В. М. Бакусев (зам председателя), Ю. В. Божко, А. В. Гофман, В. В. Сапов, Л. С. Чибисенков (председатель) Перевод с немецкого А. К. Судакова Номер страницы предшествует странице (прим сканировщика)

Вид материала

Содержание

О сущности ученого и ее явлениях в области свободы
Первая лекция

Подобный материал:

1 ... 12 13 14 15 16 17 18 19 ... 37

Для Иисуса такого рода трансцендентное было абсолютно невозможно; ибо с этой целью он должен был бы отличить себя в своей личности от Бога, и поставить себя особо, и удивляться себе самому как примечательному феномену, и поставить перед собой задачу разгадать загадку возможности подобного индивидуума. Но ведь ярче всех прочих бросается в глаза и всегда в одной и той же форме повторяется в характере Иисуса у Иоанна-евангелиста та черта, что он знать ничего не желает о подобном обособлении своего лица от Отца своего и настоятельно запрещает его другим, когда они пытаются помыслить его; что он неизменно предполагает: видящий его видит Отца, и слышащий его слышит Отца, и все это одно и то же; и что он безусловно отрицает и отвергает в себе какую-либо самость, в неподобающем превозношении которой его упрекает людское недоразумение. Не Иисус был для него Богом, ибо самостоятельно сущего Иисуса он не признавал; но Бог был Иисусом и являлся как Иисус. От упомянутого же самосозерцания и изумления самим собою — не скажу: человек, подобный Иисусу, ибо относительно его даже только отрицать в нем это

166

уже означало бы кощунствовать, но весь реализм древности был весьма далек; и дарование вечно приглядываться к себе самому, как дело обстоит с нами, и ощущать свое ощущение, а потом и ощущение своего ощущения, и скуки ради психологически разъяснять себя самого и свою замечательную личность, — осталось прерогативой людей новых времен, из которых именно потому до тех самых пор не выйдет никакого толка, пока они не удовольствуются тем, чтобы просто и запросто жить, не желая притом переживать эту жизнь во всевозможных степенях и усилениях, предоставляя другим, не имеющим лучших занятий, удивляться этой их жизни и, если они найдут это стоящим труда, ее истолковывать.

О СУЩНОСТИ УЧЕНОГО И ЕЕ ЯВЛЕНИЯХ В ОБЛАСТИ СВОБОДЫ

Публичные лекции, читанные в Эрлангене в летний семестр 1805 г. Иоганном Готлибом Фихте

169

ПРЕДИСЛОВИЕ

Эти лекции нисколько на претендуют на то, чтобы стать тем писательским творением, образ которого я постарался представить публике в десятой лекции; но это — устно произнесенные речи [1], которые я отдаю в печать, полагая, что они могли бы, возможно, оказаться полезными кому-нибудь из тех, кто не имел случая прослушать их. Если угодно, рассматривайте их также и как новое исправленное издание напечатанных мною двенадцать лет назад лекций о назначении ученого [2], насколько мне вообще при данных условиях по силам было осуществление подобного издания; и если случится, что кто-нибудь спросит, как исполнял я свою учительскую должность в Эрлангене, то я не имел бы ничего против того, чтобы эти лекции послужили частью официального о том отчета. Более же мне нечего сказать при этом случае читающей публике, общаться с которой я чувствую все меньше желания с каждым днем.

Фихте

ПЕРВАЯ ЛЕКЦИЯ

План целого

Настоящим я открываю публичные чтения, объявленные мною в указателе лекций под титулом «de moribus eruditorum». Вы могли бы перевести это заглавие так: «Мораль для ученых»; «О назначении ученого»; «Об этосе ученого» и т. п.; но само понятие, как бы ни переводили и ни понимали его, требует более основательного обсуждения. Приступаю к предварительному обсуждению его.

Как только люди слышат слова «мораль» или «нравоучение», они думают о некотором образовании характера и способа действия с помощью правил и предписаний.

