Geum.ru

Русском Журнале" Роман Источник: Чингиз Айтматов, "

Вид материалаДокументы
Подобный материал:
1   ...   19   20   21   22   23   24   25   26   ...   33

Вначале над камышовыми джунглями летали на бреющем полете самолеты,

разбрызгивая с воздуха какую-то горючую смесь, чтобы камыши в нужный миг

враз занялись пламенем.

Пожару дали старт посреди ночи. Обработанные воспламеняющимся

веществом, камыши вспыхивали как порох, во много раз сильнее и мощнее, чем

густой лес. Пламя выбрасывалось до небес, и дым застилал степь так, как

туман застилает землю в зимнюю пору.

Едва только потянуло гарью и запылал в разных концах огонь, как волки

заметались в камышах, пытаясь спасти волчат. Перетаскивали их в зубах то в

одно, то в другое место. И началось светопреставление в приалдашских

зарослях. Птицы летали над озером тучами, оглашая степь на много верст

вокруг пронзительными криками. Все, что веками жило в камышах начиная от

кабанов и кончая змеями, впало в панику - в камышовых чащобах заметались все

твари. Та же судьба постигла и волков: огонь обступил их со всех сторон,

спастись можно было только вплавь. И, бросив троих волчат в огне, Акбара и

Ташчайнар, держа двух других в зубах, попытались спасти их вплавь через

залив. Когда наконец волки выбрались на противоположный берег, оказалось,

что оба щенка, как ни старались волки держать их повыше, захлебнулись.

И опять Акбаре и Ташчайнару пришлось уходить в новые края. На этот раз

их путь лежал в горы. Инстинкт подсказывал волкам, что горы теперь

единственное место на земле, где они смогут выжить.

Волки шли долго, оставив позади дымящиеся, застилающие горизонт пожары,

содеянные людьми. Шли через Курдайское нагорье, несколько раз им пришлось

пересекать ночью большие автотрассы, по которым мчались машины с горящими

фарами, и ничего страшнее этих стремительно бегущих огней не было в их

походе. После Курдая волчья пара перешла в Ак-Тюзские горы, но и тут им

показалось небезопасно, и они решили уйти еще дальше. Преодолев Ак-Тюзский

перевал, волки попали в Прииссыккульскую котловину. Дальше идти было некуда.

Впереди лежало море...

И здесь Акбара и Ташчайнар еще раз заново начали свою жизнь...

И опять народились волчата - на этот раз появилось на свет четыре

детеныша.

То была последняя, отчаянная попытка продолжить свой род.

И там, на Иссык-Куле, завершилась страшной трагедией эта история

волков...


* ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ *


1


Люди ищут судьбу, а судьба - людей... И катится жизнь по тому кругу...

И если верно, что судьба всегда норовит попасть в свою цель, то так оно

случилось и на этот раз. Все произошло на редкость просто и оттого

неотвратимо, как рок...

Надо же было Базарбаю Нойгутову подрядиться в тот день к геологам

проводником. Базарбай и знать не знал, что геологам потребуется провожатый,

геологи сами его разыскали, сами предложили.

Добрались они сюда, в Таман, по тракторной колеe, по которой подвозят

корма для овец.

- Почему это место называется Таман? - спросил один из них.

- А что такое?

- Да так, любопытно...

- Таман - это подошва. Видишь, вот подошва сапога. А здесь подошва гор,

потому и называется Таман.

- Вот оно что! Значит, отсюда и Тамань и знаменитая Таманская дивизия!

- Этого не скажу, браток. Про то генералы знают. А наше дело, сам

понимаешь, пастушье.

Так вот, значит, добрались геологи до Тамана, а дальшe, заявляют, путь

им известен только по карте, поэтому лучше будет, если их проводит по горам

кто-нибудь из местных. Отчего бы и нет! Тем более не бесплатно. Всего и

делов-то - провести четырех мужиков со вьюком в ущелье Ачы-Таш, там они,

геологи эти, вроде пробы какие-то будут брать, известное дело, на золото -

они одно золото и ищут. А если найдут, то большие премиальные за то

получают. Ну это, допустим, их забота, а самому Базарбаю предстояло к вечеру

вернуться в таманскую кошару, где он зимовал со своей отарой. Вот и все

дела.

