Войчех Зайончковский Варшава Социальное самосознание татар, бурятов и башкир в России и СССР – преемственность или разрыв традиции?

Вид материала

Документы

Содержание 2. Основные теоретические понятия Социальное самосознание Сопоставительный аспект исследований 3. Конфронтация с европейской цивилизацией 4. Возникновение национальных движений 5. Коммунизм и националистическая модернизация 6. Разрыв традиции национализма и его возрождение

Подобный материал:

• Подготовил: ученики 91 класса, 637.75kb.
• Русское самосознание: \"путь к себе\" или \"путь от себя\". Дискуссия, 448.59kb.
• Наверное, немногие будут спорить, что истоки нашей сегодняшней жизни уходят вглубь, 132.85kb.
• Положение об Открытом краевом молодежном творческом конкурсе, 147.23kb.
• Арча җиденче номерлы урта мәктәбенең югары категорияле татар теле һәм әдәбият укытучысы, 792.47kb.
• Дәрес темасы: Татар милли әдәби теленең формалашуы Дәреснең м аксатлары, 133.41kb.
• «Образ России: национальное самосознание и современность», 1708.08kb.
• «Обычаи и традиции», 23.54kb.
• Округа Муром Владимирской области «Основные вехи жизненного пути М. П. Лазарева», 574.12kb.
• Положение о Iреспубликанском конкурсе «Һаумы, Һаумы, Әкиәт!» юных исполнителей сказок, 67.73kb.

Войчех Зайончковский

Варшава


Социальное самосознание татар, бурятов и башкир в России и СССР – преемственность или разрыв традиции?^


1. Национальный вопрос в России и СССР.

Национальный вопрос в значительной мере предопределил судьбы России в XX веке. Причем его исключительность отнюдь не сводится к той роли, которую ему суждено было сыграть в ходе двух серьезных общественно-политических кризисов в 1917-20 гг. и на рубеже 1980-1990х гг. Эти два исторических момента отделяет друг от друга период в несколько десятков лет, проходивший в значительной мере под знаком лозунгов интернационализма на фоне предпринимавшихся коммунистической партией усилий по стиранию этнических различий между народами СССР. Однако, как оказалось, национализмы, побудившие большевиков к преобразованию России в федерацию и позже воспринимавшиеся ими как один из самых серьезных врагов, выжили несмотря на преследования и репрессии¹.

После распада СССР возник вопрос, где таятся источники жизнеспособности национализма, его способности преодолевать сильнейшее идеологическое давление, источники его мобилизационной силы. На этот вопрос нелегко найти однозначный ответ, и тому есть несколько причин. Очевидно, главная из них - это принципиальные расхождения в оценке происходивших в СССР в период с 1917 по 1991 г. процессов в сфере национальных отношений. Наиболее распространены два совершенно разных подхода к этой проблеме. По мнению сторонников первого из них, национальная политика коммунистического государства была направлена на уничтожение этнической самобытности представителей иных, кроме русской, национальностей, и, таким образом, являлась во всех отношениях продолжением политики царской России. Сторонники другого направления утверждают, что национальная политика СССР, вопреки интернационалистской риторике, фактически укрепляла национализм, а в некоторых случаях способствовала созданию наций.

Ошибочным было бы сводить эти расхождения исключительно к противоположной интерпретации исторических источников. По сути, в основе указанных разногласий лежит разное понимание феномена, определяемого термином нация². Первый из подходов к национальным процессам в СССР предполагает так или иначе реальное, естественное существование наций (авторы могут здесь по-разному расставлять акценты), поскольку только в этом случае возможно их «уничтожение» или угнетение, в то время как второй основывается на концепции их «искусственности», «неестественности». Данная дихотомия (характерная в основном для англосаксонской научной литературы) является отражением различий между двумя основными направлениями теории нации, определяемыми соответственно терминами «реализм» и «конструктивизм».³

Существующие разногласия по поводу понимания национального вопроса в СССР, противоречия, отмеченные в теоретической базе различных интерпретаций, и, наконец, политическая и социальная значимость данной проблемы на современном этапе вызывает необходимость ее детального анализа.