170

Однако лишь в ограниченном смысле и с невысокой точки зрения верно, что человека можно образовать предписаниями и что он может сам образовать себя соответственно им; с высшей же точки зрения абсолютной истины, на которую мы хотим стать здесь, то, что должно проявиться в образе мыслей и в действиях человека, должно заключаться во внутренней сущности человека и составлять саму сущность, бытие и жизнь его; но то, что является в человеке внутренним, необходимо выступает в нем также внешне, предстает во всем его мышлении, желании и деятельности и становится для него непреложным и неизменным нравом. Как возможно соединить с этим свободу человека и все усилия воспитания, обучения, религии, законодательства для образования человека ко благу — это предмет совершенно иного исследования, которым мы не намерены здесь заниматься. Здесь мы можем лишь засвидетельствовать в самом общем виде, что оба утверждения вполне совместимы друг с другом и что возможность их соединения становится ясной при более глубоком изучении философии.

С высшей точки зрения мы можем, собственно говоря, только описать устойчивый характер и образ действия, или, говоря одним словом, нрав подлинного ученого, но отнюдь не можем ни предписать, ни приказать его осуществление. В свою очередь, этот являющийся и предстающий внешним образом нрав подлинного ученого основывается на том, что внутренне и в его сущности существует независимо от всякого явления и прежде всякого явления, и эта внутренняя сущность необходимо обусловливает и нерушимо определяет этот нрав. Если поэтому мы желаем описать его нрав, то должны указать прежде, какова его сущность: из понятия же этой последней нрав его может быть выведен вполне исчерпывающе. И вот осуществить такую дедукцию из этой предполагаемой нами сущности и есть подлинная цель этих чтений. Содержание их следовало бы поэтому вкратце указать так: они являются и должны быть описанием сущности ученого и явления ее в области свободы.

Для постижения внутренней сущности ученого вам послужат следующие положения.

171

1. Весь чувственный мир со всеми его отношениями и определениями и, в частности, жизнь людей в этом чувственном мире поистине и в действительности отнюдь не таковы, какими являются они необразованному и естественному человеческому чувству; но есть нечто высшее и сокровенное, лежащее просто в основе естественного явления. Эту высшую основу явления в наибольшей ее всеобщности можно весьма точно назвать божественной идеей, и это выражение — «божественная идея» — будет отныне обозначать не что иное, как именно эту высшую основу явления, пока мы не дадим этому понятию более полное определение.

2. Определенная часть содержания этой божественной идеи о мире доступна и постижима образованному размышлению, и ее, под руководством этого понятия, свободное человеческое деяние должно сформировать в чувственном мире и представить в нем.

3. В случае, если бы среди людей нашлись индивиды, завладевшие вполне или частично упомянутой только что частью божественной идеи о мире — затем ли, чтобы, сообщив ее другим, поддержать и распространить среди людей познание идеи, или же затем, чтобы, непосредственно действуя на чувственный мир, представить в нем эту идею, — то в этих индивидах пребывала бы в мире жизнь высшая и более духовная и дальнейшее развитие мира, как оно должно совершиться согласно божественной идее.

4. Тот род воспитания и духовного образования во всякую эпоху, посредством которого эта эпоха надеется привести людей к познанию упомянутой части божественной идеи, есть ученое образование, и тот человек, который получает такое образование, есть ученый этой эпохи.

Из сказанного ясно, что та совокупность образования и воспитания, которую некоторая эпоха называет ученым воспитанием, есть лишь средство для того, чтобы привести человека к познанию постижимой части божественной идеи, и имеет ценность, лишь поскольку оно действительно становится таким средством и достигает этой цели. Однако достигается ли эта цель в известном данном случае или нет — этого никогда не может оценить обычное и естественное воззрение на вещи, поскольку ведь оно совершенно неспособно постигать идеи;

172

оно может всего лишь воспринять сугубо эмпирический факт: получил ли какой-нибудь человек то, что называют ученым образованием, или не получил. Поэтому существует два совершенно различных понятия об ученом: одно — по кажимости и исключительно по мнению, и в этом отношении ученым должен считаться всякий прошедший ученое воспитание, или, как это называют обыкновенно, всякий учившийся или еще учащийся; второе — по истине, и в этом отношении ученым следует называть лишь того, кто через ученое образование эпохи достиг познания идеи. Через ученое образование эпохи, сказал я; ибо если бы даже кто-нибудь сумел иным путем, без помощи этого средства, достичь познания идеи (что я в общем нисколько не намерен отрицать), то такой человек не смог бы, однако, ни теоретически сообщить другим свое познание по твердому правилу, ни непосредственно реализовать его прагматически в мире, потому что ему недоставало бы знания своей эпохи и средств, какими можно воздействовать на нее, знание же это можно получить лишь в ученой школе; а потому в нем хотя и жила бы высшая жизнь, но не такая, которая могла бы вмешаться в окружающий мир и развить его, — собственная и всецелая цель ученого образования выразилась бы в нем без такого образования, и он был бы, правда, превосходным человеком, но отнюдь не ученым.

