Geum.ru

Лекции П. Г. Щедровицкого «Введение в синтаксис и семантику графического языка смд подхода»

Вид материалаЛекции

Содержание


Но это отношение — лишь исходное.
Проанализируем некоторые аспекты содержания, выделенного в этой схеме.
По структуре, зафиксированной на схеме, это движение очень напоминает процесс соотнесения, который в простейшем случае (в подобн
Оно имеет так называемое общее значение и является формальным знанием (или, как нередко говорят, схемой или формулой особого мыс
Прежде всего указанное изменение символики…
1) как может быть объектом свойство, взятое само по себе?
Другим аспектом этого же сопоставления могла быть мысль о связи двух свойств
И это абсолютно правильно.
Резюмируя все изложенное, можно сказать, что в собственно логике вопрос об отношении знаковой формы к объектам всегда под тем ил
Таким образом, здесь не может быть никакой чистой онтологии
Поясним это на примерах.
Подобный материал:
1   2   3
1-й случай:




(Нижняя строчка изображает здесь плоскость содержания, а верхняя — плоскость знаковой формы.)


2-й случай:




(Нижняя строчка изображает плоскость содержания, вторая снизу — знаковую форму эмпирически полученных утверждений, третья — формальное преобразование эмпирически полученной знаковой формы, а четвертая — правило, в соответствии с которым это преобразование производится.)


Таким образом, всякое умозаключение связано, во-первых, с потерей на определенном отрезке непосредственной отнесенности к плоскости содержания, во-вторых, с появлением новой плоскости — правила, в соответствии с которым совершается умозаключение.

После этих предварительных замечаний мы можем утверждать, что в истоках геометрии лежит деятельность измерения. В основе самой операции измерения лежит другое действие — наложение. Поэтому мы должны начать с анализа именно этого действия. Наложение двух объектов друг на друга очень часто осуществляется в процессах труда, когда нужно создать объект — орудие или предмет потребления, — по форме тождественный другому объекту.

Соответственно, это типовая ситуация, с которой сталкивается человек, и далее идёт рассуждение и фиксируется схема, опять же, очень простенькая:





Осуществляя наложение в предметном плане и фиксируя зрительно, совместились или не совместились накладываемые друг на друга объекты, человек тем самым выделяет (обнаруживает) в объективной действительности новое содержание. Это содержание фиксируется в слове «равно» (или «не равно»). Наглядно-символически эту операцию, т.е. действие наложения и устанавливаемую на его основе связь между словом и объектами, можно изобразить в схеме:

(см. выше)

где А и В — накладываемые друг на друга объекты, фигурная скобка обозначает отношение наложения, а () — слово, фиксирующее новое содержание, выделенное посредством наложения, — равенство или неравенство объектов А и В. Такова (в первом приближении) структура одной из операций, лежащих в основе элементарной геометрии. Нам важно здесь подчеркнуть ее «двухплоскостной» характер: объекты А и В, накладываемые друг на друга, лежат в одной, «нижней», плоскости, а слово () — в другой, «верхней», плоскости; элемент верхней плоскости фиксирует, обозначает, отражает то свойство (в широком смысле этого слова), которое обнаруживается в результате определенного действия с элементами «нижней» плоскости. Можно сказать, что элемент () «верхней» плоскости служит заместителем содержания, выделенного посредством действия с объектами «нижней» плоскости. Таково исходное отношение между словесными выражениями, объектами-чертежами и действиями с ними для геометрии.

Но это отношение — лишь исходное.

Дальше опять идёт некое рассуждение… На самом деле не буду сейчас это читать подробно. Схема на стр. 131-133 – идёт графическая эволюция, выводящая нас к схеме, чем-то похожей на схему знания. Чем интересен этот кусок текста – тем, что можно просто наблюдать, как перерисовывается некая геометрия - в данном случае вот этой базовой схемы знания, и как она буквально проявляется, – здесь уместна метафора фотографии, которую опускают в проявочный лоток, – и вот она потихоньку, кусочками, кристаллизуется по ходу этого рассуждения.


Проанализируем некоторые аспекты содержания, выделенного в этой схеме.







E F I K


А если та схема была 22, то эта уже 27 (схема №26 тут более уместна, ибо ниже речь идёт о ней – ред.).





На основе всего разобранного выше можно утверждать, что какой бы длины ни были цепи формального выведения, они в своем конечном пункте предполагают в качестве обязательного условия определенную объектную деятельность. Это зафиксировано на схеме знаком сопоставления, приводящего к выражению (). Но, как и в более простых случаях, эта деятельность лежит за границами собственно геометрии: в последней просто предполагается, что эта деятельность уже осуществлена и нужный результат получен.

Дальше идёт рассуждение… Графический материал схематизации при этом совершенно разный, от буквенных изображений до таких вот стрелочек… (просто знаки стрелочек, лежащие на разных уровнях, пересекающие и т.п.), которые должны схватить разные варианты того рассуждения, которое происходит. Ссылки идут на довольно большой объём разных текстов, в том числе рефлексивных, не только текстов Аристарха Самосского, но и всякого рода интерпретаций по поводу этих текстов, Гильберт, Рашевский, Пеано, Кутюра и т.д. Всё это используется как некий материал преобразования, и вот дальше, более подробно, небольшой кусочек со стр. 150:

Исходным и определяющим для всего предшествующего было предположение, что процессы и операции мышления можно выделить, выделив их продукты — конечные знания и исходный материал, с которого начинает и на который опирается этот процесс. При этом предполагалось, во-первых, что исходный материал процесса мышления — это тоже знания, такого же вида и порядка, как и знания, являющиеся конечным продуктом этого процесса; во-вторых, — что знание есть то, что выражено какой-либо знаковой структурой вида «a  b», «a:b  c:d» и т.п. (т.е. являются образованиями одноплоскостными). Эти два предположения по существу были равносильны предположениям, что все операции и процессы мысли, во-первых, однородны по своей структуре, а во-вторых, сочленяются в линейные цепи через посредство своего исходного материала и конечных продуктов.

