Главная Книги S. N. U. F. F

Вид материала

Содержание

Подобный материал:

1 ... 17 18 19 20 21 22 23 24 ... 34

Дамилола наморщился, словно Грым сказал бестактность. Кая, наоборот, засмеялась, показывая острые жемчужные зубы.

— Он мой carbohydrate parent.

— Твой кто? — переспросил Грым.

— Она шутит, — сказал смущенный Дамилола. — Есть такая церковноанглийская идиома — «sugar daddy», сахарный папашка. Пожилой мужчина, который содержит молодую девушку и делает ей всякие подарки.

— А ты мне никаких подарков не делаешь, — сказала Кая. — Поэтому ты не сахарный папашка, а вот именно что карбогидратный родитель. Или даже сахариновый опекун, был такой заменитель сахара.

— А почему опекун? — спросил Дамилола.

— От глагола «печь».

Грыму стало неловко, что при нем началось семейное выяснение отношений, и он попытался перевести разговор на другую тему.

— Уже посмотрели… э-э… выставку? — спросил он.

— Нет, — сказал Дамилола.

— Давайте глянем, — предложил Грым.

Дамилола нервно пожал плечами — но Кая уже шла вместе с Грымом к большому стеклянному кубу в начале экспозиции.

Внутри, на подставке из полированной стали, стояло три одинаковых стеклянных банки, похожих на аптечные емкости с притертой пробкой. Банки были большие, литров по пять каждая. Их плотно заполнял серый неоднородный порошок. На стальной подставке была траурно строгая табличка:

ASHES OF THE GLOOMY

— Пепел пупарасов, — сказал Дамилола.

— Что, настоящий? — спросил Грым, стараясь, чтобы его голос звучал уважительно.

— Я не знаю, — ответил Дамилола. — Возможно. Но это надо понимать символически. Смысл здесь не в демонстрации того, во что превращаются наши тела. Мы хотим напомнить о страданиях, выпавших на долю меньшинств. И о том, что меньшинства продолжают страдать и поныне…

Следующим был большой стальной стенд с чернобелыми фотографиями. Грым увидел деревянный оркский дом, со всех сторон обсаженный кустами. Он сразу узнал его — и вздрогнул, ощутив волну липкого страха. Главное было не сболтнуть, что он бывал там и сам — об этом его с Хлоей очень строго предупредили перед первым же эфиром.

Под фотографией дома были увеличенные граффити с его стен — намалеванные распылителем спастики и слова «СМРТЪ ГЛУМАРАСIМ!». Такого Грым совсем не помнил. Надпись, конечно, могли закрасить и до его визита, но было не совсем понятно, почему она на верхне-среднесибирском, словно писал не хулиган, а государственный чиновник. А на другой фотографии, возле пятна от разбившейся банки чернил, краснело простонародное «ГНОЙНЫЙ ПУПОР». Смысл, видимо, был в том, что Трыг подвергался травле со стороны всех сегментов оркского общества.

Грым почувствовал, что Кая дергает его за руку.

На самом деле она дернула не за руку, а за большой палец, аккуратно охватив его своим кулачком. И хоть этот жест был вполне приличным — разве что слишком непосредственным, — Грым почувствовал, как по его телу, от лобка до горла, пронеслась колесница, сделанная напополам из огня и льда. Внимательно следивший за ними Дамилола сделал такое лицо, словно у него заболел зуб.

— Чего? — спросил Грым.

— Ты когда-нибудь думал, — заговорщическим голосом спросила Кая, — почему мировая олигархия так выпячивает права половых извращенцев?

Такого смелого разговора Грым не слышал даже в оркской казарме.

— Нет, — сказал он, широко открыв глаза. — А почему? Потому что они сами извращенцы?

— Дело не только в этом, — ответила Кая. — Власть над миром принадлежит финансовой элите. Кучке мерзавцев, которые ради своей прибыли заставляют всех остальных невыразимо страдать. Эти негодяи прячутся за фасадом фальшивой демократуры и избегают публичности. Поэтому для актуализации наслаждения им нужна группа людей, способная стать их скрытым символическим репрезентатом в общественном сознании… Я понятно говорю?

Грым неуверенно кивнул.

— А зачем им это надо? — спросил он.

— Чтобы на символическую прокси-элиту, составленную из извращенцев, пролился дождь максимальных преференций, и реальная тайная элита испытала криптооргазм по доверенности. Это же очевидно.

