Geum.ru

Вторжение и гибель космогуалов

Вид материалаДокументы
Подобный материал:
1   2   3   4   5   6   7   8   9   10   ...   23
Глава шестая


1.


Рогов спросил Вадимова, что послужило конкретным поводом для написания его статей о смерти.

- Тема смерти, - ответил Вадимов, - является классической для философии, ее обсуждает еще Сократ, принимая в конце своей жизни на суде судьбоносное для себя и, отчасти, всей будущей европейской философии решение.

- Естественно, - продолжал Вадимов, - и меня природа смерти весьма интересовала, но непосредственным поводом еще раз начать думать о смерти явилось чтение замечательных лекций Мирада Машвили о Прусте. Мирад Константинович в этих лекциях трактует жизненную задачу Пруста и свою собственную эзотерически, как "задачу, которую древние называли "спасением". При этом он прямо связывает "спасение" с тем, что великий Платон обозначал как возможность философу "блаженно закончить свои дни", то есть обрести бессмертие и божественное состояние души.

Для меня, - продолжал Марк, - после чтения Машвили главный вопрос был такой: что это за традиция мысли и жизни, упорно воспроизводящаяся в течении более двух с половиной тысяч лет, и в каком смысле в наше время точных наук о человеке и инженерии имеет смысл говорить о бессмертии? Кажется, что скорее уж можно понять Николая Федорова или Брюсова, веривших в практическое воскрешение умерших. Последний, например, писал, что смерть и воскресение суть естественные феномены, которые наука обязана исследовать и которые она в силах выяснить. Что воскрешение есть возможная задача прикладной науки, которую она в праве себе поставить.

- Но разве ученые могут верить в бессмертие? - задал несколько наивный вопрос Рогов.

- Существует, - ответил Вадимов, - известное противоречие между рациональным, естественно-научным представлением о смерти, которое вроде бы каждый день должно демонстрировать невозможность потустороннего мира и вечной жизни, и широкой верой людей в таковые. По некоторым социологическим исследованиям до шестидесяти процентов населения верит в существование загробного мира и тех или иных сакральных сил.

- Что же, - спросил Рогов, - не устраивает противников финальности нашего бытия. Они что отвергают данные наук?

- Дело в том, - пояснил Вадимов, - что в экзистенциальном плане феномен смерти - это не просто признание исчезновения, "лишенности" индивидуальной жизни человека. Одновременно это вопрос о послесмертном существовании и о том, как можно преодолеть страх перед смертью, как сделать смерть осмысленным и может быть даже творческим моментом жизни. Причем в каждое время эти проблемы решаются по-разному. Тут один мой известный верующий друг, философ и ученый, Зельдер, о котором я Вам рассказывал, выступил в печати с целой серией статей о Вере и христианском спасении. А мой другой, уже неверующий друг философ спрашивает его с изумлением: "Неужели ты серьезно веришь в вечную жизнь?" "Да! - с пафосом, - ответил Зельдер, - не только верю, но постоянно благодарю бога за это изумительное ощущение - вечности своего личного бытия". Другими словами, современные мыслители так и не разрешили проблему, волнующую почти каждого на определенном этапе жизни: а что там, за той чертой? Помните, у Шекспира в "Гамлете":


Не жаждать? Умереть, уснуть. - Уснуть!

И видеть сны, быть может? Вот в чем трудность;

Какие сны приснятся в смертном сне...


- Мне, - сказал Рогов, - всегда казалось, что смерть - это естественное биологическое состояние человека. Поэтому, переживай - не переживай, придет время - и все мы умрем.

- На первый взгляд, - согласился Вадимов это так и есть. Кажется, что страх перед смертью был всегда, что это неотъемлемое свойство человека. Но современные исследования показывают, что настоящий страх перед смертью и ее переживания возникли не ранее второго тысячелетия до нашей эры. А следовательно, смерть, очевидно, вовсе не биологический и совсем не естественный феномен. Точнее, не только биологический.

- Мне это не понятно, - сказал Рогов. - Разве до второго тысячелетия люди не боялись умирать?

- Бояться умирать и бояться смерти - это не одно и то же, - сказал Вадимов. - В архаической культуре смерть понималась как уход души из тела в страну предков. Вот почему, Геннадий Иванович, архаический человек не боится смерти. Это всего лишь смена места существования, в принципе "образ жизни" души после смерти не меняется. Архаический человек кладет в могилу все что душе нужно для полноценной и радостной жизни: еду, оружие, украшения, позднее (богатые люди) любимую жену, коня и т. д.

- Получается, - понял Рогов, что архаический человек ощущал себя бессмертным. Но когда же тогда он утерял эту замечательную способность?

