Логисты преисподней (производственная драма)
| Вид материала | Документы |
- Производственная мощность и производственная программа предприятия (фирмы), 206.72kb.
- Тема 10. Производственная функция. Продукт фирмы, 289.79kb.
- Реферат на тему: " Роди І жанри літератури" жанр (франц genre), 131.65kb.
- Практика производственная 151001, 107.39kb.
- Рабочая программа производственная практика по специальности в государственных, 67.88kb.
- "Лесной царь" драма с несколькими действующими лицами, 4294.22kb.
- Библиотека Альдебаран, 3263.18kb.
- Миллер А. Драма одаренного ребенка и поиск собственного я / Пер с нем, 1279.02kb.
- «Научно-производственная фирма «Геофизика», 290.7kb.
- Рабочая программа дисциплины «производственная санитария и гигиена труда», 171.95kb.
Цыганков: – Чего ты там, Пашак, ищешь? Заныканный трешник?
Пашко: – Конспект по логике ищу.
Каштаянц: – На кой он тебе? Семинар аж через неделю.
Пашко: – Чем раньше начну грызть материал, тем лучше. Для меня логика – самая непонятная из наук. Много слов непонятных, а те, что понятны, означают не то, что думаешь. Вот чем, скажем, аксиома отличается от предположения и утверждения, пацаны?
Каштаянц: – Студенту нашего института надо знать только три аксиомы. Первое: все люди – свиньи. Второе: нет Бога, кроме ректора, и наш декан его наместник на земле. И третье: все мы подохнем, причем независимо от дальнейшей карьеры. И ты, Пашак, тоже подохнешь, как и все мы.
Пашко (захлопывает ящик и негодующе смотрит на Евгения): – Типун тебе на язык! Я жить долго собираюсь. У меня в роду все долгожители, между прочим. Я спортом занимаюсь и не курю. И проживу до фигищи лет, если не сдохну, надорвавшись на тренировках. Тренер, какашка, совсем чокнулся, так грузит, что пупок вот-вот развяжется.
Каштаянц: – А я, как пить дать, смерть приму от клиентов. Намедни один очкарик меня на Колхозном рынке, едва увидев и даже слова не сказав, тут же по яйцам сапогом саданул. Ну и больно же было. Как я еще бежать сподобился после такого удара и сам не знаю. Видимо, страх великую силу дает.
Цыганков: – И за что, Артурчик, он тебя так?
Каштаянц: – А кто ж его знает... Сумасшедший, что с него возьмешь?
Пашко: – Наверное, обознался, принял за другого.
Каштаянц: – Не-е-т, он меня точно узнал. Потому что орал мне вслед: "Мошенник! Аферист!"
Пашко: – Жаль меня рядом не было. Я бы в лоб дал этому очкарику.
Каштаянц (машет рукой): – Да черт с ним, с полоумным очкариком. Мараться об него еще… Одного жалко: у меня крестик потерялся, пока я сматывался. Серебряный.
Пашко (тихим голосом): – Ты, Артурчик… это… Ты в Бога веришь, что ли
Каштаянц: – В Бога я не слишком-то верю. И носил крестик, так, больше для фарсу. А все же жаль. Какая-никакая, а защита от сглаза.
Цыганков: – Бог – это не защита, а фарт.
Пашко: – Бога нет. И без него все пучком идет – развитие, прогресс, материалистическая диалектика.
Каштаянц: – Может, и так. А может, и наоборот.
Пашко: – И загробной жизни нет. Всякая религиозная талмудятина – брехня на постном масле. А вот вытрясти пару двугривенных на пиво у первокуршки на перемене есть истина данная нам в ощущениях.
Цыганков: – Не скажи. Что ж, по-твоему, Пашак, тыщи лет человеки брехне поклонялись?
Пашко: – Человек всегда готов брехне поклонятся. Это у него вроженнная психическая болезнь такая. Секите, пацаны: разве ж нынче мы не так живем? В Павлика Морозова да Ленина приходится верить. А мой дед говорит, что оба они – "гниды подколодные". Ему я верю. Он уже почти 100 лет живет. И повидал – всякого.
