В. М. Бакусев (зам председателя), Ю. В. Божко, А. В. Гофман, В. В. Сапов, Л. С. Чибисенков (председатель) Перевод с немецкого А. К. Судакова Номер страницы предшествует странице (прим сканировщика)

Вид материала

Документы

Содержание Тринадцатое письмо Четырнадцатое письмо Пятнадцатое письмо Шестнадцатое письмо

Подобный материал:

• Ибн Араби, 6432.77kb.
• В. А. Козаченко (председатель), С. С. Иванов (зам председателя); члены редколлегии:, 6000.92kb.
• Иоахим Гофман. Сталинская истребительная война. Планирование, осуществление, документы, 4839.19kb.
• Н. А. Шишков (зам председателя), 1980.47kb.
• Н. А. Шишков (зам председателя), 1974.79kb.
• Госгортехнадзор россии, 1232.59kb.
• Программа и тезисы докладов Конгресса-2010 санкт-петербург, 240.76kb.
• Хамид ад-Дин ал-Кирмани Успокоение разума, 6018.25kb.
• Академики в п. Волгин (председатель),, 12468.59kb.
• Антология Москва «Academia», 8077.09kb.

Что касается третьей части совокупной цели человечества — того, чтобы неразумная природа была всецело подчинена разумной воле и разумное существо господствовало над мертвым механизмом, то для образа мысли масона существенно и характерно, что он знает это, что он признаёт в этом цель человечества и что поэтому он рассматривает и оценивает с этой стороны всякое человеческое дело, каким бы маловажным оно ни было. Знакомство с этой целью и признание ее служат ему для того, чтобы ценить людей не по величию или малости места, случайно ими занимаемого, а по той верности, с которой они на нем трудятся. Рассмотренная с этой точки зрения, самая низкая механическая работа равна высшему духовному труду, ибо как первая, так и последний способствуют господству разума и расширяют завоеванные им владения. Земледелец или ремесленник,


310


занятые своим делом, ради своего долга и ради целого с подлинной преданностью и вниманием, которым сопутствует удача, стоят в глазах разума выше рангом, чем бездарный ученый или непризванный философ. Кто усвоит себе это воззрение, тот не только по справедливости оценит мир и положения в нем, но возвысит и собственную свою ценность высотой обретенной им точки воззрения.


Создать, укрепить это воззрение, придать ему больше жизни — на это, друг мой, должно быть направлено все то учение, которое я называю масонским. Теперь ты можешь расчесть, как следует давать и принимать это поучение, как равно и то, сколь малого можно добиться без поучения.


ТРИНАДЦАТОЕ ПИСЬМО


И вот, еще прежде, чем я прибавлю то, что я хочу сказать тебе, Констан, сверх этого в этих моих письмах, давай в немногих словах оглянемся на весь нами пройденный путь.


Масонский орден, согласно итогу наших изысканий, есть заведение, которое должно устранить все одностороннее в образовании, что получает человек в обширном обществе, и возвысить это лишь половинчатое образование до всеобщего и чисто человеческого образования. Мы спрашивали: каковы части и предметы человеческого образования, которые нужно получить в этом обществе? — и ответили: образование к религии человека как гражданина невидимого мира, образование его для государства как гражданина какой-нибудь части видимого мира и, наконец, образование навыка и умения повелевать неразумной природой в качестве разумного существа. Мы спросили затем: какими средствами располагает общество, чтобы дать своим членам это образование? — и ответили: поучение и пример. И только теперь можно было ответить на вопрос: что же, собственно, может иметь целью масонское наставление и масонский пример?


311


Мы ответили: в религии — отделение всего случайного, что привнесено в религиозные воззрения общества условиями времени и места и в соответствии с чем религия утверждается односторонне либо как единственная особенная цель всей нашей деятельности, либо как средство для какой-нибудь чувственной цели. В отношении образования для права и закона: теснейшее сопряжение мирогражданского сознания с сознанием граждански-государственным, в котором сознании масон с пунктуальнейшей точностью повинуется законам своей страны и предписаниям своих начальников, — но не так, словно бы существовала на всем свете одна его страна (опустошительный патриотизм римлян и т. п.), а потому, что его страна есть часть всего человечества.


