Логисты преисподней (производственная драма)
| Вид материала | Документы |
- Производственная мощность и производственная программа предприятия (фирмы), 206.72kb.
- Тема 10. Производственная функция. Продукт фирмы, 289.79kb.
- Реферат на тему: " Роди І жанри літератури" жанр (франц genre), 131.65kb.
- Практика производственная 151001, 107.39kb.
- Рабочая программа производственная практика по специальности в государственных, 67.88kb.
- "Лесной царь" драма с несколькими действующими лицами, 4294.22kb.
- Библиотека Альдебаран, 3263.18kb.
- Миллер А. Драма одаренного ребенка и поиск собственного я / Пер с нем, 1279.02kb.
- «Научно-производственная фирма «Геофизика», 290.7kb.
- Рабочая программа дисциплины «производственная санитария и гигиена труда», 171.95kb.
Сатана: – Я не могу понять, Егудила, а что ты будешь делать со своим отпуском? Еще ни один из демонов не бывал в отпуске и более того, никто из них даже представить себе не мог, как его использовать.
Егудила: – Да уж найду ему применение. Либо, как арпийцы, буду сидеть и дышать испарениями цветов бло в прохладном болоте или, как земляне, стану греться на пляже и плескаться в морской водичке.
Сатана: – Уймись, Егудила. Не смущай коллег всякими глупостями… Кстати, о землянах. Они построили ускоритель протонов и тяжелых ионов, гордо назвав его Большим андронным коллайдером. И почти в самом же начале работы этого проклятого ускорителя столкновение в нем потоков элементарных частиц вызвало в группе из 30 галактик, в поперечнике составляющей один мегапарсек, пространственно-временной сбой, повредивший ведущие к нам в преисподнюю транспортные каналы. Особенно сильно досталось трем галактикам: естественно, самому Млечному Пути, где и находится планета Земля, а также – Туманности Андромеды и Треугольнику.
Егудила: – Так, может, повелитель, землян вообще следует уничтожить? Мне, допустим, их наглые души уже порядком надоели.
Сатана: – Пока пусть живут… После воссоздания в поврежденном секторе старой реальности и ремонта вышеупомянутых каналов нашими техническими службами все вернулось на свои места. Однако график поступления душ на Тот Свет сильно нарушен… И мне непонятно, почему бездействует Азраылл, курирующий Млечный Путь? Насколько я понял, ты, Азраылл, лишил свою работающую на Земле пятьсот седьмую ипостась большой части ресурсов? Почему?
Азраылл: – Чисто тактическая операция. Надо было обеспечить энергией ипостаси на Блуме и Корродии. И вообще, повелитель, у меня постоянно не хватает ресурсов. Нельзя ли мне получить доступ к более мощной материальной базе?
Сатана: – Послушай, Азраылл, не возбуждай во мне подозрений. Я не люблю демонов, наращивающих свое могущество за счет коллег. У такого рода демонов часто возникает искушение завладеть всеми производственными мощностями Ада и стать его главой. Все знают, как я поступаю с такими демонами?
Демоны (все, кроме Азраылла): – Все, повелитель.
Азраылл: – Повелитель, я чувствую, что кто-то оболгал меня в твоих глазах. На самом деле у меня ничего, кроме заботы о подчиненной мне территории, на уме не имеется.
Сатана: – А для чего тогда ты устроил чистку в рядах своих ипостасей?
Азраылл: – Кто я?!
Сатана: – Погибли триста девяносто восьмая и восемьсот тридцать четвертая твои ипостаси. Кто, кроме тебя, мог их прикончить?
Азраылл: – Зачем мне уничтожать собственных же логистов? Это несчастный случай или нападение ангелов.
Сатана: – Ангелы давно уж никого не трогали.
Азраылл: – А сейчас, не исключено, снова принялись за свое. Впрочем, я продолжаю расследование и о его результатах немедленно сообщу… когда они появятся.
Сатана: – Говорят, погибшие ипостаси отказались выполнять кое-какие твои приказы, Азраылл?
Азраылл: – Клевета, повелитель.