Каштаянц: – Дед твой, Вовик, не из числа легковерных чудаков. Наверняка недострелянный белогвардеец.
В комнату, где сидят студенты, доносятся звуки новой песни.
На смену "Маршу коммунистических бригад" приходит "Урожайная" Дунаевского&Исаковского:
На реке, реке Кубани,
За волной волна бежит.
Золотистыми хлебами
Степь кубанская шумит.
Цыганков: – Так вы оба, значит, совсем в Бога не верите?
Пашко: – Я категорически не верю.
Каштаянц (в задумчивости чешет подбородок): – А я – в сомнении. Но, думаю, что Ему, коли Он есть, неважно, верим ли в Него или посылаем к чертям собачьим. Важно, чтобы Он хоть чуть-чуть в нас верил и не пакостил из-за ерунды.
Цыганков: – Артурчик, вруби Агнету с Фридой. Тошно мне нашей маразматички-комендантши хрипатые репродукторы слушать.
Каштаянц включает магнитофон и звучит песня ансамбля ABBA "Money, money, money":
I work all night, I work all day, to pay the bills I have to pay,
Ain't it sad,
And still there never seems to be a single penny left for me,
That's too bad,
In my dreams I have a plan,
If I got me a wealthy man,
I wouldn't have to work at all, I'd fool around and have a ball...
Цыганков: – Секите, пацаны, анекдотец. Идет по улице вмазавшийся наркушник и треньдит: "Я, блин, посланник Господа-Бога. Я, блин, посланник Господа-Бога..." А навстречу ему другой наркушник хиляет и то же самое треньдит.
Ансамбль ABBA дружно вступает в борьбу с Новиковым&Харитоновым:
Знать, решили мы недаром,
Хлеборобы-мастера,
Money, money, money,
Must be funny,
In the rich man's world.
Чтоб ломилися амбары
От кубанского добра.
Money, money, money,
Always sunny,
In the rich man's world.
Пашко: – Хе! "Посланник Бога!" Хе-хе!
Цыганков: – "Ты чо брешешь, низота?! Это я посланник Господа!" – возмущается первый наркушник.
Пашко: – Хе-хе-хе!
Цыганков: – "Ты – не посланник, а чмошник, обдолбанный в хлам. Это я посланник Господа! ", – говорит второй наркушник. А первый орет: "Да пошел ты на хрен, дебил! Посланник Господа – это я!"
Схватка двух песен продолжается:
Убирай, убирай!
Да нагружай, нагружай!
A man like that is hard to find but I can't get him off my mind,
Ain't it sad.
Нагружай…
Наступили сроки.
And if he happens to be free I bet he wouldn't fancy me,
That's too bad.
Эх, урожай наш, урожай,
Урожай высокий!
Пашко громко хохочет, думая, что анекдот уже рассказан полностью.
Цыганков: – Подходят они к третьему торчку-наркушнику, – сидящему на лавке, и говорят: "Чувак, скажи, кто из нас посланник Бога на Земле? "
Пашко: – Хе-хе-хе-хе-хе! "Посланник Бога". Умора!
Цыганков: – И вот, тот чувак, которого спрашивали, заглотил так многозначительно горсть колес, глубоко задумался, на небо поглядел, а затем солидно так изрек: "Рано подняли кипиш, дети мои. Я пока на Землю никого еще не посылал".
Пашко и Цыганков хохочут.
Пашко (падает от смеха на кровать): – "Не посылал…" Хи-хи-ха! "Я никого еще не посылал…" Хе-хе-хе! "На Землю не посылал…" Хе-хе-хе-хе-хе! Смешной анекдотец…
Все смеются
Пашко: – Кстати, пацаны, насчет мистики всякой… Я вот, ребзя, примет нехороших боюсь. Людей не боюсь. И даже разных там богов с ихними пророками не боюсь нисколечко. А вот в приметы верю. Когда, чего-нибудь забыв в нашей халупе, я сюда возвращаюсь, то обязательно в зеркало смотрюсь. И после черной кошки дорогу никогда не перехожу. Либо жду, когда по ней кто пройдет, либо иду другим путем.