- В следующей культуре древних царств, когда сложились большие государства - Древний Египет, Вавилон, Индия. Если архаический человек думал, что после смерти его душа просто переселяется в страну мертвых, где, по сути, все так же, как и в этой жизни, то люди следующей культурной эпохи стали считать, что загробная жизнь существенно отличается от земной. Хотя человек продолжает жить, точнее его душа, но образ жизни души резко меняется, причем, как правило, в худшую сторону. В культуре древних царств смерть понимается как жизнь после смерти, имеющая определенное качество. Лучше всего живут Боги, они имеют все (власть, имущество и т. п.) и их образ жизни вообще не меняется. Это древние и называют бессмертием. А люди - смертны, и послесмертная жизнь их ужасна. Вот, например (цитирую по памяти) как в "Эпосе о Гильгамеше" описан загробный мир, куда после смерти попадают души людей, они идут:


"В дом мрака, в жилище Иркаллы,

В дом, откуда вошедший никогда не выходит,

В путь, по которому не выйти обратно,

В дом, где живущие лишаются света,

Где их пища - прах и еда их - глина,

А одеты, как птицы, одеждою крыльев,

И света не видят, но во тьме обитают,

А засовы и двери покрыты пылью!


- Как в тюрьме, - заметил Рогов. - Отсюда и пошел страх смерти?

- Отчасти. Хотя послесмертная жизнь, как мы видим, существенно отличается от обычной, человек той культуры относился к этому стоически, принимая такое положение дел как естественный план своего существования, подобно тому, как мы сегодня говорим "такова жизнь". С одной стороны, он продолжает мыслить свою смерть в той же антропологической модели, то есть как переход души из одного мира в другой. С другой - считает, что смена в худшую сторону образа жизни души после смерти закономерна и оправдана, поскольку так решили боги, которые (боги смерти) и после земной жизни его не покидают.

- Но почему, - спросил Рогов, - человека не возмущал заведенный богами порядок?

- Такова была культура, - объяснил Вадимов. - Спорить с богами или подозревать их в несправедливости - так мыслить человек просто не мог. Человек культуры древних царств уверен, что мир и порядок поддерживается судьбою, богами, жертвой, законом. Их живое олицетворение - фигура царя или верховного жреца, они связывают этот земной мир с миром божественным; царь и жрецы поддерживают закон, регулируют жертвоприношения. До тех пор, пока богам приносится жертва, соблюдаются установленные законы, оказываются почести царю и жрецам, беспрекословно подчиняются им - мир существует, если же хотя бы одно из этих звеньев разрывается, мир угрожающе накреняется

В рамках подобного мироощущения человеку не приходило в голову сомневаться в том, что боги правильно устроили мир, причем именно этот же божественный сценарий предусматривал, что боги бессмертны, а люди смертны и лишаются всего после того, как душа покидает тело. Что по этому поводу было горевать, разве человек переживает по поводу плохой погоды, а ведь боги для людей той культуры были даже более могущественны и независимы от человека, чем погода для современного.

Но есть еще одно обстоятельство, объясняющее отсутствие настоящих переживаний будущего небытия. Дело в том, что человек той эпохи не воспринимал себя отдельной личностью. Он жил совместной жизнью со своим народом и в этом совместном бытии, как показывает Хюбнер, человек той эпохи находит корни своей жизни. Как единичное, как индивид и Я он ничего собой не представлял. Как часть целого - рода и народа, которые никогда не умирают, отдельный человек, отчасти, вообще не мог помыслить своей индивидуальной смерти.

Тем не менее, примерно ко второму, первому тысячелетию до нашей эры человек начинает достаточно остро переживать свою смерть. Это было связано, прежде всего, с формированием того, что можно назвать индивидуальностью или личностью древнего человека.

- Разве каждый человек - не индивидуальность, не личность? - спросил с удивлением Рогов.

- Конечно, нет, - ответил Вадимов. - Но я понимаю, что говорю непонятные вещи. Поясню. В период расцвета культуры древних царств поведение обычного человека было полностью детерминировано. Но к концу второго, началу первого тысячелетия до н.э. (это период упадка культуры древних царств) отмечается ослабление веры. Начиная с этого времени случается все больше бунтов, царских переворотов, частые войны тоже могли все поменять, наконец, кое-что зависело и от самого человека. Одни были удачливее, другие - нет, одни - трудолюбивее, другие - не очень, кто-то становился фаворитом, богачем, а другой разорялся. Однако мироощущение человека еще долго остается прежним, и именно это рождает сложные проблемы и коллизии.