Что нас касается, мы намерены рассматривать здесь предмет отнюдь не по внешней кажимости, но по истине. Для нас поэтому отныне и в продолжение всех этих лекций ученым будет считаться лишь тот, кто через ученое образование своей эпохи действительно достиг познания идеи или по крайней мере живо и сильно стремится достичь его. Кто получил это образование, не достигнув тем самым идеи, тот, согласно истине, как нам и надлежит здесь смотреть на дело, есть совершенное ничто; он — нечто двусмысленно-среднее между обладателем идеи и тем, кого мощно несет и поддерживает обыденная реальность; за тщетными стараниями достичь идеи он забыл образовать в себе умение схватывать реальность и теперь парит меж двух миров, не принадлежа ни одному из них.

173

Разделение в способе непосредственного применения идей вообще, указанное нами уже выше (2), имеет, конечно же, силу и для того, кто завладел этой идеей с помощью ученого образования, т. е. для ученого. Или непосредственная цель его заключается в том, чтобы сообщить идеи, живого познания которых он сумел достичь, другим людям, и тогда ближайшее занятие его есть теория идей в общем или в частностях: он — учитель науки. Дело учителя науки следует определять исключительно как теорию лишь на первых порах и в противоположность второму способу употребления идей; в более широком смысле дело его точно так же является практическим, как и у непосредственно занятого коммерцией: предмет его деятельности есть смысл и дух человека, а оформить и возвысить этот дух до понятий согласно правилам есть немалое искусство. Или же ближайшая цель того, кто с помощью ученого образования достиг обладания идеями, состоит в том, чтобы оформить согласно этой идее не имеющий воли (в отношении настоящего намерения ученого) мир: образовать, скажем, законодательство — всю совокупность правовых и общественных взаимных отношений людей — или также и окружающую людей и влияющую на их достойное существование природу согласно божественной идее права или красоты, насколько это возможно в данную эпоху и при данных условиях; между тем как и подлинное понятие свое, и то искусство, с помощью которого он воплощает это понятие в мире, он хранит про себя. Тогда ученый есть ученый прагматический. Пусть никто — замечу это только между прочим — пусть никто не вмешивается в руководство и устроение человеческих дел, не будучи ученым в подлинном смысле слова, т. е. не обретя через ученое образование познания божественной идеи. Носильщики и чернорабочие — другое дело: их добродетель состоит в точнейшем повиновении и в том, чтобы избегать любых поползновений думать самим и самим судить о своем деле.

Существует еще, с иной точки зрения, и другое разделение в понятии ученого, которое окажется для нас плодотворным прежде всех прочих. А именно, или ученый действительно постиг, проник и совершенно прояснил себе либо всю божественную идею, насколько она постижима для людей, либо же особенную часть этого постижимого ее содержания, так что она стала его досто-

174

янием, которое он может во всякое время обновить в том же обличьи, и частицей его личности; тогда он — совершенный и законченный ученый, выучившийся человек; или же он еще силится и стремится вполне прояснить себе идею вообще или ту особенную часть или точку в ней, с которой сам он желает проникнуть в смысл целого; уже мчатся к нему со всех сторон искры света и открывают перед ним высший мир — но эти искры еще не соединяются для него в неделимое целое; они вновь исчезают перед ним так же непроизвольно, как и явились ему, и он еще не может подчинить их велениям своей свободы; тогда он — ученый становящийся и образующийся, учащийся человек. Общее у них обоих то, что то, чем они обладают или к чему стремятся, есть действительно идея; если стремление обращено лишь на внешнюю форму и на букву ученого образования, то по завершении курса наук возникает законченный, а пока курс еще не завершен — начинающий дилетант. Последний все-таки сноснее первого, ибо еще можно надеяться, что, продолжая свой путь, он хоть в какой-нибудь будущей его точке будет охвачен идеей; относительно же первого всякая надежда напрасна. Таковы, милостивые господа, понятие о сущности ученого и исчерпывающий перечень случайных, отнюдь не изменяющих сущности, но неизменно сопутствуемых ею определений этого понятия, а именно понятие о неподвижном и устойчивом бытии, отвечающее лишь на вопрос «что?».