Каштаянц: – Самое страшное – не кошки, а дураки, пугающие нас всякими бабкиными байками.
Цыганков: – Не, Артурчик, дураки у нас в Совке, конечно, в чрезмерном избытке, да все ж не они самое страшное. Самое страшное у нас в Совке – это ментяры, зуб даю. Не было бы ментяр на свете, то тут же ко всему народу привалило великое счастье и, не исключаю, в 5 минут был построен этот долбанный коммунизм, который мы не можем уже полвека построить, хотя уже и народу замочили, и пупков понадрывали не меряно.
Каштаянц: – А как же тогда жить? Без милиции-то как порядок соблюдать? Все тут же воровать и грабить начнут. И некому будет их остановить. На рынок зайти не успеешь, как к тебе тут же какие-нибудь очкарики с наглыми рожами подскочат и по яйцам настучат.
Цыганков: – Сначала, может, оно так и будет. А потом люди смекнут, как надо жизнь.
Пашко: – И как надо жить?
Цыганков: – Надо будет дать власть правильным людям, которые бы следили за порядком и справедливостью.
Пашко: – Так есть же дружинники.
Цыганков: – Дружинники – это фуфло. Сам же ходил с повязкой, знаешь, что все дружинники ее снимают по выходу из опорного пункта и идут жбанить в закусочную. Нет, братцы, вместо власти ментяр, нужна нашей Родине власть крепких мужиков, чтобы все честно было и без подстав, чтобы тот, кого зазря обидели, мог обидчика наказать без написания телег в ментовку и без всяких там судов и прокуратур. Некоторых козлов надо мочить без всяких церемоний. Око за око, смерть за смерть и все такое.
Пашко: – Хотите анекдот о смерти?
Цыганков: – Даже если б и не захотели, все равно станешь рассказывать. Валяй!
Пашко: – Звонок в дверь. Алкаш с сильнейшего бодуна открывает дверь. Там старуха с косой. "Ты кто?" "Твоя смерть". "И чо?" "А все".
Никто, кроме Пашко, не смеется над его анекдотом.
Цыганков: – Хотел бы я видеть, как этот Реутов подохнет.
Каштаянц: – Нет, лучше без уголовщины. Я задолблю ректорат анонимками. И еще кой-куда повыше напишу, если не поможет.
Пашко (трет в нерешительности ладонью голову): – А может, ну его на фиг эти анонимки, Артурчик? С доносами влететь можно. Почему бы не забашлить доценту лавэшек да и не помириться?
Подходят к концу обе борющиеся между собой песни.
Последнее слово в их борьбе остается за песней группы ABBA:
Убирай, убирай,
Да нагружай, нагружай,
Нагружай – наступили сроки.
Эх, урожай наш, урожай,
Урожай высокий.
Money, money, money,
Always sunny,
In the rich man`s world,
Aha-ahaaa,
All the things I could do,
If I had a little money,
It`s a rich man`s world,
It`s a rich man`s world.
Каштаянц: – И плюнуть на опозоренное ухо, за которое доцент Реутов выволок Цыгана из аудитории?
Пашко: – А зачем Цыган полез к нему со взяткой? Я вот, например, честно к экзамену готовился: выучил по одному вопросу к каждому билету и получил свой законный трояк. А мог бы даже и на четверку наболтать, если бы постарался.
Каштаянц: – А я купил у Вована с четвертого курса его старые шпаргалки и по ним сдал аж на четверку… Вообще-то, надо признать, этот Реутов – добряк. Он даже, если сам не ответишь за тебя все расскажет и объяснит. Не понимаю, Цыган, нафиг тебе надо было к нему с деньгой соваться? Уж трояк как-нибудь да получил бы.
Пашко: – И в самом деле, Цыган, чего тебе в голову взбрело доцента бабками баловать? Он и так бы тебе пару не стал ставить.
Цыганков: – Ни хрена вы оба не понимаете.
Каштаянц: – Ну так объясни нам, топомозглым.
Цыганков: – Меня батя с детства учил, что в нашем государстве не подмажешь, не поедешь.
Каштаянц: – Это правда. Взятка всему голова.
