Войчех Зайончковский Варшава Социальное самосознание татар, бурятов и башкир в России и СССР – преемственность или разрыв традиции?

Вид материала

Документы

Содержание 3. Конфронтация с европейской цивилизацией 4. Возникновение национальных движений 5. Коммунизм и националистическая модернизация 6. Разрыв традиции национализма и его возрождение

Подобный материал:

• Подготовил: ученики 91 класса, 637.75kb.
• Русское самосознание: \"путь к себе\" или \"путь от себя\". Дискуссия, 448.59kb.
• Наверное, немногие будут спорить, что истоки нашей сегодняшней жизни уходят вглубь, 132.85kb.
• Положение об Открытом краевом молодежном творческом конкурсе, 147.23kb.
• Арча җиденче номерлы урта мәктәбенең югары категорияле татар теле һәм әдәбият укытучысы, 792.47kb.
• Дәрес темасы: Татар милли әдәби теленең формалашуы Дәреснең м аксатлары, 133.41kb.
• «Образ России: национальное самосознание и современность», 1708.08kb.
• «Обычаи и традиции», 23.54kb.
• Округа Муром Владимирской области «Основные вехи жизненного пути М. П. Лазарева», 574.12kb.
• Положение о Iреспубликанском конкурсе «Һаумы, Һаумы, Әкиәт!» юных исполнителей сказок, 67.73kb.

3. Конфронтация с европейской цивилизацией

Донациональное социальное самосознание неевропейских народов, оказавшихся в сфере влияния российского государства, базировалось первоначально главным образом на родовых и семейных узах, а также религии²⁶. Значение последней было двойственным. С одной стороны, религия была источником базовых понятий, необходимых для постижения мира, позволяла найти место окружающей действительности в определенном миропорядке, более устойчивом и более широком, чем индивидуальный опыт отдельной личности. С другой стороны, религия создавала цивилизационное пространство - своего рода осязаемое свидетельство универсальности образа мира, создаваемого на основе религиозных верований. Религия гарантировала существование мира единоверцев, осознающих и постигающих действительность аналогичным образом - пространства, в котором точками отсчета были места культа, общепринятый литургический язык, унифицированная культура элиты; религия обеспечивала также приведение истории в соответствие с шаблонами, создаваемыми родовой и племенной памятью.

Отношение российского государства к инородцам до середины XIX в. характеризовалось различным подходом к каждой из этнических групп и определялось как интересами российского государства, так и социально-политической ситуацией в том или ином регионе²⁷. Во второй половине XIX в. ситуация начала меняться. Социальные и экономические изменения, независимо от чьей-либо воли, разрушали традиционный образ жизни многих нерусских народов. Имеется в виду, прежде всего, развитие промышленности и транспортной сети, урбанизация и уничтожение крепостного права, давшее мощный импульс поддержанному государством колонизационному движению, направленному на заселение русскими Северного Кавказа, севера Казахстана, юга Урала и юга Сибири²⁸. Кроме того, начинается формирование современного русского национализма, а в части правящей элиты складывается убежденность в том, что этническая неоднородность России со временем будет все более и более серьезным препятствием на пути создания сильного государства²⁹.

Для буддистов и мусульман вхождение в состав российского государства означало одновременно расшатывание универсальных до сего времени устоев миропорядка, как в идеологической, так и в сугубо практической сфере. Как оказалось, мир европейцев-победителей не может быть описан при помощи существовавших ранее категорий, почерпнутых главным образом из ислама и буддизма. Не существовало понятийного аппарата, который позволил бы рассуждать о мире, обществе и политике в нерелигиозных категориях – тех, которые использовала европейская политическая мысль.