2. Основные теоретические понятия

а. Нация. Несомненно, важнейшей проблемой здесь является онтологический статус предмета нашего анализа. Является ли он результатом исторических процессов и, следовательно, «продуктом» эпохи новейшего времени, который рано или поздно обречен на исчезновение, или же это неотъемлемая часть человеческой природы? Является ли он определенным идеологическим орудием, порождением социального сознания, или же это «объективное» явление, существующее помимо человеческой воли?

При определении этого понятия следует учитывать два основных подхода к этому явлению: внешнего наблюдателя и человека/людей, осознающих себя частью некоего народа, нации. В первом случае термин «нация», используемый как аналитическое понятие, следует понимать – в соответствии с формулировкой Альфреда Шутца (Alfred Schutz) – как определенный «теоретический конструкт», во втором – как опыт, переживаемый конкретной группой людей. Парадокс, но признание народа «идеальным сообществом» неизбежно ведет к признанию его также «пережитым», а значит реальным сообществом⁴.

Двойственная перспектива не означает, однако, что данное понятие непременно должно иметь два разных значения, речь идет скорее об осознании самой возможности ситуации, в которой при описании этого феномена будут выходить на первый план различные (что не означает: противоположные) его аспекты.

Термин «нация» можно определить как свободную от трансцендентного обоснования социальную общность (эта черта была особенно важной в XIX в., но и в наше время сохраняет свое значение), осознающую себя нацией, трактующую создающиеся в ее рамках социальные связи как национальные узы. При этом в рамках данного сообщества люди принимают на себя экзистенциальные обязательства, вытекающие из принадлежности к общему отечеству (в понимании Станислава Оссовского⁵), а также культуре, создаваемой в равной мере при участии всех его членов. Иными словами, речь идет о светском элитарном сообществе, члены которого считают друг друга равными и близкими с точки зрения экзистенциальных основ человеческой личности. Здесь следует добавить, что понимаемая таким образом нация утверждается как отличная от «других», с которыми членов данной нации не связывают экзистенциальные узы, которые не могут пользоваться проистекающими из этого факта правами и на которых не распространяются связанные с этим обязательства. Таким образом, настоящая дефиниция не ставит перед собой задачу выяснить, существует ли нация «в действительности» или ее «не существует». Здесь гораздо уместнее было бы говорить о нации как об одной из возможных форм социального опыта⁶.

б. Этнос. Термины «этнос» или «этническая группа» предполагают, в зависимости от конкретной концепции, соответствие целому ряду критериев, однако во всех теориях этноса важную роль играет понятие культуры, рассматриваемой как одна из его непременных составляющих⁷. Все авторы сходятся во мнении, что те или иные сообщества отличаются друг от друга определенным набором характеристик; никто не подвергает сомнению также существование элементарных категорий восприятия человека человеком как «своего» или «чужого»⁸.

В то же время чрезвычайно важно, что члены этнической группы не определяют себя как «этническая группа» и не рассматривают объединяющие их связи как «этнические узы». Это возвращает нас к разграничению нации и этнической группы, произведенному Максом Вебером, для которого отличительной чертой этноса являлась негативная самоидентификация определенного сообщества – кем мы не являемся – противостоящая имеющей позитивный характер самоидентификации данного сообщества как «нации» - кем мы являемся⁹. Таким образом, этнос можно было бы определить как теоретическую категорию, которая потенциально может служить для самоидентификации нации, категорию потенциальную, но не оформленную до конца, категорию особую, ограниченную тем сектором социальной сферы, который не связан с политической деятельностью и не имеет культурной направленности¹⁰.

в. Национализм. Если представить данную проблему в наиболее общем виде, то можно выделить два научных подхода к трактовке национализма. Так, национализм можно рассматривать как идеологию и изучать его при помощи методов, применяемых в истории мысли – такой подход преобладал на начальном этапе исследований национализма; однако можно также расширить сферу исследовательских интересов за счет социального измерения, выходящего за рамки политического дискурса, и в силу этого требующего совершенно иных методов исследования. Во втором случае ученые, как правило, концентрируют свое внимание на условиях возникновения и развития националистической идеологии или ее появления в конкретном регионе мира, предполагая, что анализ социальных явлений, лежащих в его основе, позволит постичь его внутреннюю структуру и социальную значимость.