Однако попытка провести анализ заданного текста на основе этих предположений, как мы теперь видим, натолкнулась на целый ряд трудностей. Прежде всего выяснилось, что понятие исходного материала, или исходного знания, с которого начинается «процесс», во всех мало-мальски сложных процессах мышления без дальнейших дополнений и уточнений «не работает». Оказалось, что в том виде, как мы его ввели, это понятие объединяет существенно различные по своей логической функции элементы процесса мышления. Чтобы преодолеть это затруднение, мы различили собственно исходные и краевые знания. При этом в первом понятии фиксировались те знания, которые перерабатываются тем или иным процессом или теми или иными операциями в другие знания, а во втором — те обобщенные, безотносительные к частному содержанию знания, которые делают возможными сами эти операции и процессы мышления, превращая их в формальные действия и процессы.

Однако и этого уточнения понятия «исходный материал» оказалось недостаточно. При первой же попытке выделить из заданного текста операцию, ближайшую к конечному продукту всего текста, мы обнаружили, что существует по меньшей мере два таких предложения, которые с равным правом могут претендовать на роль исходных знаний, а вместе с тем — и два различных процесса мышления, входящих в рассматриваемый текст, таких, что их нельзя расположить в линейный ряд. Так получила первый удар идея однородности операций мышления и их линейного сочленения. Нам пришлось сделать вывод, что анализируемый процесс мышления распадается на ряд относительно самостоятельных процессов мышления, связанных друг с другом как бы «перпендикулярно». Это было первым важнейшим выводом из попытки применить намеченные в начале принципы содержательного функционального расчленения к конкретному тексту.

Чтобы преодолеть обнаружившееся затруднение и продвинуть анализ дальше, мы вновь воспользовались понятием краевого знания — на этот раз беря его в более широком смысле, чем раньше — и ввели понятие о «краевых процессах мышления», которые входят в качестве необходимого элемента в рассматриваемый текст, но их анализ может быть выделен в особую и притом вторичную задачу по сравнению с анализом основной линии рассматриваемого процесса мышления. По существу это предположение было равносильно предположению, что процесс мышления в рассматриваемом тексте имеет структуру, по форме напоминающую ряд приложенных друг к другу букв Т, т.е. схематически фигуру вида:





где горизонтальная линия изображает основную линию процесса мышления, а вертикальные линии — краевые процессы. Мы предположили также, что краевые процессы независимы друг от друга и единственное, что объединяет их в одно целое, в один процесс мышления — это основная линия, которой они подчинены и от которой зависят.

Но здесь нас ждала новая неожиданность. Когда мы, оставив пока в стороне краевые процессы, приступили к анализу основной мыслительной линии текста, то оказалось, что в ней нет именно того, что мы ищем — нет самого процесса мышления. Прежде всего это проявилось в том, что мы не смогли определить «направление» происходящего по ней движения. Если судить непосредственно по языковому тексту, то движение мысли происходит слева направо, от известного к искомому, т.е. к ответу на вопрос всей задачи. В то же время уже самые поверхностные соображения убеждают в том, что реальный мыслительный процесс решения задачи должен был бы иметь противоположное направление: от вопроса, который в определенном отношении характеризует и сам ответ, и способ его получения, к тем данным, на основе которых можно получить конкретную форму этого ответа. Мы предположили, что истинный мыслительный процесс идет именно в этом, последнем направлении, и выяснили, что по смыслу он должен быть переведением математического отношения искомых величин в математическое отношение двух других величин, которые уже известны или могут быть определены. Одновременно мы выяснили, что необходимым условием переведения является выработка особого знания — математического соотношения, которое выступает в качестве краевого знания для самого переведения и получается с помощью того процесса мышления, которое мы отделили в качестве краевого от основной линии текста. Но после того, как это знание получено — и в этом состояла парадоксальность всей ситуации, — переведение как мыслительный процесс (по схеме направленный справа налево) уже не осуществляется, а вместо него осуществляется другой процесс, который мы назвали переносом и который является чисто формальным движением, совершаемым по уже готовым связям знания и в соответствии с обобщенными формальными правилами. Таким образом выяснилось, что в основной, «горизонтальной линии» текста нет собственно процесса мышления. Этот вывод поставил под сомнение начальные понятия исходного и конечного знания, а вместе с тем и само понятие мыслительной операции. Действительно, является ли «переведение» операцией мышления? И если это — операция, то где ее «тело» и как определить ее состав? Ведь это такая операция, которая реально, по меньшей мере в разобранном тексте, не осуществляется. И с другой стороны: можно ли перенос считать мыслительной операцией?

Дальше опять идёт некоторый комментарий, и в продолжение:

Не обнаружив процессы собственно мышления в основной линии текста, мы должны были затем в соответствии с исходным планом анализа рассмотреть один за другим все краевые процессы, с тем чтобы попытаться «ухватить» мышление в них. При этом оказалось, что все тексты, соответствующие этим процессам мышления, содержат ссылки на специфически геометрические знания и очень часто непосредственно на геометрические чертежи и построения. Понять структуру этих мыслительных процессов без анализа природы геометрических чертежей и их роли в этих процессах было невозможно, и таким образом мы оказались вовлеченными в весьма длительное и пространное исследование строения мышления в собственно геометрии. Основным видом этого исследования (в интересующем нас сейчас плане) было положение, что процесс собственно мышления в геометрии обязательно имеет как бы двухплоскостное строение, что анализ его предполагает функциональное различение объектов и знаков

Дальше то, что я уже рассказывал, не буду здесь повторять. И вот на стр. 159, как итог этого рассуждения, появляется схема знания.