Для мусульман главной точкой отсчета при оценке людей было их отношение к вере. Базовым понятием, определяющим границы коллектива, с которым идентифицировали себя мусульманские авторы, было «umma al-islam» – единое сообщество верующих, правоверных, «преданных Богу». Данное сообщество носило универсальный характер и стояло выше всех прочих сообществ. «Поскольку оно было едино, то все его члены были равны. Все мусульмане, независимо от культуры, расы, независимо от того, давно ли они пришли к вере или совсем недавно, пользовались в рамках уммы равными правами и на всех возлагались одинаковые обязанности»³⁰.

Обстоятельства, сопровождавшие отделение бурят от остальных монголов (установление границы между Россией и Китаем), привели к тому, что они оказались отрезанными как от халхасcких ханов, по отношению к которым они находились в вассальной зависимости, так и от непосредственных контактов с важнейшими религиозными авторитетами: далай-ламой и богдогегеном. Можно сказать, что южнее российско-монгольской границы остались не только халхасcкие племена, но и вся политическая жизнь монгольских народов³¹. Отсутствие собственной сильной светской власти способствовало укреплению позиций ламаизма в общественной жизни бурят (прежде всего среди восточных бурят), что, впрочем, полностью соответствовало теократическим тенденциям среди халхов и жителей Тибета. Дополнением к семейным и племенным узам стали узы религиозные, которые на рубеже XIX и XX вв. стали основой для собственно бурятских теократических теорий. Западные буряты, которые под российским владычеством номинально перешли в христианство, оставались и далее в сфере влияния шаманизма.

Столкновение башкир, бурят и татар с Россией характеризуется всеми чертами того феномена, который А. Смит называет конфронтацией с организованным согласно современным европейским образцам «научным государством», что, по его мнению, является одним из базовых условий возникновения национализма³². Интерпретация этого столкновения производилась представителями образованной элиты, которая распалась на две группы – первую составили те, кто получил образование в традиционных религиозных школах, вторую - выпускники недавно созданных светских школ, основанных на модели европейского образования.

Началом процесса сознательной модернизации неевропейских народов следует признать распространение печати и прессы, повышение статуса национальных языков за счет превращения их в письменные языки (в ущерб литургическим языкам – арабскому, турецкому, древнемонгольскому), а также реформу системы школьного образования. Это происходило на фоне кардинального изменения отношения башкирской, бурятской и татарской интеллигенции к собственному обществу: адресатом идей, которые представители элиты стремились передать при помощи новых или модернизированных средств информации были, в идеале, все без исключения члены данного этнического сообщества, все, кто владел диалектами языка, использованного в конкретном издании. (В качестве примера можно упомянуть о деятельности Кайума Насыри, издававшего, в частности, татарские календари).

Стремительное расширение сферы социальной активности в общественной жизни знаменует первый и наиболее важный этап националистической модернизации. Благодаря этому процессу были созданы условия, способствовавшие складыванию нового самосознания в рамках общественного движения, в которое были вовлечены представителей иных, кроме интеллигенции, слоев населения, хотя массовость этих движений была различной в каждом из трех рассматриваемых случаев.

Происходили изменения также в формах описания социальной действительности. Помимо традиционных форм анализа начали использоваться модели описания и интерпретации мира, базирующиеся на европейской системе знаний. Наилучшими примерами этого являются: творчество бурятского этнографа Доржи Банзарова и башкирского историка Ахметзаки Валиди, который своей «Историей турок и татар» (1912) произвел настоящий переворот в историографии российских мусульман, отойдя от свойственному исламу способа представления будущего³³.

Различные подходы к интерпретации социальной действительности, на которые наложились различия образования, привели к складыванию в среде татар, бурят и башкир четырех идейных и политических течений:

а. реакционный религиозный консерватизм, преследующий цель восстановления некогда существовавшей «истинной», «чистой» религии, отвергающий возможность какого бы то ни было компромисса с современной европейской цивилизацией и являющийся проявлением исторической девиации. Идеал, к которому следовало стремиться, находился в данном случае в прошлом. На татарской и башкирской почве это течение представляли кадымисты и вайсовцы (сугубо татарское движение), на бурятской почве – стародумцы. Приверженцы этого течения получали традиционное образование.

