересам. Вспоминим уже 1338 год когда «коромольная» чернь восстала против архимандрита Ессифа, «думою старого архимандрита Василия» на боярском вече намеренно запертого от них в вечевой Никольский собор. Не в силах войти в храм (как в святое место) ради убийства, «коромольницы» терпеливо «стерегоша» у церкви «ночь и день» но при этом не озлобились на (очевидно, чтимого ими), Василия137. Вспомним как непоколебим был духовный авторитет явно придерживавшегося официальных позиций владыки Симеона и для восставших против политики всего боярства в целом, вышеупомянутых повстанцев 1418 г. Это при том, что последние в частности подвергли разграблению хранивший материальные «житници боярские» монастырь Св. Николы на Поле 138. Следовательно, начавшиеся в XIII веке простонародные грабежи материальных храмовых ценностей (что все равно воспринималось как святотатство) являлись прежде всего следствием (свойственной любой кастовой структуре) все усиливающейся деморализации всего общества. Представители всех слоев порой готовы были на все, лишь бы удовлетворить свои не переросшие в прямой межсословный антагонизм, но ввиду определенного общественного иерархического статуса и рода деятельности, сложившееся, сословные интересы. Именно с этим (а вовсе не с личной поголовной жестокостью людей того или иного сословия, и стоит связывать все ожесточавшиеся массовые «встани» черни и не менее ревностное и корпоративное боярское стремление всеми силами подавить последние. Помимо вышеупомянутой казни «коромольников 1291 г. вспомним жесточайшую легитимную расправу, на выродившемся «300 золотых поясов» общегородском вече, над очередными худородными грабителями-поджигателями (1442 г.), которых не поддержали и прочие свободные сословия139 В этом плане едва ли правомочно традиционное историографическое противопоставление «самовластного/влиятельного, но не подменявшего все своей волей боярства» «бесправному / в конечном счете все решавшему/народу». Народа (в значение некоторого единства), как такового, не было. Ибо несмотря на не отрицаемые никем, внешние общинные традиции (выродившегося, как мы видели) вечевого органа, те же «меньшие» делились, как известно, на житьих, купцов и чернь, со своими одинаково индивидуалистическими сословными интересами, служа тем самым (как и то же боярство) равным порождением кастовости. Отчего собственно бояре столь умело и пользовались разобщенностью представителей прочих слоев, в целях направления частных устремлений последних в своих, не менее личных, целях.

Не говоря уж о том, что к составлявшему большинство населения новгородской земли (и даже «вольным» жителям новгородским «пригородов») даже худороднейшие свободные «новгородци» относились свысока. Не было борьбы между боярами и народом – были естественные социальные противоречия в кастовом обществе когда представители каждого сословия было готовы на все, в целях удовлетворения своих равно индивидуалистических интересов.

Отмечаемое всеми авторами отсутствие в расположенном у истоков торговых путей и издавна торговавшим с Ганзой, боярском Новгороде, свойственных последней, цеховых и гильдийских систем, лишь подтверждает вышеизложенное.

Что в прочем, неудивительно. Так же имевшие большие социальные контрасты, европейские торговые города - республики, в отличие от Новгородской боярской, имели классовую структуру, а не сословную, где все общественное положение (и как следствие – среднее материальное благосостояние) зависело исключительно от происхождения.

Лучшей тому иллюстрацией может послужить полу кастовое подразделение внутри единого новгородского купеческого сословия.

Учрежденное еще Всеволодом Мстиславичем знаменитое «Иванское сто», не смотря на формальный демократизм которого, ограниченного высоким «вкладом» и, способным вместить лишь около 100 человек тесным размером, включавшей, как известно, так же отдельные складское и собственно храмовое помещения, церкви Иаонна Предтечи на Опоках (1127 г.), фактически носило полусословный характер, формируя элиту среди купечества. Вспомним, что, согласно еще Уставной Грамоте Всеволода Мстиславича, члены вновь учрежденного Ста способные регулярно вносить взносы тысяцкому -«идти... вкладом» имели право «идти отчиной», то есть, являться потомственными140. Отмеченные в Новгородских писцовых книгах XV в около ста скромных в сравнении житьим (а тем более, боярским) землевладением, но в то же время богатейших в рамках купеческого сословия загородных вотчин141 удивительно соответствуют около сотни членов вышеупомянутой элиты среди купечества. Более того, несмотря на вою принадлежность к числившемуся в сословных законодательствах единым, купеческому сословию, возможно лишь они и имели право в актах, называться «купцами». Вспомним, например формально чисто купеческие договоры 1405, 1423 гг. и боярско-купеческий договор 1436 гг142.), где купечество представлено только детьми купеческими – низшей категорией купеческого сословия, во всех остальных случаях стоящей в актах после «купцъ», а зачастую просто не упомянутое. Сообщение ПВЛ под 1398 г., приводя в иерархическом порядке перечень сословий «воевод», из купечества, упоминает лишь «детей купеческих»143. Это говорит о том, что превышавшие их по статусу собственно «купьц» едва ли бывшие у них в подчинении простыми, равно как исключенная из списка «воевод» чернь, «воями». Напротив, «купьц» по каким-то причинам были освобождены от военной службы, что может быть скорее всего связано именно с их членством в полусословном Иванском «сто».Еще изгнанный из Новгорода в 1336 г. киевский князь Всеволод Мстиславич, в своей Уставной Грамоте Церкви Иоанна Предтечи, не отнимал у не«Иванскых» купцов принадлежности их к купечеству в целом, так и выводя - «не пошлый (не заплативший вступительный «вклад» в Сто – Л.Р.) купец». Тем не менее, он тут же прямо отождествлял вступление в «Иванское» сто и в «купьчество» в целом.144.