— Что ты несешь? — сказал Дамилола сердито. — По-твоему, все эти люди вокруг, которым небезразлична судьба пупарасов…

— Всем вокруг глубоко безразлична судьба пупарасов и прочих говноедов, — перебила Кая, глядя почему-то на Грыма, — Просто люди трусливы, и все время лижут то воображаемое место, через которое, по их мнению, проходит вектор силы и власти. А реальная власть в демократуре никогда не совпадает с номинальной. Полный произвол элиты в выборе объектов ритуального поклонения и делает возможным криптооргазм по доверенности.

Дамилола взял Каю за ухо двумя пальцами.

— А ну-ка заткнись, — велел он, — Говори, где ты все это вычитала?

— Бернар-Анри Монтень Монтескье, — сказала Кая, изящно выворачиваясь из захвата, — Трактат «Мертвые Листы». Мне кажется, в высшей степени уместная цитата. Это ведь и его мемориал тоже, разве нет?

— Если Бернар-Анри такое и написал, — пробормотал пристыженный Дамилола, — то не для того, чтобы это кто-то читал. Во всяком случае, кроме других дискурсмонгеров. Именно поэтому книга на старофранцузском. Сам бы он такого на людях никогда не сказал.

Кая ничего не ответила.

Грым остановился у следующего стенда, покрытого фотографиями и столбцами текста.

В верхней его части был портрет жирного древнего военачальника в эполетах, с черной повязкой на глазу. Подпись гласила, что это фельдмаршал Кутузов — сибирский полководец раннего проволочного века, изобретатель газовой бомбы, которой была сожжена старинная оркская столица вместе с занявшими ее силами объединенной Европы во главе с рейхсканцлером Наполеоном.

Ниже был сделанный с воздуха снимок, заставивший сердце Грыма дрогнуть. Похожую фотографию мог бы сделать и он сам, будь у него камера во время боя на Оркской Славе.

Это была тачка с четырьмя синими баллонами — та самая газовая бомба, которую на его глазах покатил в дымы взвод смертников со свирелями. На фотографии виден был даже сидящий между баллонами парень со спусковой веревкой в руке.

Столбец текста разъяснял, что это и есть воскрешенное оружие древних орков, издавна применявшееся ими против сексуальных меньшинств. Бомбы Кутузова убили уже двух выдающихся бизантийцев — фон Триера и Бернара-Анри, и нависшая над цивилизацией угроза требовала немедленного ответа. Который, make no mistake,[16] воспоследует.

Снизу была схема подкопа под дом пупараса Трыга, по которому ганджуберсерки подвели бомбу Кутузова. Из-за тщательно прорисованных геологических слоев разрез выглядел очень убедительно.

— Уже можно догадаться, по какому поводу будет следующая война, — сказал Дамилола грустно.

— Из-за пупарасов? — спросил Грым.

— Нет. Из-за того, что Рван Контекс использовал газ в качестве оружия. Война за пупарасов будет потом. Но я, конечно, могу и ошибиться. Поживем-посмотрим.

Кая поглядела на Дамилолу, но не сказала ничего.

На следующем стенде был представлен условный Трыг-комплект — открытый мешок с восковой картошкой, отбитая голова какой-то старинной статуи со змеями вместо волос, пачка таблеток, банка оркской тушенки и устрашающего вида зазубренный кинжал. Красная предупреждающая табличка убедительно рекомендовала не пытаться самостоятельно повторить подвиг легендарного пупараса.

Дальше был шкафчике личными вещами Трыга (особенно трогала алая детская шапочка с двумя помпонами на завязках) и распечатанные отрывки из его блога, где бичующие тиранию места были выделены жирным шрифтом. Но у Грыма это уже не вызвало интереса.

Бернару-Анри, погибшему вместе с Трыгом, был посвящен только один стенд, самый последний (Дамилола объяснил, что эту часть экспозиции финансировал не ГУЛАГ, а отдел общественных связей CINEWS INC, известный своей прижимистостью). Выглядел стенд более чем просто — на подставке из полированной стали помещалась фотография грустно улыбающегося философа. Ниже были два рукописных отрывка из «Les Feuilles Mortes» на старофранцузском (видимо, покойный специально переписал их от руки для факсимильного воспроизведения). Рядом был церковноанглийский перевод:

С.Н.А.Ф.Ф. — это сама жизнь, где в числителе любовь, а в знаменателе смерть. Такая дробь равна одновременно нулю и бесконечности — как и взыскующий ее Маниту.