б. религиозный модернизм, признающий необходимость усвоения определенных достижений европейской цивилизации. Его сторонники выступали за рационализацию образования, не подвергая при этом сомнению религиозную базу социального самосознания. Общественный идеал в данном случае не предполагал возврата к корням, не был локализован в прошлом. Представители этой среды (джадидисты среди мусульман, а также так называемая «партия прогрессивных бурят» и реформаторы ламаизма) получали образование в традиционной системе.

в. национализм, признающий необходимость восприятия не только отдельных достижений западной цивилизации, но и перехода на путь развития, проложенный европейцами. Концепция нации становится не только новой формой выражения социального самосознания, но и одним из существенных этапов развития, который – если бы удалось воплотить в жизнь этот идеал – должен был привести к выравниванию неевропейской и европейской цивилизаций. Общественный идеал проецировался в данном случае в будущее, не предполагая полного разрыва с традицией, он одновременно отрицал приоритет религиозных уз. Приверженцы данного течения имели опыт контактов с европейской наукой (напр. Ахметзаки Валиди, Аяз Исхаки).

г. социализм, характеризующийся критическим отношением к традиции и признающий многие ее элементы (особенно если речь идет о религиозной жизни) проявлением ложного сознания, от которого необходимо отказаться. Общественный идеал проецируется в будущее и фактически никак не связан с традицией. Сторонники этого течения, как правило, получали образование по европейской модели.

Такое разделение носит в определенной степени условный характер, поскольку взгляды целого ряда авторов эволюционировали. Распространено было также соединение разных элементов, например, свойственной социализму социальной чуткости и национализма. Тем не менее, представленные здесь четыре идейных течения в целом определили рамки политического дискурса представителей неевропейской цивилизации в составе России в конце XIX в.

Крайние позиции, а именно религиозный консерватизм и социализм, отмежевывающиеся, с одной стороны, от всего европейского, а с другой – от собственной традиции, были в общественной жизни татар, башкир и бурят своеобразными полюсами, между ними простиралась сфера, в которой взаимодействовали течения, связанные и с традицией, и с европейской цивилизацией. Таким образом, нет ничего удивительного в том, в рассматриваемых здесь примерах возникновению национализма предшествовали попытки религиозных реформ, а позже религиозный модернизм существенным образом влиял на формирование националистических идей.


4. Возникновение национальных движений

Политический потенциал национальных движений проявился впервые во время революции 1905 г., однако, одновременно обозначились также проблемы, связанные с сочетанием светского и партикулярного по своему характеру национализма и религиозного универсализма. Наиболее динамично развивалась политическая жизнь среди татар, которые задавали тон в политическом движении российских мусульман, они же были той средой, в которой наиболее активно развивались общественные организации и пресса³⁴. Наивысшим достижением этого периода стало создание Мусульманского Союза (Ittifak-al-muslimi) и превращение его в политическую партию, среди основных целей которой значилось: объединение мусульман, демократизация политической системы (законодательная и исполнительная власть должна была стать выборной), уравнивание в правах русских и инородцев, реформа системы образования и религиозного управления.

Создание по преимуществу татарской политической партии, претендующей на роль представителя интересов всех мусульман и выказываемое татарами отрицательное отношение к признанию культурных и политических требований иных мусульманских сообществ (прежде всего башкир и казахов) привели к возникновению напряженности национального характера в рамках мусульманской уммы³⁵. Это отчетливо видно на примере положений, сформулированных Башкиро-мусульманским обществом Бурзянской волости, которые включали не только требования возврата захваченных земель, предоставления права пользования лесами, но и требование соответствия языка обучения и происхождения учителей происхождению учеников³⁶.

