Логисты преисподней (производственная драма)
| Вид материала | Документы |
- Производственная мощность и производственная программа предприятия (фирмы), 206.72kb.
- Тема 10. Производственная функция. Продукт фирмы, 289.79kb.
- Реферат на тему: " Роди І жанри літератури" жанр (франц genre), 131.65kb.
- Практика производственная 151001, 107.39kb.
- Рабочая программа производственная практика по специальности в государственных, 67.88kb.
- "Лесной царь" драма с несколькими действующими лицами, 4294.22kb.
- Библиотека Альдебаран, 3263.18kb.
- Миллер А. Драма одаренного ребенка и поиск собственного я / Пер с нем, 1279.02kb.
- «Научно-производственная фирма «Геофизика», 290.7kb.
- Рабочая программа дисциплины «производственная санитария и гигиена труда», 171.95kb.
Реутов: – Я, Иероним Яковлевич, противник использования в фундаментальных исследованиях каких-либо установок. Еще нелюбимые нашей доморощенной академической наукой гештальтисты убедительно показали, что жесткость установок вредит оригинальности суждений.
Форман: – С культурно-исторической точки зрения, сила человеческого мышления состоит как раз именно в том, что оно опирается на систему установок, иначе говоря: на концептуальное знание. Однако, Миша, в стремительно меняющемся современном мире использование знаний-шаблонов уступает поиску – часто вслепую, вразнобой и на ощупь – новых алгоритмов деятельности. История дает нам гениев не при "свободе установок", а при раздирающим реакционные порядки и консервативные традиции культурном прорыве. Зачастую оный сопровождается откровенной резней.
Форман бросает многозначительный взгляд на экран "Темпа". Там продолжают транслировать речь Брежнева, посвященную Октябрьской революции.
Реутов (косится на экран телевизора): – Да уж. Насчет "откровенной резни" Вы, Иероним Яковлевич, в самую точку попали. Было дело в семнадцатом… Ночной Питер бурлит… Крейсер "Аврора" стреляет… Зимний штурмуют… А потом всех буржуев – к стенке. А после них – всех кого ни попадя. Такой кровавой бани не было ни в одной стране. Почему именно, мы, русские, Иероним Яковлевич, оказались столь кровожадными?
Форман: – Наверное, есть в русских какая-то червоточинка… Но, может быть, тут другое. Была кровь, был и прогресс. Может, в России кровь неизбежная плата за прогресс.
Реутов: – Уж очень велика плата... Вот, интересно, если бы у нас сейчас нечто подобное семнадцатому году случилось…
Форман: – Кстати, твое "нечто подобное", по моим прогнозам, начнется у нас лет эдак через 10. Будет новый социальный взрыв и связанный с ним культурный подъем, который, однако, не будет сопровождаться столь массовым террором, как это было в постреволюционной России.
Реутов: – "Новый социальный взрыв"?
Форман: – Именно так, Миша. Новый социальный взрыв.
Реутов: – Как же тогда его классифицировать? Революции у нас уже была. Что же, победит контрреволюция?
Форман: – Нечто вроде того. Только поначалу ее назовут "перестройкой", а потом "обретением государственной независимости".
Реутов: – Но у нас уже нет капиталистов и помещиков. Интересы какого же класса будет отражать будущий переворот? (В сторону.) Что-то мне во все это не верится. Ну нет в Союзе такой силы, которая пошла бы против властей. Диссиденты? Нет, они не потянут. Это жалкая кучка сумасшедших. Их никто не поддержит.
Форман: – А если классовый подход к истории ошибочен? А если и человеческая мысль значит не меньше, чем толщина лежащего в кармане кошелька?
Реутов: – То есть, гм, Вы хотите сказать, Иероним Яковлевич, что брожение в массах может быть вызвано вовсе не материальным базисом, а чьим-то мышлением?
Форман: – Скорее, воображением.
Реутов: – Вот как?! Но большинство массовых выступлений вызывается, скорее, ненавистью, чем мечтаньями. Разве реальный социальный протест базируется на воображении его участников?
Форман: – Именно так. Без надежды на победу не затевают даже тюремные бунты.
