Особенности национальной толерантности или культурные комплексы русского бессознательного Оксана Лаврова

Вид материала

Документы

Содержание Личный аспект комплексов Коллективный аспект комплексов Русский рассказчик Архаической Зависимостью

Подобный материал:

• Спецкурс «Особенности преподавания русского языка в национальной школе» (для филологов-бакалавров, 3898.67kb.
• Рабочая программа по дисциплине культурные центры русского зарубежья (курс по выбору), 378.69kb.
• Ю. М. Забродина 11. 15-13. 00 Пленарное заседание, 44.05kb.
• Методика русского языка как наука. Ее предмет и задачи. Развитие методики преподавания, 102.79kb.
• По вопросам профилактики экстремизма на национальной и религиозной почве, формирования, 1209.81kb.
• Календарно-тематический план лекций по пропедевтической стоматологии 2 курс (4 семестр), 143.17kb.
• Юнг К. Г. Об архетипах коллективного бессознательного, 479.68kb.
• Формирование толерантности в начальной школе Выборнова Наталья Николаевна, 110.5kb.
• Особенности национальной деловой культуры, 31.62kb.
• Дронова Лариса Борисовна, учитель русского языка и литературы, Маздюк Оксана Владимировна,, 19.64kb.

Особенности национальной толерантности
или культурные комплексы русского бессознательного

Оксана Лаврова




«Индейцы пуэбло верят, что они – дети Солнца-отца, и эта вера открывает в их жизни перспективу, выходящую далеко за пределы их ограниченного существования… Их положение в мире куда более удовлетворительное, чем человека нашей цивилизации, который знает, что он не более чем жертва несправедливости из-за отсутствия внутреннего смысла жизни…

Если он теряет этот смысл, то тотчас же делается жалким и потерянным.

Будь св. Павел убежден, что он лишь бродячий ковровый трюкач, то, разумеется, он не сделался бы тем, кем стал. Его подлинная заряженная смыслом жизнь протекала во внутренней убежденности, что он – посланник Божий… Миф, владевший им, сделал его, простого ремесленника, несравненно великим…»

Карл Юнг

В комплексах, как и в любом бессознательном явлении, Юнг выделял личное и коллективное.

Личный аспект комплексов он связывал с индивидуальным травматическим опытом, окутывающим ореолом глубинное архетипическое ядро комплекса, имеющее отношение к коллективному опыту. Личная «чувственно-окрашенная» часть комплекса, сосредоточенная вокруг инстинктивно-архетипического ядра, в обычных ситуациях подавляется усилием воли, но при первой же возможности может проявиться в неконтролируемом переживании (интроективном или проективном).

Коллективный аспект комплексов (скелеты в шкафу) имеет отношение к его родовой, национальной и общечеловеческой истории и включает природные (инфракрасные) и культурные (ультрафиолетовые) противоположные силы ядра комплекса, тяготеющие к актуализации и интеграции (уроборос).

С одной стороны, полное погружение в состояние подчиненности коллективным аспектам комплексов лишает индивида собственного осмысленного пути, т.к. отождествление с коллективными аспектами комплексов, в противовес освоению, осознанию и освобождению от их влияния, ведет к зависимости от них в индивидуальной жизни в виде существования в качестве приложения к ним, исключающей индивидуацию.

Поэтому сепарация от природного и культурного наследия предков и поиск собственноличного пути Юнг причислял к качествам, необходимым для индивидуации.

С другой стороны, освоение коллективных аспектов комплексов неизбежно и необходимо, т.к. оно питает и направляет индивида по архетипическим «дорожкам», уже освоенным предками. Столкновение с коллективным аспектом комплексов переживается как нуминозное состояние, т.к. внутри архетипического ядра комплекса находятся вечные истины и архетипическая энергия, к которым происходит «вечное возвращение» каждого из нас в личной истории.

При актуализации архетипических структур психики и реинтеграции их в личном опыте индивид переживает прилив сил, а при блокаде связи с архетипическим ядром комплекса или так называемой «одержимости» (блокаде комплексом сознательного Эго) происходит опустошение и потеря сил.

Коллективная идея, архетипический закон порождает конкретную реальную личную Самость. Лакан похожим образом разрешил старую задачку с противоположностями, сказав: «Курица – это способность яйца порождать другое яйцо».

