В. М. Бакусев (зам председателя), Ю. В. Божко, А. В. Гофман, В. В. Сапов, Л. С. Чибисенков (председатель) Перевод с немецкого А. К. Судакова Номер страницы предшествует странице (прим сканировщика)

Вид материала

Содержание

Подобный материал:

1 ... 10 11 12 13 14 15 16 17 ... 37

144

был в Боге — сделанное им верно и добро без исключения. Ему нет нужды отказывать себе в чем-либо или томиться тоской по чему-либо, ибо он всегда и вечно обладает во всей полноте тем, что только он может охватить. Труд и напряжение исчезли для него; все явление его легко и нежно истекает из глубины его духа и без труда отделяется от него. Говоря словами одного из наших великих поэтов:

Вечно юны и прекрасны боги

Там, в блаженном их чертоге,

Жизнь чиста, безбурна и светла.

Что им бег времен и поколений!

Неизменны в этой вечной смене

Розы их бессмертного чела [70].

Вот что, почтенное собрание, хотел я сообщить вам в этих лекциях о подлинной жизни и о блаженстве ее. Весьма справедливо, что об этом предмете можно было бы еще долго говорить и далее и что в особенности было бы интересно — после того как мы узнали морально-религиозного человека в средоточии его жизни — последовать за ним оттуда в обычную жизнь вплоть до самых обыденных положений и обстоятельств и созерцать его там во всей его поистине трогательной привлекательности и душевной светлости. Но без основательного познания названных первоосновных положений подобное описание весьма легко расплывается или в пустую декламацию, или же в воздушные замки, хоть и приятные эстетическому вкусу, но не заключающие в себе подлинного основания своего бытия, — и по этой-то причине нам лучше будет воздержаться от развития этой темы. О том, что касается принципов, мы сказали довольно, может быть, даже слишком много.

Чтобы прибавить к целому своего произведения соответственное ему заключение, я приглашаю вас еще на одно только чтение.

145

ЧТЕНИЕ ОДИННАДЦАТОЕ

Почтенное собрание,

предмет нашего исследования — насколько его вообще необходимо было исчерпать здесь — был в последней нашей речи исчерпан совершенно; и мне остается прибавить к его целому лишь общее замечание по практическому применению сказанного, держась, само собой разумеется, в границах, которые полагает мне свободное и либеральное отношение, которое установили эти речи между вами, почтенное собрание, и мною и которое сегодня перестанет существовать, — а равно и не лишенное оснований благонравие.

Я желал изъясниться пред вами сколь возможно искренне, проникнуть вас и, в моем смысле слова, проникнуться вами. Я действительно полагаю, что мне удалось выразить те понятия, которые подлежали здесь обсуждению, с ясностью, какой, во всяком случае, не удавалось достигнуть в такой мере прежде, а равно и представить эти понятия в их естественной взаимосвязи. Но даже при самом ясном изображении понятий и при весьма верном постижении этих понятий слушателем все-таки еще может утвердиться довольно большая пропасть между дающим и приемлющим, и весьма многого может недоставать до возможной сердечности сообщения; а в нашу эпоху на подобного рода недостаток приходится рассчитывать как на правило, из которого противоположное ему является не более чем исключением.

Эта недостаточная искренность в принятии предполагаемых поучений имеет в нашу эпоху две основные причины.

А именно: во-первых, предложенному уроку не предаются, как бы следовало, всей душой, а только разве что одним рассудком или одной фантазией. В первом случае его рассматривают просто с любопытством или любознательным интересом, чтобы увидеть, как подобное возникает и образуется; вообще же с безразличием к содержанию — таким ли оно окажется или иным. Или же, во втором случае, просто забавляются рядом образов, явлений, к примеру красивых слов и оборотов речи, предлагаемых нашей фантазии, впрочем оставаясь столь же безразличными к содержанию. Это наставление просто ставят перед собой, вне себя самих и отдельно от себя самих, и отъединяют его от себя, вместо того, чтобы, как следовало бы, испытать его на подлинной своей любви и посмотреть, насколько оно для нее благоприятно. А тогда легко предполагают и в дающем подобное же