А парни оказались насчет денег совсем не кумекающие, даром что

городские, и стоило Базарбаю заартачиться: некогда, дескать, мне в

провожатых ходить, того и гляди начальство совхозное нагрянет, вам-то что, а

с меня спрос, где, скажут, старший чабан Базарбай Нойгутов, почему

отлучается, когда cкотная кампания на носу, кто тогда будет отвечать? - тут

братцы эти сразу накинули, пообещали четвертной. Вот дурни! А чего с ними

цацкаться - деньги казенные, казна не обеднеет. Сами небось так и норовят

прихватить деньгу, где что плохо лежит. Так пусть платят. А Базарбаю

проводить геологов до места раз плюнуть - сел верхом да и поехал. Он и так

чуть не через день мотается по своим и нужным и не нужным делам, особенно

если где свадьба или поминки, где выпивкой пахнет. А когда за зарплатой в

совхозную контору уезжает, вся бригада: и пастух, и двое подпасков, и

ночник, и особенно жена (она тоже числится в рабочих), а в расплодную и

помощники-сакманщики - все переживают. Приезжает Базарбай ночью вдрызг

пьяный, на коне еле держится, а ведь деньги людям везет. И никак

жена-подлюга нажаловалась директору совхоза: вот уж месяца три как кассир

Боронбай сам стал привозить в кошару получку. Говорит, по закону положено,

чтобы каждый самолично расписывался в ведомости. Ну и пусть его ездит, если

охота...

А тут четвертной, почитай, дуриком сам в карман лезет. Правда, тропа в

Ачы-Таше каменистая, а где и такая обрывистая, что аж дух захватывает,

недолго и шею свернуть, что ж, горы на то и горы, это тебе не по стадиону

бегать кругами да еще медаль за это на шею. А чему удивляться -

справедливости как не было в мире никакой, так и нет - ты тут зимой и летом

в горах, ни тебе асфальта, ни тебе водопровода, ни света электрического, вот

и живи как хочешь, ходи круглый год за овцами по вонючему назьму, а там

шустрик эдакий в тапках белых пробежится резвенько по стадиону или гол

забьет в ворота - и самому удовольствие, и народ на стадионе с ума сходит от

радости, и слава тому шустрику, и в газетах везде и повсюду о нем пишут, а

кто горбатится с утра до вечера, без выходных, без отпусков, тому едва на

прокорм хватает. Ну выпьешь с досады, так тоже потом жена заест, и сам не

рад. А ведь приплод дай, чтобы ни одна матка яловой не осталась, привес дай,

шерсть тонкорунную дай, все грозились синтетику найти вместо руна, только

где она, эта синтетика, а как стрижка, так сто контролеров налетят, точно

стервятники, и выметают подчистую - до последней шерстинки им все отдай. На

валюту, мол, нужна тонкорунная шерсть... Сильно нужна, видать, им эта

валюта... И все это как в прорву уходит. Пропади оно все пропадом - и овцы,

и люди, и вся эта жизнь постылая...

Такие невеселые думы одолевали Базарбая в пути. Потому он всю дорогу

помалкивал, лишь изредка оборачивался к едущим позади геологам -

предупреждал, где какая опасность... Муторно было на душе. И все из-за

подлюги бабы... Вот ведь зараза! Обязательно встрянет - обязательно ей хай

поднять надо. Раскричалась и в этот раз, да еще при посторонних. А не то

дурнота подступит. И вот так вся жизнь кувырком идет! Недаром говорили

исстари: жена ночью кошкой ластится, а днем - змеей. Надо же! Разоралась!

Тебе бы, говорит, только куда смотаться, и зачем они тебе сдались, эти

геологи, тут дел невпроворот, овцы пошли плодиться, малышня висит на шее,

старшие в интернате совсем хулиганами заделались, а как на каникулы приедут,

им бы все жрать, хоть лопни, да подай, а помощи от них никакой, курят как

опупелые, да поди еще и водку хлещут, кому за ними в интернате следить,

директор - пьяница, а и дома с кого им пример брать? Ты сам только и

норовишь куда закатиться, тебе только где бы выпить. Хорошо еще конь сам

довозит, не то давно бы околел спьяну где-нибудь на дороге...

И вот ведь паскуда! Сколько бил-учил, всю жизнь в синяках ходит, оттого

и прозвали ее Кок Турсун - Сизая Турсун, а попридержать язык свой поганый

все ума не хватает.