Наконец, в отношении цели подчинения природы разуму знание этой цели служит ему отчасти для того, чтобы воодушевить его самого к верности профессиональному делу и указать ему более высокую точку зрения на его будто бы второстепенные занятия, отчасти же для того, чтобы снабдить его подлинным критерием уважения к верным служителям целей человечества, на каком бы месте в обществе они ни стояли. На то, чтобы создать в человеке убеждения, ведущие к подобному образу мыслей, должно быть, так заключил я, нацелено все масонское наставление.


На чем основан масонский пример как таковой — как проявляется у членов масонского общества тот образ действий, в котором невозможно не заметить многосторонности их сердечного настроения, чистоты их помыслов, где каждый стремится содействовать благу другого без самомнения, суетности, жертвуя своими гражданскими, учеными или художественными притязаниями и заботясь лишь о плодотворной полезности и пригодности для жизни, для споспешествования чисто человеческому образованию, — все это, Констан, ты и сам сможешь извлечь и рассмотреть, исходя из вышесказанного. Теперь же мы с тобой займемся сообща лишь масонским поучением, а рассмотрев его материю, исследуем еще вопрос о том, как может возникнуть, продолжаться и приумножаться такое поучение?


322


В этом изыскании, как и в предшествующем, мы так же неизменно останемся на точке зрения человека непосвященного, который ничего не знает об ордене и о мистериях исторически, кроме вещей общеизвестных, но который с любовью к истине и с возможной последовательностью предается умозаключениям. Я снова напоминаю тебе об этом, Констан, чтобы ты не думал узнать что-нибудь положительное потому, что с тобой говорит посвященный; я совершенно равен тебе и просто высказываю то, что и ты в самом себе мог бы думать об указанном мною предмете.


Пока люди — давай аргументировать далее, — пока люди в естественном состоянии не образуют себя, собственно говоря, сами, и притом сознательно, намеренно и согласно правилу, но пока их образуют обстоятельства, которым они страдательно предаются, — о том образовании, которое единственно мы и разумеем здесь, еще вовсе не идет речи: ни о публичном образовании — в обширном гражданском обществе, ни о тайном — в обособленном, более частном объединении. В этом состоянии человечество еще только созревает до способности к осознанному и рассчитанному образованию.


Наступает эта зрелость, и возникают особенные сословия, религиозные учреждения или жречество, законы, гражданское устройство и власть; возникает, одним словом, все то состояние человеческого рода, которое я описал в одном из первых писем.


Поскольку все, согласно моей предпосылке, исходят из одной и той же начальной точки — из естественного состояния, различие их образования на первых порах не может стать особенно заметным, а односторонность и половинчатость этого образования — очень уж большими.


Но обособление продолжается; новые поколения людей рождаются отныне в известном сословии и для известного сословия. С каждой новой эпохой различные сословия оказываются все резче отделенными друг от друга, и вот постепенно вместе с выгодами общественного образования выясняются и описанные выше его недостатки, а с этими недостатками — и потребность противодействовать ему единственно возможным путем с помощью обособленного союза людей.


313


Мне небезызвестно, что во многих государствах и их порядках, в особенности в древности, бывали иные вполне публичные учреждения и заведения, которые противоставляли себя подобному резкому разграничению сословий, какое мы видим в современном мире, и создавали равновесие в образовании всех. Но я знаю в то же время, что эти учреждения существовали все же лишь в весьма немногих государствах древнего мира и что даже там они далеко не достигли полного равенства духовного образования.


Одним словом: недостатки в человеческом образовании, которые, согласно нашим рассуждениям, могут быть устранены лишь таким объединением, каким представляется нам ныне существующее масонское общество, должны быть почти так же стары, как само общественное устройство жизни; ибо они суть необходимое следствие такого устройства. Но если они существовали, то были, без сомнения, также и превосходные люди, заметившие их. Но если их заметили, то, без сомнения, те, кто заметили их, нашли в то же время и единственно возможное средство устранения их, а именно обособление в замкнутые общества с целью чисто человеческого образования, и соединились с другими единомышленниками для исполнения своих мыслей на деле. Поэтому в высшей степени вероятно, что наряду с публичным образованием в обществе издавна существовало образование тайное, которое шло с публичным рука об руку, возрастало и падало вместе с ним, неприметно влияло на него и само, в свою очередь, приобретало или же страдало от его влияния, как, например, Пифагор и его знаменитый союз в государствах Великой Эллады. А потому как первое положение, заслуживающее нашего внимания, мы устанавливаем следующее: вероятно, с тех пор как существует история, всегда существовали тайные, т. е. обособленные от публичных и необходимо требующие такого обособления, образовательные заведения.


