Вторжение и гибель космогуалов
| Вид материала | Документы |
- Братья Словяне, 2399.99kb.
- И. Ю. Сундиев Террористическое вторжение: криминологические и социально-политические, 1642.85kb.
- План: Политическая ситуация в Азербайджане в начале XIII в. Вторжение монголов в Азербайджан., 145.41kb.
- Вторжение На рассвете 22 июня 1941 года фашистская Германия, вероломно напав на ссср,, 267.22kb.
- Русский натюрморт начала 20 ого века, 104.79kb.
- Русская культура XIV – первой половины XV веков, 37.03kb.
- Событие, 117.59kb.
- Понятие истории античности, 94.22kb.
- Контрольная работа по теме «Монголо-татарское нашествие и вторжение на Русь крестоносцев», 34.4kb.
- Лекция 1: Кто я или легко ли быть молодым?, 184.78kb.
1.
Прежде чем перейти к анализу средневекового мышления, Вадимов перечитал две замечательные работы своего друга, одного из лучших российских медиевистов, Светланы Неретилой “Слово и текст в средневековой культуре” и ”Верующий разум”. Марк любил Светлану, человека глубоко порядочного, бескомпромиссного, яркого, цельного, и поэтому в общении с другими людьми не всегда ровного. Но у Вадимова со Светланой отношения были спокойные и предельно доверительные, в некотором духовном отношении, почти родственные. Марк очень дорожил дружбой со Светланой и ее мужем, известным философом Александром Кабачковым.
В работах, посвященных средневековой философии, Светлана показывала, что в последней органично сошлись христианская вера и античное мышление. Читая эти работы, Вадимов понял, что в средние века задачи мышления кардинально изменились. Главным становится не познание областей бытия и упорядочение рассуждений, а критика на основе христианских представлений античных способов объяснения и понимания мира, а также уяснение и объяснение новой реальности, зафиксированной в текстах Священного писания.
Обе эти задачи можно было решить только на основе мышления, поскольку формирующийся средневековый человек перенимает от античности привычку рассуждать и мыслить, а также потому, что новая реальность хотя и выглядела привлекательной и желанной, но одновременно была достаточно непонятна. Что собой представлял Бог, как он мог из ничего создать мир и человека, почему он одновременно Святой Дух, Отец, и Сын, как Бог воплотился в человека Христа и что собой Христос являл - Бога, человека или их симбиоз, как понимать, что Христос воскрес - эти проблемы требовали своего разрешения именно в сфере мысли.
Светлана утверждала, что на средневековое мышление существенно влияли два фактора: сервилистская роль мышления по отношению к христианской религии, прежде всего задачам спасения, и необходимость удовлетворить отношению "сакральное - мирское". Действие первого фактора приводит к этической нагруженности средневекового мышления, в результате характерное для античной философии требование непротиворечивости знания отходит на второй план, но не исчезает, а на первый выдвигаются христианские ценности - спасения, любви к Богу и ближнему и прочее. Второй фактор, который подробно обсуждает Светлана, обусловливает присущую средневековым понятиям "двуосмысленность". Последнее Марк понял так: когда, например, Иустин (II век) пишет, что "Бог не есть имя, но мысль, всаженная в человеческую природу, о чем-то неизъяснимом", то здесь "мысль" понимается двояко: как относящаяся к Богу и к человеку; в первом своем значении понятие "мысль" указывает на трансцендентальную сущность, во втором - на содержание обычного человеческого мышления.
Но сначала, Вадимов, склонный к культурологическим объяснениям, стал размышлять, а почему все же заканчивается античность, и ей на смену приходят средние века. Его мысль шла в таком направлении. Известно, что становление философии и науки все больше вело к переосмыслению античной мифологии: вера в богов постепенно ослабевала, мифологические сюжеты становились условными. Если раньше в период классической античности человек не замечал странное поведение богов, ведущих себя как обыкновенные люди, то чем дальше, чем больше ему бросались в глаза эти противоречия. Кризис мифологического мироощущения, подумал Марк, однако, не означал полного отказа от веры в богов, на которой держалось понимание жизни и смерти. Кстати, сообразил он, и традиционное мифологическое понимание смерти все больше не устраивало человека. Вечно жить как тень, одними воспоминаниями - такая перспектива перестала удовлетворять человека.