Сатана: – Клевета, говоришь? То, что ты стравливаешь своих ипостасей между собой, всячески их третируешь, придираешься по пустякам и старательно плодишь в их среде любимчиков, наделяя их дополнительными ресурсами за счет ипостасей-изгоев, известно всем. Недавно ты лишил свою пятьсот седьмую ипостась двух третей полагающихся ей для работы ресурсов. А ведь Пятьсот Седьмой трудится именно на Земле, где работы невпроворот. И уж ему-то как никому другому нужна поддержка. Почему ты так обходишься с Пятьсот Седьмым?
Азраылл: – Он никудышний специалист.
Сатана: – Пятьсот Седьмой давно зарекомендол себя отличным сотрудником. Он становился 2 раза лучшим работником миллионолетия. Естественно, Азраылл, такая политика не прибавляет твоим ипостасям трудового энтузиазма. Я обо всем этом хорошо осведомлен.
Азраылл: – Я усилю работу на местах и внесу усовершенствования в стиль руководства.
Сатана: – Будем надеяться, что именно так и произойдет… И вообще, собратья, надо усилить в нашем ведомстве дисциплину. А то доходит до того, что демоны дерутся между собой. Например, недавно в моих придворных покоях подрались демоны Эбаддон и Бердермот. Эбаддон нанес Бердермоту энергетический удар такой силы, что содрогнулся весь мой дворец. Я запрещаю какие-либо силовые акции демонов против демонов и считаю необходимым возродить комиссию по этике при Высшем Совете Ада. Иначе мы дойдем до совершенно диких вещей… Подводя итог своей речи, я обращаюсь ко всем присутствующим с призывом более тщательно относиться к своим обязанностям и помогать друг другу в работе. Все свободны.
Сатана исчезает. Вслед за ним со сцены исчезают и все остальные участники собрания, кроме демона Азраылла и его главной ипостаси.
Азраылл (выходит на середину сцены): – Сто Второй!
Сто Второй (подбегает к Азраыллу): – Чего изволите, господин.
Азраылл: – Ты все слышал?
Сто Второй: – Да.
Азраылл: – Ну и?
Сто Второй: – Вам хотят навредить, господин.
Азраылл: – В самую точку!
Сто Второй: – Кто-то хочет, чтобы на Вас обрушился гнев повелителя Ада.
Азраылл: – И этот "кто-то" – явно Пятьсот Седьмой. Недаром за него заступается сам Сатана.
Сто Второй: – Похоже на то. Более того, у меня есть основания считать, что Пятьсот Седьмой имел контакты с Вашими врагами, господин. Уж слишком подозрительно он себя ведет. Взять бы хотя бы его дружбу с этим чудаком Егудилой.
Азраылл: – Я нанесу удар первым. Ты должен убить Пятьсот Седьмого.
Сто Второй: – Вы хотите, чтобы Пятьсот Седьмого не стало именно сейчас?
Азраылл: – Что тебя смущает?
Сто Второй: – Мы совсем недавно убрали Триста Девяносто Восьмого и Восемьсот Тридцать Четвертого, которые слишком много знали и могли разболтать про Ваш план свержения Сатаны. Не слишком ли подозрительной на фоне их гибели будет выглядеть смерть Пятьсот Седьмого? И кто займется землянами?
Азраылл: – Землю надо уничтожить. Сатана делает большую глупость, тратя силы Ада на возню с человечеством, дающим ничтожное количество душ. Я не буду столь расточителен. А о смерти Пятьсот Седьмого некому будет думать, поскольку очень скоро я со своими союзниками начну штурм дворца Сатаны.
Сто Второй: – А как на это отреагирует Рай?
Азраылл: – Он будет поставлен перед фактом.
Сто Второй: – А что делать с человеком?
Азраылл: – С каким человеком?
Сто Второй: – Пятьсот Седьмой, получив протокол сегодняшнего собрания, наверняка поспешит выполнить приказ Сатаны о аборигенах-помощниках и заключит на этот счет контракт с представителем человечества.
Азраылл: – А как своего будущего помощника наш Пятьсот Седьмой сможет инициировать, если я отключил его от предназначенного для ипостасей ресурса? А если Пятьсот Седьмой попытается задействовать духов-диспетчеров, то тут же нарушится весь логистический процесс транспортировки душ с Земли. Пятьсот Седьмой не рискнет пойти на это. Так что, Сто Второй, тебе абориген Земли без преобразованного силой Того Света тела не опасен. Впрочем, на всякий случай прихлопни и человека. А заодно сделай так, чтобы земляне как можно скорее перебили друг друга.