По структуре, зафиксированной на схеме, это движение очень напоминает процесс соотнесения, который в простейшем случае (в подобной же символике) изображается так:





Перерисовка 33, сопровождающая процесс рассуждения уже самих авторов анализа Аристарха Самосского, даёт нам схему, практически похожую на схему знания. Дальше любопытный комментарий:

Оно имеет так называемое общее значение и является формальным знанием (или, как нередко говорят, схемой или формулой особого мыслительного действия).

Которое состоит из исходного и конечного:





а краевое знание (Х)P  (Х)L является лишь формальным выражением. Поэтому, формулируя в начальных принципах метода требование — при эмпирическом анализе текста для выделения процесса мысли необходимо найти всего два знания: исходное и конечное — мы поступали, если отвлечься от возможностей разветвления самого сложного процесса, совершенно правильно. Но это требование оставалось недостаточно точным и однозначным, пока мы не пополнили его принципом двухплоскостности, указывающим, что действительное знание всегда содержит отнесенность к объектам, и дающим в силу этого основание для различения реальных и формальных знаний, соответственно реальных и формальных выражений.

…

Если судить по записанной выше схеме, то процесс соотнесения, а вместе с ним в первом приближении и анализируемый краевой процесс могут и должны состоять из пяти «переходов»: 1) от Х к (a)P (мы обозначаем сам этот переход знаками  и ), 2) от (a)P к (Х)P  (Х)L, 3) от (Х)P  (Х)L к (a)L (в этих двух случаях сами переходы мы никак не обозначаем),

Потом мы увидим, что в многоплоскостных схемах они тоже получили свою графическую фиксацию.

4) внутри самого формального выражения от (Х)P к (Х)L (условно можно считать, что сам переход в этом случае обозначен горизонтальной стрелкой, т.е. знаком импликации), и, наконец, 5) от (a)L к Х (здесь сам переход обозначен вертикальной стрелкой вниз). Такой вывод является фактически необходимым, если мы будем исходить из приведенной выше схемы, из понимания, лежащего в ее основе и ее символических средств. Но по сути, ни один из этих переходов не может рассматриваться как истинное действие и тем более как операция или процесс мысли.

Вывод – в качестве процесса мысли и простейшей операции должна рассматриваться вся эта структура в целом.

Из этого анализа, прежде всего, напрашивается вывод, что символика современной математической логики и схемы, построенные на этой символике, не могут быть использованы при попытках проанализировать процессы мысли с точки зрения состава входящих в них операций (во всяком случае, на основе тех понятий знания, процесса и операций, которые мы ввели).

Несколько более удачной оказывается символика, которая, основываясь на идее двухплоскостности и используя для изображения ее нелинейные (в частности, двухмерные) схемы, отбрасывает понятия постоянных и переменных и знаки для их изображения и таким образом возвращается по форме к классическим Аристотелевым схемам 1.

Средствами этой символики (при том же принципе подхода к процессам мышления с точки зрения входящих в них знаний) процесс соотнесения можно будет изобразить так:





Далее пошла уже фактически полная схема знания. Здесь важна сноска (см. сноску 1.)

Дальше, специально, ещё раз про это:

Прежде всего указанное изменение символики…

А под символикой здесь понимается указанная схема знания и связанная с ней операционалистика, которая теперь начинает разворачиваться.

…по-прежнему фактически всецело основанное на принципе изображения не мыслительных операций как таковых, а только их продуктов-знаний, и фиксирующее сами операции в неявном виде, как переходы от одних знаний к другим, происходящие за счет чисто механических действий типа объединения и исключения, не решает проблемы формальных и реально-содержательных движений, которую мы уже не раз затрагивали выше. То требование, из-за которого мы ввели в схему анализируемого процесса специальные изображения для объектов и познавательных действий с ними, остается невыполненным: в плане самих операций «объектная» или содержательная часть процесса мышления остается по-прежнему вне границ того, что мы исследуем, а в этих границах мы находим одно лишь формальное движение. В то, что отсекается таким подходом, входит, во-первых, процесс получения исходного знания, во-вторых, фактически, и процесс получения конечного знания, всё это становится формой фиксации определенного знания только при отнесении его к объектам, а это отнесение представляет собой движение отнюдь не тождественное «исключению», а значительно более сложное и определяемое какими-то содержательными параметрами.

Чуть дальше это суммируется следующим образом:

Это еще раз указывает на неоднородность состава многих процессов мышления и, в частности, при анализе процесса соотнесения заставляет, по-видимому, различить реальные и формальные операции. С точки зрения продукта и те и другие являются мыслительными операциями, поскольку и те и другие дают в итоге новые реальные единичные знания. Но первые начинают непосредственно с объектов, а вторые — с уже готовых знаний или, точнее, с готовых языковых выражений. По материалу первые представляют собой действия с объектами, и поэтому они, в принципе, могут выделять в объектах какое-то содержание, вторые представляют собой действия с языковыми выражениями, со знаками, к примеру, объединение и исключение, — они не имеют аналогов в действиях с самими объектами и поэтому в принципе не могут выделять в объектах нового содержания. Первые предполагают в качестве своего условия простую форму, не содержащую связи значения и предназначенную только для фиксации выделенного в объектах содержания, вторые предполагают сложную форму или формальное знание, обязательно со связью значения, позволяющей переходить от одного элемента формы к другому. Первые выделяют в единичных объектах определенное содержание, вторые приписывают им какое-то содержание. Одним словом, первые являются собственно познавательными, мыслительными операциями, вторые — играют роль таких операций в контексте процесса соотнесения.

И, наконец, на стр. 177 есть очень любопытный сюжет. Это раздел 20.

Проблема определения объекта знания имеет свою длинную историю. Не задаваясь целью рассмотреть ее систематически, сделаем несколько замечаний по отдельным, важным на наш взгляд, моментам. В логике, построенной в соответствии с принципом параллелизма и изучающей в силу этого только знаковую форму, проблема объекта знания не могла встать в чистом и непосредственном виде. Но понимание структуры суждения как связи субъекта и предиката, как S — P, подразумевало отношение свойства к объекту или знания о свойстве к знанию об объекте.