Философское познание, к которому мы здесь, без сомнения, стремимся, отнюдь еще не удовлетворяется ответом на этот единственный вопрос «что?»; философия задает дальше вопрос о «как» и, строго говоря, спрашивает лишь об этом, ибо это уже и без того заключает в себе «что». Всякое философское познание по природе своей является не фактическим, а генетическим, постигает не какое-то неподвижное бытие, а внутренне порождает и конструирует это бытие из корня его жизни. Поэтому также и в отношении описанного в неизменной его сущности ученого остается вопрос: как становится он ученым и — поскольку само его бытие и становление есть непрестанно-живое и во всякое мгновение порождающее себя бытие — как сохраняется он в качестве ученого?

175

Я отвечу кратко: присущей ему, составляющей и поглощающей в себя его личность любовью к идее. Помыслите себе это вот как. Всякое существование удерживает и несет себя само, и в живом существовании это самоудерживание и его сознание есть любовь к себе самому. Вечная божественная идея обретает здесь существование в отдельных человеческих индивидах: это существование божественной идеи в них объемлет себя само несказанной любовью, и тогда мы говорим, приспособляясь к кажимости: «Этот человек любит идею и живет в идее», тогда как поистине сама идея живет и любит себя на его месте и в его лице, а лицо его есть лишь чувственное явление этого существования идеи — это лицо отнюдь не существует и не живет в себе и для себя самого. Эти строже выбранные выражения и формулы раскрывают всю суть такого отношения, и мы можем теперь продолжать без опасения недоразумений, вновь приспособляясь к кажимости. В подлинном ученом идея приобрела себе чувственную жизнь, которая совершенно уничтожила и восприняла в себя его личную жизнь. Он любит идею — отнюдь не больше всего на свете, ибо он ничего не любит наряду с ней, он любит ее одну. Она одна — исток всех его радостей и его наслаждений, она одна — движущее начало всех его мыслей, стремлений и действий; только для нее одной он может жить, и без нее жизнь стала бы для него лишенной вкуса и ненавистной. В обоих — и в законченном, и в будущем ученом — живет идея, только с той разницей, что в первом она приобрела ту ясность и ту прочную связность, какие она могла обрести в этом индивидууме при данных обстоятельствах, и отныне, став в самой себе замкнутым существованием, вырывается за свой предел и стремится излиться в живом слове и в поступках; в последнем же она еще трудится в собственных своих пределах и добивается развития и укрепления того существования, которое возможно для нее при данных обстоятельствах. Оба они одинаково потеряли бы вкус к своему существованию, если бы не могли образовывать согласно идеям иное или самих себя.

176

Таков единственный и неизменный принцип жизни ученого — того, за кем мы можем признать это имя. Из этого принципа с абсолютной необходимостью развиваются его жизнь и поведение во всевозможных обстоятельствах, в каких он только может быть мыслим. Поэтому нам достаточно лишь помыслить его в требуемых для нашей цели отношениях, в каких он может быть мыслим, и мы сможем уверенно рассчитать и заранее описать его внутреннюю и внешнюю жизнь. А таким образом возможно со всей научной строгостью вывести из постигнутой в ее жизненности сущности ученого — явления этой сущности в мире свободы или кажущейся случайности. А такова и есть наша задача, и в сказанном только что заключается правило для решения этой задачи.

Мы обращаемся здесь прежде всего к учащимся, т. е. к тем, кто, как можно справедливо предполагать, в будущем станут учеными — в указанном нами смысле слова, и целесообразно будет применить установленные принципы в первую очередь к ним. Если бы они не были тем, что мы предположили, то и слова наши были бы для них всего лишь словами без смысла, значения и приложения. Если они — то, что мы предположили, то в свое время они также станут зрелыми и совершенными учеными; ибо это превышающее все чувственное стремление идеи к саморазвитию также и бесконечно сильнее всего чувственного и с тихой мощью проложит себе путь сквозь все препятствия. Для учащегося юноши будет благотворно, если уже сейчас он будет знать, чем станет однажды, и если он уже в юности увидит образ своего более зрелого возраста. Я намерен поэтому по исполнении первого дела сконструировать, исходя из указанных принципов, также и образ сформировавшегося ученого.

