В. М. Бакусев (зам председателя), Ю. В. Божко, А. В. Гофман, В. В. Сапов, Л. С. Чибисенков (председатель) Перевод с немецкого А. К. Судакова Номер страницы предшествует странице (прим сканировщика)

Вид материала

Содержание

Подобный материал:

1 ... 21 22 23 24 25 26 27 28 ... 37

Взвесь все это, дорогой мой друг, и скажи мне, желаешь ли ты отплыть со мной вместе в это путешествие за находками. А ты уж сам поможешь мне позаботиться о том, чтобы плавание наше без блужданий и окольных путей прямым путем двигалось до самой цели. Прощай.

267

ВТОРОЕ ПИСЬМО [7]

Ты доволен моим письмом, Констан, но полагаешь все же, что в начале своего письма я представил общество, в смысле его выживания, чересчур таинственным, а к концу письма представил его, в отношении его цели, чуть ли не слишком естественным; ты говоришь: «Похоже, будто мы оба хотим сами впервые изобрести орден Вольных Каменщиков». — За довольство твое благодарю тебя, на прочее же отвечу тебе кратко. Существование ордена я не хотел представить чудесным, как не хотел представить и существо его более естественным, чем — чем все естественное, если ты хочешь удивляться ему, то я не буду иметь ничего против этого, пока ты не найдешь вместе со мной его существование естественным, пока не примешь в соображение, что ведь именно то самое, чего может добиваться мудрый в этом ордене, только и сохранило и обеспечило существование ордена, несмотря на все эти трудности и угрозы. Изобретать орден мы отнюдь не собираемся, а только хотим найти, при каких условиях его существование будет достаточно обоснованным для мудрого и добродетельного мужа; а если бы тут или там один масон или целая система этого не знали, то мы хотим найти это для них; в этом случае ты будешь не так далек от истины, если скажешь, что мы изобрели, для этих масонов, орден Вольных Каменщиков.

Ты уже видел, что я склонен признать целью ордена лишь то, что может признать таковой муж мудрый и добродетельный. Давай, однако, посмотрим прежде всего, что, согласно этой предпосылке, целью ордена быть не может. Только не бойся, что это окажется бесполезным отступлением от нашей темы; это исследование не только отсеет для нас все то, на что нам не следует обращать взора, но и укажет, кроме того, на все то, что в известное время или вменяли ордену как цель, или признавали, или утверждали как его цель. Это соображение должно направить и ограничить меня, чтобы мне не грозила опасность стремиться исчерпать вообще все возможности; равно не должна здесь совершенно идти речь и ни о каких общепризнанно зловредных целях.

А соответственно этому я предполагаю, что орден Вольных Каменщиков не может быть учреждением, имеющим целью упражнение отдельных душевных сил человека, каковы, например, его память, способность суждения, его разумение или его вкус. Предпринимать нечто подобное было бы излишне, так как об этом довольно

268

позаботились в школах, университетах, в публичных сочинениях и общественных заведениях; было бы смешно пытаться свершить за несколько часов в месяц у взрослых людей то, что должно произойти в пору воспитания или совершиться собственной деятельностью духа, — было бы авантюрой отделяться с этой целью от публичного общества и вступать в тайный союз. А наш мудрец не хочет ничего лишнего, ничего смешного и ничего авантюрного. Так же точно не собирается он и (как это называют) распространять просвещение (что утверждали об иллюминатах), потому что все, что в этом занятии есть стоящего, может и должно быть, смотря по положению вещей и эпохи, совершено публично.

Масонский орден не может, далее, быть школой редких искусств и тайных наук, в которой преподаются и сообщаются сверхъестественные и сверхчеловеческие тайны. Не потому только, что невозможно сделать предметом научения и традиции вещи, о существовании коих мы ничего не знаем; но и потому также, что нечестно питать подобными обещаниями духовную косность, корыстолюбие, тягу к чудесному и прочие пагубные страсти, ослеплять ими разумение и губить таким образом нравственность в самом ее основании. А стало быть, наш мудрый и добрый никогда не может признать, что орден, которым он увлечен, занимается приготовлением чудесных снадобий, бальзамов жизни и универсальных настоек, — уже потому только, что он выше ценит достойную смерть, чем позорную жизнь, которую он мог бы продлить на века с помощью подобных искусств; что орден с помощью таинственных, ускользающих от взгляда химика манипуляций ищет философский камень, — не только потому, что знает: этот мессия не придет никогда и вечно будут тщетны все эти магические формулы, но потому, что презирает все уловки ленивой корысти, что в силе своего духа, пока он ощущает ее, он нашел истинный философский камень и что подлинно доброе умонастроение для него намного ценнее, чем способность превратить в золото все металлы земли; наконец, он не посвятит себя такому обществу, которое изыскивает печальное искусство вступать в общение с так называемыми духами и с их помощью приблизиться к Вечному или поработить себе силы природы, потому что об этих