Положение бурят было несколько иным – недовольство возбуждала конфискация земель, ограничения, касающиеся религиозной жизни и образования, а также попытки навязывания российскими властями системы самоуправления, основанной на территориальном принципе. Центральной осью кристаллизации бурятского самосознания стала интерпретация данного конфликта как противостояния русских и бурят, при этом оказалось возможным пренебречь племенными и родовыми различиями (характерно, что подобные требования выдвигали после 1905 г. как восточные, так и западные буряты). Однако в то же время заявило о себе течение, подчеркивающее связь с монгольским миром, проявлением этого стало требование введения монгольского языка в школы и снятия ограничений на издания на монгольском языке. Главной целью ратующих за эти лозунги «радикальных народников» стало объединение монгольских народов; ведущую роль здесь призваны были сыграть буряты³⁷.

Таким образом, определенная часть бурятской и татарской интеллигенции начала двигаться в аналогичном направлении, стремясь к созданию нового большого национального сообщества с опорой на уже существующую культурно-религиозную общность с соседними народами. В обоих случаях в более отдаленной перспективе это привело к возникновению пан-националистических движений, что натолкнулось на защитную реакцию со стороны соседей (монголов и башкир соответственно).

Русская революция, а также начало гражданской войны открывают новый этап в истории народов, населяющих Российскую империю. Значение национальных меньшинств и движений оценили большевики, сочтя, что идея разделения человечества на народы, стремящиеся к обретению определенных политических прав, может стать хорошей почвой для нахождения общего языка с населяющими Россию народами. Компромисс был достигнут после согласия новых властей на создание национальных республик взамен за отказ националистических слоев от религии, признание классовой теории общества и доминирующей роли большевиков как политической эманации пролетариата.

В среде мусульман созданию республик предшествовали бурные дебаты по поводу территориального федерализма, главным идеологом которого стал Ахметзаки Валиди, выступивший во время I Мусульманского съезда с докладом под знаменательным названием «Племенной состав российских мусульман», а также дискуссия по поводу культурной автономии, за которую выступало большинство татарских деятелей. В результате этот спор привел к победе национализма и распаду единства российских мусульман. В ноябре 1917 г. по инициативе татарских деятелей был создан Стан Идель-Урал, претендующий на роль представителя интересов татар и башкир, однако в то же время возникла и Башкирская республика. Шаги, предпринятые татарами, натолкнулись на негативную реакцию башкир: «Каждый народ и нация, имеющий землю и имущество – гласило постановление Шуры (исполнительный орган башкирского съезда) – должен заботиться о самом себе, должен позаботиться о защите жизни, крови, души и земли»³⁸. В состав Советской России оба народа вошли независимо.

В Бурятии также возникли разногласия между сторонниками национального партикуляризма, подготовившими создание 1921 г. в Дальневосточной Республике Бурятско-Монгольского Автономного Округа, и приверженцами консервативного религиозного универсализма под предводительством ламы Сандана Циденова³⁹.


5. Коммунизм и националистическая модернизация

В СССР были созданы национальные административные образования, призванные играть роль суррогата государства, при этом руководствовались жесткими, вытекающими из сталинского определения нации, критериями, которые предполагали существование «национальной» территории, литературного языка и единой народной культуры. Был запущен самораскручивающийся механизм образования национальных сообществ, состоящий в восполнении разнообразных «недостатков» в обществах, наделенных статусом союзных или автономных республик, но не до конца соответствовавших названным критериям. Эту цель призваны были решить разнообразные институты (в сфере организации науки, культуры, прежде всего народной, средства массовой информации), которые просуществовали до самого распада СССР.

Интеллигенция же оказалась перед дилеммой: отказаться от общественных идеалов, базирующихся на определенных конфессиональных принципах или принять предлагаемый победившей партией образ социальной действительности. Отказ от религии, однако, отнюдь не означал достижения компромисса с коммунизмом, поскольку эта идеология оказалась в определенном отношении изоморфна национализму. Нация и класс как альтернативные источники социального самосознания были в принципе несовместимы, поскольку претендовали на аналогичную роль посредника между личностью и человечеством, необходимого для определения места личности в исторической реальности⁴⁰.