Ясность прибавляется от противоположности, поэтому повсюду, где я показываю, как проявляется ученый, я буду показывать в то же время, как — именно потому, что он проявляется лишь таким образом, — как он не проявляется.

В обеих основных частях, и в особенности во второй части, где у меня идет речь о совершенном ученом, я стану тщательно остерегаться подавать повод к сатирическим взглядам в сторону, к критике настоящего положения литературы, вообще к каким-либо приложениям сказанного к этой современности; и я раз навсегда прошу слушателей не следовать побуждениям, которых я им не подаю. Философ спокойно строит свою конструкцию со-

177

гласно установленным принципам, не удостаивая при этом занятии своим вниманием действительно наличного положения вещей и не нуждаясь также в помышлении о нем для того, чтобы продолжать свое размышление, — так же, как строит свою конструкцию геометр, не заботясь о том, можно ли с помощью наших орудий воспроизвести его фигуры чистого созерцания. И в особенности полезно будет для неопытного учащегося юноши, если с разноликими формами вырождения и испорченности в том сословии, в которое некогда ему предстоит вступить, он познакомится в подробностях не прежде, чем обретет силу плыть против потока дурных примеров.

Таков, милостивые господа, полный, со всеми его основаниями, план чтений, которые я предполагаю провести пред вами в эти часы. Прибавлю сегодня к сказанному лишь некоторые примечания:

В рассуждениях такого рода, каково было сегодняшнее и каковы окажутся все следующие, взятые вместе, порицают обыкновенно прежде всего строгость, весьма часто — в благодушном убеждении, будто оратор просто не знал, что его определенность будет нам неприятна, будто нам нужно только откровенно сказать ему об этом, и он обратится в себя самого и смягчит свои утверждения. Так, мы сказали: тот, кто через ученое образование не достиг знания идеи или не стремится к этому знанию, есть, собственно, совершенное ничто, а впоследствии сказали: он — дилетант. Это — одно из тех немилосердных высказываний, которые люди так не любят слышать от философа. Чтобы, отвлекшись от настоящего случая, сразу охватить максиму в целом, я напомню, что такой образ мысли, не имея решительной силы отказать истине во всяком уважении, желает только выторговать какую-нибудь ее часть и хитростью сбавить цену, чтобы подешевле купить возможность сколько-нибудь уважать себя самого. Но истина, которая ведь такова, какова она есть, и не может переменить ничего в своем существе, идет дальше своей прямой дорогой, и в отношении тех, кто не хотят ее лишь по той причине, что она — истинна, ей не остается ничего другого, как оставить их, где стоят, совершенно так, как если б они и не сказали ни слова.

178

Далее, изложения такого рода попрекают обыкновенно за их мнимую невразумительность. Так, я представляю себе — отнюдь не вас, милостивые господа, но какого-нибудь законченного в смысле кажимости ученого, которому, допустим, попалось бы на глаза так построенное рассуждение, — как он выступает вперед, как сомневается и, наконец, глубокомысленно восклицает: «Идея, божественная идея, то, что лежит в основе явления: что же это такое значит?» Такого вопрошателя я спросил бы, в свою очередь: «Что же значит этот вопрос?» Если внимательно исследовать это, то в большинстве случаев такой вопрос означает всего лишь следующее: «Под каким же другим именем и в каких других формулах мне уже известна та самая вещь, которую ты выражаешь столь странным и столь незнакомым мне обозначением?», а на это ведь — опять-таки в большинстве случаев — единственно верным ответом будет: «Эта вещь тебе вообще неизвестна, и во всю свою жизнь ты никогда ничего и не слыхал о ней ни под этим, ни под другим именем, а если бы ты и узнал о ней, то должен именно теперь начать сначала свое знакомство с ней, и тогда всего лучше — под тем наименованием, под которым ее впервые предложат тебе». Так и употребленное сегодня слово «идея» хотя и будет в дальнейших лекциях определено полнее и объяснено — объяснено, я надеюсь, до совершенной ясности, — но это отнюдь нельзя было бы исполнить за один-единственный час.

Это, как и все прочее, о чем нам еще следовало бы напомнить, мы прибережем до следующих лекций.

Blog

Содержание