Посмотрим в дальнейшем, какие еще выводы мы сможем сделать из этого положения.


314


ЧЕТЫРНАДЦАТОЕ ПИСЬМО


Лишь там имеются тайные образовательные учреждения, где нет заведений публичных, созданных упорядоченным обширным обществом. Среди грубых дикарей или кочующих пастушеских народов нет нужды в заведении для устранения односторонностей жречества или законодательства, ибо они не созрели даже до жречества и до законодательства. В их среде не стоит поэтому искать и мистерий, кроме разве что пошлого суеверия, — но не мистерий, исправляющих и возвышающих удостоверенную национальную истину: ибо у них нет еще даже и национальной истины.


Каким же путем пошло публичное образование — мы достаточно хорошо знаем об этом из истории человеческого общества. Правда, происхождение и первый исток этого образования скрываются во мраке неведомого или облекаются в мифическую поэзию; мы встречали даже и позднее народы с высокой культурой (подумай при этом только об индусах и китайцах), история образования которых решительно не присоединяется к обозримой для нас цели, не составляет никакого звена в ней; эти народы одни только и могли бы привести нас к более глубокому источнику культуры рода человеческого, чем тот ее источник, который известен нашей истории.


Между тем, отвлекшись от этого обстоятельства, мы замечаем все же и в этой нашей истории некоторый прогресс и непрерывную цепь культуры, переходящей от египтян к грекам, от них — к римлянам, а от них, после соединения с возникшим тем временем на востоке христианством, — к новым европейцам.


Во все это время нужны были тайные образовательные учреждения. Согласно приведенному нами выше первому положению, вероятно, что такие учреждения существовали в действительности.


Вся публичная культура в описанное время и в указанной череде народов всегда являлась одной и той же самой культурой, одной связною нитью, всего лишь принимавшей на себя печать национального характера всякого народа, к которому переходила, и прираставшей и усовершенствовавшейся благодаря успехам человеческого духа у каждого народа.


Весьма вероятно поэтому — и таков второй естественный вывод, который мы можем сделать с точки зрения непосвященного, — что рядом с этой нитью публичной культуры в те же времена и у тех же народов протянулась подобная ей связная нить тайной куль-


315


туры и так же точно, как и публичная, достигла наших времен; возможно, что подобно тому как с публичной культурой соединилось происходящее из иного источника христианство, в то же самое время и существующая тайная культура присоединилась к тайной культуре тех восточных народов, из публичной культуры которых возникло христианство.


В этих мыслях для тебя есть богатый материал для размышления, и впоследствии будет очень важно, как ты понял все мое умозаключение, дабы постичь логичность и плодотворность этого вывода. В дальнейшем рассуждении я вынужден буду проникнуть несколько глубже в существо того поучения, которое мы привыкли называть масонским; поэтому отложу его из экономии места и времени до следующего письма.


ПЯТНАДЦАТОЕ ПИСЬМО


Перехожу непосредственно к следующему изысканию.


Что касается публичной культуры, то, бесспорно, было целесообразно — коль скоро к ней всякий, насколько он способен вообще воспринимать ее, должен иметь возможно более легкий доступ, — чтобы эта культура была выражена в долговечных памятниках, как только было изобретено искусство сообщать мимолетной мысли и летучему слову долговечность и зримые для глаз очертания. К тайной же культуре вследствие самой ее сущности должен иметь доступ не всякий, а только тот, кто уже прошел публичную культуру и был уже, насколько возможно, приведен ею в законченный вид. Тайная культура, как ясно из всего сказанного, не может предшествовать публичной, скорее, сама она предполагает публичную, так же как не может она и идти с нею рядом, не угрожая тем осуществлению целей их обеих; она может только следовать за нею.


316


Между тем — позволь мне объяснить этот момент с возможной тщательностью — подлинной цели тайной культуры, чисто человеческого образования, которое предстало твоему взору в слабом и неполном очерке из шестого моего письма, можно достичь двумя путями: либо в одиночку, дарованием, глубоким размышлением и исследованием, образованием своего духа и сердца по результатам этого размышления, либо с помощью общества, которое в таком случае может быть не обширным гражданским обществом (ибо в нем-то и имеет место подобное изолированное состояние), а только малым, обособленным обществом.