Реутов: – Гм. Воображение – штука еще не до конца исследованная.
Форман: – Ну почему же? Для многих авторов, начиная с Аристотеля, суть мышления состоит в манипулировании образами.
Реутов: – Да, но ни один из авторов не сообщает, за счет чего такое манипулирование происходит. Впрочем, не только философы терпят поражение, пытаясь разрешить загадку мышления. И психологи, и нейрофизиологи, и биофизики с биохимиками не могут ее разрешить даже с помощью самых современных научных методов.
Форман: – Беда современной науки в том, что еще не появился искусственный разум. Изучая его, можно многое понять в процессах, носящих обобщающее название "мышление". Можно допустить, что мысль работает по образцу очень сложной компьютерной программы, возможно, целого пакета таких программ, как, скажем, в операционной системе. И тогда манипулирование образами…
Реутов: – "Кам… кам-пюр-тэрная программа"?! "Операционная система"?! О чем Вы, Иероним Яковлевич? Я и фантастику, и "Науку и жизнь" читаю, но там ни о чем подобном ни слова.
Форман: – Прошу прощения, Миша. Заговорился. Сейчас все это пока зовут ЭВМ. И мало кто видит ту огромную пропасть между программным продуктом и его физическим носителем. Термин же "компьютер", по моим предположениям, укоренится в России лет эдак через 20…
Реутов (в сторону): Чудит старик. Не может он знать того, каков будет прогресс техники через 20 лет, и уж тем более, как и что будет тогда называться. Никто такого знать не может. Нет, может, такие вещи и могут предвидеть такие, допустим, как Лем или Ефремов. Но даже им, думаю, не в силах догадаться, что за имя дадут электронно-вычислительным машинам в будущем… Вообще же, откровенно говоря, профессор меня сегодня удивляет. Никогда еще мы с ним не разговаривали сразу о стольких вещах. К чему бы это?
Форман: – Что такое, по-твоему, человеческая жизнь, Миша?
Реутов: – Это взаимодействие комплекса из безусловных и условных рефлексов с окружающей средой, сопровождаемое образованием, развитием, усилением либо, наоборот, ослаблением и затуханием данных рефлексов. Это еще великий академик Павлов доказал. На опытах с собаками.
Форман: – Сильно сказано! И сказано настолько материалистически матеро, что нечего даже и добавить. А что такое, по-твоему, Миша, душа? Что на сей счет говорят подопытные собаки великого академика Павлова?
Реутов: – Душа-а-а… Душа, на мой взгляд, это… Ну-у-у, вероятно, так люди испокон веков называют совокупность рефлексов, не в силах по невежеству своему придумать ничего более оригинального.
Форман: – Ой ли?! Значит, душевные страдания – это только рефлексы? И ради каких же таких, интересно, рефлексов ты собирался на днях свести счеты с жизнью?
Реутов (вскакивает со стула): – Ат… Атду… Откуда Вы… (В сторону) Ни фига себе! Что за дьявольщина!? Откуда он-то про это может знать?! Он что, следил за мной, что ли? Да даже не за мной, а за моими мыслями, я же не орал на всю общагу, что собираюсь повеситься. (Форману.) Откуда Вам, Иероним Яковлевич, это известно?
Форман: – Опыт подсказал. И логика. Логика, друг мой. Древняя наука. Интеллект человека, Миша, банален по строению, а тело – по действиям. Вот, например, скажи ты мне, на милость, тебе очень надоела служба в нашем орденоносном учреждении?
Реутов (ходит по кабинету): – Служить бы, как говорится, рад, да вот прислуживаться, Иероним Яковлевич, тошно.
Форман: – Испытываешь ли ты, Миша, по сему поводу душевные терзания? Именно – душевные, а?
Реутов: – Не знаю, Иероним Яковлевич… Преподавая историю религии, я уже и сам не могу не думать о душе. И несмотря на весь свой профессиональный воинствующий атеизм… М-м-м… Иногда… Иногда мне кажется, что нечто вроде души у человека имеется. Так что, Иероним Яковлевич, мои терзания вполне можно назвать душевными.