146

настроение, думая, будто для него важно лишь провести время в умозрениях не лишенным приятности образом, выставить на всеобщее удивление свои остроумие и диалектическое искусство и щегольнуть красивыми фразами и т. п. Задав же вопрос, пусть даже только в собственной душе нашей, о том, не может ли этот человек и сам быть живо и любовно охвачен тем, что он нам говорит, и предположив, что он желал бы, вероятно, передать то же состояние и нам, если бы только мог, мы рисковали бы переступить границы индивидуальных прав, попрать эти последние, а может быть, и объявить самого дающего бесплодным мечтателем. Правда, если упомянутого предположения не делают даже там, где его, однако, можно и должно было бы сделать, дающему не причиняют тем никакого вреда, ибо он без труда сумеет пренебречь этим весьма далеким от его подлинных настроений посторонним суждением; этим, однако, причиняется некоторый ущерб приемлющему, ибо для него преподанное назидание всякий раз оказывается таким, каким он его принимает, и оно не получит для него никакого отношения к жизни, если он сам не придаст ему такого отношения. Указанное выше холодное и безразличное рассмотрение единственно рассудком составляет характерную черту научного образа мысли, и всякое действительное развитие науки начинается с этого безразличия к содержанию, когда нас интересует лишь правильность формы, и вплоть до совершенного создания науки остается основанным на этом безразличии; но как только она усовершенствуется, она вновь устремляется в жизнь, с которой все-таки в конечном счете соотносится все. Наша цель в настоящих чтениях не была, прежде всего прочего, научной целью, пусть даже я и учитывал порой между делом известные мне научные потребности своих слушателей; цель эта была практической. А потому сегодня, будучи накануне завершения лекций, мы должны, разумеется, признать, что не имели бы ничего против, если бы кто-то предположил, что изложенное в этих лекциях мы сами принимаем совершенно и всецело всерьез, что представленные нам принципы изошли у нас в том числе и из самой жизни и в жизнь возвращаются, что мы безусловно желали бы, чтобы они повлияли также на любовь и жизнь наших слушателей; и что только в случае, если бы это действительно случилось, мы сочли бы цель свою совершенно достигнутой и полагали бы, что сообщение наше было столь искренним, каким должно было быть.

147

Вторым препятствием к искреннему сообщению является в нашу эпоху максима: не принимать ничьей стороны и не решаться выступить «за» или «против»; каковой образ мысли именует себя скептицизмом и принимает также другие благородные имена. О нем мы говорили уже в ходе этих лекций. Основание его — в абсолютном отсутствии любви, даже самой обычнейшей любви к самому себе; это — величайшая степень описанной выше расплывчатости духа, когда человек неспособен заботиться даже о собственной своей судьбе, или же поистине зверское мнение, будто истина не есть благо и будто познание ее не представляет никакой ценности. Чтобы превзойти этот скептицизм, свидетельствующий отнюдь не об остроумии, а, скорее, о наивеличайшей степени тупости, нужно по меньшей мере выяснить для себя, есть ли вообще истина и доступна ли она человеку и — благо ли она. В заключение этих речей я должен признаться, что, если бы сегодня даже и только что названные пункты представлялись кому-то неясными, и даже в случае, если бы он по крайней мере попросил себе времени на размышление относительно изложенных здесь результатов, дабы решиться сказать «да» или «нет», и, положим, объявил бы, одобряя, впрочем, искусное изложение, что сам он не имеет никакого суждения о предмете изложения, — что, говорю я, между таким человеком и мною сообщение и взаимное влияние оказались бы наиболее поверхностными; и человек этот получил бы лишь приращение в своем запасе возможных мнений, между тем как я предназначал ему нечто много более превосходное. Мне представляется достоверно ясным — не так достоверным, как солнце в небе или это мое ощущение собственного тела, но бесконечно достовернее, — что истина, и притом доступная человеку и посильная для его ясного постижения, существует; я совершенно убежден также в том, что и я, что меня касается, постиг эту истину с некоей свойственной мне точки зрения и с известной степенью ясности, — ибо иначе я, конечно, смолчал бы и не стал бы учить других