Исследователи, склонные рассматривать национализм как идеологию, особое внимание уделяют выражаемому с его помощью стремлению к завоеванию и сохранению независимости, а также окончательному его оформлению «в рамках группы, определенная часть которой рассматривает ее как уже существующую или потенциальную нацию»¹¹. В случае с неевропейскими национализмами возникают разногласия по поводу значения, которое имеет для его возникновения конфронтация неевропейских цивилизаций и Европы. Часть исследователей приписывает этому факту ключевое значение, в то время как другие подвергают его важность сомнению.

Весьма неоднозначным аспектом национализма, наряду с его генезисом и специфическими характеристиками, является также характер его распространения. Отсутствие интеллектуальной глубины в соединении с огромной силой убеждения, а также необыкновенная способность к социальной мобилизации и легитимации приводят к тому, что рассмотрение национализма наравне с другими политическими течениями не представляется возможным. В связи с этим возникает вопрос, следует ли его рассматривать исключительно как «идеологию» или скорее как «общественное движение», поскольку именно этот термин наряду с близкими к нему формулировками типа «национальное движение» или «массовое движение» представляется нам наиболее адекватно описывающим социальное измерение.

Представленная здесь трактовка идеологии сближается с критическими взглядами на теорию Карла Мангейма и его последователей, склонных определять идеологию через противопоставление ее науке. Противники данного течения в социологии познания подчеркивают, что идеология способна создавать политическое пространство, не зависящее от существовавшей ранее традиции (К. Гиртц), способствует универсализации частных интересов, стиранию противоречий и натурализации действительности (Э. Гидденс)¹². Понимаемая таким образом идеология не может рассматриваться как дискурс, ориентированный с одной стороны на достижение конкретных социальных результатов, а с другой – на концептуализацию определенной социальной ситуации.

Последняя из названных черт, равно как и свойственное всем идеологиям стремление к осуществлению определенных социальных изменений, сила легитимации и мобилизационный потенциал обусловили тот факт, что, говоря о социальном измерении национализма, мы естественным образом обращаем внимание на явление, определяемое термином «общественное движение» или «массовое движение»¹³. Практически все исследователи, занимающиеся данной проблематикой, сходятся во мнении, что, во-первых, движениям присуще – равно как и идеологиям – стремление к проведению радикальных изменений в существующей социальной системе. Во-вторых, общественное движение должно обладать по крайней мере минимальным уровнем организованности. Наконец, в-третьих, оно базируется на сознательной и имеющей нормативную базу поддержке целей движения и сопутствующих ему идей, а также на активном участии его членов и сторонников. В несколько трансформированной формулировке, общественное движение может быть определено как предпринимаемые в течение довольно длительного времени «усилия большого количества людей с целью коллективного решения проблем, воспринимаемых как общие»¹⁴. Многие, если не все, авторы сходятся также во мнении, что возникновение общественных движений является следствием конфликтов, существующих в данном обществе. В качестве особой категории рассматривается национальный или этнический конфликт, который признается движущей силой националистических движений¹⁵.

Неоднозначность понятия национализм, его близость и к общественному движению, и к идеологии в значительной мере является следствием неопределенности границ между данными явлениями в целом. Если речь идет об идеологии, то подчеркивается ее практическая направленность, легитимация деятельности, формулировка ее целей, значение, приписываемое определенным событиям, чувство сопричастности, которое они дают людям. С другой стороны, общественные движения непременно предполагают наличие определенных идей, ценностей, они ищут обоснования для своей деятельности, свои исторические корни. Таким образом, под национализмом мы будем понимать идеологию, создающую идейные рамки для национальных движений. Оба эти явления рассматриваются нами как взаимозависимые и отчасти взаимопроникающие, но в то же время обладающие собственной спецификой.

г. Интеллигенция. Большинство исследователей национализма сходятся во мнении по вопросу той особой роли, которая принадлежит при его возникновении и развитии интеллигенции, ряд ученых упоминает также буржуазию, указывает на значение процессов урбанизации (а следовательно, городской популяции) и индустриализации (а значит, рабочего класса).