Форман: – И где, по-твоему, душа заключена?
Реутов: – В голове, естественно.
Форман: – Серьезно? Головной мозг человека состоит из огромного количества разнообразных клеток. Центральное место в клетке занимает ядро, в котором находится генетический аппарат, хранящий генетический код строения всего нашего организма. Кроме ядра, в цитоплазме находится много других органелл. Так где же кокретно, Миша, по-твоему, бултыхается душа – в цитоплазме или в ядре?
В дверь кабинета вежливо стучат.
Форман: – Войдите!
Дверь в кабинет открывается.
В него, поздоровавшись с профессором и доцентом, входят две аспирантки, держа в руках стенд со свежим номером стенгазеты. Девушки прислоняют стенд к стене и замирают в ожидании профессорского приговора своему детищу.
Сверху стенд украшен заголовком ("ТРУДОВОЙ КОЛЛЕКТИВ КАФЕДРЫ НАУЧНОГО АТЕИЗМА ЛЕНИНОПУПСКОГО ОРДЕНА ЛЕНИНА ИНСТИТУТА МИРОВОЙ ИСТОРИИ ЕДИНОГЛАСНО ОДОБРЯЕТ ПРИНЯТИЕ 7 ОКТЯБРЯ 1977 г. НОВОЙ СОВЕТСКОЙ КОНСТИТУЦИИ!"), а внизу у него: справа – политинформация, а слева – текучка из жизни кафедры научного атеизма.
Форман (обегает стенгазету внимательным взглядом): – Молодцы, девчата! Я всегда говорил, что наша кафедра – авангард всего нашего института. Оставьте пока стенд здесь и можете быть свободными. Большое спасибо всей вашей редколлегии.
Девушки, довольно улыбаясь, покидают профессорский кабинет.
Форман: – Ну что, Миша, вернемся к душе? Я так и не понял из твоих объяснений, что же это такое.
Реутов: – Да я и сам-то, признаться, не очень-то хорошо понимаю… Душа, думаю, больше относится ко всей совокупности нейронов.
Форман: – Насколько я помню, основным свойством нейрона является способность генерировать электрический импульс и проводить возбуждение к другим леткам. Значит, душа – это электричество?
Реутов: – Да. Нет… Чепуха какая-то получается. Выходит, тогда и фонарный столб, по проводам которого течет ток, одушевлен… Вам не кажется дикостью такое предположение, Иероним Яковлевич?
Из-за двери кабинета до Формана с Реутовым доносятся голоса студентов, обсуждающих шансы одного из них на "погашение хвостов до начала сессии". Постепенно голоса студентов удаляются и замолкают.
А на экране телевизора унылый доклад шамкающего генсека сменяют бодрые кадры репортажа о строительстве Байкало-амурской магистрали.
Форман: – Ты забыл про медиаторы.
Реутов: – Про что, простите?
Форман: – Электрический ток не сам по себе возбуждает в мозгу зоны блаженства, тоски, радости или безумной ярости. В ответ на приход нервного импульса к синапсу происходит выброс медиатора. И молекулы медиатора соединяются с рецепторами постсинаптической мембраны, что приводит к открыванию ионного канала или к активированию внутриклеточных реакций…
Реутов: – Простите, Иероним Яковлевич, но мне, презренному гуманитарию, сложно понимать терминологию биологической науки. Не могли бы Вы, если Вам, конечно, не затруднительно, выразить свою мысль на более простом языке?
Форман: – Грубо говоря, в одном синапсе, Миша, могут сосуществовать несколько групп медиаторов, а не один, как это утверждается современной тебе наукой.
Реутов (в сторону): Вот те на! "Утверждается современной наукой". Да еще так пренебрежительно о ней… А какую, интересно, еще науку может знать профессор?
Форман: – Иными словами: одно и то же мыслительное действие может иметь совершенно разный психофизиологический оттенок.
Реутов: – Электричество, медиаторы, синапсы… Это все физика да химия. А как же высшие функции разума, Иероним Яковлевич? Как же там Павлов со своими рефлексами рефлексов?
Форман: – Как мало ты пока знаешь.