Смысла этих слов Грым не понял совсем, но не решился спросить, подумав, что Кая опять чем-то расстроит Дамилолу. Зато второй отрывок показался чуть яснее:

Критикуя репрессивный оркский режим, мы часто забываем, какова его подлинная природа. И чем сложнее определения, которыми мы пользуемся, тем запутаннее кажется вопрос. Однако суть можно объяснить предельно просто.

Режим — это все те, кому хорошо живется при режиме.

Сюда входят не только берущие взятки столоначальники и ломающие черепа ганджуберсерки, но и игриво обличающие их дискурсмонгеры, проворные журналисты из Желтой Зоны, титаны поп- и попадья-арта, взывающие к вечным ценностям мастера оркской культуры, салонные нетерпилы и прочие гламурные вертухаи, ежедневно выносящие приговор режиму на тщательно охраняемых властями фуршетах.

Следует помнить, что непримиримая борьба с диктаторией — одна из важнейших функций продвинутой современной диктатории, нацеленной на долгосрочное выживание. Подельники уркагана могут пустить на самотек образование и медицину, но никак не эту чувствительнейшую область, иначе может произойти непредусмотренная ротация власти. Отсюда этот страшный дефицит честности внизу — ибо любая оркская «новая искренность» есть не что иное, как хорошо забытая старая ложь.

Все это уже было. Много раз было.

У Трыга внизу совсем нет друзей.

Vive la revolution!

БАММ

Грым поглядел на Дамилолу, потом опять на цитату. Дамилола пожал плечами.

— Их нет и наверху, — буркнул он.

— А? — не понял Грым.

— Я про друзей, — сказал Дамилола. — Сам не понимаю, чего здесь это повесили. Наверно, внизу слишком много добровольных помощников развелось. Войны через две-три будем бомбить Желтую Зону, вот общественное мнение и готовят. Но тебе это не важно, парень. Ты теперь на свободе…

Мысль про природу режима показалась Грыму в целом верной — он всегда чувствовал что-то похожее. Правда, непонятно было, распространяется ли обобщение на самого Бернара-Анри.

Хлои нигде не было видно. Осмотрев зал, Грым убедился, что она уже исчезла — вместе с Аленой-Либертиной. Отбыли не попрощавшись…

Кая увидела, как он помрачнел.

— Поехали отсюда, — предложила она. — Куда ты хочешь, Грым?

— Он нигде еще не был, — сказал Дамилола. — Для него это первый выход в свет. Что тебе интересно увидеть?

— Лондон, — без колебаний ответил Грым.

— Почему именно Лондон?

— Туда все наши уезжают, — сказал Грым. — Кто добился успеха в жизни.

— Ну хорошо, — согласился Дамилола. — Лондон так Лондон. Мне не нравится, как там кормят. Хотя одно хорошее место я знаю… А где Хлоя?

— Она уже уехала, — сказал Грым. — С Аленой-Либертиной.

— А, — ответил Дамилола. — А. Ну тогда в путь?

Грым вдруг понял, что Кая опять держит его за руку.

Ее рука была теплой и сухой. Она поскребла пальцем по его кисти, словно чтобы привлечь его внимание к тому обстоятельству, что она держит его за руку. И Грым, удивляясь сам себе, так же поскреб пальцем в ответ.

Кая посмотрела на него, улыбнулась и потащила к дверям трубы. Дамилола пошел следом — если он и заметил что-то, то никак этого не показал.

В кабинке метролифта Дамилола несколько раз ткнул пальцем в маниту. Грым увидел веселую надпись:

GULAG recommends:

BI GBEN

— Ну вот, — сказала Кая, — папашка опять потащит нас по своим педрильным притонам.

— Притоны здесь ни при чем, — проворчал Дамилола. — Это самый хороший ресторан в Лондоне, который я знаю. Глобальные урки сюда почти не ходят. И то, что он в реестре Гулага — просто совпадение.

— Да-да, — сказала Кая. — У нас никаких сомнений.

Услышав это «нас» и увидев гримасу Дамилолы, Грым понял, что ему следует тщательно избегать любого участия в семейном выяснении отношений. Кая по прежнему держала его за руку, и он, чтобы чем-то себя занять, стал изучать контрольный маниту.

На нем мелькали всякие веселости: воздушные шары, мультяшные герои, анимированная реклама новой диеты — а в нижней части дрожали большие зеленые цифры обратного отсчета. Грым решил, что это время до пункта назначения. И точно, когда на маниту выскочил ноль, дверь открылась.