Каким же будет определение интеллигенции, если налицо столь существенные культурные (ислам, буддизм, христианство, коммунизм) и исторические различия (буддийские монахи, инженеры, партийные функционеры)? В этой связи у ряда авторов появляются весьма пессимистичные высказывания, отрицающие саму возможность однозначного определения этого термина¹⁶. Однако, как нам кажется, в данной ситуации весьма уместной будет отсылка к одному из возможных определений, приводимых Иоанной Курчевской, понимающей интеллигенцию как «сообщество (…), элитарность которого связана с определенным типом аксиологических установок, проистекающим из интеллектуальной компетенции».¹⁷

Политический облик интеллигенции трудно интерпретировать, исходя исключительно из ее материального статуса или социального положения. Николай Зернов отмечает, что российская интеллигенция не была ни классом (в нее входили как состоятельные люди, нередко имеющие купеческое и даже дворянское происхождение, так и представители социальных низов), ни партией, ни, наконец, этнически однородным образованием, но и об ее бесформенности говорить не приходится¹⁸.

Фактором, определяющим столь близкие реакции людей со столь различным социальным статусом на общественно значимые проблемы, является идеология. Ежи Шацкий в этой связи предложил использовать термин «политические интеллектуалы» как наиболее адекватно отражающий природу их поведения. «Политические интеллектуалы, - пишет Шацкий, - не только порождают идеи, но также пытаются найти «материальную силу», способную воплотить эти идеи в жизнь. (…) Интеллектуалы обычно (…) приписывают себе не только особое знание, которое должно быть внедрено в сознание менее образованных людей, неспособных выйти за рамки своей обыденной жизни и подняться на уровень созерцания сути. Обычно они приписывают себе также способности совершенно иного рода, а именно умение формулировать то, что те самые необразованные люди чувствуют или же неясно осознают, но в то же время неспособны должным образом вербализовать и упорядочить свои мысли»¹⁹.

д. Социальное самосознание. Данный термин вызывает неоднозначную реакцию. С одной стороны, он принимается и используется большинством исследователей, а с другой – встречается с критикой, вызванной его неопределенностью, а также тем, что он предполагает преобладание коллективного над личным и является, по сути, воплощением субъективных взглядов автора, использующего это понятие.

Коллективное самосознание, или точнее – социальное самосознание предполагает существование некоего «мы» и, в самом деле, обнаруживается множество различных «мы» в самых разных сферах действительности в разные периоды истории. Личное местоимение «мы» может относиться как к определенной группе, обладающей атрибутами, присущими обществу, так и к совершенно случайному коллективу людей, возникшему в результате определенных обстоятельств. В обоих случаях консолидация «мы» происходит на основе отношения к другим людям, на основе связей, объединяющих данную личность именно с этой, а не с другой группой людей. Независимо от того, идет ли речь о случайных, ситуативных контактах, или о более глубоких социальных узах, это совершенно особая связь, объединяющая в единое целое определенную группу людей.

Природа, интенсивность, продолжительность и охват этих связей могут существенно различаться - возможности, предоставляемые действительностью, здесь фактически не ограничены. Существует, однако, определенная категория «мы», которая превосходит все прочие с точки зрения ее категоричности, экзистенциального значения (человек не может вообразить себе собственное существование без принадлежности к такому «мы»), а также с точки зрения ее всеобъемлющего характера. К таким «мы» принадлежит, в частности, семейная, родовая, племенная, религиозная, национальная общность. Социальные и политические предпочтения, являющиеся следствием принадлежности к той или иной общности, могут взаимно пересекаться, накладываться, иногда вступать в противоречие или усиливаться. Для каждого конкретного человека они создают своего рода иерархию в зависимости от количества людей, которые могут быть объединены в «мы». Независимо от эпохи, в каждом конкретном случае существует некое окончательное «мы», вне рамок которого человек не чувствует необходимости использовать данное местоимение для определения связей, возникающих между ним и неким коллективом. (К. Калхун использует для определения этого явления термин «категорическое самосознание»²⁰). То, в какой степени эти связи становятся объектом мифологизации или приобретают форму стереотипов, имеет второстепенное значение, поскольку здесь речь идет не о констатации «объективности» этих связей, а скорее о том, что они воспринимаются данным индивидуумом как реальные и обязывающие его к определенному поведению²¹.