Таким образом объект знания выступал в образе субъекта суждения, и на него в соответствии с принципом параллелизма переносилось все то, что характеризовало субъект суждения S — P. Поэтому Аристотель двойственно характеризовал сам субъект: в логике — как элемент предложения, в риторике — как вещь (см., к примеру, [Серрюс 1948: 144]). Определение в обоих случаях оставалось одним и тем же: то, о чем говорят.

Содержание знания по смыслу всей Аристотелевой концепции отождествлялось с тем, что выражено в предикате, и в этом плане противопоставлялось субъекту, а через него и объекту знания.

Затруднения с интерпретацией субъекта суждения как непосредственного и единственного выражения объекта знания появлялись лишь в связи с анализом общих формальных знаний. Здесь ставились в первую очередь два вопроса:

1) как может быть объектом свойство, взятое само по себе?

2) как может быть объектом «общее» или класс?

Вопрос о возможности интерпретации структуры S—P как осуществляющей включение одного класса в другой возникал вторичным образом при сопоставлении пары суждений «А — B» и «B — C», в которых один и тот же термин B выступает один раз как предикат, а другой раз — как субъект. Весь процесс тогда выглядел бы как





Другим аспектом этого же сопоставления могла быть мысль о связи двух свойств:





Но в силу определенного понимания структуры мира (род — «причина» вида) эти свойства долгое время не могли рассматриваться как рядоположные. Уже одно это делало невозможным предположение, что связь между этими свойствами может быть объектом особого рода.

Независимо от того, каким было речевое выражение субъекта, всякое суждение рассматривалось как монообъектное, и это, фактически, предопределяло решение вопроса о видах объектов — безразлично к онтологическому смыслу все они с логической точки зрения были совершенно одинаковыми. Вместе с тем у Аристотеля были уже таблицы предикабилий и категорий, но это было связано не столько с логическим анализом, сколько с грамматическим и онтологическим (см. [Минто 1902: 75-84]).

Стоики обсуждали проблему объекта знания в связи с теорией лекты (см. [Bochenski 1956: 126-131]), а в средние века эта же проблема обсуждалась в связи с теориями второй интенции и суппозиции (там же, с. 176-179, 186-199), а также спором между реалистами, номиналистами и концептуалистами.

В ХVII в. Лейбниц уже достаточно отчетливо осознает тот факт, что не всякое суждение (соответственно, предложение) может быть разложено на субъект и предикат. «“Вот три человека”, утверждение это, — замечает он, — не полагает рядом трех существований; оно полагает сразу (en bloc) число таким образом, что в предложении не оказывается ни субъекта, ни атрибута» (см. [Серрюс 1948: 124]). Вся структура суждения выглядит в этом плане однородной; она вся напоминает предикат, а объект оказывается вытолкнутым из ее сферы куда-то во вне. Возникает естественный вопрос о его существовании: где он и что он? Рассматривая сравнение двух линий L и M , Лейбниц отвечает на него: «Следует сказать, что это отношение находится вне субъектов и что, не будучи ни субстанцией, ни акциденцией, оно должно быть идеальной вещью, рассмотрение которой, тем не менее, не перестает быть полезным» (там же).

В XIX веке этот подход получает интенсивное развитие в виде логики отношений. Прежде всего, было обращено внимание на то, что в суждениях об отношениях, если исходить из их «естественного смысла», нет ничего похожего на связку «есть». Как выразился Ж.Лашелье, «связка в предложениях этого рода не имеет метафизического значения», т.е. она не подразумевает отношения предиката к субъекту, знания о свойствах к объекту, — «она есть скорее аналог знаков, которыми пользуются в арифметике и в геометрии для выражения отношения чисел или отношений величин» (см. [Серрюс 1948: 123]).

И это абсолютно правильно.

Правда, в связи с этим тезисом многие представители логики отношений делали сразу две принципиальных ошибки.

Пропускаем ошибки…

Общим следствием всей этой эволюции точек зрения было заострение вопроса об отношении формы знания к объекту, или, говоря традиционным языком, — суждения и предложения к объекту. Направленность высказывания на объект, а вместе с тем и сам объект являются необходимыми элементами мысли — таков был важнейший вывод. Но логика, стремясь соблюсти точность и строгость своего анализа, вынуждена была игнорировать этот тезис и искать все возможные оправдания для этого. «Значит ли это, что субъект исключается из мысли?

Ссылки на различных авторов…

Казалось бы, вывод должен был быть противоположным. Если объект есть обязательный элемент мысли, и в то же время он существует вне структуры самого предложения, вне структуры знаковой формы, то из этого следует только один вывод: что изображение акта мысли, а вместе с тем и знания, нужно дополнить еще одним графическим знаком, изображающим этот объект как элемент мысли. И этот знак должен быть поставлен в определенную связь со знаками, изображающими структуру предложения, связь, подразумевающую и обозначающую действительную связь между этими элементами мысли. Но подавляющее большинство логиков побоялись идти на столь резкий разрыв с традицией и сделали противоположный вывод: объект, несмотря на то, что он является обязательным элементом акта мысли, не входит в сферу логического анализа и не нуждается поэтому в особых изображениях. На этот путь становится, в частности, Б.Рассел и, необходимо, — все «формалисты» в логике. Вместе с тем в этой связи для них теряет свою актуальность вопрос об объекте и типах объектов. Он вновь встает во весь рост в связи с обнаружением различия в способах связи элементов суждения…

Резюмируя все изложенное, можно сказать, что в собственно логике вопрос об отношении знаковой формы к объектам всегда под тем или иным предлогом элиминировался.