И в этот раз, подлюга, раскричалась при геологах некстати. А ведь

сколько раз, бывало, душил так, что глаза выкатывались! После давала слово

не перечить, да где там! Но он нашел способ заткнуть ей глотку. Позвал в дом

вроде для разговора, а как вошла, притиснул молчком к стене, лицом к лицу -

из нее и дух вон; тут он и разглядел в потухшем уже, посиневшем, морщинистом

лице жены, в помутневших от страха глазах всю тоску и безотрадность прожитых

лет, все неудачи и злобу нa жизнь прочел он в ее помертвевшем взоре, в

поползшем на сторону беззубом черном рте, и противен он стал самому себе и

прошипел грозно:

- У, сука, попробуй у меня вякни еще, раздавлю, как гниду! - И

отшвырнул в сторону.

Жена молча подхватила ведра и, хлопнув дверью, пошла во двор. А он

перевел дух, вышел, сел на коня и двинулся с геологами в путь...

Хорошо еще конь добрый - единственная его отрада, хороший конек, из

коннозаводских, какой-то чудак выбраковал его за масть, не разберешь, какой

он из себя - то ли гнедой, то ли бурый. Да разве в том дело? Резвый конек,

по горам сам знает, куда ступать, и, главное, выносливый, ну что твой волк.

Все время под седлом, а с тела не спал. Что и говорить, конь у него хорош,

пожалуй, ни у кого из окрестных чабанов такого коняги не найдешь, разве что

у Бостона, у этого передовика совхозного, ну и тип, редкий, надо сказать,

скаред, всю жизнь почему-то недолюбливают они друг друга, так вот у него

конек что надо и масти нарядной, золотистый дончак, Донкулюком прозывается.

Повезло Бостону. Холит коня Бостон, а как иначе - должен на коне выглядеть

молодцом, теперь у него жена молодая, вдова Эрназара, того самого, который

года три назад провалился в расщелину во льдах на перевале Ала-Монгю да так

и остался там...

В горы большей частью двигались гуськом и потому молчали, да и

настроение у Базарбая после скандала с женой не очень-то располагало к

разговорам. Так и ехали. Зима была уже на исходе. Оказывается, на бокогреях

- солнечных склонах, доверчиво обнажившихся из-под снега, - попахивало уже

весной. Тихо и ясно было в тот час на земле. На противоположной стороне

перламутрово синеющего в низине великого горного озера уже высоко поднялось

над горами полуденное солнце.

Вскоре Базарбай привел геологов в горловину ущелья - и вот в последний

раз мелькнуло перед взором чистое зеркало Иссык-Куля, и вот уже обзор позади

скрылся за горами. Угрюмо нависая над головой, сплошь пошли скальные кручи.

Кругом камень, дикое безлюдье, и чего они тут выискивать будут? - недоумевал

Базарбай, поглядывая по сторонам. Он решил, как только доведет геологов до

места, сразу же возвращаться. Ущелье Ачы-Таш не такое длинное, как соседнее,

идущее параллельно ему ущелье с выходом к приозерью. Про себя он решил, что

на обратном пути перевалит в Башатское ущелье. Там путь к дому покороче.

Распрощавшись с геологами, так и сделал, но перед этим, положив в карман

вожделенную двадцатипятирублевую бумажку, все-таки ввернул:

- Вы ведь, друзья, мужики вроде, - усмехнулся он, надменно поглаживая

ус, - да и я не мальчонка, что ж, мне уезжать от вас с сухим горлом, что ли?

Базарбай и рассчитывал всего лишь на стаканчик, а они расщедрились на

поллитровку - эдакую зеленоватую бутылочку производства местного пищепрома.

На, мол, выпей дома! От такой нечаянной радости Базарбай вмиг повеселел.

Засуетился, показал, где лучше разбить палатку, где нарубить колючек для

костра, долго тряс руки, прощаясь с каждым по очереди, и не стал даже

подкармливать коня овсом, что прихватил в переметной суме - курджуне. И так

выдюжит, ему не впервой. Поскорее взгромоздился в седло и двинулся в

обратную дорогу. Как и задумал, вскоре нашел тропку и, перевалив

полузаснеженную гряду, спустился в Башатское ущелье. Тут, в ущелье, по

склонам рос негустой лес да и посветлее было - не так мрачно, как в

Ачы-Таше, но, главное, много текло ручьев и родников, потому это место и

называлось Башатским - Родниковым - ущельем.