Пашко: – А ты, Артурчик, кому-нибудь давал ее?
Каштаянц: – И не раз.
Пашко: – Кому?
Каштаянц: – Ментам. Меня два раза винтили на толчке со шмотками на первом курсе и один раз – на втором. Да я ж тебе про это рассказывал, Пашак.
Цыганков: – Я тоже уже не раз на лапу давал всяким дядям, например гаишникам. И решил, что надо будет и с нашими преподами на этот счет завязаться.
Каштаянц: – И через доцента ты хотел выйти на остальных преподов?
Цыганков: – Да.
Каштаянц: – Ух ты, какие планы… Но кой тебе сдалась такая канитель?
Цыганков: – Во-первых, чтобы с экзаменами проблем не иметь.
Каштаянц: – А во-вторых?
Цыганков: – А во-вторых, я тренировался. Нет у меня еще опыта с людьми договариваться. Вот я и решил на доценте и попрактиковаться. Кто ж знал, что он сумасшедший?
Каштаянц: – А с чего ты взял, что он теперь тебе гадить станет и из института выпирать? Он же даже в деканат на тебя не настучал.
Цыганков: – Я по взгляду доцента вижу, что он под меня копает. Я думаю, что он следит за мной и постоянно пишет доносы.
Пашко: – Делать ему больше нечего.
Цыганков: – Я же говорю, сумасшедший… А за мое ухо доцент ответит своей харей. Я долги всегда возвращаю. Но ответит не сейчас. Сейчас, случись с ним что, все будут думать на меня. Следаки на меня в 5 минут выйдут… С анонимками тоже могут догадаться… Может, все-таки дать доценту на лапу, чтобы не подгадил на зимней сессии?
Каштаянц: – У тебя есть косарь?
Цыганков: – Почему это, вдруг, сразу косарь?! Разве других, что ли, чисел не бывает?
Пашко: – Косарь любой возьмет. Нет такого человека, кто бы не взял косарь. С косарем можно не то что с доцентом мириться, но и даже ногой в кабинет ректора дверь открывать.
Цыганков: – Нет у меня косаря. Вы же ведь сами, хлопцы, знаете, что нет. Чего мне душу травите.
Каштаянц: – Постой-постой, старичок! Я что-то слегка не врубаюсь. А сколько ж ты доценту хотел сунуть, Цыган?
Цыганков: – Ну-у, более реальную сумму.
Каштаянц: – Уж не снова ли чирик? Тебе, что, Цыган одного неудачного захода мало? Решил повторить старый номер?
Цыганков: – Ладно, проехали, Артурчик. Разбирайся с доцентом сам. Тебе за это уплачено.
Каштаянц: – Боюсь, с его защитником, профессором Форманом, тоже придется разобраться. Тот в обиду своего выкормыша не даст. Надо бить по профессору, уверен. И бить так, чтобы у него совсем отпало желание спасать доцента.
Цыганков: – Значит, вдарим и по профессору. У меня есть знакомые среди шпаны из Промзоны...
Пашко: – Вы чо?! Это ж война!
Каштаянц: – Да, Пашак, это война. Либо мы их, либо они нас.
Пашко: – Я ничего не слышал и не видел, ничего не знаю, а если чего и узнал, то узнал совершенно случайно, не помню от кого, да и то давно уж забыл… И вообще мне надо хвост по инглишу сдать, а то до следующей сессии не допустят.
Цыганков: – Да не бойся ты, Пашак, никто профессора грохать не станет. Мы, чо, идиоты, что ли, на мокруху идти? Ведь так, Артурчик?
Каштаянц (идет к тумбочке с портвейном и магнитофоном; включает магнитофон на обратную перемотку, наливает в стакан вино): – Да-да, конечно, так. (В сторону.) Вообще-то, Цыган, черт его знает, чем все там кончиться. Но чем бы там все не кончилось, я с тебя еще минимум сотни 3 стрясу, как с куста, будь спокоен.
Занавес.
СЦЕНА 4
Этот Свет. Галактика Млечный Путь. Планета Земля. СССР.
1 ноября 1977 года (вторник).