Человек видит, что мир рушится, он пытается это осмыслить и не может. Ведь за порядок в мире отвечают боги, но они делают что-то непонятное. Распространенными становятся мотивы сомнения и горечи. Человек эпохи заката культуры древних царств не понимает, почему боги перестали выполнять свои обязанности, хотя человек делает все, что положено. Зато много других людей, прямо нарушающих божественные заветы и законы, живут припеваючи. В конце концов, человек делает следующий горький вывод:


Что хорошо человеку - преступленье пред богом,

Что для него отвратительно - хорошо его богу!

Кто волю богов в небесах узнает?


Вот до чего, Геннадий Иванович, договаривается растерявшийся человек второго, первого тысячелетия до н.э.: "что хорошо человеку, всегда плохо его богу". Для предыдущих эпох это было прямое кощунство, отрицание богов. Но в этот период человек уже не может рассчитывать на богов, мироздание рушится, он остается один на один с собой. А это, вероятно, - одно из условий рождения индивидуальности и личности человека. Если человек не может опираться на богов, он начинает искать опору в себе (в своей душе). Иначе говоря, начинает складываться индивидуальность или личность человека.

- Но почему все-таки, - спросил Рогов, - человек начинает бояться смерти, переживать ее?

- А потому, что он теперь один. Боги, даже боги смерти оставили его. Смерть есть лишение всего и одновременно вечное существование. Как тут не испугаться. К рассматриваемому периоду человек осознает себя в двух антропологических моделях: древней модели души и новой модели личности. В первой модели смерть - это переход из одного мира в другой и лишение жизни, во второй - острые переживания личностью состояния лишенности. Именно сознавание смерти в двух этих разных антропологических моделях и порождает страх перед смертью и драматические ее переживания. В той структуре личности, которую мы рассмотрели, исчезновение жизни может восприниматься только одним способом - как страдание, боль, страх.

- Но как, - спросил Рогов, - люди снова пришли к идее бессмертия?

- Возможно, в античной культуре все началось с Пифагора. Пифагор учил, что есть три типа существ: "смертные люди, бессмертные боги и существа подобные Пифагору". Пифагорейцы и позднее Платон стали утверждать, что человек подобно античным героям, ведя особый образ жизни - героический (эзотерический), может "блаженно закончить свою жизнь", т.е. преодолеть саму смерть, стать бессмертным. И именно в этом цель жизни мудрых (философов). На пути к бессмертию необходимо было, однако, совершить своеобразные подвиги: не только вести аскетический образ жизни, но и, как это ни странно, познавать природу, числа и чертежи.

Однако первый позитивный шаг на пути к преодолению страха смерти и новому ее пониманию делает Сократ. Заканчивая свое выступление на суде, он говорит, что быть этого не может, чтобы мы правильно понимали дело, полагая, что смерть есть зло. И далее Сократ доказывает, что смерть, действительно, есть благо: или как сладкий вечный сон или как удивительное общение, сравнимое, пожалуй, только с "блаженством". После смерти Сократ надеется встретиться с замечательными умершими мужами Греции, которых там не убивают за поиски мудрости, "потому что помимо всего прочего тамошние люди блаженнее здешних еще и тем, что остаются все время бессмертными".

Второй шаг, предпринимаемый на суде Сократом - не менее существенный: он отбрасывает архаическую анимистическую модель человека, утверждая бессмертность личности. Сократ говорит, что не следует ожидать ничего дурного от смерти, и уж если что принимать за верное, так это то, что с человеком хорошим не бывает ничего дурного ни при жизни, ни после смерти и что боги не перестают заботиться о его делах". По Сократу "хороший человек" - это человек, стяжающий мудрость, и поэтому бессмертный, о котором боги заботятся даже после смерти.

- Можно ли считать, Сократа изобретателем бессмертия? - спросил Рогов.

- Не думаю. Идея преодоления смерти, развитая в настоящую эзотерическую концепцию, по-моему, принадлежит Платону. Платон утверждает, что существует подлинный мир идей и богов, а цель человеческой жизни состоит в том, чтобы душа припомнила свое божественное существование в мире идей. Если смертный пойдет по этому пути, он спасется, став бессмертным («единым», «мудрым» и «блаженным»). Такой человек, писал Платон в “Послезаконии”, даже восполнив смертью удел своей жизни, на смертном одре не будет, как теперь иметь множества ощущений, но достигнет единого удела, из множественности станет единством, будет счастлив, чрезвычайно мудр и вместе блажен”.