Не меньшие проблемы, решил Вадимов, к концу античности возникли с социальными институтами, которые долгое время обеспечивали социальную устойчивость, в частности, позволяли разрешать конфликты людей между собой, а также отдельного человека с полисным обществом. Практически все античные институты (административного управления, судопроизводства, армии, семьи, мышления) были охвачены кризисом, не удовлетворяя граждан. Марк вспомнил прочитанную еще в студенческие годы книгу историка Петрушевского, посвященную концу Рима и становлению раннего средневековья. Петрушевский показывал, что в начале первых веков даже личная безопасность человека уже не могла быть гарантирована.
В результате в первые века новой эры античный человек постепенно начинает передавать другим лицам (прежде всего тем, кто может обеспечить его безопасность и защиту) часть своих прав свободного гражданина. На этой основе, показывает Петрушевский, начинают складываться договорные и корпоративные отношения, столь характерные для средних веков. Не рабство и крепостная зависимость, как на Востоке, а именно договорно-корпоративные отношения, предполагающие сохранение определенных прав и свободы человека. Указывает историк и на такое обстоятельство как повсеместная смена "человеческого материала": варваризация античного общества вела не только к разжижению римской крови, но, что более существенно, к ассимиляции народов, находящихся на других уровнях и этапах социального и культурного развития. А это означало, что или античная культура будет полностью поглощена варварской, то есть умрет, или произойдет культурный синтез, на основе которого возникнет новая цивилизация.
Произошло последнее, констатировал Марк, что отчасти, объясняет, почему идеалы римской империи и ее институтов никогда не умирали в средние века, а также формирование, несмотря на натуральное хозяйство и локально-частные формы государственности единого культурного мироощущения. Очевидно поэтому, решил Вадимов, Светлана возражала против представления о феодальной раздробленности. Термин "раздробленность", объясняла она Марку, предполагает, что существует некая целостность, которая временно нарушена. Но здесь ничего не было нарушено. Римской империи уже не существовало. Священная римская империя имела совершенно другие - сакральные функции, которые она так или иначе выполняла. Крупное поместье, говорила Светлана, было именно той единицей, которой соответствовал определенный склад ума, тип хозяина-владетеля, стиль личности, стиль литературы и пр. Ни о какой иной централизации, кроме организации крупных сеньориальных поместий, основанных на натуральном хозяйстве, удовлетворявшем все потребности (защита от врага, образование, как того требовал спрос, общинно-индивидуальная экономическая жизнь, право, иерархически выстроенная ленная система), кроме причастности общей религии, не могло быть и речи.
Но разве, задал себе вопрос Вадимов, христианские идеи творения мира из ничего в несколько дней, воплощения Бога в человека, непорочного зачатия, воскрешения Христа являются более правдоподобными, чем языческие боги, со всеми их противоречиями? Недаром, античные философы называли первых христиан безумными. Однако, подумав, Марк понял, что для среднего человека того времени все выглядело не столь уж однозначно. Да, все перечисленные моменты христианского учения были непонятны.
Но зато христианское учение обещало спасение за гробом и вечную жизнь не в качестве теней, а возлюбленных Бога. Оно обещало воздаяние бедным и праведным и, напротив, наказание тем, кто погряз во всевозможных грехах. Христос являл собой образец нового человека и Бога, полюбившего людей, пострадавшего за них, добровольно взявшего на себя их грехи, и это не могло не привлекать. Христос прямо обращался ко всем людям со словом увещевания, наставления, надежды. Вместо толпы античных богов, тянущих человека в разные стороны, христианский Бог, пусть даже в трех лицах (это, конечно, требовалось понять) являл собой настоящее единство, столь желанное человеку в период кризиса и распада античной культуры. В отличие от античных богов, настолько похожих на обычных людей, что даже закрадывалось сомнение - а боги ли это, христианский Бог был трансцендентален, воспринимался как тайна.
Наконец, создав мир из ничего и обещая завершить его на Страшном Суде, когда мир прейдет, христианский Бог включал человека в грандиозную космическую мистерию, в бытие, сценарий которого требовал от христианина не просто напряженного ожидания, а преображения и деяний. Участвовать в этой мистерии, привлекавшей куда больше, чем обреченность на вечное воспоминание прежней жизни, можно было лишь при условии выявления в человеке духовности, в ветхом человеке человека новозаветного. Именно указанные достоинства христианского учения, решил Вадимов, и сделали его сначала интересным для мятущегося человека в стремительно падающем античном мире, а затем, безусловно, и, несомненно верным. А раз христианское учение принималось, становилось истинным словом о том, что существует, в чем спасение, то и приходилось принять все остальное - старозаветную историю сотворении мира, о Боге Отце, Сыне и Святом духе, об Адаме и Еве и многое другое, изложенное в Старом и Новом Завете.