Сто Второй: – Будет исполнено, господин.
Исчезают со сцены.
Занавес.
СЦЕНА 3
Этот Свет. Галактика Млечный Путь. Планета Земля. СССР.
31 октября 1977 года (понедельник).
Город Ленинопупск. Пятиэтажка на улице Панфиловцев.
Комната Реутова в коммунальной квартире.
Полумрак.
Реутов лежит в кровати, накрывшись с головой одеялом.
Из-за стены доносятся громкие звуки многолюдного застолья, оканчивающиеся взрывом громкого хохота.
Реутов скидывает с себя одеяло. Садится. Включает торшер. Смотрит на настенные часы с кукушкой.
Те показывают 5 часов.
Реутов (в сторону стены, из-за которой раздается шум): – Сукины дети! Всю ночь мне испоганили!
Реутов встает. Одевается в спортивный костюм. И направляется к двери, собираясь пойти разобраться с шумными соседями.
Реутов: – Я им сейчас такой скандал закачу, гадам!
С каждым шагом к двери Реутов двигается все медленнее и медленнее. Наконец, подойдя к двери, он в нерешительности трет ладонями предплечья.
Реутов: – А ну их к черту! Все равно через час надо будет в институт собираться. Чего скандалить зазря?
Реутов подходит к кровати и садится на нее. Зло смеется.
Реутов: – А все-таки я тряпка. Да, вспылил в ректорате. Да, заявление на увольнение подал. Но внутри я слабак. Другой бы на моем месте… ну если бы и не надавал по шее соседям-гулякам, не дающим спать, то по крайней мере вызвал бы милицию… Да, я слабак. Интеллигентишка! Хоть бы раз сказать, мол, отвяжитесь от меня, не пойду я на овощную базу в гнили копаться, не стану я бесплатно возиться со знаньевцами и не буду больше тащить на себе целый воз общественной нагрузки. Какая же я амеба! (Смотрит в зеркало.) Противно на себя, бесхребетника, даже в зеркало смотреть. Тьфу!.. Зачем я живу? Мне уже 33. Я почти старик. Оглянуться не успею, как уже пенсия и гроб. И ничего толком не сделано. Монография не пишется. Любовь к бывшей жене не проходит. Чертовски устал. Может, даже заболел. А тут еще и какие-то дикие обвинения. А ведь все, кроме Иеронима Яковлевича, поверили доносу на меня. Скоро каждая собака в институте будет о нем знать. Что толку, что я поменяю работу? Слухи и туда дойдут. На меня станут показывать пальцем… А если переехать в другой город?
Реутов подходит к окну. Смотрит в него. Отрицательно качает головой.
Реутов: – Кому я буду нужен в чужом городе? Да и там скоро выяснят, почему я уволился. Вот безнадега-то. Прямо хоть вешайся… А что? Это идея. Разом решаться все проблемы. И все тогда пожалеют, что гнобили меня. А я всего этого маразма больше не увижу. 5 лет назад, когда ушла Вера, я уже хотел было в петлю влезть, да кишка тонка оказалась. Попробовать, что ли, сейчас?
Реутов подходит к шкафу. Открывает его створки и роется в ящиках. Достает из одного из них веревку, а из другого сапожный нож. Примеряется одним ее концом к находящейся на двухметровой высоте развилке трубы, идущей вверх от батареи отопления и входящей одним концом в стену, а другим в потолок. Реутов отрезает кусок веревки. И пытается завязать на ней петлю, но у него выходит что-то совершенно не похожее на нее.
Реутов (отбрасывает веревку): – Стоп! А предсмертная записка?
Реутов идет к письменному столу, заваленному книгами и листами бумаги. Открывает верхний ящик. Достает из него бумагу и ручку. Садится на стул.
Реутов (пишет записку и вслух зачитывает написанное): "Всем, кто меня знал. Находясь под влиянием чувств, которые вызвало недоверие ко мне руководства института, заподозрившего…"
Из-за стены раздается песня:
Шумел камыш, деревья гнулись,
А ночка темная была.
Одна возлюбленная пара
Всю ночь гуляла до утра.
Реутов (зло смотрит на стену, за которой поют): – Звери! Изверги!.. Так, на чем я остановился. "…Заподозрившего во мне насильника и лгуна, я свожу счеты с жизнью, ставшей для меня хуже смерти". Какая-то муть получается.