Реутов: – Не спорю, Иероним Яковлевич. Вот с чем не спорю, так не спорю. По сравнению с Вашими знаниями мои – беспросветное невежество.
Форман: – Хочешь, Миша, я в одной фразе сообщу тебе самую страшную тайну на планете Земля?
Реутов: – Я не против.
Форман: – Поверь мне, самому авторитетному атеисту всесоюзного масштаба, любая смерть и, естественно, самоубийство тоже – это не конец пути, а всего лишь начало великих приключений души.
Реутов: – Извините, Иероним Яковлевич, но я в это не могу поверить.
Форман: – Извини, Миша, но это, тем не менее, именно так и есть.
Реутов (в сторону): – Чего-то я перестал понимать профессора. Это он, чего, шутит так, что ли? Или намекает на что-то?
Форман: – Но, вижу, тебе не до этих абстракций, Миша.
Реутов: – Вы вот все об абстракциях, Иероним Яковлевич. А у меня конкретная безысходность. Вы меня спасли от бессмысленных разговоров с нашими институтскими бонзами по поводу доноса на меня. Но скоро слухи пойдут гулять по институту. На меня начнут показывать пальцем.
Форман: – Месяц-другой придется потерпеть. Но к сессии все про это забудут.
Реутов: – Вам легко говорить… Эх, много бы я дал, чтобы отомстить анонимщице.
Форман: – Скорее, анонимщику.
Реутов: – Вы уверены?
Форман: – Но он просчитался, ибо не взял в расчет мое вмешательство в данную интригу.
Реутов: – И кто же меня подставил?
Форман: – С ним разберутся, Миша, без твоего горячего участия. Только жарких африканских страстей нашей кафедре еще и не хватало.
Реутов: – Вам легко говорить!
Форман: – Мне, Миша, легко говорить потому, что я знаю, о чем говорить… У тебя, что, мало проблем?
Реутов: – Проблем у меня полно.
Форман: – Вот и решай их, а не создавай себе новые. Какая у тебя сейчас главная проблема, кроме возвращения честного имени?
Реутов: – Семинары для лекторов из "Знания" по темам, одно название которых нагоняет на меня мурашки и могильный холод. Я в субботу-воскресенье ничего не приготовил, поскольку думал, что уже уволен. А седьмого ноября вместо того, чтобы с нашим дружным коллективом отметить после демонстрации юбилей революции, придется проводить семинар со знаньевцами. А они, сами знаете, народ дотошный, нутром чувствуют – готов преподаватель или не готов.
Форман: – Слышу в твоих словах, Миша, нешуточную панику. Чем тебя, так пугают таковые семинары?
Реутов: – А как можно без подготовки вещать на тему: "Материалистический аспект религиозных представлений о критериях мистических сил в отношении оценки деятельности человека и посмертном воздаянии ему после перехода его души в плоскость потустороннего бытия". Ну какой "материалистический аспект" может быть у "потустороннего бытия"?.. А на подготовку ко всем семинарам – одно воскресенье. А порядочные люди в воскресенье отдыхают. Пьют водку. Рыбу ловят. Детей делают или порют ремнем уже понаделанных…
Форман: – Нытьем, Миша, делу не поможешь.
Реутов: – Я знаю, Иероним Яковлевич.
Форман: – Я мог бы тебе помочь, Миша.
Реутов: – …А я все выходные сижу, словно... Что?! У Вас, Иероним Яковлевич, имеется нужная мне монография?
Форман: – Нет. Никакой монографии у меня на примете нет. У меня есть нечто иное. И оно потребует от тебя решительности и гибкости ума.
Реутов: – Я запутался. Я устал. Я в отчаянии. И готов проявить целый вагон решительности и цистерну гибкости ума, лишь бы появился просвет в конце туннеля.
Форман: – Это полностью перевернет твой прежний взгляд на мир.
Реутов: – Меня это не пугает. Я благода…
Форман: – Погоди меня благодарить, Миша. Я забочусь о тебе вовсе не бескорыстно.
Реутов: – В смысле?
Форман: – У меня есть на тебя виды.
Реутов: Какие?
Форман: – Я хочу взять тебя к себе на работу.