Платон, - продолжал Марк, - является также одним из первых мыслителей, который способствовал становлению личности, причем платоновская личность ведет не только философский, но и эзотерический образ жизни. Действительно, по Платону именно философ идет по правильному пути, он сознательно строит свою жизнь, вынашивая «духовные плоды», стремясь к прекрасному, благу и бессмертию. Одно из условий такой работы - продумывание своей жизни и переосмысление и изменение ее. В «Государстве» Платон описывает перипетии душ в загробном мире. Вроде бы судьба человека должна полностью определяться богами загробного мира, однако, выбор судьбы (жребия) трактуется Платоном как вполне закономерный, обусловленный тем, как человек жил прежде, в предыдущем цикле. Зависит этот выбор и от личности, оказывается, что отдельные выдающиеся люди способны поменять свою судьбу. Я помню этот фрагмент наизусть. Вот он.

«После этих слов прорицателя, - пишет Платон, - сразу же подошел тот, кому достался первый жребий, он взял себе жизнь могущественного тирана (выше богиня судьбы Лахесис, бросавшая в толпу душ жребии, сказала: «Добродетель не есть достояние кого-либо одного, почитая или не почитая ее, каждый приобщается к ней больше или меньше. Это – вина избирающего, бог не виновен»). Из-за своего неразумия и ненасытности он произвел выбор, не поразмыслив, а там таилась роковая для него участь – пожирание собственных детей и другие всевозможные беды. Когда же он потом, не торопясь, поразмыслил, он начал бить себя в грудь, горевать, что, делая свой выбор, не посчитался с предупреждением прорицателя, винил в этих бедах не себя, а судьбу, богов – все что угодно, кроме себя самого…Случайно самой последней из всех выпал жребий идти душе Одиссея. Она помнила прежние тяготы и, отбросив всякое честолюбие, долго бродила, разыскивая жизнь обыкновенного человека, далекого от дел; наконец, она насилу нашла ее, где-то валявшуюся, все ведь ею пренебрегли, но душа Одиссея, чуть ее увидела, с радостью взяла себе».

Здесь, - пояснил Вадимов, - только Одиссей может считаться личностью и эзотериком. Он, продумав и пережив прежнюю жизнь, кардинально меняет свою судьбу; меняет, в смысле – творит.

- Что же все-таки сделал Платон? – спросил Рогов.

- Сменил антропологическую модель человека. Для Платона человек, который хочет блаженно закончить свои дни, то есть стать бессмертным, должен всю жизнь работать над собой, чтобы проявить свою божественную природу. Иначе говоря, человек - это эзотерическое существо, его божественная сущность проявляется в работе над собой, в совершенствовании, в направлении себя по такому пути, который ведет в божественный мир. Человек как потенциальный бог, как раскрывающийся бог, как путь в божественный мир, как духовная работа. В этом случае, утверждает Платон, смерть - благо, но не потому, что - это сон или рай, а потому, что для духовного человека смерти не существует. Важно и то, что по Платону духовная работа, нацеленная на достижение бессмертия - это работа культурная (занятие философией, наукой, искусством, превращение этого мира в подобие мира подлинного).

- Но разве, - спросил Рогов, - решение Платона не является утопическим, поскольку предполагает обожествление человека?

- Но какое это имеет значение, - не согласился Вадимов.

- Важно другое - человек реально перестает бояться смерти, перед ним открывается бесконечная и вдохновляющая жизненная перспектива обретения бессмертия, он реально улучшает себя и работает на культуру. Не правда ли, великолепное решение! Но есть конечно, по меньшей мере, три необходимых условия: вера в существование богов и подлинной реальности, а также установка на эзотерическую работу.


2.


- В Новое время, - продолжал Вадимов, - ситуация повторилась: человек снова, может быть еще более остро, переживает смерть и боится ее. И что интересно, опять одно из главных обстоятельств - осознание и переживание жизни человека в двух разных по природе антропологических моделях. Одну модель обычно называют "моделью новоевропейской личности", в ее рамках человек значительно сильнее переживает лишенность жизни как собственное состояние. Другую модель можно назвать "моделью естественно-научного человека", поскольку в Новое время человек видится и понимается также и на основе знаний и теорий естественных наук (биологии, физиологии, психологии).

С точки зрения второй модели смерть есть полное лишение, даже исчезновение, в первой модели такое исчезновение воспринимается как своеобразное убийство, мучение, насилие над живой личностью. Сразу нужно подчеркнуть, что новоевропейская личность, конечно, существенно отличается от древнего человека. Последний понимал свою свободу, да и саму жизнь только в рамках миропорядка, установленного богами, этим же были ограничены его разум и желания. Новоевропейская личность сняла и переработала в себе древнего человека, античную личность, с ее ориентацией на мышление и мифологическое творчество, средневековую соборную личность, для которой образцом человека выступал Христос, и, наконец, ренессансную личность, посягавшую на роль Бога или, во всяком случае, херувима. Новоевропейская личность осознает себя центром мира, понимает свою жизнь и состояния, как принадлежащие только ей, свои разум и свободу, как направляемые только ею самой, видит свою жизнь, как текущую из прошлого в будущее и т. д. и т. п.