Дальше опять довольно длинные ссылки: Ф.Г.Брэдли, Б.Бозанкет, Э.Гуссерль, В.Шуппе, Н.Лосский, Г.Фреге и т. д. Но обращаю ваше внимание на этот фрагмент: нам придётся с вами его ещё несколько раз разбирать, потому, что поставив в этом контексте проблему объекта, ГП, фактически, тянет её до конца. Во-первых, мы видим, что Х в его трактовке знания входит в структуру знания, в этом смысле объект обозначен специальным символом. И этот символ включён в структуру знания. Не элиминирован, как то, в чём он обвиняет традиционных логиков, особенно формалистов, – а именно включён внутрь. Далее на этом основана фактически вся идея содержательной логики. Можно было бы в данном контексте сказать – объектной логики. Или логики, которая включает в себя объект в качестве значимого элемента цепочек знания.

Таким образом, можно сказать, что существующие в настоящее время подходы к определению объекта и содержания знания не могут решить тех логико-гносеологических проблем и вопросов, которые были поставлены и обсуждались, в том числе самими этими логиками.

Суть их в самом общем виде может быть выражена следующим образом: если сложное рассуждение (направленное на решение определенной задачи) разлагается на отдельные операции и содержит, соответственно, ряд знаний, то оно должно содержать также и ряд объектов (в предельном случае — как раз по числу этих знаний). Вместе с тем это рассуждение, если оно является одним цельным образованием, должно содержать всего один объект, к которому относится вопрос задачи. Преодолеть эту антиномию можно только одним способом — предположив, что объекты частичных знаний и операции находятся в определенных отношениях и связях друг с другом и образуют благодаря этому сложную структуру, которая и является объектом всего мыслительного процесса в целом.

Но такой вывод выдвигает на передний план вопрос о видах этих объектов (с точки зрения целого) и их взаимоотношений. В частности, исключительно принципиальное значение имеет вопрос общего порядка: можно ли все эти многочисленные и разнообразные объекты рассматривать как лежащие наряду друг с другом, как бы на одной линии, или же между ними существуют какие-то сложные иерархические отношения? От того или иного ответа на этот вопрос зависит очень многое в понимании всей структуры сложных процессов мышления.

При этом надо помнить, что речь идет совсем не об объектах как таковых, т.е. не о реальных вещах, а об «объектах знания». Мы занимаемся здесь исследованием не объектов того или иного типа, а исследованием процесса мышления, и объекты знаний должны интересовать нас именно в этом плане. Иначе говоря, нас должны интересовать не просто объективные взаимоотношения и связи между объектами знания в онтологическом плане, а те отношения между ними, которые устанавливаются процессом мышления, т.е. отношения между ними как объектами разных знаний, включенных в процесс получения другого знания. Но это означает, что вопрос об отношениях объектов частичных знаний друг к другу и к объекту целого сливается с вопросом об отношениях друг к другу самих знаний и должен рассматриваться именно в контексте последнего. Иначе: решить вопрос о взаимоотношении объектов знаний в сложном процессе мышления — это и значит решить вопрос о взаимоотношении соответствующих знаний.

Намёк, ещё раз, для тех, кто не держит рамку. Это, фактически, схема многих знаний, но схема многих знаний, изложенная уже в логике конфигуратора, то есть в логике пересобирания этих объектов, как объектов, которые можно рассматривать по логике синтеза, вложений, объемлющих систем, объемлемых систем, когда мы, фактически обсуждая, как соотносятся знания, должны выяснить, как соотносятся их объекты. То есть нарисовать модель, которая указывает на такую структуру объектов, которая объясняет соотношение между знаниями.

Таким образом, здесь не может быть никакой чистой онтологии (а это 1959 год!), а может быть только логика и, соответственно, логическая онтология.

Гегель машет нам ручкой…

Тогда вопрос, сформулированный выше, приобретает вид: можно ли все многочисленные и разнообразные знания и операции, входящие в анализируемый сложный процесс, рассматривать как лежащие наряду друг с другом, как бы на одной линии, или же между ними существуют сложные иерархические отношения — и если да, то какие? Но решить этот вопрос — это и значит решить вопрос о том, как относятся друг к другу объекты этих знаний. С другой стороны, от решения этого вопроса, хотя бы в общем виде, в свою очередь зависит, что именно мы будем называть объектами и, соответственно, выделять в качестве объектов в конкретных эмпирически заданных процессах.

Поясним это на примерах.

Не будем пояснять на примерах… Ну и всё, а дальше, фактически, со стр. 88 начинаются схемы знания уже иерархические: исходная схема знания, потом чуть более сложная, то есть, вводятся эти четыре типа (схемы на проекторе), начинается разбор всего того, что мы уже вводили, я повторять этого не буду. Дальше возможен маленький комментарий; он важен в плане последней реплики, которую мы, наверное, недостаточно разбирали на предыдущем шаге.

Это обстоятельство объясняет и ту относительность понятий объекта и содержания знания, с которой мы постоянно сталкивались выше. Действительно, пусть Х наш исходный объект. Операция  выделяет в нем определенную сторону. Мы получаем содержание, которое в своем логическом анализе выражаем знаками Х . Это содержание в ходе образования знания обозначается, фиксируется знаком (). Благодаря этому оно опредмечивается, овеществляется, само становится особым объектом, с которым мы можем действовать, действуя определенным образом со знаком. Так появляются объекты особого рода. Это не просто материал знака — взятый таким образом, он может быть объектом, но это будет уже нечто совсем другое. Это — содержание в чистом виде, как бы оторванное от Х (а оно действительно отрывается, поскольку вместо Х появляются Y, Z и т.д.), выступает в виде самостоятельного объекта. Но оно может сделать это лишь постольку, поскольку оно выражено, обозначено, зафиксировано в знаке, который собственно и выступает как вещная оболочка этого содержания, как плоть того, сущностью которого является это содержание. Но это содержание, даже зафиксированное в знаке, не будет еще объектом до тех пор, пока к нему не будет применена определенная деятельность. И эта деятельность, деятельность особого вида, возникает. Она направлена непосредственно на материал знаков, и это обстоятельство накладывает на нее определенный отпечаток, т.е. определяет какую-то ее сторону, но в существе своем она направлена именно на содержание, это есть оперирование с содержанием, и основные законы ее поэтому определяются именно содержанием. Деятельность эта такова, что в содержании Х , взятом как объект (), она выделяет новое содержание (), которое в свою очередь выражается, обозначается, фиксируется в знаке. Если говорить о смысле этого повторного выделения содержания, то оно должно заключаться, по-видимому, в (X ) , и выше мы уже ставили вопрос, каким должен быть () по своим материальным свойствам, чтобы это стало возможным. Понятие знака-модели было попыткой ответить на этот вопрос, но она требует, конечно, еще самого тщательного критического обсуждения.