Следующий вопрос, который необходимо было разрешить: что же происходило с мышлением, то есть с рассуждениями, правилами логики, категориями, наконец, дисциплинарной формой мышления - философией и науками? Предположим, размышлял Марк, меняется культура. Но что это означает? Меняются базисные культурные сценарии, меняются социальные институты, наконец, человек, включая личность. Чтобы продолжать рассуждать, пользоваться правилами и категориями, вероятно, необходимо их переосмыслить и приспособить к новому мировоззрению. Кроме того, мысль понимается теперь иначе, а именно как инструмент борьбы с античным мировоззрением и средство становления христианского мироощущения.
Перечитывая книги Светланы, Марк понял, что первых христианских мыслителей вполне можно назвать эзотериками, они не столько открывали христианскую реальность, сколько творили ее силой своего духа. Светлана показывала, что первые христиане могли противопоставить античности только свое слово и энергию, опыт веры, убежденность в правильности своего пути. Подобно тому, как Бог силой своего творящего слова создал бесконечный, прекрасный мир и человека, первые христиане силой слова и воображения открывали для себя и других новый, подлинный мир, где Он царствовал во славе, где человека ожидало спасение. Другое необходимое условие прорыва в подлинную реальность - психотехническая работа; здесь Вадимов обращался к своим исследованиям эзотерических учений.
Он открыл работу Светланы и перечитал фрагмент текста одного из пастырей раннего христианства, где речь явно шла об усилиях, которые вполне можно считать психотехнической работой. "Спустя пятнадцать дней, - пишет Ерм, - в которые я постился и много молился Господу, мне был открыт смысл написанного". Смысл книги, - поясняла это место Светлана, - был открыт после двухнедельного поста и молитвы, то есть вдумывания в себя, нашедшего выражения в словах. Мысль находит выражение в видении, откровении. "Ужели не видишь", говорит старица (главный персонаж "Пастыря"), то есть не разумеешь. "Открой мне", то есть вразуми, внедрись в разум, захвати его. Мышление предполагает усилие, ведущее к тому, что называется "метанойя", душевным обновлением".
Эзотеричность мышления, предположил Вадимов, объясняет и отношение средневекового человека к истине. По сути, для эзотерика проблемы истины не существует, поскольку он знает подлинную реальность и знает, что другие мыслители или верующие заблуждаются. Тертуллиан, писавший примерно сто лет спустя Ерма, сформулировал подобное эзотерическое отношение к истине в почти афористической форме: "философы только стремятся к истине, особенно недоступной в этом веке, христиане же владеют ею". «Благость и единство Бога, поясняет эту позицию Светлана, - не предполагает других богов, обладающих к тому злонравием, потому нельзя верить в то, чего нет, - позиция строгая и определенная, не допускающая компромиссов и ассимиляции, если разделяющий ее человек считает себя не только философом, но просто христианином, обладающим простотой души, которая есть основание философствования».
Но почему все же мышление должно работать на религию, разве не достаточно одной веры, спросил как-то Марк? Светлана ответила, что мышление, конечно, вместе с речью и жанрами убеждения (посланий, увещеваний, назиданий, притч, проповедей, наставлений) и исповеди помогает в этот период осуществить движение, направленное на приведение к христианской вере колеблющихся, укрепление в вере, уяснение непонятных положений христианского учения. Подкрепляя свой тезис, она указала на один фрагмент из своей книги.
“Вера непременно предполагает разум", ибо, по мнению безымянного автора "Дидахе" ("Учение двенадцати апостолов") "вы должны иметь рассудок, чтобы отличать правое от левого". Вера, утверждает Климент Римский, "не потому называется верой, что в ней нет разума, а потому, что этот разум обнаружил свою силу в вере". В "Диалоге с Трифаном Иудеем", написанном Флавием Иустином во II в., некий старец "обратил внимание Иустина на древних "блаженных и угодных Богу" пророков, которые "говорили Духом Святым, видели и возвестили людям истину". Пророческие писания, по словам старца, имеют прямое отношение к философии, поскольку именно философия направлена на "познание начала и конца вещей и всего, что должно знать философу". Однако при этом поставлено условие: "если он только верует им". Почему здесь, спрашивается, в основание философии приведена вера? Потому что, как следует из размышления старца, теоретический разум должен выступать в паре с практическим, с непосредственным подтвержденным видением истины людьми безупречной нравственности".