- Я всегда думал, - заметил Рогов, - что наш рациональный век и наука помогают преодолеть всяческие страхи и, в частности, страх перед смертью. А у Вас получается наоборот.

- Именно так. Я уверен, что современный узел переживания смерти завязан еще туже, чем это было три тысячи лет тому назад. Во-первых, потому, что современная модель новоевропейской личности, правда, не на совсем ясных основаниях, включает в себя естественно-научную модель человека. Во-вторых, современный человек, более чем древний склонен жить условными, так сказать "виртуальными соображениями", к этому его постоянно приучают телевидение, кино, театр, художественная литература, собственные размышления и фантазии. Переживание же своего послесмертного существования - одна из любимых тем современного человека.

- Тогда нужно вернуться к Платону и Сократу, - предположил Рогов.

- Вы спрашиваете, можно ли опять развязать узел переживаний смерти эзотерическим способом? Одно из направлений решения этой вечной проблемы, действительно, эзотерическое. Создатели и адепты многих современных эзотерических учений утверждают, что в эзотерических мирах (реальностях) человек бессмертен, что он практически переживает и ощущает вечность.

В классическом варианте эзотеризма действительно реализуется, причём на индивидуальной основе идея спасения (не в христианском, а в эзотерическом понимании), именно это может у кого-то вызвать удивление, а иногда и зависть. Но тут же приходит сомнение: спаслись, но какой ценой? Цена - отказ от обычных желаний, активности, от участия в обычной жизни; спаслись, но одни, спаслись, а жизнь вокруг не стала лучше. Правда, это всего лишь одна линия развития эзотерических идей. Другая линия идет от Платона.

Платон, как я вам объяснял, понимает задачу эзотерического спасения иначе: не избавление от обычной жизни и бытия, а обретение вечной жизни, т.е. достижение бессмертия, причем не только на небе, но и здесь на земле в обычной жизни. Второе отличие, Платон по-другому понимает путь к эзотерическому спасению - не отказ от желаний, а максимальная духовная и культурная работа в этом мире. Для Платона это было занятие философией и наукой, для других эзотериков также и творчество в широком смысле. В том же ключе решает проблему смерти Мирад Машвили, воспроизводя при этом не только античную, но и традицию русской философии. Тем не менее, многих эзотерическое решение проблемы смерти вряд ли устроит, поскольку для них может быть в принципе чуждо эзотерическое мироощущение или чужд данный конкретный вариант эзотеризма.

- Что же делать? - спросил Рогов.

- Прежде всего, вряд ли сегодня можно найти одно решение, устраивающее всех, кстати, и решение Платона устроило не каждого. Мирад Машвили подсказывает здесь сильный ход. Мы считаем, пишет он, что Христа распяли, и его агония случилась. А мистическое ощущение - это ощущение себя присутствующим во всем мире, во всех событиях мира; они случаются тогда, когда я присутствую. И поэтому распятие Христа принадлежит человеческой истории в той мере, в какой оно есть длящееся или неслучившееся событие, внутри которого мы не должны спать. Это событие длится вечно.

Лично я, - продолжал Марк, - понимаю это, в частности, так, что все волнующие меня проблемы и решения нельзя взять готовыми со стороны, как чьи-то, пусть даже гениальные прозрения; к ним нужно прийти самому, прийти в работе, причем, возможно, и не один раз. Так же и проблема смерти, каждый человек в течение своей сознательной жизни должен решать ее сам и не раз.

- Наши читатели Вас не поймут, - сказал Рогов. Во-первых, они скажут, что вместо того, чтобы наслаждаться жизнью, Вы им предлагаете размышлять о смерти. Во-вторых, все же нужно какое-то решение.

- Ну, можно указать коридор, в котором располагаются современные решения этой, касающегося каждого, проблемы. Дело в том, что смерть подобно другим современным экзистенциальным феноменам, не может быть рассмотрена в том же ключе, в котором мы изучаем природные явления. Ее нельзя мыслить как натуральный объект, как некоторую сущность, имеющую такие-то и такие-то характеристики. Безусловно, мы постоянно влипаем в свои представления, начинаем их мыслить и переживать как натуральные объекты, нам кажется, что смерть всегда была и всегда одна. Этот взгляд, точнее привычка нашего сознания неправильны, смерть вообще не природный объект, смерть всегда видится сквозь "очки культуры", всегда истолковывается сознанием и в определенном языке. Таким образом, современное понимание смерти предполагает ее "распредмечивание", преодоление натурального восприятия. Что, конечно, предполагает напряженную интеллектуальную работу. И не только интеллектуальную, но и работу жизни.