Во всяком случае, приведенные выше схемы возможного строения сложных процессов мышления объясняют довольно удачно динамику объекта и содержания — их относительность и переходы друг в друга. Они показывают, как может сложиться сложная иерархия деятельностей, выделяющих в объекте содержание, переводящих содержание в объект, снова выделяющих уже в этом новом объекте содержание и снова переводящих его в объект и т.д., и т.д.

Но, по-видимому, сама сложность этой иерархии является недостатком, и поэтому на определенных этапах развития мышления (и науки) появляются процессы, обеспечивающие «уплощение» и «упрощение» ее. Это становится возможным благодаря созданию новых, более простых моделей содержания, со своими особыми отношениями между элементами и своей особой деятельностью переходов. История науки, в частности геометрии, содержит, на наш взгляд, очень убедительные подтверждения того, что такой процесс есть. Исследовать его в деталях и подробностях — задача будущего.

Другой интересный момент, отчетливо выступающий при анализе приведенных выше схем процессов мышления, касается функциональных определений объекта. В процессе соотнесения, который служит нам первой моделью краевого процесса, был всего один объект (хотя теперь, обогащенные всем проделанным анализом, мы могли бы найти в нем, возможно, и большее их число); он совмещал в себе три функциональных определения: во-первых, был тем, что исследуется и познается в данном процессе мысли; во-вторых, был тем, на что непосредственно направлена практическая содержательная операция; наконец, в-третьих, — тем, к чему в конце процесса мысли относится знаковое выражение, оставшееся после исключения промежуточных членов в общем формальном знании. Таким образом, объект в процессе соотнесения был объектом исследования, объектом содержательного оперирования и объектом отнесения.

В процессах мышления такого типа, как изображенные на новых схемах, эти три определения уже расходятся. Объект исследования задается исходным вопросом задачи; поэтому в каждом конкретном процессе мысли мы можем считать его неизменным и полагать, что он легко определяется. На первом этапе исследования этот объект может быть вместе с тем и объектом оперирования, но затем в сложных процессах мысли объектами оперирования могут становиться все новые и новые знаковые формы. В каждом частичном процессе, который мы можем выделить как относительно самостоятельный, они будут вместе с тем и объектами исследования, но в контексте всего сложного исходного процесса мысли эти определения к ним уже неприменимы.

Эти факты выдвигают на передний план новое обстоятельство, а именно проблему отнесения. В процессах соотнесения мы рассматривали заключительный акт отнесения как направленный на тот же самый, единственный объект, с которого начиналось движение. Это давало нам возможность рассматривать само это отнесение и его направленность как простое следствие исходного движения от объекта и фактически элиминировать специальный анализ самого отнесения и определяющих его факторов.

Я от себя добавлю: ну конечно же, это не так!

В рассматриваемых теперь сложных процессах последнее языковое выражение непосредственно соответствует иному объекту, нежели тому, с которого началось движение, оно, следовательно, не может рассматриваться как простое следствие исходного движения, и поэтому исследование его направленности и функции в сложном процессе мышления выделяется на передний план и становится специальной задачей.

Но друзья мои, реально к этой теме кружок пришёл через 20 лет. В принципе, всё написано, нетождественность исходного объекта, объекта оперирования и объекта отнесения, то есть вся проблематика онтологии, она, в общем-то, в одном или двух абзацах вся описана, но на то, чтобы прийти к проблематике понимания, отнесения и онтологической работы, понадобилось затем 20 лет. Особую проблему, в частности, ставит вопрос: существует ли своё частное отнесение в частных процессах мысли, входящих в более сложный процесс, или в таких процессах есть только одно, общее, завершающее отнесение, к исходному объекту исследования. Нетрудно заметить, что этот вопрос означает по существу следующее: какая из двух приведённых выше формул, первая – раскрытая или вторая – циклическая, точнее передает строение мысли, или, быть может, существуют процессы соответствующие как одной, так и другой. Дальше ссылка на метафизику Аристотеля, который тоже понимал эту проблему, ссылка на Менонга и Гуссерля, которые из этого выводили некоторые важные проблемы и собственно, на этом данная работа завершается.

Какие будут вопросы?

Вопрос: - Почему эта схема, нарисованная, двухслойная, она даже нарисована как трёхслойная?

Щедровицкий: - Ну правильно, он же там фиксировал…

Вопрос: - Какое отношение между Ap и Xp?

Щедровицкий: - А дальше туда стрелочки вносятся дополнительные. В многоуровневых схемах…

Вопрос: - Но он здесь рисует три уровня не зря. Три уровня составляют у него единое целое.

Щедровицкий: - Просто здесь схема развёртывается на эмпирическом материале, поэтому у этих схем есть конкретная отнесённость к материалу, то есть там вот эта верхняя структура как бы впрямую замещает… Не имея возможности провести впрямую операции от Ар к L, Аристарх Самосский замещает эту операцию, которую он не может сделать, другой, которую он может сделать, на другом объекте. А Георгий Петрович рассматривает вот эту структуру без перехода, здесь не фиксируется ещё один уровень стрелочек.

Вопрос: - А почему тут пять переходов, а не четыре? Почему он говорит, от Ар к Хр, Хl, и потом …

Щедровицкий: - На материале будет понятно. Значит, у тебя есть вот этот вот… (рисует блоки)

Вопрос: - И это разные типы отношений?