148

устно и письменно; наконец, я совершенно убежден также в том, что изложенное мною здесь, среди других людей, и есть эта вечная, непреложная и обращающая все противостоящее ей в чистую ложь истина; ибо иначе я изложил бы ведь не это, а скорее нечто иное, что почитал бы истиной. Уже с давних пор в широкой читающей и пишущей публике на меня в стихах и в прозе пытались навлечь подозрения в том, что я, по-видимому, держусь этого последнего странного мнения; я многократно, тем же печатным путем, извещал о том и в том сознавался; но — строчки не краснеют — публика, судя по всему, думает и пребывает обо мне в той доброй надежде, что уж однажды-то я устыжусь тех упреков, которые с этой целью неустанно повторяют обо мне; поэтому я захотел перед многолюдным и почтенным собранием и глядя ему прямо в глаза устно признать однажды справедливость этих обвинений в мой адрес. Кроме того, уже давно при всяком сообщении и точно так же в этих речах перед вами, почтенное собрание, искренней моей целью и намерением было прежде всего: сделать то, что мне случилось познать, ясным и понятным другим — всеми находящимися в моем распоряжении средствами и, насколько то в моих силах, принудить их к пониманию; а тогда — как я в том и не сомневался — убеждение в истине и верности изложенного появится само собой; значит, уже давно, как и теперь, моей целью было, конечно же, распространять свое убеждение, вербовать себе прозелитов — или какими еще словами пожелают выразить это добровольно мною признаваемое намерение те люди, которые его ненавидят. Эту столь часто и на все лады рекомендованную мне скромность, когда говорят: «Смотрите, вот мое мнение и вот как я смотрю на предмет, между тем как я, разумеется, держусь сверх этого еще и того мнения, что это мое мнение ничем не лучше всех прочих мнений, каких держались люди от начала мира и каких еще будут держаться впредь до скончания его», — эту скромность я не могу усвоить себе по вышеуказанной причине, а, кроме того, еще и потому, что признаю эту скромность величайшей нескромностью и считаю ужасным и заслуживающим отвращения высокомерием убеждение в том, будто кто-то желает знать, как мы со своей стороны

149

смотрим на дело, и намерение раскрыть рот для поучения других, пока мы сознаем еще только свое мнение, но отнюдь не знание. Правда, позднее, после того как дело совершится, я должен примириться с тем, что слушатели меня не поняли и именно потому не были также убеждены мною, ибо не существует никакого внешнего логического средства принудить к пониманию, но понимание и убеждение всегда развиваются лишь из глубины жизни и ее любви; а мириться с непониманием уже заранее и рассчитывать на него как на нечто непременно имеющее последовать уже во время самого сообщения — этого я не могу; и я никогда, в том числе и в этих лекциях, не делал этого.

Названные только что препятствия к более непосредственному и плодотворному сообщению о серьезных предметах непрестанно обновляются и подкрепляются, даже и у тех, у кого было бы достаточно желания и сил возвыситься благодаря этим предметам над повседневными обстоятельствами, присущими эпохе. Как только мое мнение обозначится отчетливее, вы найдете, почтенное собрание, что я до сих пор и не упоминал об этих вещах прямо и не намекал на них косвенно; но теперь, вследствие весьма зрелых размышлений и соображений, я решился в заключение признать существование этих обстоятельств, оценить их из их основного начала и с помощью этого более глубокого воззрения снабдить вас на будущее время оружием против них, насколько я способен — и насколько вообще в состоянии сделать это посторонняя сила.

От этого меня не удержит весьма хорошо мне известная, почти всеобщая нелюбовь к тому, что называют полемикой; ибо эта ненависть сама исходит из той среды, с которой я собираюсь спорить, и составляет один из первостепеннейших элементов ее. Там, где она не оказывается чем-то еще более ничтожным (о чем подробнее ниже), она бывает по меньшей мере стойкой идиосинкразией ко всякому строгому различению и рассмотрению, к какому, бесспорно, вынуждает любая дискуссия, и неодолимой любовью к достаточно описанной прежде слитности и спутанности всех противоположностей.

150

Так же точно не сможет меня удержать от этого и весьма часто раздающийся призыв пренебречь подобными вещами и презреть их. Не приходится ожидать, чтобы в нашу эпоху какой-нибудь муж с характером и ясным познанием мог не презирать того предположения, будто его самого могут оскорбить и унизить суждения, происходящие из этой среды; и эти увещатели, вероятно, не задумываются о том, сколь великого презрения заслуживают они сами — а часто оно тут же и постигает их — вследствие самого их мнения, будто они еще должны напомнить нам о необходимости презрения.