- В каком направлении, - спросил Рогов, - может строиться подобная работа?

- Здесь, вероятно, есть два разных аспекта: критический и конструктивный. Критическое осмысление явления смерти, но повторяю осмысление самостоятельное, а не как готовое знание, может, например, показать, что лишенность и исчезновение связаны не только со старением и физической смертью. Мы можем так понимать и строить свою жизнь, что она постоянно будет усекаться и страдать, мы можем сделать свою жизнь просто невозможной еще при жизни и цветущем физическом здоровье. Далее наша жизнь уничтожается и исчезает, если мы не можем себя реализовать, поэтому, кстати, многие люди, дожившие до глубокого преклонного возраста, панически боятся смерти, ощущая, что их жизнь пролетела как сон, и они совсем еще не жили. Но и продолжение жизни за определенным порогом (когда уже полностью иссякли силы и энергия или мучат тяжелые болезни, или совесть и т. п.) может быстро подтачивать жизнь, сделать ее невозможной, а смерть желанной. Короче, и жизнь и смерть можно увидеть и пережить по-разному.

Не менее существенно, как мы строим свою жизнь и понимаем себя, и, в частности, включаем ли мы смерть в свою жизнь, то есть обдумываем ли мы ее и свою жизнь, работаем ли мы над ними. Если, например, я полностью себя реализую, живу Культурой и Вечным (как бы Вечность ни понимать - как тайну, Бога, духовную жизнь), поддерживаю свое здоровье до тех пор, пока полноценно живу и себя реализую, то смерть как лишение жизни для меня просто не существует. Мне нечего бояться: живя Вечным, я бессмертен, полностью себя реализовав при жизни, мне нечего там, после смерти делать, сохранив и исчерпав до конца свое здоровье, я уйду безболезненно и спокойно. При этом я должен понимать себя не только как конечное и поэтому смертное существо, но и как часть, момент Целого (Культуры, Духа, божественной или космической жизни, Реальности и т. п.), как творца собственной жизни, как полностью присутствующего в вечно длящихся и неслучившихся событиях Жизни.

Однако, - заметил Вадимов, - это мои размышления о жизни и смерти, мой опыт. А каждый должен приобрести свои, пройдя нелегкий путь. Только так можно надеяться спокойно выдержать взгляд этой таинственной миледи с косой и жить со смертью, не боясь ее.

На этом закончилась очередная беседа Вадимова с Роговым.


3.


Вадимову снился сон, что он едет на работу. Подойдя к двери своей лаборатории, он видит Черного. Тот одет с иголочки, что Вадимова удивляет. Черный заходит с Вадимовым в лабораторию как старый знакомый и сразу начинает говорить.

Из его взволнованного рассказа Вадимов понимает, что Черный узнал очень важный секрет космогуалов. Оказывается еще до появления древних царств - Египта, Шумера, Индии, Китая, где-то 30-20 тыс. лет до н.э. космогуалы обнаружили, что они так воздействуют на генную систему людей, что человек начинает жить все дольше и дольше, некоторые люди доживали уже до 500-700 и более лет, зато появляются на свет люди все реже. По подсчетам космогуалов получалось так, что в будущем человек обретет бессмертие, но женщины практически перестанут рожать детей. Такой оборот событий космогуалов явно не устраивал, им нужен был прирост народонаселения, только так они могли постоянно увеличивать поток психоизлучений, которыми питались.

Тогда космогуалы изобретают что-то вроде ограничителя возраста, позволяющего людям жить в среднем не более ста лет. Ограничитель представляет собой некую структуру сознания, внедряемую в психику детей в первые 5-7 лет. Эта структура ориентирует человека на свое эго и на объективацию. Другими словами, привязанность к своему Я и стремление познать объективное строение мира - ставит предел жизни человека на земле.

Чтобы избавиться от долгожителей космогуалы, знавшие тектонические законы, вызвали на земле всемирный потоп. В его водах погибло большинство долгожителей, остались лишь те, кто по разным причинам жили по сравнению с долгожителями мало, не более 50-100 лет. Эти люди, с подачи космогуалов, подобно Ною, услышали или воочию увидели во сне, весть о потопе и подготовились к нему. Временное сокращение населения на планете, конечно, ударило и по космогуалам, но они благополучно пережили резное падение плотности психоизлучений, поскольку, готовясь к потопу, накопили в течение нескольких тысячелетий значительные резервные запасы человеческих психоизлучений.