Таким образом, социальное самосознание может быть определено как убежденность индивидуума в существовании особой онтологической связи, объединяющей его с определенной группой людей. Данная связь порождает как ряд прав, так и ряд обязанностей, и воспринимается индивидуумом как имеющая экзистенциальное значение для его индивидуальной самоидентификации. Понимаемое таким образом социальное самосознание вполне соответствует направлению социологии познания, представленному Питером Бергером и Стивеном Люкманном, которое продолжает идеи Альфреда Шутца и связано своими корнями со школой символического интеракционизма в американской социологии и теорией Джорджа Герберта Мэда²².

е. Сопоставительный аспект исследований. Идея верификации истинности функционирующих главным образом в кругу англосаксонской научной литературы теорий нации и национализма в условиях неевропейских цивилизаций в Российской империи и СССР вызывает необходимость применения сопоставительного метода²³. Успех любой стратегии сопоставления зависит в значительной мере от способа отбора анализируемых случаев. Принимая во внимание требования, применяемые к методам определения класса случаев, а также к подбору конкретных примеров, в нашем случае отбор должен исходить из следующих принципов. Во-первых, в качестве базовой единицы сравнения признается культура/общество/нация, которые, впрочем, наиболее часто избираются для этих целей. Во-вторых, критерии отбора конкретных примеров устанавливаются на основе следующих факторов²⁴:

а. принадлежность к неевропейской цивилизации;

б. присутствие в составе России по крайней мере с рубежа XVII и XVIII веков;

в. принадлежность к универсальной религии, основные центры которой находятся за границами России;

г. принадлежность к большей, чем нация, этнической структуре;

д. наличие статуса автономной республики в составе СССР.

Обозначенным таким образом критериям в России соответствуют только три этнических группы: башкиры, буряты и татары. Выбор названных критериев продиктован в первую очередь стремлением ограничить число «исторических переменных», которые могли бы внести определенную неясность в общую картину, например, исход адыгейцев в Турцию во второй половине XIX в., депортация чеченцев, ингушей, калмыков, балкарцев и карачаевцев во время II мировой войны, принятие христианства (по крайней мере номинальное) марийцами, пермяками, зырянами, якутами, чувашами, удмуртами, осетинами, мордвинами, или, например, довольно позднее вхождение Тувы в состав России (1944 г.). Важное значение имеет также то, что процесс формирования концепции нации в российских условиях проходил в течение довольно продолжительного периода времени (постулат «б»).

Соответствие названным критериям ни в коей мере не означает полной однородности трех отобранных нами случаев, поскольку здесь дополнительно возникает несколько важных «параметров», приводящих к тому, что феномен, являющийся предметом настоящего исследования, будет рассмотрен в принципиально различных культурных и цивилизационных контекстах:

а. религия (буддизм/ шаманизм бурят – ислам татар и башкир);

б. круг мусульманской тюркоязычной культуры – круг тибетской и древнемонгольской культуры;

в. прочные племенные и родовые узы (башкиры и буряты) и их отсутствие (татары);

г. государственная традиция (татары) и ее отсутствие (башкиры и буряты);

д. уровень урбанизации в XIX в.: высокий (татары) и низкий (башкиры и буряты).

В свете всего вышесказанного, можно констатировать, что с учетом данных параметров три отобранных нами случая могут быть описаны при помощи таких последовательностей:

Башкиры – мусульмане, язык - тюркский, наличие прочных племенных связей, отсутствие государственной традиции, низкий уровень урбанизации в XIX в.;

татары – мусульмане, язык - тюркский, племенные узы отсутствуют, государственная традиция наличествует, высокий уровень урбанизации в XIX в.;

буряты – буддисты/шаманисты, монголоязычные, наличие прочных племенных и родовых связей, отсутствие традиций государственности, низкий уровень урбанизации в XIX в.

В качестве базовых «операционных переменных», т.е. «условий, воздействие которых на зависимые переменные или уже отмечено, или предположительно может существовать» в понимании Смельсера, будут использованы интеллигенция и создаваемый ею национальный дискурс, а также соответствующий способ функционирования этого дискурса. В качестве зависимой переменной выступит социальное самосознание, представляющее для нас особый интерес, а также способ его формулировки, обоснования и переведения на язык политических, культурных и цивилизационных требований²⁵.