Стремление избежать выбора между лояльностью по отношению к классу, а точнее – к партии, и лояльностью по отношению к нации привело к возникновению национального коммунизма, пытавшегося обосновать необходимость учета ряда националистических постулатов в ходе строительства коммунистического общества. На практике значительная часть интеллигенции, согласившейся сотрудничать с большевиками, давала понять, что именно национальная принадлежность рассматривается ею как важнейшая точка отсчета. Складыванию такой позиции способствовала также политика «коренизации», развернутая ВКП(б) в 1923 г.

Существовало несколько возможных вариантов позиций, занятых представителями национальной интеллигенции по отношению к коммунизму. Крайние точки зрения представляли, с одной стороны, Ахметзаки Валиди, который после неудачных попыток найти общий язык с большевиками решился на борьбу с ними, а с другой – Гали Шамигулов, Саидгарей Саидгареев и Василий Трубачев, представлявшие течение национального нигилизма. Между этими двумя полярными точками обнаруживаются разнообразные вариации компромиссных воззрений. Некоторые старались найти свою нишу и работать, избегая, насколько это было возможно, политики, как это делал в Бурятии Гомбожаб Цибиков, другие пытались найти форму сочетания коммунизма с национализмом, создавая течение, которое принято обозначать термином национальный коммунизм. В числе наиболее крупных представителей этого течения можно назвать из татар Мирсаида Султан-Галиева и Галимжана Ибрагимова, среди бурят – Элбек-Доржи Ринцзино.

Поиски соответствующей формы сосуществования с коммунизмом не были лишены рациональных предпосылок. В 20-е гг. в национальных республиках начался процесс, который можно определить термином националистическая модернизация. Он состоял в развитии национальных культурных и образовательных институтов, образовании интеллигенции, выработке научной основы литературных языков. Его целью было достижение всеми народами в ускоренном темпе уровня, демонстрируемого в данной сфере европейскими обществами. Сравнительно больших успехов в этой сфере удалось добиться татарам благодаря вхождению в республиканские власти группы деятелей, способных реально влиять на форму управления в республике (в частности, Вели Исхакова, Рауфа Сабирова, Микдада Бурундукова, Кашафа Мухтарова, Арифа Бенбаева). В меньшей степени это коснулось бурят во время правления Михея Ербанова, и наконец, наименее всего это затронуло башкир, которые после разрыва Ахметзаки Валиди с большевиками оказались лишенными как возможности влиять на ситуацию в Башкирии, так и собственной политической элиты.

Начиная с 1928-29 гг. в СССР постепенно суживаются допустимые границы участия национальной составляющей в общественной жизни. Конец нэпа совпал с борьбой, начатой старой дореволюционной интеллигенцией, за сохранение существовавших ранее алфавитов, базирующихся на латинице. Развернутая в 1926 г. дискуссия завершилась в 1929-30 гг. поражением сторонников сохранения традиционных вариантов письменности, базирующихся на арабском (в случае с мусульманами) и древнемонгольском (в случае с бурятами) алфавите. Дискуссия по поводу алфавита была последней, в которой национальная интеллигенция народов, населяющих Россию, принимала участие как социальная группа, пытающаяся руководствоваться в своих действиях стремлением к достижению определенных национальных целей. Впрочем, данная дискуссия стала также последним публичным выражением коллективного сопротивления политике коммунистических властей.


6. Разрыв традиции национализма и его возрождение

Замена традиционных алфавитов совпала по времени с началом борьбы с правым уклонизмом в партии, что предполагало, в частности, преодоление буржуазного национализма, который впервые стал объектом нападок еще в 1920-23 гг. В Татарстане удар был нанесен по «султангалиевщине», в Башкирии – по «валидовщине», в Бурятии атака была направлена на панмонголистов. Результат во всех случаях был одинаковым – отстранение от власти и вывод из государственных институтов сторонников национального коммунизма или тех, на кого пало подозрение в симпатиях такого рода. Наступившие вскоре трагические 1937-1938 гг. положили конец не только попыткам сочетать коммунизм с национализмом, но и уничтожили все поколение национальной интеллигенции, которое пыталось осуществить эту идею.