Из рассказа Черного Вадимов понял, что в конце первого тысячелетия до нашей эры появились два человека, вплотную приблизившихся к разгадке тайны космогуалов. На Востоке это был Будда, на Западе - Платон. Платон утверждал, что человек может стать бессмертным, если, во-первых, преодолеет свой эгоизм, для этого он должен познать себя и совершенствоваться, во-вторых, если поймет, что нет вещей и объектов, а есть идеи. Но Платон не смог сделать последнего шага - разобъективировать сами идеи.

Будда пошел другим путем, он вообще отказался играть по правилам, которые космогуалы навязали людям. Его открытие Нирванны представляло собой способ обретения бессмертия при условии, что сама жизнь переставала быть ценностью. Человеку становилось безразлично абсолютно все. Состояние Нирванны выводило человека из под власти космогуалов, как впрочем, и самого бытия.

В следующей фазе сна Марк пережил необычайный подъем духа. Теперь он знал, как стать бессмертным. Оказывается, Вадимов уже давно шел к бессмертию. Разве он не работал над собой, стараясь преодолеть свой эгоизм, разве Марк всю сознательную профессиональную жизнь не боролся с объективизмом, показывая, что не существует раз и навсегда устроенного мира. Всякий объект - это всего лишь объективация нашей активности. Мы приписываем миру то строение, которое отвечает активности, а та, в свою очередь обусловлена историческим временем и культурой.

Неожиданно сюжет сна изменился. Вадимов идет к Зуну по заснеженному полю. Довольно холодно. Холодно и Зуну, он сидит, ссутулившись, обхватив себя руками. От всей фигуры Зуна исходит печаль. Марк вдруг остро начинает понимать, как Зун одинок. Поверх этой мысли всплывает вопрос: как же так, ведь Зун бессмертен, но он несчастен. Вадимов подходит к Зуну, трогает его рукой за плечо. От его прикосновения Зун рассыпается в прах. Пепел Зуна медленно летит по морозному воздуху и плавно оседает на белом снегу. Вадимов в оцепенении смотрит на слегка почерневший снег. Сюжет сна опять меняется.

Вадимов в своей московской квартире. В ослепительном прозрении он понимает, что последнее препятствие на его пути к бессмертию - это само желание стать бессмертным. Именно эта идея фикс не позволяет ему освободиться от ограничителя возраста. Нужно отбросить желание вечной жизни, подавить его, лихорадочно думает Вадимов. Но тут же, во сне он ловит себя на противоречии. На пути к бессмертию стоит желание бессмертия, но если отказаться от этого желания, зачем тогда жить вечно? Вадимов изо всех сил пытается разобраться, преодолеть этот парадокс и... просыпается.

Странно, думает Вадимов, удерживая, чтобы не забыть приснившийся и такой интересный сон. На самом деле я никогда не стремился жить вечно. Скорее я боялся смерти, не хотел умирать, но жить всегда... Достаточно было немного подумать на тему вечной жизни, как становилось понятно - это пустая мечта. Обычный человек не смог бы жить не только вечно, но и первую тысячу лет. Все будут умирать, а он нет, по сути останется один. Один со своей памятью, с горькими воспоминаниями об ушедших близких людях, без надежды, что когда-нибудь наступит покой.

А если он будет постоянно обновляться, чтобы адаптироваться к быстро текущему времени, то ему придется отбросить все свои воспоминания, вновь и вновь отказываться от себя, вечно с собой расправляться. Иначе говоря, умертвлять свою душу. Но тогда зачем все это? Стоит ли овчинка выделки? - подумал Вадимов.

К тому же идея вечной жизни - идея эгоистическая. Я спасаюсь, а мои близкие и любимые, а другие люди? Тогда, рассуждал Вадимов, вопрос в другом - как не бояться смерти, как ее достойно встретить. Мы не боимся смерти по двум основным причинам: или не успели себя реализовать, или не можем помыслить свое полное исчезновение.

В первом случае понятно, что делать, нужно сознательно включать идею смерти в свою жизнь, исходить из того, что жизнь конечна, и поэтому ее нужно планировать. А так как мы не знаем заранее, когда наша жизнь оборвется, то нужно стараться каждый свой день жить полноценно, в идеале на пределе своих сил и возможностей. А что делать во втором случае?

Почему, задал себе вопрос Вадимов, мы не можем принять идею своего исчезновения как естественный ход событий. Скажем, сейчас за окном идет снег, он белый, а ворона на старой березе черная. Все это не хорошо и не плохо. Так есть. Почему мы и собственную смерть не можем воспринять в естественной модальности - так есть, боги бессмертны, а люди смертны.