Город Ленинопупск. Ленинопупский ордена Ленина институт мировой истории
Кабинет заведующего кафедрой истории религии Ленинопупского ордена Ленина института мировой истории.
В углу стоит стенд со свежим номером студенческой стенгазеты под заголовком "КОЛЛЕКТИВ КАФЕДРЫ ИСТОРИИ РЕЛИГИИ ЛЕНИНОПУПСКОГО ОРДЕНА ЛЕНИНА ИНСТИТУТА МИРОВОЙ ИСТОРИИ ЕДИНОГЛАСНО ОДОБРЯЕТ ПРИНЯТИЕ 7 ОКТЯБРЯ 1977 г. НОВОЙ СОВЕТСКОЙ КОНСТИТУЦИИ!".
В кабинете беседуют двое: Форман и Реутов.
Из-за двери доносятся голоса студентов и их дружный смех в ответ на чье-то предложение "не записывать на дискотеку стиляг и имеющих хвосты по прошлой сессии". Студенты затевают спор на тему, кто и как отличился при сентябрьском выезде на картошку.
На сцене (лицом к зрителям) работает телевизор "Темп".
На его экране – генеральный секретарь КПСС Л.И. Брежнев, шамкая и чавкая, зачитывает на совместном торжественном заседании Центрального Комитета КПСС, Верховного Совета СССР и Верховного Совета РСФСР в Кремлевском Дворце съездов доклад, посвященный 60-летию Октябрьской революции, под названием "ВЕЛИКИЙ ОКТЯБРЬ И ПРОГРЕСС ЧЕЛОВЕЧЕСТВА" ("Дорогие товарищи, уважаемые зарубежные гости...").
Реутов: – Я не просто признателен Вам, Иероним Яковлевич. Даже не знаю, как Вам передать мои чувства. Помню, однажды мы с отцом катались на лодке по Грязновке. Я потянулся, чтобы поймать руками плотву и очутился в речке. И сразу пошел ко дну. Отец нырнул за мной, вытащил из воды и помог взобраться обратно в лодку. Я сидел и трясся от холода и нахлынувшего страха. А рядом греб веслами отец и пытался меня приободрить. Мне тогда ужасно хотелось сказать отцу, как я ему благодарен, но у меня не нашлось слов. Вот и сейчас мне хочется многое Вам сказать, но, как и тогда, беда со словами.
Форман: – Пустяки, Миша. Зря ты думаешь, что я совершил что-либо из ряда вон выходящее и героическое. Уговорить ректора не поднимать из-за сей кляузы шума мне не составило никакого труда. Он и сам рад замять этот случай. Мы вообще живем в такое время, когда доносы выходят из моды и на подобные случаи стараются закрывать глаза. Конечно, если бы данный случай произошел во времена культа личности, когда любой кляузе придавалось значение, то так бы просто дело не обошлось бы.
Реутов: – Тут и дела-то никакого нет, Иероним Яковлевич. Чистый поклеп. Инсинуация, так сказать. Надо было бы проверить почерки наших студентов и сравнить их с почерком анонима. Так бы мы легко вышли бы на след гнусного анонима и вывели его бы на чистую воду. Подобные вещи надо наказывать самым строгим образом.
Форман: – Я согласен с тобой, Миша. За такое безобразие надо строго взыскивать. Но насчет сравнения почерков… А кто это, позволь узнать, у нас в институте силен в графологической экспертизе? Я что-то про таковых не слыхал. Разве что наш кадровик, Степан Кузьмич? Так он служил простым опером. Сомневаюсь, что ему по долгу службы самостоятельно приходилось заниматься изучением почерков.
Реутов: – Так ведь, Иероним Яковлевич, можно запросто подключить к этому специалистов из компетентных органов. Там есть такие эксперты, что даже характер человека по написанному им тексту могут установить. Я это в "Следствие ведут знатоки" видел.
Форман: – Плюнь, Миша, на все это. Не хватало нам вместо обучения студентов криминалистикой заниматься. Что, у нас нет других дел, что ли?.. Надеюсь, ты забрал назад свое заявление на увольнение?
Реутов: – Да, Иероним Яковлевич, Ольга отдала мне его.