Реутов: – В смысле? Я ж уже вроде бы как на Вашей, Иероним Яковлевич, кафедре работаю. Или Вы решили перейти из нашего института в какое-либо иное учреждение?
Форман: – Эта твоя нынешняя работа, она, гм…понимаешь ли, Миша, эта работа для обычных людей. Предлагаемая же мной вакансия – для людей необычных. И твоя будущая деятельность будет такой, какой ты ее даже представить сейчас не сможешь, при всем своем воображении.
Реутов: – И какова же она будет?
Форман: – Трудной, насыщенной потаенными знаниями, временами грязной, но очень нужной Мирозданию.
Реутов: – Я никогда не мог себе позволить подозревать Вас, Иероним Яковлевич, в том, что Вы работаете на всякие там службы.
Форман: – Служба службе рознь.
Реутов: – Я не вижу разницы между управлениями КГБ.
Форман: – Упаси меня, Господь, от тайной службы земным властям, явным или скрытым. Миша, ну посмотри на меня. Разве я похож на резидента охранки?! Как это только могло прийти в твою голову?
Реутов: – Но кому, кроме КГБ, в наше время нужна служба, "насыщенная потаенными знаниями"? Не штатовскому же Центральному разведывательному управлению? Да и чего ЦРУ делать в наших дебрях? Собирать сведения о местных популяциях мышей-полевок или количестве алкашей на квадратный километр?
Форман: – Эх ты! "КГБ" да "ЦРУ" – больше тебе ничего на ум не приходит. Невысок полет твоих мыслей. Мог бы хотя бы подумать и про инопланетян.
Реутов: – Неужели?!
Форман: – Все даже намного серьезнее.
Реутов: – Иероним Яковлевич, Вы надо мной издеваетесь? Что я Вам плохого сделал, чтобы в столь критический для меня момент выслушивать от Вас какие-то наитуманнейшие размышления, под которыми, я подозреваю, не скрывается ничего, кроме розыгрыша.
Форман: – Я совершенно не намереваюсь шутить с тобой. Более того, даю тебе честное слово, что еще никогда у нас с тобой не было более важного и серьезного разговора, чем сейчас.
Реутов: – Тогда, прошу Вас, Иероним Яковлевич, говорите попроще.
Форман: – Самое коварное в жизни – ее кажущаяся простота.
Реутов: – Я очень хочу Вам верить, Иероним Яковлевич, но…
Форман: – Опасаешься подвоха?
Реутов: – Просто не понимаю, что конкретно Вы мне предлагаете. Говорите, пожалуйста, прямо, Иероним Яковлевич. Вы же сами знаете, я не силен в разгадывании всяческих намеков и иносказаний. А Вы мне одну загадку за другой загадываете да еще потусторонний мир пристегиваете к ним.
Форман: – Разве можно объяснить слепому от рождения человеку всю прелесть солнечного восхода безоблачным летним утром? Даже если я потрачу многие часы на то, чтобы втолковать тебе, Миша, суть моего предложения, то все равно не могу объяснить тебе то, чего ты сейчас не в силах понять. Не потому что твой разум слаб, а потому что он жил и развивался в среде, ограниченной рамками Этого Света. И слова всех словарей мира тут бессильны.
Реутов: – В шахматах это называется патом.
Форман (досадливо щелкает пальцами, встает с кресла, подходит к книжному шкафу, берет с полки "Исповедь" Святого Августина, листает, находит нужную страницу и зачитывает оттуда): – "Что же такое время?" Кстати, это трудный вопрос и для нашей эпохи, где путешествия во времени существуют лишь в фантастических романах. "Пока меня никто не спрашивает, я понимаю, что это такое, без труда. Но как только пытаюсь ответить, захожу в тупик". После размышлений по этому поводу, Августин приходит к неутешительному выводу: "А еще Тебе, Господи, откроюсь – я так и не понял, что есть время".
Реутов: – Да. Времени у меня в обрез. Обложили со всех сторон… Я, Иероним Яковлевич, понял смысл цитаты из Августина. Но если Вы мне не можете ничего объяснить, то чего от меня ждете?