269

духах он решительно ничего не знает, потому что помощь их в чем бы то ни было для него презренна, и одна добытая истина, одно оставленное заблуждение значит для него больше, чем если бы он мог назвать по имени всех Ангелов и Архангелов* и вести беседу с ними. Поистине, если только хоть один мудрый и добродетельный человек в какую-нибудь эпоху занимался масонским орденом — это не может быть масонством! Розенкрейцерство суть не более масонство, чем иллюминатство.

Не является масонство и тайной церковной или мистической сектой. Что должна исполнить церковь и что хотят исполнить церковные секты — это известно, и разумный человек в это намеренно вмешиваться не станет. Этим публичным учреждениям — все равно, совершенны ли они или несовершенны — тайное общество содействовать не может, а желание противодействовать им через такое общество было бы, мягко говоря, неразумием. Просвещение, которое занято опровержением тех или иных догм некоей церковной секты или доказательством ложности целой религиозной партии, есть помрачение. Человек мудрый и добрый ни в коем случае не станет высказываться в спорах за или против какой-либо секты, никогда (если не имеет к тому особого призвания) не изберет церковных предметов предметами своего размышления и деятельности и уж, наверное, не погрузится в бездны бессмысленного и безрелигиозного мистицизма. Если поэтому ты услышишь, что какая-нибудь масонская секта когда-нибудь ставила себе

* «И сладостный дифирамб каменщиков гармонически вливается в громовую хвалебную песнь Архангелов, ибо он, каменщик, знает их и призывает иных из них по имени Престолы, Господства, Власти, Силы, всю иерархию воинств Бога Саваофа он различает, хотя и облечен еще смертным Его искусство учит его тому» (1) и т. д.

«Боже мой! каменщик — смертный человек, а божественное искусство возвышает его над всей природой Косный шар земной и ослепительно сияющий Серафим — это две границы его созерцательных знаний и его могущества — Я осмеливаюсь назвать их Он желает — и материя повинуется. Тела превращаются, и духи трепещут пред ним. Изумленно падаю ниц на землю и благоговейно целую прах под ногами моими». (Из ненапечатанной речи весьма прославленного человека, которую однажды мы, может статься, издадим и целиком.)

(Здесь и далее в тексте примечания Фихте — Ред.).

270

целью распространение Римско-Католической Церкви и иерархии [8] или ставит себе это целью еще и теперь, то можешь верить со всей твердостью, что это — не масонство; если под видом описания масонства древней системы ты прочтешь следующее: «Природа была показана Моисею как задняя Божия. — Свет внутреннего мира есть отсвет Христов. Внутренний мир родил внешний. Сродство между обоими поэтому тесно и велико. Переход от Нижнего к Высшему совершается через средства — субстанции. Преображенное человечество Иисуса есть первая из этих субстанций, считая сверху, как и природный свет — первая, считая снизу. Соединение обеих, а равно и престолонаследие божественного Духа есть цель возрождения, а оно есть путь к сокровищу внешней природы»* [9], — и если это будут робко восхвалять перед тобой даже и в самом «Гамбургском беспристрастном корреспонденте» как единственно истинное учение масонства [10], вспомни о своем мудреце и реши с уверенностью, может ли подобное быть масонством.