Впереди был зал размером примерно с мемориал Трыга — со столиками, стоящими возле высоких окон. Заметив вверху какое-то движение, Грым поднял глаза — и обомлел.

В таинственной полутьме над головой вращались масляно блестящие шестерни и дуги, и качался огромный тяжелый маятник, с каждым взмахом посылая по залу ощутимое дуновение воздуха. Там был часовой механизм, только очень большой. И если он тоже был иллюзией, то она достигла просто небывалого правдоподобия.

А за окнами во все стороны простирался видимый с высоты птичьего полета древний город.

— Это Лондон? — спросил Грым.

— Лондон, — подтвердил Дамилола. — Исторический вид из часовой башни. Насколько его удалось восстановить по сохранившейся 3D-панораме.

По залу к гостям уже спешила огромных размеров черная женщина в старинном платье — из белого шелка с зелеными рукавами. У нее была шоколадная кожа и седые дреды, неприятно напомнившие Грыму об оставшихся внизу ганджуберсерках.

— Чем буду угощать? — спросила она неожиданно низким мужским голосом.

Посмотрев на нее внимательней, Грым увидел, что ее огромные груди не настоящие — это были набивные выступы на расшитом серебром лифе. Перед ним был мужчина.

— Как обычно, Гбен, — сказал Дамилола лениво, — Все как обычно, старина.

Пожилой негр уставился на Дамилолу с недоумением — впрочем, вежливым.

— Как в прошлый раз, — сделал еще одну попытку Дамилола.

Негр вновь изобразил предельно почтительное непонимание. Молчание становилось тягостным.

— Меню номер семь, — не выдержал Дамилола.

— А деткам? — спросил негр.

— Тоже, — хмуро сказал Дамилола.

— То есть три меню номер семь?

— Нет, — сказал Дамилола. — Два. Девочка есть не будет.

Неф с сомнением поглядел на Каю, потом на Дамилолу — и тут же улыбнулся, словно хотел показать, что вовсе не думает, будто видит перед собой скупердяя-отца, морящего дочь голодом. Вежливо кивнув, он пригласил гостей садиться. Дамилола выбрал столик с видом на реку. Выглядел он хмуро, и Грыму стало немного его жаль.

Но панорама поразила его настолько, что он сразу про все позабыл.

За окном высились ажурные серо-коричневые башни со стрельчатыми окнами, шпилями, даже флагом на высокой мачте — настоящий сказочный замок.

— Что это? — спросил Грым.

— Парламент, — ответил Дамилола.

Видимо, так назывался подобный тип замка.

За парламентом был виден мост над рекой, а дальше в тумане поднимались уступы огромных серых домов древней кладки. Были различимы даже разноцветные коробочки моторенвагенов и крохотные точки людей, бредущих по улицам. Грым впитывал в себя лучи хмурого серого света, проходившие сквозь стекло, и никак не мог насытится увиденным.

Прямо перед ним темнели висящие над городом архитектурные украшения — массивные каменные шары в золотых оправах, с крестами, коронами и похожими на цветы виньетками. Грым хотел спросить, что это — металл или крашеный под золото камень, но тут же понял всю бессмысленность такого вопроса.

Негр с фальшивыми грудями подошел к столу и поставил на него поднос с напитками.

— Гбен Мабуту отличный повар, — сказал Дамилола, когда тот отошел. — Но он, между нами, колет себе слишком много анаболических стероидов, чтобы поддерживать мышечную массу. Поэтому у него не все хорошо с головой… Ты любишь африканскую еду, Грым?

— Не знаю, — ответил Грым. — Я никогда не пробовал. А что это?

— Ну там финиковый хлеб, — сказал Дамилола, — кускус… баба гануш… соус бербер… Тебе понравится, местами похоже на оркскую кухню.

Грым плохо представлял себе, что такое оркская кухня, поэтому ничего не сказал.

— А где живут богатые орки? — спросил он.

— В каком смысле? — удивился Дамилола.

— Это ведь Лондон?

— Лондон.

— Я слышал, что здесь живут все наши богачи.

Дамилола засмеялся.

— Грым, — сказал он, — Лондон в наше время — всего лишь вид за окном. Никакого другого Лондона уже много веков как нет. Если богатые орки живут здесь — а они действительно здесь живут, — это значит только одну вещь. Они видят за окном ту же самую 3D-проекцию. То есть почти ту же самую. И встречаются в ресторанах с видом на эту местность.

— Не понимаю, — сказал Грым. — Ведь такую проекцию у себя за окном может включить кто угодно.