Из-за стены:
А поутру они вставали,
Кругом помятая трава,
Да не одна трава помята, -
Помята молодость моя.
Реутов (вздыхает): – У-у-у, достали... Фашисты!
Из-за стены:
Придешь домой, а дома спросят:
"Где ты гуляла, где была?"
А ты скажи: "В саду гуляла,
Домой тропинки не нашла".
Реутов (смотрит на стену): – Эти твари будут опохмеляться, когда мой труп санитары будут выносить из комнаты. Кто-нибудь из этой алкашни, наверное, чего-нибудь скажет вроде: "Эх, Мишка! Дураком ты жил, дураком и помер".
Из-за стены:
А если дома ругать будут,
То приходи опять сюда...
Она пришла: его там нету,
Его не будет никогда.
Реутов (смотрит на стену): – А может, они даже смеяться надо мной станут.
Из-за стены:
Она глаза платком закрыла
И громко плакать начала:
"Куда ж краса моя девалась?
Кому ж я счастье отдала?.."
Реутов рвет предсмертную записку. Вскакивает со стула. Подбегает к стене.
Из-за стены:
Шумел камыш, деревья гнулись,
А ночка темная была.
Одна возлюбленная…
Реутов (потрясает кулаком в сторону стены и кричит): – А вот фиг вам, козлы! Я буду жить! И в институте останусь! И найду ту сволочь, что на меня анонимку накатала!
Гуляющая кампания замолкает, прервав куплет.
Устанавливается тишина.
Реутов подходит к телефону, снимает трубку и набирает номер.
Реутов: – Иероним Яковлевич?.. Я не слишком рано?.. Извините, если разбудил… Тут такое дело. Я в пятницу вечером заявление на увольнение подал… Да, сглупил… Передумал… Поможете?.. Спасибо. Большое спасибо. (Кладет трубку.) А повеситься я завсегда смогу. И уж в любом случае – не под "Шумел камыш".
Занавес.
СЦЕНА 4
Этот Свет. Галактика Млечный Путь. Планета Земля. СССР.
31 октября 1977 года (понедельник).
Город Ленинопупск. Студенческое общежитие Ленинопупского ордена Ленина института мировой истории.
В комнате на 4 койкоместа – трое студентов-второкурсников: Цыганков, Пашко и Каштаянц. Каштаянц и Цыганков сидят друг напротив друга на кроватях. Пашко лежит на кровати, читая газету "Советский спорт".
На стене справа – календарь с легко читаемыми из зрительного зала надписью: "1977 ГОД". Рядом висит плакат: "НЕТ НЕЙТРОННОЙ БОМБЕ!" На стене слева – плакатик с надписью: "ВКЛЮЧАТЬ В СЕТЬ ЛИЧНЫЕ ЭЛЕКТРОПРИБОРЫ И РАСПИВАТЬ СПИРТНЫЕ НАПИТКИ АДМИНИСТРАЦИЕЙ ОБЩЕЖИТИЯ КАТЕГОРИЧЕСКИ ЗАПРЕЩАЕТСЯ!"
Под плакатиком – видавший виды катушечный магнитофон, наполовину выпитая бутылка портвейна и три грязных граненных стакана.
Из-за сцены ревет "Марш коммунистических бригад" Новикова&Харитонова:
Будет людям счастье,
Счастье на века;
У советской власти
Сила велика!
Каштаянц (Цыганкову): – Ну не вышло, Цыган. Что я могу сделать? Наверняка это профессор с кафедры атеизма, падла, своего доцента перед ректором отмазал. Я уж так старался, блин. Специально взял в библиотеке "Евгения Онегина". Видел бы ты глаза нашей библиотекарши, когда я у нее эту книжку брал… Целый вечер я убил на написание компромата на Реутова. А шума нет. Замяли, сволочи.
Цыганков: – Может, определили, что вовсе не девка писала ту кляузу?
Каштаянц: – Они что, графологи, что ли?
Цыганков: – А если твою писульку ментам показали?
Каштаянц встает с кровати и ходит по комнате, заламывая руки и придав лицу трагическое выражение.
Цыганков изучающее смотрит на Каштаянца.