Что значит для человека помыслить свое исчезновение навсегда? - рассуждал дальше Вадимов. Не осознавать ничего, не присутствовать в мире, не общаться ни с кем, ничего не переживать, не, не, не. Но ведь когда мы спим, мы тоже не, не, не. Ничего подобного, - возразил себе Вадимов. Сплю я не вечно, а от силы 10-12 часов в сутки. К тому же сон мы воспринимаем как очищение, восстановление, а не как исчезновение. Интересно, что многие люди как бы вычеркивают сон из бытия, соединяя непрерывной линией только разорванные периоды бодрствования.

В отличие от сна смерть - это так сказать отрицательное бытие, именно не, не, не, при том, что я есть. Хотя я существую, но я не осознаю, не чувствую, не переживаю, не действую. Однако, что значит, я есть, причем вечно, где я существую? В моем воображении, в знании, - вынужден был признать Вадимов. В знании и воображении мы живем вечно, а реально очень малый срок. Но что значит реально? Кто знает сколько я еще проживу - пять лет, десять, сто или вечно? Опять, это всего лишь знание, коллективный опыт людей к которому я почему то присоединяюсь. Могу и не присоединяться. Или не могу?

Но если присоединяюсь, если принимаю силлогизм "люди смертны, Сократ человек, следовательно, Сократ смертен", то должен понимать, что когда я умру, то меня не будет и, следовательно, мое бытие ни в положительной ни в отрицательной форме существовать не может. Не будет меня в будущем никаким образом, поэтому и бояться нечего. Но будут, сказал себе Вадимов, мои близкие, другие люди, человечество. И мне, живущему здесь и сейчас не безразлично, как они будут жить. Если я человек, то должен быть проникнут заботой о качестве будущей жизни.

Страх перед смертью, перед исчезновением, продолжал думать Вадимов, это ловушка нашего сознания. Привыкнув жить в знании и воображении, которые вневременны, мы продолжаем жить и тогда, когда нас уже нет. Это парадокс, но закономерный, обусловленный семиотической природой человеческого сознания. Вырваться из этого капкана - не просто, если невозможно вообще. Цена освобождения - отказ от личности. Да, я могу реально жить вечно, если поверю, что есть Бог, как вечная жизнь и любовь, и я после смерти с ним сольюсь. То есть откажусь от себя, от своей личности. Слившись с Богом, сорастворяясь в нем, я не смогу уже сохранить свое я. Или все же смогу? Однако, сказал Вадимов, в Бога я не верю.

Но если для меня после смерти бытия нет, то к чему тогда готовиться? Что значит достойно встретить смерть? - спросил себя Вадимов. Не означает ли это продумать и пережить свою жизнь и смерть и, главное, перевести отношение к смерти в план реальных дел. Но есть ли большая разница между окончанием жизни и любым ее моментом? Не меньше ли чем подготовка к смерти необходимо мужество, чтобы достойно выдерживать обычную жизнь с ее уклонением от задуманного, с мечтами и идеалами, которые не осуществились. К тому же понимая и зная, что происходит в мире и с миром, или значительно ближе в твоей семье. Разве меньше нужно мужества, чтобы не впадать в отчаяние, верить, выполнять свой долг, идти своим путем. Ради чего? Ну хотя бы, ради себя, близких, других людей.

Страх перед смертью, еще раз уточнил Вадимов, это попытка продлить жизнь за ее пределами, попытка, парализующая саму жизнь, сокращающая ее. Да, но жалко расставаться с мечтой, подумал Вадимов. Мечта так сладка. И сам себе ответил: жалко, нет, не жалко. Лучше полноценно жить здесь, быть "бессмертным" в жизни, чем не жить, а только готовиться к вечной жизни, которая, вероятнее всего, никогда не наступит. Свободный человек и свободный дух живут везде, где захотят. Они залетают на многие десятилетия в будущее или отправляются в далекое прошлое. Общаются с существами с других планет, отделенных от нас тысячами световых лет, или плачут по поводу детской сказки. Конечно, все это происходит в мысли, в воображении, но не такова ли вообще жизнь?

Когда, подумал Вадимов, я обнимаю и целую Наташу, в моем воображении и мысли встают мадонны и прекрасные женщины мирового искусства, я переживаю родственность, легко переношусь в прошлое, когда Наташа была еще совсем юной. Где это все существует? В знании и в воображении, но и во мне, в моих ощущениях, ладонях и губах. Так и в духовной жизни. Где я общаюсь с Платоном или Аристотелем, как посещаю будущее или другие планеты, каким образом сливаюсь со вселенной? Все это совершается в знании и воображении и в реальной духовной жизни. Это и есть практическое бессмертие, но именно Здесь. И эта жизнь вечная, если не только ради меня, но и ради моих близких, других людей, ради будущего и прошлого. Да, и прошлого, без которого нет будущего.

Однако решил Марк, пора вставать и приниматься за работу.