Инстинкт и Дух, упакованные Юнгом в архетипическую матрицу, согласно его мнению, не противостоят друг другу, а двигаются навстречу.

Коллективные аспекты инстинктивного и духовного могут быть только интегрированы личным инстинктивным и духовным опытом – а не заменены или отменены ими.

В реальной жизни мы стараемся совместить аспекты личного и коллективного опыта – сохраняя себя, как уникальных представителей рода, и реинтегрировав наследие предков, полученное вместе с жизнью.

С динамической точки зрения, комплекс может вступать в конфликт с тем, что мы считаем реальностью или с тем, что мы рассматриваем как идеал — он вмешивается в психическую деятельность. Как указывает Якоби (1959, с. 15), такой конфликт с сознательным Эго "помещает человека между двух правд, двух конфликтующих потоков воли и угрожает разорвать его надвое".

Слово «дьявол», происходящее от греческого  diabolos, буквально означает «расколотый на части». 

В связи с настойчивостью влияний комплексов на психическую жизнь, пребывание в состоянии крайнего напряжения между потоками, грозящими разорвать ее на оппозиции, индивид вынужден продвигаться в исследовании комплексов и находить способы сознательного удерживания противоположностей вместе.

Согласно представлениям Grotstein, существуют три основные архетипические основы, соответствующие основным комплексам, рассматриваемым в глубинной психологии:

• матриархатная (параноидно-шизоидная, языческая)
  
• патриархатная (депрессивная, моральная)
  
• трансцендентная (божественная, духовная)
  

Последняя позиция представляет собой альтернативу Эго-центрированной позиции, зависимой от Эго-комплексов, десексуализированную, свободную от родительских религий (в личном и коллективном смысле) и обретшую собственный категорический императив. 

В этом месте я хотела бы перейти к рассмотрению одного из русских культурных комплексов, который я, вслед за М. Бахтиным, назвала бы «карнавальным», подчеркивая связь этого комплекса с процессом реинтеграции архетипическго содержания его ядра через смеховое обесценивание сакрального (в данном случае – гибели, смерти).

Осмеянный тупик уже тупиком не является.

Символическая позиция «тупика» ярко представлена в одном из первых русских анекдотов, сказке-повести о ФОМЕ и ЕРЕМЕ, по метаструктуре соответствующей характеристикам волшебной сказки Проппа.

Повесть написана так называемым раёшным стихом, в котором фразы строятся параллельно — одна о Фоме, другая о Ереме, по смыслу они сталкиваются и сливаются. В тексте встречается ненормативная лексика, которая придает ему жизненность и убедительность.

Фома и Ерема — выходцы явно не из народной среды: их называют иногда торговыми людьми, иногда дворянскими детьми или просто знатными. Разница между братьями лишь внешняя, а по существу они совершенно одинаковы, и их жизнь в повести-сказке представлена в пародийной картине, из которой следует, что герои не способны ни на какое дело, ничего не умеют, им всегда не везет, всякий раз они попадают в смешную и, в конечном счете, опасную для них ситуацию, т.к. герои нелепо гибнут в конце повествования.

Спасительный ресурс находится здесь же – СМЕХ. Рассказчик нетолерантно смеется над ними, проявляя, тем не менее, высокую толерантность к происходящему.

Культурный символ двух братьев Фомы и Еремы может рассматриваться в качестве некой матрицы для объединения противоположностей, которых между ними не обнаруживается. Этот феномен, по мнению С.З. Агранович, относится ДВОЙНИЧЕСТВУ, встречающемуся в трех основных разновидностях:

• двойники-антагонисты (герой и анти-герой, например, Мышкин и Рогожин);
  
• карнавальные пары (пародии на героя и анти-героя, например, Остап Бендер и Киса Воробьянинов);
  
• двойники-близнецы (пары с мнимым конфликтом, Фома и Ерема, идентичные дубли).
  

Двойники Фома и Ерема обладают общей судьбой, в которой прослеживается аналогия с негативной русской «соборностью», в которой весь коллектив (в полном составе – в лице двоих представителей) обречен на совместную гибель. Герои символизируют своей парой коллективное бытие неотличимых друг от друга дублей, приводящее к гибели индивидуальности в глубинах коллективной псюхе в результате подчиненности коллективной негативной судьбе.