Меня не удержит от этого и обычное предположение, будто люди противоречат друг другу, спорят и полемизируют единственно лишь затем, чтобы удовлетворить страстность своей натуры и, в свою очередь, обидеть того, кто, скажем, обидел их; такое предположение позволяет слабым и ничего не ведающим о прочной истине и ее ценности людям воображать, будто они получили в нем почтенное основание по заслугам презирать и ненавидеть и без того уже тревожащую их комфортный покой полемику. Ибо если кто-нибудь полагает, будто возражать против чего бы то ни было можно лишь по какой-нибудь личной причине, то это доказывает не более чем только одно: что сам он может спорить исключительно лишь по этой причине и что если случится ему однажды вступить в полемику, то мотивом к тому будет, разумеется, только личная неприязнь, а здесь-то мы охотно прислушаемся к поданному нам выше совету презирать подобные вещи; ибо то, что такой человек без дальнейших доказательств уверенно полагает в нас подобных себе — это такое поношение, на которое можно ответить только презрением и на которое так и отвечает всякий честный человек.

Не удержит меня от этого и то, что мне говорят: лишь немногие люди говорят или думают подобным образом; ибо это самое утверждение есть неправда, которой пробавляется достойная порицания боязнь всего, что лучше нас. По самому скромному счету, так думают девяносто девять сотых в образованных сословиях Германии," и всего хуже обстоят дела в высших, задающих тон в обществе кругах; и именно поэтому указанное соотношение еще не сможет в близком будущем уменьшиться, но скорее даже увеличится; и если даже у этой партии не так много ораторов и тех, кто печатным словом выражал

151

бы ее дух, то это лишь оттого, что ораторы повсюду и всегда в меньшинстве; те же, которые ничего не печатают, те читают и услаждаются в сокровеннейшей тишине своего сердца верным оттиском своего подлинного настроения. Что последнее и в самом деле так и мы, следовательно, нисколько не оскорбляем публику подобным обвинением, как бы тщательно ни следила эта пишущая публика за своими выражениями, пока она сохраняет присутствие духа, — это, однако, неопровержимо выяснится сразу же, как только ею овладеет страсть, что случается всюду, где посягают на ее ораторов и опекунов. Тогда все они поднимаются один за другим и соединяются против общего врага, как если бы каждый считал себя ущемленным в самом дорогом своем достоянии.

Даже если бы мы и могли справиться со всеми известными нам людьми этой партии поодиночке и одолеть их всех, не следует, однако, пренебрегать самим делом и относиться к нему лишь с презрением; ибо дело это есть дело решительного большинства и даже чуть ли не всеобщего единогласия и долго еще останется таковым. Да и само это стремление тщательно избегать всяческого соприкосновения с подобными вещами, как и сам предлог, что они недостаточно благородны для нас, весьма похоже на трусость, и кажется, будто обнаруживающие подобное все-таки боятся запятнать себя в этих закоулках, между тем как могучий солнечный свет непременно и без труда рассеет мрак любой пещеры, не приемля, однако, вследствие того в себя этого мрака. Он, конечно, не может открыть глаза слепым в этих пещерах, но он может показать зрячим, как все в этих пещерах выглядит.

В прошлых наших чтениях мы показали [71] и упоминали время от времени также и в настоящих, что господствующий в нашу эпоху образ мысли совершенно переворачивает понятия о чести и стыде и поистине считает бесчестное славой, подлинную же честь, напротив, — позором для себя. Так, упомянутый выше скептицизм — и это обязательно станет непосредственно очевидным для всякого, кто только внимательно и спокойно слушал нас, — скептицизм, который под наименованием остроумия нынешняя эпоха почитает себе за честь, есть оче-

152

видное тупоумие, пошлость и слабость разумения. Но в совершенно особенной мере эта безнадежная извращенность понятий эпохи обнаруживается в отношении религии. Я должен был бы считать все мною вам сказанное потерянными даром словами, если бы не показал вам по крайней мере с очевидностью, что всякая безрелигиозность пребывает на поверхности вещей и в пустой кажимости и именно поэтому предполагает недостаток силы и энергии духа, а, значит, с необходимостью выдает слабость как ума, так и характера; религия же, возвышаясь над кажимостью и проникая в существо вещей, непременно обнаруживает удачное употребление духовных сил, величайшее глубокомыслие и остроумие и неотделимую от них наивысшую силу характера; что поэтому, согласно основным началам любых суждений о чести, безрелигиозного человека следовало бы презирать и относиться к нему пренебрежительно, религиозного же человека глубоко уважать. Господствующий в нашу эпоху образ мысли переворачивает это отношение. Ничем не навлечешь на себя позора вернее и непосредственнее (в глазах большинства разделяющих этот взгляд), чем если тебя застанут за религиозной мыслью или таким же переживанием; ничто, как уже и из этого следует, не принесет нам чести вернее, чем если мы убережем себя от подобного рода мыслей и ощущений. При подобном умонастроении эпоху несколько оправдывает то, что она способна мыслить религию лишь как суеверие и что она полагает себя вправе презирать это суеверие как нечто ею превзойденное, а раз это суеверие и религия для нее тождественны, то — презирать с ним вместе и всякую религию. Здесь-то неразумие и непомерная, происходящая из этого неразумия надменность эпохи играют с нею две злые шутки разом. Ибо, во-первых, совершенно неверно, будто эта эпоха выше всякого суеверия; настоящая эпоха, как можно собственными глазами убедиться при всяком случае, все еще внутренне преисполнена суеверий, так как пугается и дрожит при всяком сильном прикосновении к корням суеверия; а во-вторых — и это главное, — суеверие само есть абсолютная противоположность религии, а заодно — лишь безрелигиозность, но только в другой форме; оно — меланхолическая ирре-лигиозность, а то, что охотно усвоила бы себе эпоха, если