Тогда понятно и полное отсутствие в актах (формально составляемых боярством и от детей купеческих) летописных «гостей» - купцов совершавших торговые экспедиции за границу. «Гости» соответствовали сотне Иванских «купц», формально ведавших и «делами гостиными»145. Текст (несмотря на свойственные всем средневековым повестям, некоторые художественные мотивы, признанной всеми исследователями достоверной на предмет республиканских новгородских реалий146) повести о посаднике Добрыни (XV) прямо приравнивает «гостей» к «купцо[а]мъ новгородцкимъ»147

Что, впрочем, не говорит о высоком положении этой купеческой элиты в боярской республике особенно, если учесть фактор вырождения общегородского веча в «300 золотых поясов» Вспомним упомянутые выше частые неучеты, даже в формально чисто купеческих, актах воли входящих в Осподу Иванских старост. Не говоря уж о руководящем положения в Иванском сто (еще как минимум с нач. XIII в, боярского) тысяцкого, именно к которому, как показал В. Л. Янин, и отошел ликвидированный в XV веке торговый суд148. Не указанный впрочем, еще в упоминавшем все суды (включая отдельный суд тысяцкого), сообщении Новгородской IV летописи за 1385 г149.

Те более, что описанная выше полукастовая внутрисосоловная купеческая иерархия являлась прямым следствием жестко регламентированной сословной структуры новгородского общества.

Кроме того, большинство (если не все) купечество, не говоря уж о черни, и белом духовенстве - «попове» так же эпизодически формально представляемом в качестве вечников на «Ярослали дворе» согласно археологическим данным, постепенно окончательно утратили право владеть землей внутри города.

Как известно, проводимые долгое время в Новгороде археологические раскопки выявили много важного материала для понимания и дальнейшего изучения некогда существовавшего здесь русского феномена – Новгородской феодальной республики. Однако, как это часто случается, новые открытия ставили перед исследователями и новые вопросы. В частности, в ходе проходивших в разных частях города археологических изысканий, выяснилось, что практически вся (если не вся) территория жилой застройки средневекового города состояла из крупных богатых «дворов»150. Но если во всей Руси, в том числе и во всех новгородских «пригородах», «двором» могла владеть каждая, даже самая простая, свободная городская семья, то крупные размеры, богатство новгородских дворов (на территории которых вдобавок помимо самих хозяйских «хором», в массе находили мастерские ремесленников, а порой дома, однозначно принадлежавшие в частности, представителям купечества и белого духовенства, не могли не вызвать недоумения. Особенно с учетом ограниченной площади средневековой городской территории и так или иначе, признаваемой всеми авторами, социальной стратификации внутри свободного новгородского населения. В этой связи одной из проблем, вызвавших не мало споров в историографии был вопрос о социальном характере городского землевладения, который всем авторам представлялся неизменным на всем протяжении Новгородской независимости.