Возможно и так, если бы не рассказчик. Его присутствие изменяет все нацело. Акт осмеяния делает значительное незначительным и освобождает от него. Смеховая толерантность к неудачам, происходящим с Фомой и Еремой, делает возможным выход из этого тупика, превращая трагедию в анекдот.

Гибель индивидуального в коллективном со времен Ивана Грозного воплощалась в русской литературе в безнадежности и социальном пессимизме, нашедших свое воплощение в романах Достоевского, Гоголя, Платонова, Ерофеева и др. Русская культура по сей день повествует о том, что личностное усилие в русской действительности оказывается злом, и потому обречено.

В этом смысле национальные особенности русской толерантности, выражающиеся в жертвоприношении своей индивидуальности коллективному, в своем архетипическом ядре представляют запредельную смиренность.

В пьесе-метафоре Аксенова «Цапля» один из героев, у которого нарывает палец, появляется рефреном в течение всей пьесы с единственной фразой: «Терпеж еще есть пока!» Также в последней постановке Додина платоновского «Чевенгура» используется траги-фарс как способ освобождения от отчаянья и печали от присутствия бесчеловечного периода в русской истории: «Некуда жить, вот и думаешь в голову…»

Нам известно, что границы индивидуального, едва начинавшие формироваться в средние века, оказались загнанными в прокрустово ложе коллективной судьбы, управляемой привычными бессознательными проекциями, наделяющим беспредельной властью все новых и новых фигур, и основанием к тому – особенная русская толерантность.

Из истории известно, чем обернулся «терпеж» Русской империи.

Альтернативой жертвоприношению в Росси является только революция.

Пережили и посмеялись…

Таким образом, главной особенностью русской толерантности, выводимой из «карнавального» культурного комплекса, является необходимость жертвы личным во имя коллективного. И это бессознательное стремление можно рассматривать в качестве патологизации нормальной толерантности отдельного субъекта, освободившегося от тотального влияния культурного комплекса, власть которого приводит либо к гибели жертвы (Фома и Ерема), либо к убийству наделенного жертвой носителя власти (Великая Октябрьская).

Адекватная толерантность в этом смысле начинается с осмеяния. Рассказчик! Русский рассказчик хохочет и не вовлечен в профанизацию двойников – умирание ему нипочем, он не верит ни в революцию, ни в севрюгу под хреном. Он томится в «Вишневом саду» от экзистенциальной рефлексии, подписываясь «Чехов».

«- Ребята, во имя чего томимся? Стимул-то какой?

- Да так, Царствия Небесного дожидаемся…»

Толерантность рассказчика отличается от жертвенной толерантности Фомы и Еремы наличием отношения к происходящему, сохраняющего целостность и устойчивость обладателя. Творческий подход автора в изложении символической гибели как забавной истории до сих пор дает нам возможность извлекать из этой метафоры новые смыслы.

Отстаивание своей отличности творчеством и созиданием в среде с удушающим коллективизмом всегда являлось уделом немногих. Но русская культура довольно плодовита ими – преодолевшие сопротивление масс – это достигшие бессмертия «люди-боги», признанные всем человечеством.

Они – Авторы, свободные от коллективного затопления, но взаимосвязанные с коллективным и питающиеся им, способны производить внятные тексты и воплощать Самость в трансцендентной позиции сознающего индивидуированного субъекта, который и может проявлять подлинно толерантный интерес к Другому, а так же может конструктивно конфронтировать с человеческим окружением – вплоть до матери-Родины.

Если провести аналогию между Самостью в патологически толерантном, затопленном коллективной псюхе состоянии, и первичной Архаической Зависимостью по Э. Нойманну, то, безусловно, этот способ отношений ее обладателя с другими не будет отличаться чем-то особенным – та же недифференцированность сознания, в которой еще не выделились ни субъект, ни объект, где психе и мир слиты. К кому и к чему быть толерантным?

Именно это состояние высмеивает первый русский анекдот о Фоме и Ереме – сознательно высвобождаясь из архаической зависимости.

Однако, Архаическая Зависимость есть также и констелляция эроса, прототип всех позднейших отношений, «фундамент всех зависимостей, всего состояния отношения, всех настоящих и будущих отношений» (E.Neumann 1973). Прожитый опыт удавшихся отношений Архаической Зависимости становится затем полным доверием, которое Я имеет к своей и чужой Самости -

«Так рождается позитивная толерантность Я, которая на базе своего отношения доверия и безопасности по отношению к матери, способна принять мир и Я, потому что Я есть сознательный опыт позитивной толерантности и принятия матери». (E.Neumann 1973).