Каштаянц: Ладно, Цыган, ты не волнуйся. Напишу еще анонимку. Нет, пусть Ленка Зябликова своей рукой напишет, что он ее трахнул прямо на подоконнике деканата. Пьяным в умат. Матерясь на весь этаж. После второй телеги уж точно доцента попрут, будь спокоен.
Цыганков: – Ну не вышло на этот раз, выйдет в другой. Я тебе сотку за это дело отвалил. Ты и занимайся. Но сделай, Артурчик, так, чтобы к сессии проклятого доцента в институте не было.
Каштаянц: – Я тебя никогда не подводил.
Цыганков: – Не подводил?! Ха! Между прочим, Артурчик, твоя "копейка" разваливается на глазах. Судя по всему, на ней кто-то бревна возил по буеракам.
Каштаянц: – Какая-такая "моя "копейка"? Нет у меня никакой-такой "копейки". Ты о чем?
Цыганков: – Ты, Артурчик, не лепи горбатого! Забыл, как мне эту развалюху впарил?
Лежащий на кровати Василий Пашко откладывает газету в сторону, хмыкает и смотрит на Евгения, с интересом ожидая, как тот отвертится от предъявленного ему обвинения.
Каштаянц (Цыганкову): – Извини, старичок, но ты же сам меня просил найти человека, который хочет толкнуть тачку по дешевке. Я за тачку не ответчик.
Цыганков: – А за человека?
Каштаянц: – Старичок, прикинь, ты единственный во всей нашей шараге имеешь тачку. Ты гордость всего курса. Вся братва тебе обзавидовалась. И вообще, тебе ж не в гонках участвовать, а все ровно девок катать, да в лес на шашлыки ездить.
Цыганков: – И я хочу девок катать и на шашлыки ездить, а не мотаться, как дурак, по городу в поисках дешевых запчастей. Один расход от твоей тачки. А я бедный студент, а не Рокфеллер. И в картах, как на зло, фартить перестало. Вчера проигрался вчистую. Скоро жрать будет нечего.
Каштаянц: – Пашак тебе свою пайку отдаст. Ему уже расти дальше нельзя и так ноги, когда спит, на тумбочки класть вынужден.
Пашко: – Нет, Артурчик, я своими талонами на обед ни с кем делиться не собираюсь. Самому есть нечего. Жду перевод от предков со дня на день. Иначе сдохну с голодухи. Эх, пошел бы я не в этот долбанный институт, а в ПТУ, ща бы горя не знал… Говорят, теперь там ваще лафа будет. Стипуху больше нашей давать станут, жрачку на халяву выкатывать станут и одежду купят.
Каштаянц (подходит к тумбочке с портвейном, наливает из бутылки четверть стакана и залпом выпивает его): – Ну и шел бы ты, Пашак, в свое ПТУ. Год бы отучился и уже бы кусок честно заработанного хлеба на каком-либо из заводов имел бы. Чего в институт поперся?
Цыганков: – Чтобы его в нашу "доблестную" советскую армию не загребли. Так, Пашак?
Пашко: – Ага. Если б не армия, я б лучше на повара пошел бы учиться. Уж больно я пожрать люблю. А на кухне всегда сыт будешь.
Каштаянц: – Во-во, повара с голода не пухли, небось, даже в блокадном Ленинграде.
Пашко (садится, берет с подоконника спортивную сумку и копается в ней): – Мне, кстати, подружка из Питера весточку тиснула. Там стишок смешной. Хотите, зачитаю?
Каштаянц: – Нет!
Цыганков: – Иди ты со своей поэзией куда подальше.
Пашко: – Тогда слушайте:
Галстуки в ряд,
Звездочки в ряд:
Трамвай переехал
Отряд октябрят.
Каштаянц: – Хе-хе-хе! Смешно. Пашак, купи у меня валютные чеки. По паре целковых за штуку.
Пашко: – Во-первых, я только что тебе говорил, что гол, как сокол. А во-вторых, на какие фига мне эти чеки, да еще по два рубля за один?
Каштаянц: – В следующем году у нас "Березку" откроют на проспекте Смерть красных партизан. Слухи проверенные.
Цыганков: – Ага, держи карман шире. Откроют – как же, жди. Вытрезвитель еще один новый, может, и откроют.
Пашко: – И вообще – зачем мне чеки? Я же не спекулянт какой-нибудь.