Форман: – Простого согласия на мое предложение. После этого я тебе покажу то, что даст тебе ответы на многие вопросы. Пока ты сам не увидишь все своими глазами, бесполезно о чем-либо рассказывать.
Реутов: – А какую форму "согласия", Иероним Яковлевич, Вы мне предлагаете? Мы все с Вами ходим вокруг и около. И я не понимаю: вокруг чего мы ходим?
Форман: – Вокруг контракта.
Реутов: – Вы издеваетесь над бедным доцентом. Я опутан, словно веригами, всяческими неприятностями, начиная от драки за бабкино наследство между моими родственниками и кончая мнимым изнасилованием. Я полон отчаяния. А Вы, Иероним Яковлевич, мне про какие-то контракты говорите.
Форман: – В том ведомстве, интересы коего имею честь представлять, договорная дисциплина на первом месте, а все личное – на миллион четыреста пятьдесят восьмом.
Реутов: – А что Вы предлагаете?
Форман: – Первое: ты получишь такие знания, каких не имеет никто из смертный. Второе: твой злейший враг – коварный анонимщик – будет жестоко наказан. И в качестве бесплатного приложения третье: если все пойдет так, как я спланировал, ты увидишь Россию с совершенно иным, нежели сейчас, политическим режимом.
Реутов: – А чего подписывать-то? Какой документ? (В сторону.) Либо профессор надо мной смеется, либо он сошел с ума, либо он знает то, чего мало кто знает. Ладно, если чего, потом откажусь от всего, скажу, что был не в себе… Нет, лучше, когда стану отпираться, скажу, что имел в виду совсем не то, что подумал профессор об услышанном от меня.
Форман: – О, формальные мелочи в нашем с тобой случае не имеют значения. Ничего подписывать не надо. Мне достаточно твоего устного согласия. Ну как? Будем считать договор заключенным?
Реутов: – Э-э-э…
Форман: – Скажи, Миша, ради чего ты живешь?
Реутов: – Хочу все знать.
Форман: – Зачем? Чтобы неделями пахать на подшефной овощной базе, горько сожалея о ненаписанной монографии про старообрядчество?
Реутов: – Я ее все-таки напишу.
Форман: – И что дальше?
Реутов: – Ну-у, образованному человеку в СССР всегда найдется, чем заняться.
Форман: – Тебя наверняка подвигла на такой оптимизм нынешняя одиссея ледокола "Арктика" – "флагмана советского Северного флота", как пишут в газетах? Ты всерьез считаешь, будто советская наука когда-нибудь станет больше нуждаться в образованных людях, чем сейчас?
Реутов: – А почему нет? "Атоммаш" вот запустили. Космос опять же вовсю осваиваем…
Форман: – Давай честно. Тебе же осточертело так жить, нет?
Реутов: – Все так живут… Нет, вру я про всех, Иероним Яковлевич. Я сам себе постоянно вру. Наша жизнь замешана на лжи. Кругом затхлость, несмотря на вопли про научно-техническую революцию. В политике торжествует маразм, на производстве – показуха, в быту – алкоголизм. Я так жить больше не могу. Вешаться не стану. Я готов бороться против всего этого дерьма. Не знаю только, что именно сделать.
Форман: – Обещаю тебе, что ты увидишь новую Россию. Обещаю тебе, что твой враг получат по заслугам. Обещаю, что получишь великие знания в наикратчайший срок.
Реутов: – Я согласен! Терять мне нечего.
Форман: – Тогда вперед... Знаешь, почему умные полководцы расстреливали солдат за мародерство?
Реутов: – Чтобы дисциплина не падала.
Форман: – Чтобы солдатам легче было умирать. Боец, у которого карманы шинели набиты банкнотами и золотом, уже не боец, а трус и дезертир. А вот человеку отчаявшемуся, нищему и голодному – смерть, что Божья благодать.
Реутов: – Это Вы к чему, Иероним Яковлевич?
Форман: – Так, Миша, к слову пришлось…
Профессор поднимается со стула, подходит к двери, запирает ее на ключ. Затем Форман достает из ящика своего письменного стола револьвер.