Осмысливая высказывания отцов церкви, Марк понял, что они подвергают критике и переосмыслению основные нехристианские доктрины, главным образом, философские и религиозно-мифологические, и одновременно, нащупывают рассуждения и онтологические представления, позволяющие выйти на новое, соответствующее христианскому мироощущению, видение действительности. И первое и второе, решил Вадимов после некоторых размышлений, было бы невозможным без создания новых схем, рисунок и смыслы которых явно заимствуются из Библии и Евангелий. Действительно, рассуждал Марк, именно схемы позволяют переорганизовать материал, с которым имеет дело человека, кроме того, если схемы принципиально новые, то они задают новую реальность, новый мир. Чтобы проверить эту важную гипотезу, Вадимов стал анализировать небольшой фрагмент "Речи против эллинов" ученика Иустина, Татиана Ассирийца. Текст был такой.
"Бог был вначале; а начало есть, как мы приняли, разумная сила. Господь всего, будучи основанием всего, прежде сотворения мира был один; поелику же Он есть сила и основание видимого и невидимого, то вместе с Ним было все; с ним существовало, как разумная сила, и само Слово, бывшее в Нем. Волею Его простого существа произошло Слово, и Слово произошло не напрасно - оно становится перворожденным делом Отца. Оно, как мы знаем, есть начало мира. Родилось же Оно через сообщение, а не отсечение. Ибо что отсечено, то отделяется от первоначала, а что произошло через сообщение и приняло свободной суждение, то не уменьшает того, от кого произошло. Так и Слово, происшедшее от могущества Отца, не лишило Родителя Слова".
Сравнение этого фрагмента с текстом Библии ясно показывало заимствование сюжетного рисунка. Однако, построение Татиана, решил Марк, опирается не только на схему творения мира по слову, но еще на две схемы: схему начала как источника разумной силы и Слова, основания всего видимого и невидимого, и схему Слова не только как творения, но и сообщения, которое сколько не произносится не лишает силы произносящего. Это можно понять, предположил Вадимов, как попытку объяснить, почему с помощью слова возник мир ("порядок", при этом мир души уподобляется внешнему миру), а также, почему начало никогда не убывает, хотя и растрачивается в акте творения, и, наконец, почему Слово Творца, обращенное к человеку, раскрывает для него устройство мира.
Марк отметил также, что, цитируя Татиана, Светлана говорила о двуосмысленности: “Начало здесь принципиально двуосмысленное понятие: "Бог был в начале" означает его бытие до и сверх всякого творения. Начало же, как сила - это принцип бытия. Начало - устойчивость, фундамент и начало как направленность движения, как акт воли и вместе физический акт”. В дальнейшем, анализируя творчество Августина, Светлана повторяла, что его читатель постоянно сталкивается с двуосмысленностью каждого привычного со времен античности понятия. “Воля? Она направлена на сакральное и мирское. Любовь? - к Богу и к земной женщине. Речь? - следует непреложным правилам вечного спасения и приобретению красноречия, необходимого для обмана судей. За внешним чувством видится чувство внутреннее, за человеческим - божественное, за рациональным - мистическое, за многим - единое, за верой - разум и наоборот".
Но нужно было еще понять, что происходит с рассуждением, ведь именно оно лежит в основе мышления. Для этого Вадимов стал анализировать другой фрагмент "Речи". "Мы веруем, - пишет Татиан, - вследствие вот каких оснований. Как я, не существуя прежде рождения, не знал, кто я был, а только пребывал в сущности плотского вещества, а когда я, не имевший прежде бытия, родился, то самим рождением, удостоверился в своем существовании; таким же точно образом я, родившийся, чрез смерть переставая существовать и быть видимым, опять буду существовать, по подобию того как некогда меня не было, а потом родился. Пусть огонь истребит мое тело, но мир примет это вещество, рассеявшееся подобно пару; пусть погибну в реках или морях, пусть буду растерзан зверями, но я сокроюсь в сокровищнице богатого Господа. Человек слабый и безбожник не знает, что сокрыто, а Царь Бог, когда захочет, восстановит в прежнее состояние сущность, которая видима для него одного".