Форман: – Ты попросил ее не распространяться об этом?
Реутов: – Конечно. Она обещала молчать, как рыба. Ко всему прочему оказалось, что она специально не отдавала Шаламу Федоровичу мое заявление об уходе, надеясь, что я образумлюсь.
Форман: – Олечка просто героиня нашего времени. Отлично. Надеюсь, ты одарил доблестную секретаршу шоколадом?
Реутов: – Увы, не догадался.
Форман (неодобрительно качает головой): – Всегда удивляюсь, Миша, как твоя функционально и структурно могучая структура интеллекта пасует в эвристике банальных бытовых ситуаций. У тебя, что, не было денег на конфеты для Олечки? Попросил бы у меня. Знаешь же, что я всегда рад тебе помочь.
Реутов: – Да нет, Иероним Яковлевич, деньги-то как раз у меня имелись. Да вот, гм, вышеозначенная "структура интеллекта" категорически подкачала, будь она неладна.
Форман задумывается, потом, задорно хмыкнув, достает из ящика письменного стола картонный прямоугольник с красной полосой по диагонали на одной из сторон и круглой институтской печатью на другой и передал его доценту.
Форман: – На. Передашь Олечке талон на покупку югославских сапожек. И не вздумай отказываться. Мне он совершенно не нужен, поскольку человек я совершенно одинокий и покупать их мне некому. Просто, когда разыгрывался талон, меня вписали в общий список. А когда именно на меня пал жребий, то я решил не отказываться, чтобы сей талон не стал яблоком раздора среди женской части нашего дружного коллектива.
Реутов (сует полученный талон во внутренний карман пиджака, стараясь, чтобы данное движение не выглядело слишком суетливым): – Спасибо, Иероним Яковлевич. Я перед Вами, Иероним Яковлевич, в таком долгу, что и по гроб жизни не оплатишь. Ольга будет на седьмом небе от счастья. Наверняка мечтала о таких сапожках давно. Только, я думаю, всего ее жалованья не хватит на покупку такой прелести.
Форман: – Это тебе, Миша, на кондовые отечественные ботинки уже какой год пары червонцев не хватает. А ей на импортные сапожки хватит. Плохо ты знаешь наших советских женщин и их систему взаимоодалживания. Завтра же Олечка обежит всех своих знакомых и соберет нужную сумму. Только не говори ей, что талон вручил тебе я. Не хочу давать повод для новых сплетен. Меня уже и старыми-то замучили. Коллеги, например, почему-то твердо убеждены, что я приторговываю на рынке сельхозинвентарем, имею доступ к уху секретаря нашего горкома и тайно переписываюсь с зарубежными университетами.
Реутов: – А если она станет спрашивать, откуда у меня появился этот талон?
Форман: – А ты соври ей чего-нибудь.
Реутов: – Вы же знаете, Иероним Яковлевич, врать я не умею.
Форман: – Этому нетрудно научиться при должной тренировке. Начни тренироваться прямо сегодня.
Реутов: – Вы шутите, Иероним Яковлевич, или всерьез говорите?
Форман: – А ты как думаешь, Миша?
Реутов: – Я сейчас думать не могу, поскольку пребываю в самых расстроенных чувствах.
Форман: – Нет, сейчас ты думаешь. Я же слышу, как напряженно скрипят твои мозги, мучаясь в бесплодных попытках построить новую поведенческую модель. Совершенно бесперспективное занятие. Ты, Миша, хочешь возложить на ерундовые отношения с секретаршей ректора всю мощь индукции, дедукции и аналогии. И совершенно зря так поступаешь. Отнесись к дарению просто, как к проведению научного эксперимента.
Реутов: – Эксперимента?
Форман: – Его самого.
Реутов: – А какова же, интересно знать, его цель? Оставить у секретарши о себе хорошее мнение? Так она и без того мне постоянно улыбается.
Форман: – У всех экспериментов может быть лишь одна цель – поиск Истины. Иначе это уже не эксперимент, а бессмысленное растранжиривание квартальных фондов. И за это надо гнать в шею с работы даже наимаститейших ученых.