В первом случае наше воззрение, поскольку оно возникло путем размышления, принимает форму размышления; мы аргументируем, диалектизируем, доказываем логически, опровергаем и обосновываем умозаключения. Ничто не мешает нам проповедовать его в этой форме на крышах, если только нам так захочется, переписывать его, отдавать в печать и т. п.


Так, если заимствовать поясняющий пример из действительности, вполне возможно, что я в этих своих письмах к тебе, непосвященному, постарался, насколько хватает всего моего знания и сил, представить сокровеннейший дух всевозможных мистерий и ни в чем не умолчал и не утаил его, неизменно пользуясь при этом формой рассуждения и обычным языком. В то же время, однако, я совершенно убежден в том, что я не выдал ни тебе, ни кому бы то ни было, кто стал бы случайно читать эти письма, ничего из того, чего ему не следует знать, а мне — говорить. И так же точно во всех книжных лавках выставлены для публичной продажи книги, которые хоть и трактуют о масонстве, однако же не выдают ни звука о нем; но между тем — и это заметь себе в особенности — во всех книжных лавках есть книги масонов и не масонов, ни словом о масонстве не упоминающие, авторы которых, возможно, ничего о масонстве и не знают и которые тем не менее суть книги совершенно доподлинно масонские.


Поэтому, повторяю, ничто не препятствует профанировать мистерии в этой форме, ибо профанируются только речь или письмена, но не сами мистерии. Кто не имеет уже этого в себе, тот никогда и не вместит в себя этого. Речь превратится для него в ряд непонятных звуков, а книга — просто в чистые белые листы, или если он все-таки добьется смысла, то весьма второстепенного и половинчатого, но никогда не всего полного


317


смысла, какой имело в виду изложение. Тогда спорят и заключают своего рода договор о разделении полномочий, о том, насколько желают признать имеющим силу сказанное и насколько — нет; тем самым всегда нечто приобретается и приготовляется по крайней мере путь для истины. Однако непонимание или понимание неверное наносят лишь очень незначительный ущерб, а то и вовсе никакого. Ведь что же в конце концов понимают при этом неправильно, если не философский тезис? Чему же, собственно, причиняется ущерб, если — самое большее — не ореолу славы изобретателя этого тезиса, который, если только есть в нем хоть искра подлинного духа, вменяет этот свой ореол ни во что?


Что же касается между тем второго случая, когда некто получает чисто человеческую культуру в тайном (это просто значит — обособленном) обществе, то способ преподавания, предназначенный для тайного общества, очень просто мог бы принять совершенно иную форму: не форму умствования, приглашающего к ученому спору, указывающего аргументы, призывающего к проверке этих аргументов и не желающего утверждать ничего о том, на что не распространяется значимость этих аргументов, а в совсем простом рассказе: «Вот как обстоит дело, мы это знаем, и всякий, кто уподобится нам, узнает это». Это поучение обращалось, по-видимому, не исключительно к рассудку, как первое, а, скорее, к цельности человека, а потому не допускало, собственно, диспутов об ученых предметах; наконец, коль скоро оно, согласно предпосылке, происходит из незапамятной древности, то оно облечено, по-видимому, в метафорические выражения и образы.


Если такое поучение придет к тем, кто еще не способны воспринять его, то оно, само собой разумеется, будет так же мало понято ими, как и первое, философствующее и умствующее поучение. Но против него не затевают ученых споров и не заключают договоров, потому что само оно таких договоров не предлагает и желает быть принятым нераздельно; однако его сразу отвергают как в корне ложное и фантастическое или, если предпочитают образный язык, — как противоестественное и абсурдное, потешаются над ним и выставляют на общее посмешище. Но отныне критикуется не просто индивид, как в первом случае, а вся цель безусловно необходимого общества оказывается навсегда недостижимой.


318


Это поучение в обособленном обществе — и вот к этому-то я и хотел подвести твою мысль — никогда не могло, следовательно, быть закреплено в долговечных памятниках для каждого, кого бы ни привел к ним случай. Оно могло быть сообщено лишь тому, чья восприимчивость к нему была зрело испытана и исследована. Кто все-таки не понимает его, в том оно умирает, не родившись; кто действительно понимает и чтит его, как должно, тот, конечно, вполне обдуманно станет передавать его другим. Поскольку, однако, даже в самом этом испытании лиц возможно ошибиться, то нужно было воспользоваться внешними средствами — такими, как торжественные клятвы, — чтобы быть уверенными в том, что даже о внешних формах учения будет сохранено молчание.