Родина-мать как коллективный материнский объект, для русского человека является амбивалентным объектом, над которым торжествует и земной, и Небесный отец, наделяя ее качествами Трикстера.

Как писал Юнг, трикстер в качестве мифа-нарратива был отброшен в 20 веке в более слабый и темный образ, относящийся к тени. Это перемещение становится для человечества и симптомом психической болезни, и возможностью для возвращения символической позиции, интегрирующей противоположности. Симптом в том смысле, что потеря шута-трикстера означает, что он не воплощает более необходимую степень психического оживления «короля» и не производит витальное социальное функционирование, делающее бессознательное содержание видимым для социума, выставляя его на сознательную и этическую критику.

Без такого динамического внутреннего источника ошибки не замечаются, поскольку они невидимы для психики с доминирующим логосом, признающей только сознательное. Непризнанное и презренное бессознательное становится темным и злым, приводя к тому, что Юнг считал типичным продуктом современности: это воины, слепо выполняющие приказы и утратившие способность к этическим суждениям.

В эпоху постмодернизма воскресшая мать в качестве трикстера приводит в действие этическое функционирование Матери-Земли, что необходимо для построения связи между логосно ориентированным сознанием Небесного Отца и мифопоэтической бессознательной психикой, демонизированной предыдущими тысячелетиями и проецируемой на не-Я-объекты.

Когда трикстер уходит в тень, человечество теряет важный психический источник этического. Таков диагноз Юнга. И это и наш диагноз тоже.

Признание и интеграция тени – родины-Матери, оклеветанной, ставшей и жертвой, и хищником – создают такую мучительную ситуацию для нас, что только Спаситель способен распутать паутину нашей коллективной судьбы. (Юнг 1954: 487)

Юнг в своей архетипической теории подчиняет трикстерную богиню христианской Аниме и воплощает в своих текстах нуминозное присутствие Матери-Земли в научной психологии. Это способ для Юнга пойти дальше психики-логоса к эросу-мифу.

Может быть, именно поэтому Юнг так глубоко и лично воспринимается в России, привычно живущей в мифологической иррациональности в обнимку с трикстером и иронично посмеивающейся над собой, толерантно принимая на себя негативные проекции человечества темной стороны Самости.

Так в юнгианском контексте толерантность представителей помогающих профессий оказывается необходимым условием для интеграции индивидуального и группового теневого содержания и последовательной реабилитации трикстера, начинающейся с себя.

Возвращаясь к индивидуации в алхимической метафоре превращения свинца в золото, хотелось бы подчеркнуть, что условием интеграции противоположностей в толерантной к противоположностям реторте является ее способность защищать то, что внутри, от вторжения и вмешательства извне, а также предотвращать утечку необходимого содержания.


Литература

1. Юнг К. "AION". Исследования феноменологии Самости
   

// СПб: Издательство Рефл-бук, Ваклер, 1997.

2. Гротштейн Дж. «Внутренние объекты» или «химеры»: демоническая третья форма внутреннего мира // опубликовано в «Journal of Analytical Psychology», 1997, 41, р. 45-80.
   
3. Бахтин М.М. Тетралогия. // М., 1998.
   
4. Пропп В. Я. Исторические корни волшебной сказки // Л.: Изд-во ЛГУ, 1986.
   
5. Пропп В. Я. Русский героический эпос // М.: Лабиринт, 2006.
   
6. Фома и Ерема – русская народная сказка в сб. А.Н. Афанасьева Народные русские сказки в 3-х т. // М.: Наука, 1985.
   
7. Агранович С.З., Саморукова И.В. Двойничество // Самара: Изд-во «Самарский университет», 2001.
   
8. Платонов А. Чевенгур // Собрание сочинений в восьми томах / Сост. Н. В. Корниенко. — М.: Время, 2009—2011.
   
9. Нойманн Э. Примитивные взаимоотношения ребенка с матерью и первые фазы детского развития – опубликовано в Erich Neumann, Das Kind, ed. J. Neumann, Zürich (Rhein-Verlag), 1963.
   
10. Лаврова О. Любовь в эпоху постмодерна. Ad hoc coaching о людях «До востребования» // – М.: ДиС, 2010.