* Цитата из преамбулы к Пастырскому посланию к истинным и подлинным Вольным Каменщикам древней системы (новое издание 1785), которая содержит план всего сочинения Наглость, с которой эта мистико-теологическая бессмыслица предлагалась еще недавно как Сибболет единственно истинного масонства и как основательнейшее опровержение новейших шагов к возрождению ордена, превосходит всякое вероятие Но совершенно невероятно уже, чтобы эта книга действительно заключала в себе соль мудрости известной масонской секты, приобретшей себе дурную славу своей прямо-таки папистской нетерпимостью — Впоследствии нам будет нужно подробнее охарактеризовать это редкое явление, получившее своего рода вес и значение благодаря названному газетному уведомлению

Так же точно и политика ни в каком отношении не может быть его предметом, будь то для противодействия существующему порядку и государственной власти или для оказания ей помощи тайными средствами, будь то для смены государственного устройства или правителя** или же для того, чтобы вмешаться незримой рукою в движение колес администрации. Наш мудрец как никто другой далек от высокомерного желания споспешествовать чему-нибудь в человечестве, воздействуя на государственное устройство; он знает, что преступно, будучи честным человеком, противодействовать ему каким бы

** Намек на историю Англии, например: Кромвель, рыцари св. Георгия [11] и др.

271

то ни было образом и ослаблять наивысший его авторитет или помогать ему иначе как строгим исполнением своего долга в осуществлении справедливости и защите собственности и других прав граждан государства; прошлое научило его, что перемена имени не есть перемена фортуны и что великие преобразования всегда были вызваны лишь великими и всеобщими причинами. Он знает, что является добрым, но не то, что приносит счастье, и свободен от высокомерного желания осчастливить или воспитать тысячи людей. Политика находится вне круга его интересов*; он хочет быть не правителем государственных дел, а только добрым гражданином и человеком; вместо заботы о всеобщем благоденствии он движим лишь заботой о своем долге и благоденствии своих близких. Если где-нибудь, открыто или под искусным прикрытием, тебе станут выдавать политические цели за цели масонские, то отряхни там прах с ног своих. Ты имеешь там дело с людьми несведущими, с себялюбцами, а не с искомым тобою мудрецом, не с масонством. Но, может быть, целью ордена могло бы быть содействие внешнему счастью? Может быть, братья желают взаимно рекомендовать друг друга на должности, в чины, может быть, они учреждают тонтины [12] или, может быть, старейшие и начальствующие получают из казны пенсии, к которым стремятся младшие? Первое могло происходить прежде в разное время — случайно, ибо при все большем распространении ордена здесь, совершенно естественно, уже совсем не на что надеяться и нечего опасаться, но глупо было бы думать, что нечто подобное составляет цель объединения; другое — попробовали и забыли о нем; последнее же — в известных системах наверняка практикуется, в других же местах царит полное равенство взаимных услуг; и неужели же ты думаешь, что человек, поручительствующий за нас перед орденом, может унизиться настолько, что примет пенсию из наших вкладов или станет поджидать ее назначения? Но ведь тогда это, наконец, будет содействие внутренне-

* Это удаление масонства от политики то и дело заявляли публично и громогласно и в том, что касается эпохи и посвященных, поступали весьма хорошо Это отвержение всех политических делей восприняли даже в ритуалы и тем самым сделали нечто по крайней мере весьма излишнее.

272

му счастью? То, к чему стремился Сен-Ницез [13], к чему он пришел после тысячи блужданий, обманов и страданий и о чем он пишет на стр. 272 известной книги: «Я увидел перед собою цель всех моих желаний и совершенно убедился в том, что орден дает много больше, чем обещает, что о нем в гораздо большей мере можно сказать, как говорили некогда язычники о своих тайнах: что они учат человека жить с удовольствием и умирать с надеждой на лучшее», или, как он говорит на стр. 382: «Также и наивысшая ступень таин не имеет иной цели, кроме той, чтобы сделать людей лучше». Поистине, ведь это же великая, возвышенная цель, для которой мудрый и добродетельный человек и трудится всю свою жизнь, к которой стремятся все люди и для которой в самом деле стоит...

Вступить в тайное или по крайней мере закрытое общество? Разве добродетели научаются? Или, если ей можно научить, разве этого не делают, вполне и достаточно, наши проповедники и философы? Можно ли облегчить человеку добродетель и, как при несчастьи или страдании, уменьшить ее бремя своим участием? И разве добродетель не есть, совсем напротив, наиличнейшее, сокровеннейшее дело человека, которое он едва ли может разделить и с одной любимой душой, не то что с целым обществом знакомых людей? В обществе он может научиться большей сноровке, пристойности и скромности, привыкнуть к солидности и честности поведения; он может услышать много прекрасных и так называемых полезных речей и сентенций, но не может стать там добродетельным; и если он «не научился в другом месте и до своего принятия в орден» жить приятно и умирать с надеждой на лучшее, то едва ли он научится этому в ордене. Несомненно, наш мудрый и добродетельный не более стремится быть посвященным в морально-аскетическое общество, ставящее добродетель и совершенствование своей единственной и конечной целью, чем Сократ желал посвящения в Элевсинские мистерии.