И вот я подошел к третьему моему значительному по важности выводу. Весьма вероятно, так заключаю я, что тайное учение могло передаваться лишь через посредство изустной, но отнюдь не письменной традиции, письменное сообщение его должно бы быть даже строго запрещено. Если поэтому обоснованным было наше приведенное прежде предположение — что наряду с публичной культурой из древности вплоть до наших времен дошла непрерывная цепь тайной культуры, — то тайное учение следовало бы искать отнюдь не в книгах, а только в продолжающейся доныне изустной традиции; такое предположение подтверждается, по-видимому, также и тем обстоятельством, что во времена, когда возникали самые ранние мистерии, люди еще не очень хорошо умели выражать свои идеи письменно и что в делах тайных и священных обыкновенно и теперь пользуются все тем же древним методом.


Я весьма хорошо знаю все недостатки изустной традиции и всю трудность передать что-то от одного звена подобной традиции всем прочим как очевидную истину, но в то же время я знаю, что есть и средства против этих недостатков, и притом такие средства, которые можно найти даже простым размышлением, без исторического изучения, и которые облегчают бремя этих трудностей, что, одним словом, возможно доказательство подлинности подобной изустной традиции, — но попытка дать здесь это доказательство увела бы меня слишком далеко.


319


Не могу удержаться лишь от одного замечания, которое мне здесь напрашивается и которое я считаю немаловажным. Оно таково: присутствие тайной культуры не могло, конечно, не оказать влияния на публичную культуру — иные события публичной истории, стоящие в ней совершенно обособленно, становятся совершенно понятными из тайной истории культуры, и некоторые лица, бывшие звеньями в тайной традиции, оказывались одновременно примечательными личностями в публичной истории. Итак, вполне мыслимо, что публичную историю можно было бы объяснить из истории тайной.


Но, с другой стороны, вследствие установленных только что принципов было совершенно необходимо, чтобы обладатели тайного учения незамедлительно предавали забвению все, что по какой-либо их вине доходило до общего сведения, избавлялись от него и более уже на него не опирались, что поэтому тайная история культуры не подтверждается в достаточной мере историей публичной и что никакой факт этой последней не может быть в то же время фактом первой. Все, что попадало в руки публичности, тем самым уже переставало быть частицей тайного ведения, а потому и попытки составить из публичной истории историю тайную следовало бы предпринимать с немалой осторожностью.


ШЕСТНАДЦАТОЕ ПИСЬМО


И так-то в самом деле могло указанным мною образом возникнуть и сохраниться вплоть до наших времен поучение, сохраняемое теперь в среде обособленного общества. Но какую ценность и какое значение могло бы иметь это поучение, прошедшее чередою времен? — спрашиваю я, так же от своего имени, как и от твоего. Может быть, оно должно сковать цепями свободу и прогресс разума, подавлять авторитетом свободную тягу к изысканиям и предписывать слепую веру? Будь что будет — смело и сколь возможно громко я кричу: да будет чуждо, чуждо масону, сложившему с себя оковы всякого авторитета, стремление попасться здесь в новые


320


тайные оковы, да будет он, желающий достичь чисто человеческого образования и жить всякий час лишь в духе, далек от мысли связать себя здесь некоей новой буквой; пусть общество, презирающее всякий корпоративный дух, не пытается само превратиться в касту! Кем же были те, кто заложил и первые зачатки этого, может быть все еще живого, поучения, пришедшие позже и развившие, усовершенствовавшие, приумножившие его? Кем же были они, кем не были бы поздние потомки их? Что было в них такого, чего бы не было так же точно и в этих потомках? По какому праву сделали они то, что они сделали, так что потомки их лишились этого права?


Публичная культура с течением времен шла вперед, продвигалась, вероятно, вперед и культура тайная; публичная культура будет преуспевать в дальнейшем — и тайная не может остановиться и отстать от нее. Названное же традиционное поучение — если только оно существует — не может иметь иного авторитета, кроме того, который сообщается ему его почтенным древним возрастом, иного кроме того, которого единственно только и могут желать человек и дело рук человеческих над другими людьми: того, чтобы охотно допускали, что в нем сокрыта мудростъ, чтобы искренне стремились найти эту мудрость и чтобы с радостью принимали ее, после того как найдут ее и подтвердят собственными своим сердцем и разумением.