Да, мы потом отдельно будем разбирать очень важную идею Лефевра, высказанную уже в начале 60-х, о схемах, нарисованных на схемах. Ещё раз, правильнее было рисовать это не в плоскости, а правильнее было сразу класть это действительно в виде многоплоскостной модели по образу и подобию химических молекул, которые собраны в пространстве – где ты видишь, что это на самом деле пространственная конктрукция. Плюс к тому, это даже не 3д, а 4д, как мы теперь понимаем, там же ещё есть своё время… Это привнёс Лакатос, у него есть такая очень хорошая книжечка, называется «Доказательства и опровержения». Эта книжечка сделана следующим образом: он взял всю историю одной задачи, многосотлетнюю, и переписал её как диалог нескольких участников коммуникации, находящихся в одной классной комнате – то есть 300-летнюю историю разорванной во времени дискуссии превратил в один диалог в классной комнате! Обратную задачу решают некоторые ученики Библера, они выстраивают в реальном классе коммуникацию между учениками, по модели истории обсуждения этого в большой науке. Но фактически ты должен понимать, что у тебя переход от Х а Ар происходит в 7 в. до нашей эры, переход от Ар к Хр, Хl происходит спустя 400 лет, в начале нового времени, в начале христианской эры, а потом ещё через 1000 лет происходит процесс отнесения. А когда ты это упаковываешь это в одно знание в синхронном срезе, ты как бы элиминируешь вот эту историю мысли, потому что очень часто бывает, что задача поставлена, но средства для её решения появляются совершенно в другую эпоху, вместе с появлением каких-то других возможностей, операционально.

Вопрос: - А можете ещё раз повторить про объект исследования, объект оперирования, объект отнесения.

Щедровицкий: - Пока ничего не будем повторять, пока это лишь указание, намёк на тему, один из последних параграфов этой работы. Георгий Петрович говорит: мы исходили в ходе всей этой работы из того, что это один и тот же объект, но это неправильно. На самом деле в очень многих случаях мы сталкиваемся с тем, что они разные.

Вопрос: - […] … оперирование?

Щедровицкий: - Самый типичный пример, который я вам уже приводил, это понятие модели: если мы не можем проэкспериментировать над самолётом в реальном процессе его полёта в воздухе, то мы создаём искусственную среду под названием аэродинамическая труба и испытываем в нём конструкцию данного самолёта. Обрати внимание, даже не тот самолёт, который потом будет летать, а некий самолёт, который сделан по определённым технологическим правилам, которые потом будут правилами серийного производства. И делаем вывод, что самолёт другой, в других условиях, не развалится. У тебя несколько смен. С одной стороны, иная среда, то есть вместо реальной среды ты делаешь искусственную, – и смена объекта. И проверив поведение объекта Х в среде α, ты делаешь вывод о поведении объекта У в среде β. Мы регулярно так делаем. Более того…

Вопрос: - Про оперирование чего-нибудь…

Щедровицкий: - …и отнесение. У тебя знание, отнесённое к конструкции, которое обкатывается в аэродинамической трубе, относится не к этой конструкции, а к иному объекту, выстроенному по другим правилам. То есть на самом деле, относится не к объекту, а к правилам его строительства, если уж доводить до логического завершения.

Вопрос: - А это уже другой объект?

Щедровицкий: - Конечно. Естественно, другой объект, поэтому у тебя объект отнесения другой. Знание. Но мы так всё время поступаем. Кто слушал или читал лекции 90-х годов, я там всё время обсуждал историю про дискуссию между представителями номотетического и идиографического подхода, которая, в свою очередь лежала в основе очень сложной и длительной дискуссии о способах построения социально-гуманитарного знания. Одним из выходов являлось построение так называемого типологического метода и типологической формы образования знания. Что такое типологическая форма? Она заключается в следующем. Если объект Х может быть по определённым признакам подведён под тип А, – а что такое тип А? – это объект другого уровня, особого рода идеальный объект, типологический, – то мы можем с опредёлённой степенью вероятности утверждать про эмпирический объект Х, что к нему могут быть отнесены характеристики, которые приписаны типу или типологической ячейке в типологии. Смотрю на человека и говорю: «О, по ряду параметров он относится к юнговскому типу экстравертов». Значит, я могу утверждать с определённой степенью вероятности, что в некоторых поведенческих ситуациях он будет вести себя так-то и так-то. В отличие от другого человека, который в большей степени относится к типу интровертов и в аналогичных ситуациях будет вести себя по-другому. Теперь, если вы посчитаете, сколько здесь объектов, то поймёте, что даже эти три, о которых говорит Георгий Петрович, их мало; на самом деле гораздо больше объектов, потому что есть ещё всякого рода квази-объекты, выполняющие специальные функции в процессах отнесения знания. Например, такой специфический объект как тип, который не является ни объектом отнесения, ни объектом оперирования.

Я почему этот параграф так подробно процитировал? С моей точки зрения, он указывает на очень важную тему, без понимания которой мы ничего не поймём с эволюцией схемы знания, и особенно на ту тему, которую мы будем обсуждать в следующем прогоне, а именно – на тему многих знаний и вытекающую из неё проблематику моделирования, конфигурирования и онтологической работы. Или синтеза знаний, как потом описывал Георгий Петрович в своей известной статье «Синтез знаний: проблемы и методы». Кстати, в дальнейшем, к сожалению, использование схемы «предмет-объект», различения предмета и объекта, отодвинуло на периферию тематику множественности объектов. И вернулась эта тематика достаточно поздно, когда начался анализ процессов отнесения через более подробный анализ процессов понимания и интерпретации.

Вопрос: - Предмет заменил объект оперирования?

Щедровицкий: - Да, предмет в этом смысле заменил объект оперирования. Стал результатом анализа объекта, взятого через способ оперирования…

Вопрос: - Стали называть объект исследования?