«Что же, так получается, целью этого чудесного ордена может быть лишь ничто, и лишь между прочим имеет он выгоды хорошего и веселого общества». — Коль скоро, отвечает наш мудрый и добродетельный человек, я занимаюсь этим вообще-то вполне естественным орденом и предаюсь ему, цель и смысл его суть поэтому нечто, а хорошее общество было и остается между прочим.

273

Ничего иного не остается нам, Констан, как искать это нечто и оставить всяческие «между прочим» — от духовидения и изготовления золота из металлов вплоть до застолья в ложах, — там, где им и место. Кстати, если тебе придут в голову и иные подобные вещи, которые когда-нибудь и какой-нибудь праздный ум утверждал и предлагал как цель ордена, то пусть на все твои вопросы тебе ответит только наш поручитель.

Теперь же, как своего рода постскриптум к этому письму, я хочу еще указать тебе на всеобщий у масонов предрассудок, который страшно вводит в заблуждение — в особенности моих братьев в Германии. Кто не может избавиться от этого предрассудка, тот поистине пропащий для цели ордена человек. Думают же они, что тайна ордена хранится в некотором месте или у известных лиц и нужно только усердно поискать или (как учит Сен-Ницез) нужна лишь превеликая удача — и раскроются глаза наши, и великая тайна будет найдена.

То искали ее в Лондоне у Великой Ложи — Матери, то в Шотландии, то во Франции, например у Клермонских отцов в Оверни, на горе Эредон и т. д., то (подобно г-ну фон Вехтеру [14]) в Италии, то в Швеции, то у двенадцати или шестнадцати избранных, живущих в рассеянии во всех странах и только знающих друг друга и принимающих новых людей в свой круг. То, что нашли, несколько пополняет, может быть, историю ордена или его мифы; тайны же его мастера этого дела ищут все еще напрасно. — Quod quaeris, hic est [15], лежит близко к тебе, надежно сохраняемое, и противится всем уловкам хитрости и насилия. Там и станем мы искать его.

274

ТРЕТЬЕ ПИСЬМО

То, чего может вообще желать мудрый и добродетельный человек, чего он необходимо должен желать — это мы знаем; если же мы хотим знать также цель ордена Вольных Каменщиков, то нам нужно исследовать лишь, чего может искать подобный человек в таком (отдаленном от публичного большого общества) объединении, — так я сказал в конце моего первого письма, и ты был согласен со мной в том, что заключение это последовательно. Давай же рассмотрим его попристальнее.

То, чего хочет мудрый и добродетельный человек, что составляет его цель, есть конечная цель человечества. Единственная цель существования человека на земле — это не рай и не ад, но лишь человечество, свойственное нам здесь, и величайшее возможное образование его. Ничего иного мы не знаем; и все, что мы называем божественным, дьявольским, животным, — всего-навсего человечно [16]. Что не заключается в цели величайшего возможного образования, что никак не относится к ней или не является для нее частью либо средством, то не может быть целью никакого человека, того мудрый и добродетельный человек не может полагать целью ни в самом общем, ни в самом частном случае; что находится выше или ниже человечества, то вне кругов его мышления, стремления и действия.

В некоторой мере эта цель достигается во всех людях самим их рождением на свет и их жизнью в обществе, хотя бы они не мыслили этой цели отчетливо и не стремились к ней намеренно. Кажется, будто это не их цель, а цель в них. Но благоразумный человек мыслит ее отчетливо, она — его цель, ее он обдуманно делает целью всех своих поступков.

Как содействует этой цели большое человеческое общество? Всё ли, прямо и без окольных путей, соединенными силами стремится к ней? Не похоже на то. Общество мыслит и трудится не с той ясностью и обдуманностью, что и отдельный мудрец; его обременяют долги прежних поколений и, занятое расплатой по ним, оно едва находит время потрудиться для потомства, которому в свой черед придется трудиться для другого потомства. Оно должно выстоять в великой борьбе с непокорной природой и косным временем; оно хочет получить перед тем и другим преимущество и подчинило свое дело условию невыгодному, однако неизбежному.