Бутылочка в кармане дождевика поверх полушубка нe давала ему покоя. Он

то и дело поглаживал ее и все примерялся, где, возле какого ручья будет

лучше приостановиться. Норму он свою знал - половину бутылки мог употребить,

запить водой и ехать дальше. Для Базарбая в таких случаях главное было

как-то сесть в седло, а там кoнь надежный, сам довезет. Многострадальная Кок

Турсун правду говорила, что Базарбая черт под мышку держит - ни разу еще не

падал с седла.

Но вот наконец приглянулся ему один ручeй по пути, подмерзший, упоенно

булькающий по камням под прозрачной кромкой хрупкого припая. Место

показалось Базарбаю удобным. Кругом заросли тальника и барбариса, и снега

немного, и коня можно напоить и подкормить. Он разнуздал лошадь, сдернул

курджун с овсом с седла, распустил завязку и подсунул развязанной стороной

коню под морду. Конь захрустел овсом, зажевал, облегченно вздыхая, прикрывая

глаза и как бы стряхивая с себя усталость. А Базарбай расположился поудобней

на коряге возле воды, достал поллитровку, любуясь, посмотрел на свет, но

ничего особого не увидел, разве что заметил - день уже шел к концу, тени в

горах ложились косо, до заката солнца оставался час с лишним, если не

меньше. Но торопиться Базарбаю было некуда. Предвкушая знакомое отупляющее

действие водки, он не спеша откупорил толстым ногтем поллитру, понюхал,

помотал головой, приложился к бутылке. Сделал судорожно несколько больших

обжигающих глотков. Затем пригоршней зачерпнул из ручья воды и хлебнул

вместе с обломками льда. Захрустел льдинками - аж в мозгу хруст отдался.

Лицо Базарбая исказила безобразная гримаса, он хмыкнул, затем крякнул,

прикрыл глаза, ожидая, когда дурман ударит в голову. Ждал того мгновенья,

когда весь окружающий мир - горы, скалы - станет зыбким, поплывет как в

тумане, взлетит, ждал, когда разгоряченной голове его почудятся смутные

звуки и шумы, и замер, зажмурился, готовый отдаться опьянению. И в минуту

расслабления услышал где-то рядом невнятное поскуливание, как будто

ребеночек захныкал, - что же это могло быть? Где-то там, за зарослями

барбариса, за завалом камней, кто-то опять затявкал совсем по-щенячьи...

Базарбай насторожился, еще раз машинально хлебнул из бутылки, затем отставил

ее, прислонив к камню, крепко вытер губы и встал. Еще раз прислушался,

напрягая слух. И смекнул: точно, он не ошибся. Какие-то зверята подавали

голоса.

То было волчье логово, то поскуливали волчата Акбары и Ташчайнара,

тоскуя из-за затянувшегося отсутствия родителей. После великого бегства из

Моюнкумской саванны, после вынужденно холостого года, вслед за пожаром в

приалдашских камышах то был не по сезону ранний помет - к весне у Акбары

народилось четверо щенков.

А Базарбай уже шел к логову, высматривая лазы. Будь Базарбай трезвый,

он, наверное, подумал бы прежде, стоит ли туда лезть. Не сразу отыскал он

нору в расщелине. Выручил опыт - тщательно рассматривая снежный наст, он

обнаружил четкую цепочку следов - понятное дело, соблюдая предосторожность,

волки ступали все время по старым следам. Дальше Базарбай нашел в кустах

среди завалов камней целое кладбище обглоданных, полуизгрызенных костей.

Значит, звери нередко притаскивали сюда часть добычи и не спеша доедали

здесь. Судя по количеству мослов и сочленений, оставшихся от волчьих трапез,

звери жили здесь давно. Теперь отыскать ход в логово не составляло труда.

Трудно сказать, почему Базарбай не побоялся лезть в расщелину, где могли

оказаться и взрослые звери. Но проголодавшиеся несмышленыши, все время

поскуливая, выдавали себя с головой и как бы звали к себе.