— Вовсе нет, — ответил Дамилола. — Это запрещено законом. Вид за окном — неотъемлемая часть жилища и оплачивается вместе с ним. Если у тебя много денег, ты можешь выбирать. Но бесплатно он может быть изменен только по решению суда и согласию муниципалитета. Поэтому оконный вид называется муниципальным.

— Зачем так сделано?

— Бизнес, — вздохнул Дамилола. — У владельцев недвижимости мощное лобби. Они продавили этот закон давным-давно, задолго до моего рождения. С первого взгляда он, конечно, кажется абсурдом. Но на самом деле смысл в нем есть.

— Какой?

— У нас здесь очень мало места. Если не брать самых богатых людей, все живут в похожих боксах, где в каждый кубический миллиметр вбухано столько технологий, что жилище безработного мало чем отличается от дома богача. Вид за окном — это один из немногих параметров, позволяющих поддерживать в обществе некое подобие социальной стратификации. От него зависит арендная плата. У тебя, например, тосканские холмы. Это дорого, и ты можешь позволить себе такой вид только потому, что унаследовал его от Бернара-Анри… Тоскана — это стильно. А вот Лондон покупают в основном орки.

— Лондон дешевле?

— Лондон намного дороже, — засмеялся Дамилола.

— А можно подделать вид в окне? — спросил Грым.

— Да. На короткое время. Будет выглядеть даже лучше муниципального — их программы старые. В них много багов, их постоянно глючит. Но подделку обнаружит киберсекьюрити при первом же сканировании. Огромный штраф. И потом, паленый вид из окна — это позор на всю жизнь.

— А почему позор?

— Ну представь, человек делает вид, что живет в Париже. Вечеринка в разгаре — и вдруг сирена, а поперек Эйфеловой башни вылезает огромная красная надпись «ILLEGAL CONTENT». Врагу не пожелаешь.

Грым замолчал, обдумывая услышанное. Потом что-то легонько ткнуло его в ногу. Он поднял глаза.

На него смотрела Кая.

— Грым, — спросила она, — ты веришь в любовь с первого взгляда?

Дамилола тихо засмеялся.

Похоже, его совсем не раздражало странное поведение Каи — он даже находил в ее выходках удовольствие. Грым удивленно нахмурился — было непонятно, с чего это Кая заговорила на эту тему. Но она выглядела серьезной.

— Не знаю, — сказал Грым. — Я верю в смерть с первого взгляда. Точно знаю, что она бывает. А про любовь с первого взгляда я только читал.

— А что такое, по-твоему, любовь? — спросила Кая.

— Наверно, когда тебе хорошо с кем-то.

— А кому должно быть хорошо? Тебе или тому, кого ты любишь?

Грым пожал плечами.

Это был слишком отвлеченный вопрос. Внизу плохо было всем — и тем, кто любил, и тем, кого любили. Не говоря уже о том, что никто никого на самом деле не любил — орков просто притирало друг к другу бытом.

— А как ты сама считаешь? — спросил он.

— Наверно, — сказала Кая, — любовь — это когда ты хочешь спасти того, кого любишь. Особенно когда это очень сложно сделать. И чем сложнее, тем сильнее любовь.

Грым задумался.

Ему совершенно не хотелось спасать Хлою. Во-первых, у нее все и так было неплохо. Во-вторых, Хлоя сама могла спасти кого угодно. Вот его, например — взяла и затащила аж в самый Лондон. Вот только вряд ли она сделала это по любви. Просто так вышло, что вытащить его сюда было проще, чем оставить внизу. И потом, далеко не факт, что это вообще было спасение.

В общем, было непонятно, что ответить. Но Кая, кажется, и не ждала ответа — она уже глядела в окно на резные башни парламента.

В дальнем углу зала появился Гбен Мабуту с огромным подносом, на котором стояли какие-то чаши и миски.

— А какой у вас вид за окном? — спросил Грым, чтобы сменить тему.

— Приходи в гости, — сказал Дамилола. — Вместе с Хлоей. Сам все и увидишь. Кая закажет еду. Она у меня очень хорошо заказывает — пальчики оближете. И еще посмотришь мою коллекцию.

Сначала Хлоя не хотела идти в гости, ссылаясь на плотный график своих кастингов. На нее не подействовал аргумент о необходимости поддерживать хорошие отношения с соседями. Но почему-то убедили слова о том, что дверь Дамилолы совсем рядом.

Blog

Главная Книги S. N. U. F. F

Содержание