275

Оно разделило целое человеческого образования на части, распределило внутри себя отрасли его и дела и указало каждому сословию особое поприще содейственного труда. Как на фабрике время и издержки сберегаются, если один рабочий всю свою жизнь делает лишь этот вид перьев, штифтов, колес или сосудов, наносит только эту краску, движет и управляет только этой машиной, а другой так же точно всю свою жизнь исполняет только какую-нибудь иную работу, и наконец неизвестный всем им мастер соединяет все эти работы в некое целое, — точно так же идет дело в великой мастерской человеческого образования. Всякое сословие трудится и создает для всех прочих нечто такое, что иначе пришлось бы делать каждому самолично и собственным участием; а эти прочие, в свою очередь, создают теперь для него то, на что нет ни времени, ни умения у человека, работающего на их благо в некотором ином отношении.

Ко благу и образованию целого направляет все труды индивидов незримый перст провидения. Так ученый спускается в глубины духа и науки, чтобы добыть то, что будет доступно и полезно для всех спустя несколько веков, между тем как земледелец и ремесленник кормят и одевают его; государственный чиновник исполняет закон, который без него пришлось бы исполнять самой общине, а воин защищает безоружного, который питает его, от постороннего насилия.

И вот, всякий индивид образует себя преимущественно для того сословия, которое он избрал. С самой юности, по выбору ли или вследствие случайностей, он предназначается исключительно для одного образа жизни, и наилучшим считают то воспитание, которое целесообразнее всех прочих приготовит мальчика к его будущей профессии; оставляется в стороне все то, что не находится к этой профессии в теснейшем отношении или что не может, как говорят в таком случае, найти в ней применения. Юноша, предназначенный быть ученым, проводит все свое время за изучением языков и наук, избирая притом лишь те, которые требуются для будущего заработка, и даже тщательно отстраняя от себя те, которые требуются для образования ученого вообще. Все прочие занятия и роды жизни чужды ему, как чужды они каждый в отдельности и друг другу. Врач обращает все свое внимание лишь на медицину, юрист — на законодательство своей страны, купец — на определен-

276

ную отрасль ее торговли, фабрикант — лишь на произведение своего изделия. В своей специальности он знает все необходимое, и притом со значительной ясностью и основательностью, поэтому она особенно мила ему, он рассматривает ее как свое приобретенное достояние; он живет в ней, как в отечестве. И все это хорошо: всякий исполняет тем самым свою обязанность, противное же не только уничтожило бы все выгоды общества, но и было бы пагубно для индивида, как и для целого.

Но от этого у всех необходимо является некоторая половинчатость и односторонность, которая, хотя и не обязательно, однако же обыкновенно, переходит в педантизм. Педантизм, обыкновенно (потому, может быть, что здесь он заметнее, а может, потому, что здесь не так знакома терпимость) приписываемый только ученому сословию, царит во всех сословиях, и основной принцип его повсюду один и тот же, а именно: считать присущее своему особенному сословию образование образованием общечеловеческим и стремиться к тому, чтобы оно действительно таковым сделалось. Так, педант-ученый чтит лишь науку и ни во что не ставит всякую иную ценность; лекции его и беседы в смешанных обществах направлены на то, чтобы сообщить слушателям несколько крупиц его учености и разжечь в них охоту к усвоению присущей ему точности мысли. Педант-купец, напротив, презирает ученого и кричит: «Только счет и деньги! В деньгах — секрет разумной и счастливой жизни». Воин презирает обоих, восхваляет лишь телесную силу и ловкость, воинскую храбрость и защиту чести, как он ее понимает, и с радостью завербовал бы всякого, кто подходит под мерку. В особенности же богословы (ибо их сословие, из любви ли к райскому блаженству или из страха перед адом, приобрело наибольшее влияние из всех прочих) стремятся, с тех пор как они вообще есть, воспитать всех людей, не исключая деревенской детворы, глубокими богословами и искушенными знатоками догматов. «Ищите прежде всего Царства Божия, все прочее мелочи!» [17] — говорят богословы и с ними все прочие сословия, — а мы знаем, что разумеют они под Царством Божиим!

Blog

Содержание