Знали бы сосунки, что не от хорошей жизни Акбара пошла в этот раз на

охоту с Ташчайнаром - для волков наступили тяжкие предвесенние дни, когда

вся живность отощала, когда наиболее слабые дикие козы и архары в

окрестностях были уже выбиты, когда в ожидании приплода козьи стада ушли в

труднодоступные скалы, а домашние отары по этой же причине содержались

теперь только в закрытых кошарах. В этих условиях кормить молоком постоянно

подсасывающий выводок было не так-то легко. Акбара отощала, была на себя не

похожа - головастая, цыбастая, сосцы обвисли. Волки вообще-то исключительно

выносливые звери - могут несколько дней подряд обходиться без пищи, но

кормящая волчица не может так ограничивать себя в еде. Жизнь вынуждала

Акбару рисковать - идти на большую охоту, но если бы ей суждено было

погибнуть, погибли бы и ее сосунки.

Ташчайнар, как всегда, следовал за ней. Им нужно было быстро обернуться

- быстро выйти на добычу, быстро одолеть ее, быстро нажраться мяса,

заглатывая пищу кусками, и быстро прибежать назад в логово переваривать

пищу, для волчицы ведь главное - питать сосунков молоком.

В тот день путь оказался осклизлым на солнцепеках и жестким от зимней

стылости в теневых местах. Однако волки, не сбавляя хода, напористым скоком

шли по горам. В это время года, когда мелкая живность хоронится под землей,

а до диких и домашних стад ие добраться, жизнь осложняется тем, что

охотиться на крупных животных - на лошадей, на рогатый скот, на верблюдов -

нельзя без напарника. Как ни могуч был Ташчайнар, ему не дотащить крупную

добычу до логова. В последний раз, дня два тому назад, он загрыз осла,

забредшего в предгорья. Ночью Акбара отлучилась из логова и нажралась

ослиного мяса, но ведь не каждый день ослы бродят так беспечно по

предгорьям. Обычно при них бывают люди. Вот почему Акбара пошла на вылазку

сама - насытиться на месте охоты.

Поначалу Акбара чувствовала себя неуверенно, все тревожилась,

раз-другой даже хотела вернуться с пути - беспокоилась за волчат: ведь им

постоянно требуется и тепло и молоко, - но пересилила себя, заставила забыть

на время о логове. А когда уже у приозерной зоны вышли на след, охотничий

инстинкт возобладал в ней над всем.

Акбаре и Ташчайнару повезло: идя по свежему следу, они попали в

обширную лощину, где одиноко паслись на отшибе три яка, должно быть,

отбившихся от стада, - волки с ними уже имели дело год тому назад, и тоже по

крайней нужде. Тогда им, пришлым волкам, ничего другого не оставалось, как

брать то, что подвернется. А теперь времени было в обрез. Людей поблизости

не оказалось, и волки, оглядевшись, открыто пошли в атаку. Завидев

подбегающих волков, яки пустились в бегство, неуклюже взбрыкивая и ревя, но

волки настигали, и яки остановились - бока у них ходили ходуном - и пошли

рогами на волков. Другого выхода у них не было. На какое-то мгновение в мире

воцарилось изначальное равновесие: солнце в небе, пустынные горы, полная

тишина, отсутствие людей в равной мере принадлежали как жвачным, так и

хищникам. Жвачные хотели избежать столкновения, но хищники не могли просто

так повернуться и уйти, не могли забыть о терзавшем их голоде. Они неминуемо

должны были вступить в борьбу и загрызть хотя бы одного из яков, чтобы

выжить самим и дать жизнь потомству. Яки были не крупные, но и не мелкие,

средней упитанности, к концу зимы обросшие косматой шерстью. И эти быки с

конскими хвостами поняли неизбежность борьбы. В страхе и злобе они опустили

головы к земле, глухо мыча и роя копытами землю. А в небе по-прежнему

светило солнце, и горы, где уже начал таять снег, безмолвно обступали

открытую желтую лощину, где лицом к лицу встретились травоядные и

плотоядные. Волки кругами ходили около яков, перемещались прыжками, выжидая

удобный момент. Времени у Акбары было в обрез - волчата ждали ее

возвращения. И она кинулась первая, рискуя собой, к тому яку, которого сочла

послабее. Глаза яка были налиты кровью, и все же Акбара разгадала в его

взгляде неуверенность, хотя она могла и ошибиться. Но раздумывать было уже

поздно. Акбара кинулась яку на шею. Дело решали секунды. Пока взбешенный як,