Каштаянц: – А кто из нас спекулянт?! Цыган или я? Мы самая что ни на есть голимая советская молодежь: комсомольцы, энтузиасты, стройотрядовцы, спортсмены и все такое… У меня еще кроссовки есть. Настоящая Puma.
Цыганков: – Да ну-у?
Каштаянц: – В смысле – самодел из Еревана. Но качественный, не хуже прибалтийского.
Цыганков: – Подумаю.
Пашко (вскакивает с койки, подходит к шкафу, открывает его, достает оттуда с довольной улыбкой пару кроссовок и трясет ими перед товарищами): – А мне теперь долго кроссовок не надо будет, пацаны. Мне на областной спартакиаде за выход в финал целых две пары подарили. Таких в наших магазинах – фиг нашаришь.
Каштаянц: – Да твоего размера и днем с огнем не найдешь. Сорок восьмой размер лапы – это, братцы мои, уже катастрофа, а не размер.
Цыганков: – Ты, Пашак, у нас мутант.
Пашко (сует кроссовки в шкаф, разворачивается, подходит к Цыганкову и сердито на него смотрит): – Кем ты меня назвал, Цыган?
Цыганков: – Да пошутил я, Пашак. Кончай дымить ушами.
Каштаянц: – Братцы! Предлагаю скооперироваться и оптом купить у барыги фотки Харатьяна из "Розыгрыша". Девки от него кипятком ссут – раскупят мигом.
Цыганков: – Не, Артурчик, уж ты впаривай телкам эту фигню сам. Мне же в такой расклад бесполезняк соваться.
Пашко (успокоившись, садится на койку): – Я тоже не рискну в такое ввязаться, Артурчик. Их, телок, фиг поймешь. Сегодня берут фотки одного хмыря, а завтра другого. Я телок не понимаю и рисковать из-за них последними деньгами не собираюсь, уж извини.
Каштаянц: – Телку начинаешь понимать лишь после того, как она от тебя свалит. Объясни мне, Цыган, чо за тобой бабы хороводом ходят?
Цыганков: – Потому что я их люблю.
Пашко: – Меня тут ребята из команды насчет джинсов спрашивали…
Каштаянц: – Насчет каких? Могу достать любые. Хоть наш Ленинопупск и не Москва, но и у наших барыг в заначках до фига всякой шняги с загнивающего Запада позаныкано. Ты, Пашак, конкретику давай. Чего именно твоим чувакам или чувихам надобно?
Цыганков: – Да уж явно не "врангелей" со "страусами". У них там, в областной сборной, народ не из богатых.
Пашко: – Точно, Цыган, столь дорогого шмотья им не надобно.
Каштаянц: – Есть Польша и Прибалтика и куртки к ним.
Пашко: – Не-е, надо, чтобы фирма была.
Каштаянц: – У меня из фирмы есть левые "лишка" и "монтана". Хорошо сделаны. Под Штаты. Лейбаки, строчка и краска – все при всем.
Цыганков: – На какие задницы?
Каштаянц: – С сорок шестого по пятьдесят четвертый.
Цыганков (Каштоянцу): – Как насчет спички?
Пашко: – Чего?
Каштаянц (Цыганкову, игнорируя вопрос Пашко): – Красятся на раз-два.
Цыганков: – Пожалуй, Артурчик, я пару сорок шестых я возьму. Почем?
Пашко (повышает голос): – Какие спички?
Каштаянц (Цыганкову): – 180.
Цыганков (Каштоянцу): – Дорого.
Пашко: – Я не понял, вы чо, ребзя, собираетесь джинсу зажечь?
Каштаянц (Цыганкову): – Для тебя лично – скину чирик.
Цыганков (Каштоянцу): – Давай за 150. Возьму две пары.
Каштаянц: – Идет.
Пашко: – Так зачем жечь-то?
Каштаянц: – Ты могуч. Пашак, но…
Цыганков: – …Но только телом. Успокойся, Пашак, ничего палить не будем. Тебе надо ума-разума у Артурчика набраться насчет импорта.
Пашко: – Не надо меня жизни учить, как какого-то первокуршку!
Цыганков: – Я и не собираюсь. Она сама кого угодно научит. Только больно будет.
Пашко: – А ну вас!
Пашко выдвигает на себя ящик тумбочки, где хранятся учебники, семинарские записи и конспекты лекций, и начинает там энергично рыться.