В течение нескольких лет, с учетом потерь, понесенных в ходе II мировой войны, с политической арены сошло целое поколение людей, которые свою сознательную жизнь начинали еще до революции, у которых был опыт иной, несоветской, политической жизни и для которых выбор между религией, классом и нацией действительно представлял дилемму. Следующие поколения уже не имели такой возможности. Для них марксистско-ленинская идеология, реалии коммунистического государства и боязнь репрессий составляли исходный пункт постижения социальной действительности. Мощь удара, испытанного национальными меньшинствами, в данном случае усилилась в результате очередной смены алфавита, что тем самым перечеркивало возможность доступа последующих поколений к культурному наследию, а также знаменовало начало планомерной русификации.

Здесь возникает ряд весьма существенных вопросов. Во-первых, насколько решительным был разрыв традиции в рамках националистического течения? Не возникает сомнений в том, что такой разрыв традиции национализма имел место: перестала существовать социальная группа, являющаяся его оплотом, из общественной жизни была устранена идеология (цензура и смена алфавитов сделали недоступным то, что было создано до большой чистки), были обезоружены – в прямом и переносном смысле – национальные движения. Во-вторых, в какой степени возрождение национализма после 1956 г. являлось логическим следствием системы и результатом строительства социальной действительности при помощи национальных институтов, созданных еще в 20-е гг., а в какой – результатом индивидуальных решений отдельных личностей, следствием того, что национальное самосознание, принадлежность к нации даже в эпоху официального стирания этнических различий и русификации сохраняли свое важное значение? Было ли это следствием заданного направления развития обществ, существующих в СССР, или того факта, что принадлежность к нации отвечала глубинной природе человеческой психики?

Почва для возрождения национализмов на рубеже 80-90х гг. была подготовлена в ходе тридцатилетия, наступившего после смерти Сталина. Можно назвать несколько причин такого хода событий. Во-первых, ускорился процесс повышения социального статуса представителей национальных меньшинств. Процент людей с высшим образованием во всех трех анализируемых сообществах увеличился в период с 1960 до 1986 гг. в несколько раз (в среднем пятикратно). Во-вторых, были упрочены институциональные основы культурной и научной жизни в автономных республиках, что создавало необходимость образования специалистов. В-третьих, вырос процент городского населения, превысив в случае башкир и бурят половину всей популяции или приблизившись к этой черте, как это было в случае с татарами. Наконец, в-четвертых, новая интеллигенция в подавляющем большинстве случаев имела крестьянское происхождение, а это означало ее принадлежность к среде относительно слабо русифицированной.

Вопреки официально провозглашаемым интернационалистским лозунгам условия адаптации молодой интеллигенции не городского происхождения были довольно сложными. Главным препятствием оставался русский язык – многие совершенствовали свои знания только во время учебы в высших учебных заведениях, подвергая себя целому ряду испытаний, являющихся следствием недостаточного уровня владения русским языком. Процесс языковой русификации сопровождался советизацией образа жизни, что выражалось в отказе от системы ценностей и обычаев, вынесенных из родительского дома. В некоторых (отнюдь не редких) случаях отмечалась расовая дискриминация.

Сталкиваясь с такого рода проблемами, представители нерусской интеллигенции избирали одну из возможных форм поведения. Наиболее распространена была инерционная позиция, сторонники которой стремились избегать драматичных решений. Принадлежность к башкирскому, татарскому или бурятскому народу была для них чем-то естественным, но не представляла той ценности, которая пробуждала бы желание сохранить этническую самоидентификацию вопреки окружению. Другой вариант представлен сознательной ассимиляцией с целью обеспечения собственной карьеры или успешного будущего детей. Третий и одновременно наиболее редкий случай составляло отвержение советской национальной политики.