В этом замечательном рассуждении-объяснении Вадимов выделил несколько составляющих: суждение о том, что Бог воскрешает человека после смерти (заключение рассуждения), по меньшей мере три сакральных схемы (бессознательное пребывание человека до рождения в "сущности плотского вещества", существование после смерти в "сокровищнице богатого Господа", восстановление Богом "состояние сущности" человека), суждение философского характера о том, что, если человек родился, то он существует, аналогия бессознательного существования человека до рождения и после смерти, а также обычного рождения и Воскресения. Именно с помощью этих трех сакральных схем, одного суждения философского характера и двух аналогий (кстати, решил Марк, за ними тоже стоят схемы - смерти как своеобразного сна и рождения как творения) Татиан получает знание-заключение и объясняет, почему человек верует в Бога.
Два главных вывода, к которым пришел Вадимов и которые подтверждали тезис Светланы и его исходную гипотезу, были следующие: первый, рассуждение в этот переходную эпоху неоднородно, оно содержит как сакральные, так и философские компоненты, и второй, основная нагрузка в плане создания новых смыслов падает не на силлогистические построения (хотя они, конечно, присутствуют), а на онтологические схемы, строение которых заимствуется или из религиозных, или из философских представлений.
Следующий вопрос, который интересовал Вадимова, касался форм осознания средневекового знания и рассуждения. Под знанием Марк понимал, не только объективную структуру знания, но и формы его осознания. Опираясь на исследования Светланы, Вадимов стал анализировать смену критериев истинности знания, становление средневековой философии, обсуждение новых начал.
Конкуренция разных школ и объяснений действительности, как понял Марк, в средние века была не меньше, чем в античности. Обсуждая античных богов, но, имея в виду и своих оппонентов, Татиан спрашивал: "Кроме того, как почитать тех, у кого величайшее разногласие во мнениях?". Но все же главным противником, показывала Светлана, были античные философы и именно против их понимания правильности мысли и истинности знания были направлены стрелы христианских мыслителей.
Вадимов уяснил, что, начиная Климента Римского, в качестве новых критериев правильности мысли и рассуждения выдвигаются: ссылки на Священное писание (послание Климента пестрит цитатами из Священного писания), указания на традицию, свидетельства и видения, апелляция к таким качествам христианской души как простота и любовь к Богу. Для подтверждения Светлана приводила высказывания Тертулиана. "Эти свидетельства души, чем истиннее, чем проще, чем проще, тем доступнее, чем известнее, тем естественнее, а чем естественнее, тем божественнее". В другом месте Тертуллиан пишет, что "надежен тот источник, на который можно сослаться как на "свидетельство относительно смысла, происхождения, преемства и доказательности тех суждений", в которых нет "ничего нового и необычного". По мысли Тертуллиана хранителем такой преемственности является душа "простая, необразованная, грубая, невоспитанная", такая, какой она бывает "на улицах, на площадях и в мастерских ткачей".
Если новые критерии правильности мысли христианские мыслители противопоставляют античным, то дисциплинарную форму осознания мышления как философии, понял Вадимов, они целиком заимствуют от греков, но опять же в новом понимании. Иустин одним из первых обсуждает необходимость христианской философии, сравнивает ее с античной философией, формулирует ее цели. Он призывает эллинов, которые зовутся "благочестивыми и философами", поступать при исследовании сути дела по-философски, а именно: "соблюдать правду в словах и поступках своих, хотя бы угрожала смерть". Философствование, по Иустину, есть условие для обеспечения нормальной жизнедеятельности народа. "Если правители и народы не будут философствовать, - пишет он, - то гражданские общества не могут благоденствовать".
Из работы Светланы следовало, что Иустин не только возвращает мышлению его форму дисциплинарного осознания, но и одним из первых начинает обсуждение новых начал философии - идеи Бога и Слова-Логоса, а также создает первое (этическое) доказательство бытия Бога. При этом анализ Марка показал, что Богу Иустин приписывает такие качества - единство, нерожденность, трансцендентность, безначальность, безымянность, благость - которые, позволяют обосновать Священное писание, оправдывают опыт христианской жизни (в частности, тот факт, что первые христиане шли на смерть за свои убеждения), позволяют Иустину реализовать личное понимание Священного писания, а также избежать противоречий. Так, если считать, что Бог кем-то рожден, получил имя, нетрансцендентален, не благ, то приходится признать: есть кто-то старше Творца, кто более реален и благ, что противоречит Писанию и христианской интуиции. Поэтому, говорит Иустин, подобные утверждения неправильны. Этот прием, явно заимствованный, решил Марк, из античной философии и науки, становится одним из главных при уяснении, а фактически конституировании начал средневековой философии. Но по содержанию основным все же было создание таких схем и онтологических представлений (о Боге, Слове и т. д.), которые позволяли осмыслить Священное писание и обосновать опыт христианской жизни.