Щедровицкий: - А то стали называть просто объект. И за счёт этого проблема объекта, и особенно множественности объектов, немного ушла на задний план. А вот если вы вдумаетесь в смысл термина «интерпретация» – то ведь интерпретация и есть прежде всего выделение объекта отнесения. При необходимости – конструирование этого объекта, специального. То есть специальной работы, которая здесь в схемах знания не присутствует, и создаёт эти объекты для отнесения.

Вопрос: - Самолёт как объект отнесения это что? Какое знание?

Щедровицкий: - Объект отнесения – это тот реальный самолёт, который летит в реальное время в реальной атмосфере. В том-то всё и дело. То есть мы утверждаем, что тот самолёт не развалится

Вопрос: - Почему? Мы что-то нарисовали, прогнали в модели, сломалось, они опять перерисовали, но того реального самолёта ещё нет…

Щедровицкий: - Понимаешь, да?..

Вопрос: - А исследование объекта? Что является в данном примере объектом исследования?

Щедровицкий: - Объектом исследования является конструкция.

Вопрос: - Вот тот самый чертёж?

Щедровицкий: - Да. Точнее, определенный набор свойств и характеристик этой конструкции, потому что отнюдь не все характеристики конструкции могут быть таким способом исследованы, там прочностные моменты, геометрия и так далее…

Вопрос: - В этом параграфе крайние знания – они с одной стороны, напрямую относятся к Δ, а с другой стороны, являются чисто внешними?

Щедровицкий: - В данном случае крайние – это те, формальные, которые наверху, только они краевые, а не крайние. Краевыми здесь названы формальные, потому что первоначально у них была гипотеза, что есть основной процесс мышления, а есть какой-то странный, когда вместо того, чтобы двигаться в основном процессе рассуждения, идёт апелляция к неким формальным знаниям. И они их назвали краевыми. Они никакие не краевые, они центровые. Но они их в тот момент не думали (им же нужно было исследовать реальный процесс мышления), о чём он и пишет, и я цитировал это.

Вопрос: - В этой схеме Δ возможно, только включая краевые знания?

Щедровицкий: - А это другой вопрос; у вас любопытно голова устроена, вы никогда не хотите думать о том, о чём я говорю, вы хотите думать о чём-то своём. Это пример предельной недисциплинированности мышления. То есть вы, наверное, думаете, что это творчество, но по факту это предельная недисциплинированность. Потому что вы правильно всё говорите, но до того момента, пока мы с вами не разберём проблему предмета и предметной организации, пока мы не поймём, что на самом деле схемы не такие, а вложенные, как матрёшки... Тогда действительно у вас Δ будет функцией от предметной организации. Вы правы с этим, но я про это ничего не говорю. Поэтому вы правы с точки зрения сути дела, но с точки зрения того, что я рассказал и того, что можно интерпретировать на этих схемах, вы неправы.

Вопрос: - Я основывался исключительно на вашем рассказе.

Щедровицкий: - Ну, наверное… ассоциации – они вообще появляются из грязного белья, это естественно, так же как и жизнь. Вы, естественно, выловили это из того, что я говорю, но я об этом не говорил. Поэтому нам с вами придётся проделать ещё один большой цикл по проблеме предмета: объект, предмет, многие знания, модель, конфигуратор, онтологические картины и т. д., этот прогон, я думаю, как раз займёт время до лета. Единственное, на что я надеюсь, что там нам с вами удастся дать две валентности на схему акта деятельности, – опять же метафорика, – где именно операционалистика выделяется на первый план, исходный материал, продукт снимается со схемы знания или с материала знания и переносится на любую другую деятельность. А второе – нам надо с вами будет дать валентность на схему воспроизводства и трансляции культуры, потому что вообще-то схема ВДиТК нарисована вот здесь, вот она (на доску).

Вопрос: - Кстати, а стрелочки там обратные идут в силу того, что там кусочек считали…

Щедровицкий: - Ну конечно, задача решается с конца, это известное выражение вюрцбуржцев…

Вопрос: - То есть вначале нарисовал, потом пояснил…

Щедровицкий: - И тогда у нас с вами появится ну хоть какое-то предварительное пространство. Чтобы вы летом могли вместо пляжа…

Вопрос: - Вопрос про различение модели и символа. Там был такой кусок, что число… два типа деятельности, объектная и знаковая, в объектной деятельности модель, а в знаковой символ. Можно подробнее, а что такое символ… […] в типе деятельности, что называется знаком.

Щедровицкий: - Это отдельная большая тема, специально кружок этим не занимался, но с точностью до данного рассуждения можно сказать так: символ – это такой тип знаков, материал которого оторван от характеристик того объекта, с которым мы работаем.

Вопрос: - Материал другой?

Щедровицкий: - Он не просто другой, а в некотором смысле безразличен. И в этом смысле это символ.

Вопрос: - ?

Щедровицкий: - Это ты Плотину объясни. Была другая школа, вот, например, Пифагорейская, они занимались тем, что складывали из камешков одинаковой величины фигурки животных, а потом называли этих животных числом тех камешков, из которых получалась фигурка. И считали, что это число отражает сущность этого животного. И ты им потом объясни, что это на самом деле случайная вещь… А сейчас, например, вы, наверное, знаете, есть развитая теория, в том числе в детской психологии, которая утверждает, что в зависимости от того, как вы ребёнка называете, вы уже определяете его характер, потому что постоянное повторение на самом деле является формирующим действием. Можете улыбаться, а можете относиться к этому серьёзно. Когда, через шажочек, будет отдельное отступление про схемы и схематизацию дополнительно, мы с вами почитаем ещё работу Шпета, в которой он обсуждает, что такое схемы и схематизация.

Вопрос: - На которую Георгий Петрович ссылается?

Георгий Петрович на Шпета не ссылается. Я ссылаюсь на Шпета. Ещё какие вопросы? Я очень быстро проговорю ещё один пункт, коллеги, и быстро пробегусь по последнему параграфу.