В 1969 г. сопоставив площадь жилой застройки средневекового Новгорода со средним размером городской феодальной усадьбы, В.Л. Янин предположил, что средневековый Новгород едва ли не изначально, состоял всего лишь из трехсот, причем исключительно боярских дворов151. Новаторская точка зрения В. Л. Янина вызвала много споров в науке. Свои взгляды ученый развил так же в последующих исследованиях152. Однако наиболее радикальным стало высказанное в 1988 г. мнение В.Ф. Андреева. Пересчитав, преимущественно, общую площадь жилой застройки, последний предположил, что территория средневекового города, неизменно вмещала до 4-5 тысяч усадеб, которые, таким образом, принадлежали не только боярству, но представителям всех, в том числе и самых простых новгородских семей153. Кто из исследователей прав? Был ли средневековой Новгород исключительно аристократическим городом, или в новгородской боярской республике всем настолько хорошо жилось, что почти каждая, даже самая простая семья, могла себе позволить жить в собственной усадьбе? Как тогда быть с тем фактом, что на городских дворах, помимо хозяйских “хором” массово находят мастерские ремесленников, а порой – жилища, определению принадлежавшие купцам и клирикам154? Последующие археологические раскопки убедительно доказали, что среднестатистический размер городской усадьбы был не 2000 м2155, как в свое время полагал В.Л. Янин, (хоть и не 500-600 м2, согласно весьма заниженным, учитывающим лишь минимальный размер дворов, данным В. Ф. Андреева156) а около 600-800м2157. Вместе с тем, площадь жилой застройки средневекового Новгорода была вовсе не несколько сот гектаров, как это представлялось В.Ф. Андрееву158, поскольку, вся территория средневекового города как это видно при внимательном изучении Новгородской топографии, с учетом всего пространства внутри земляных валов, составляла всего 200 га, как и предполагал В.Л. Янин159. Тем более, если сделать поправку на позднейшие гидрографические изменения, особо ощутимые на примерах заметного изменения береговой линии в районе Детинца, а так же Людина конца, еще значительнее «увеличившегося» с объединением прибрежного архипелага160. Что же касается площади жилой застройки средневекового города, то она, за вычетом береговых и внутренних укреплений, улиц, площадей, Торга, монастырей, приходских храмов, а так же реально существовавших в черте города пустырей, пашен и огородов, как это не покажется странным, в действительности составляла меньше половины от общей площади средневекового города и не превышала 60 га161 и, соответственно, могла вместить, порядка 1000 усадеб. Это вполне соответствует общему количеству семей бояр и меньших бояр, в республиканский период новгородской истории известных, как «житьи». Представители «молодших» сословий Новгородской республики – купцы и черные люди162, а так же «попове» - белое духовенство, таким образом никак не могли быть в числе владельцев этих усадеб, поскольку численность всего населения средневекового Новгорода еще в XII-XIII вв составляла не менее 20-30 тыс. человек163. Таким образом, выдвинутые в 60-е гг. предположения В.Л. Янина об боярском характере городского землевладения на сегодняшний день кажутся хотя и не полностью подтвердившимися (собственными усадьбами, по-видимому, располагало не только боярство, а более широкий круг аристократии), но более близкими к истине, чем гипотезы В.Ф Андреева. В то же время остается не вполне проясненным ряд вопросов, связанный с таким распределением собственности среди горожан.

Ведь, если вся земля в городе принадлежала аристократии, где же проживало остальное свободное население Великого Новгорода? Ответ на этот вопрос отчасти дают археологические раскопки, которые демонстрируют нам, что хотя знати принадлежала практически вся территория жилой части средневекового города, по крайней мере, подавляющая часть незнатного новгородского населения проживала непосредственно на территории феодальных усадеб. Однако, здесь, возникает другой, не менее важный вопрос. Когда и каким образом новгородской аристократии удалось монополизировать все городские земли? К сожалению, процесс присвоения городских земель не нашел своего прямого отражения в весьма ограниченной, дошедшей до нас, сумме источников. И я не буду останавливаться на уже изученных методах приобретения разрастающимися и дробящимися на отдельные роды аристократическими семьями новых владений, к примеру, путем государственного пожалования, покупки, или же закабаления свободного население Новгорода. Хочу лишь отметить одно интересное обстоятельство. В летописном описании крупного пожара 1211 года, на которое обратил внимание В.Ф. Андреев164, общее количество (причем не всех, а лишь пострадавших от огня) дворов исчисляется аж 4300-ми165. Цифра, кстати, вполне правдоподобная для такого крупного города, каким в то время бесспорно являлся Новгород, причем, разумеется, показывающая, что городские земли в то время еще не представляли собой исключительно аристократической собственности. Очевидно, что процесс приобретения новгородской аристократией городских земель был постепенными, и было время, когда городские земли не состояли из одних усадеб знати, а простое население Новгорода имело возможность владеть своей землей. Согласно В.Л. Янину, процесс «обояривания черных земель», в частности, внутри города, был «практически завершен» еще в середине XIV столетия166. Однако, с нашей точки зрения, относительно близкое расположение к центру города открытых археологами внешних укреплений 1335 года167, свидетельствует о том, что присвоение городских земель новгородской аристократией завершилось не к середине, а уже к концу XIV столетия, ближе ко времени возведения сохранившихся до наших дней земляных валов, вместивших, разумеется, все городские усадьбы новгородской знати, но при этом не включивших в себя населенные черными людьми расположенные у стен древнерусских загородных монастырей Антониеву и Воскресенскую слободы и слободу Кожевников. Причем, причиной такому определению границы новых валов едва ли послужили копоть и неприятные запахи, сопряженные с процветающими в этих слободах ремеслами (как иногда представляется в литературе), – средневековые новгородцы в этом отношении были непритязательны, ведь в самом Новгороде, на территории боярских усадеб были в большом количестве обнаружены мастерские кузнецов, литейщиков и даже кожевников168, более значимым для обозначения границ города, было его четкое отделение от загородных «черных слобод». Не случайно, сообщение Новгородской IV летописи за 1471 год «пожгоша новгородци вси посады