Реутов: – Гм, хотел бы я знать, Иероним Яковлевич, что есть Истина. В смысле – Истина с большой буквы. Однако в современных философских трактатах ничего про это толком не пишут, а пишут только об "объективной реальности, данной нам в ощущениях", и о "практике – критерии Истины", а все остальные ее определения объявляют гнусным идеализмом и поповщиной, как будто Истина не может существовать отдельно от человека, особенно от человека окончившего советский филфак.
Форман: – Может, еще как может… Но зачем же так презрительно относиться к человеку? Что есть Человек? И как можно искать Истину с большой буквы, потеряв при этом Человека с большой буквы?
Реутов: – У нас в Союзе настолько часто говорят о людях, как о творцах истории и покорителях Вселенной, что поневоле начинаешь воспринимать их в качестве абстрактной философской категории. И вообще: кругом одни лишь философские абстракции… ну еще и герои социалистического труда.
Форман: – Отлично сказано, Миша! Но как же, по-твоему, можно изучать человека, не используя философские абстракции? Они – экстракт достижений человеческой мысли, человеческой науки и техники. Пусть этот экстракт в последнее время серьезно выдохся, но человеческая мысль по-прежнему – самый важный инструмент познания человека.
Реутов: – Я, Иероним Яковлевич, по правде сказать, в последнее время все чаще думаю, что изучать человека должны исключительно машины. Разве можно изучать чужое мышление, коли у самого исследователя его личное мышление подвластно изжоге, разыгравшейся подагре или последствиям ночного преферанса, сопровождаемого употреблением "Столичной"? Человека надо изучать только бесчувственными машинами и в качестве машины. И установка должна быть не на человеческое, а на машинное.
Форман: – Чувствую, Миша, на тебя сильное влияние оказал ассоцианизм, для коего мышление вообще вне психологии. Ты всерьез считаешь, что такое субъективное создание, каким является человек, можно понять, используя только объективные инструменты?
Реутов: – Да, я считаю интеллект объектом химии, физики, математики и кибернетики. Субъективным субъективное не постигнуть.
Форман: – А чем же, друг мой, тогда заниматься дипломированным психологам и нам с тобой – скромным исследователям психики охваченных суевериями масс?
Реутов: – Наш объект: эмоции невежественных масс и их мистические фантазии. Высокие мысли, Иероним Яковлевич, не про нашу честь. Если мы глубже начнем изучать высокие идеи и великие свершения, то можем наткнуться на их основу, в которой, скорее всего, окажется нечто, похожее на религиозность. Когда я слышу выступления наших политических деятелей, а слушать их приходится постоянно, то мне иногда кажется, что мы с Вами, Иероним Яковлевич, занимаемся самой опасной для властей предержащих наукой, способной доказать суеверную подоплеку любого из лозунгов и манифестов.
Форман: – О-о-о! Даже так?! Замечу, Миша, что личные переживания повлияли на тебя самым, что ни на есть, положительным образом. Ты впал в крамолу и восстал против "официальной точки зрения советской марксистско-ленинской науки", как любят говорить наши пропагандисты от науки. Я уважаю фрондеров, ибо и сам в душе – революционер, забияка и ниспровергатель устоев. Только никому об этом не говори, то меня либо поставят на учет к психиатру, либо изберут в депутаты горсовета. Ни того, ни другого мне, как сам понимаешь, не хочется. Так что, Миша, давай мы с тобой будем тайными повстанцами, тихими и осторожными.
Реутов: – Ну Вы и скажите, Иероним Яковлевич… Какой из меня повстанец? Ну вспылил я в пятницу у ректора, так это потому что меня к стенке приперли.
Форман: – Вообще-то мир нуждается не в ниспровергателях устоев, а в хорошем уходе за ним. Но простым смертным данное занятие недоступно... Как ты думаешь, какими установками должны руководствоваться исследователи разума?
Из-за двери кабинета до Формана с Реутовым доносятся голоса студентов и их дружный смех в ответ на чье-то предложение "стричь и мыть перед дискотекой всяких волосатых хиппарей вроде Кишкина с Володиевским".
Голоса студентов удаляются и замолкают.