153

бы только могла, было бы — лишь как освобождение от этой меланхолии — иррелигиозностью легкомысленной. И хотя вполне понятно, что человеку в этом последнем настроении было бы немного легче на душе, чем в первом настроении, и этого незначительного улучшения своего состояния вполне можно от всей души пожелать людям, но чего никогда не постигнет разумный человек, так это того, каким образом вследствие одного этого изменения несущественной формы может стать разумной или достойной какого-либо уважения остающаяся в своем существе иррелигиозность.

Итак, нынешняя эпоха по большей части, безусловно, презирает религию. Как же в нашу эпоху большинство делает для себя возможным выразить это презрение словом и действием? Нападает ли оно на религию аргументами разума? Как же могло бы оно делать это — ведь оно абсолютно ничего не знает о религии?! Или насмехается над нею? Как могло бы оно — ведь насмешка предполагает хоть какое-то понятие о том, что высмеивают, а эти люди совершенно не имеют ничего подобного? Нет, они просто слово в слово повторяют, что-де там-то и там-то говорилось то-то и то-то, что, по-видимому, могло бы относиться к религии, и, не прибавляя ничего более от себя, они только смеются, и всякий вежливый человек смеется с ними за компанию — отнюдь не потому, чтобы первый смеющийся или кто-нибудь из последовавших за ним был действительно возбужден внутренне в душе своей неким смешным представлением, которое ведь совершенно невозможно без некоторого понятия, — а просто вследствие общего соглашения: и так вскоре смеется уже и все общество, хотя ни один человек в отдельности и не осознает причины для смеха, но каждый думает, что у его соседа уж наверняка есть такая причина.

Продолжим иллюстрацию сказанному на самой современности, и даже непосредственно на том, чем мы здесь заняты! Рассказ о том, что вообще навело меня на мысль читать в этом городе популярные философские лекции перед смешанной публикой, завел бы нас слишком далеко. Но, раз предположив это, всякий, кто хоть немного знаком с предметом, поймет, что, если оставить в стороне цель сугубо научную, для смешанной публики в фило-

154

софии не останется ничего общепонятного и для всех интересного, кроме религии; что это самое пробуждение религиозных настроений является собственной и подлинной целью этих лекций — об этом я сказал вполне определенно, заканчивая прошлой зимой мои лекции, которые теперь также напечатаны для прочтения, и притом для прочтения с этой целью; я также прибавил тогда в пояснение, что эти чтения служат для такой цели лишь приготовлением, что в них мы только окинули взглядом самое существенное из области религии рассудка, вся же сфера религии разума осталась незатронутой. От меня следовало ожидать, что, если бы мне случилось когда-нибудь вновь предпринять эти беседы, я продолжил бы их там, где прежде прервал их. Я должен был, далее, популярно обозначить предмет для популярных чтений; я нашел, что название «Наставление к блаженной жизни» охарактеризовало бы эти чтения совершенно исчерпывающим образом. Я и до сего дня еще убежден, что не ошибся в этом, и вы сами, почтенное собрание, дослушав сами до конца это рассуждение, можете решить: услышали ли вы наставление к блаженной жизни или вы услышали нечто иное, нежели такое наставление. И так случилось, что о подобном наставлении было объявлено в публичных газетах; я также нахожу это вполне естественным и уместным еще и до настоящего момента.

Blog

Содержание