Ни в одном из анализируемых случаев не отмечено явного протеста, который принимал бы формы диссидентского движения. В период после 1956 г. наиболее серьезным проявлением поворота интеллигенции в сторону национальных проблем стало возрождение на волне хрущевской оттепели памяти о великих фигурах, событиях, книгах, обреченных на небытие в сталинские времена. Властям быстро удалось нейтрализовать это движение, но на его волне проявилась активность немногочисленных непокорных. Они пытались в различных сферах найти формы выражения своего национального сознания и независимого образа мыслей, но власть оказалась неспособной их принять. Поведение такого рода наиболее часто отмечалось в Татарстане (в частности, Абрара Кримуллин, Салих Баттал, Ф.Х. Валиев; предпринятые в 1976 г. попытки Татарстана получить статус союзной республики), относительно редко встречалось в Башкирии (Билял Юлдашбаев) и Бурятии (Лубшан Доржиев), впрочем, в последнем случае гораздо большее значение, чем национальная традиция, имела религия. Деятельность Бидии Дандарона, вне зависимости от сакрального измерения, представляет собой один из наиболее ярких примеров независимой позиции национальной интеллигенции.

Реакция властей на малейшее проявление свободомыслия приводила каждый раз к показательной «нейтрализации» неудобной личности, но не могла полностью искоренить интерес к национальной проблематике. Производимые в границах, дозволенных цензурой, исследования на исторические и литературные темы становились все более герметичными и доступными для понимания относительно небольшого количества специалистов. Обращенность татарской интеллектуальной жизни к прошлому, стремление найти ответ на вопрос о происхождении народа и корнях национальной традиции позволило Эдуарду Лаззарини определить это идейное направление термином «мирасизма» (от «мирас» – «наследие» тат.)⁴¹. Это с полным основанием можно отнести также к башкирам и бурятам.

В сложившейся ситуации история позволяла преодолеть отчужденность, «открывала личности доступ к трансценденции – индивидуальной жизни в жизни группы»⁴², позволяла обрести связь с группой, к которой человек «принадлежит в самом глубоком и непосредственном значении слова, чувствуя, что он не одинок и не может быть непризнанным или отвергнутым»⁴³. Это одновременно означало признание идеологического предложения государства и коммунистической партии суррогатом, неспособным удовлетворить ожидания человека, стремящегося к преодолению отчужденности. Обращаясь к истории, пытаясь вписать себя в некое более широкое сообщество, интеллигенция стремилась дополнить «базовую систему ценностей», навязываемую государством, альтернативной «базовой системой ценностей», имеющей национальную направленность.

Принятие национальных ценностей и национальное самосознание отнюдь не означает, что коммунистическая идеология не играла никакой роли в формировании взглядов интеллигенции. Играла, и весьма существенную. Исторический материализм в своей канонической версии поставлял в большинстве случаев интеллектуальный инструментарий для исторического анализа. Пожалуй, не будет преувеличением утверждение, что стиль исторического мышления башкирских, татарских и бурятских интеллигентов формировался с учетом марксистско-ленинской концепции истории, особенно ее утопического аспекта.

Роль, которую играла в психологической сфере история и интерес к культурной традиции, не подлежит сомнению. Под вопросом остается, однако, политическое измерение этого феномена. Можно ли вообще говорить о существовании не зависящего от официальной советской идеологии политического течения в СССР? Можно ли говорить о возникновении национализма, понимаемого как стремление к превращению этноса в основу действующей политики? Если же такой не зависящей от государства сферы политики не существовало, то мы не можем говорить и о существовании национализма в период с 1955 по 1985 г. в понимании, сформулированном в начале нашей работы.

На связь, возникающую между историей и политической рефлексией, обращает внимание целый ряд исследователей. Некоторые – в их числе Эрик Вогелин – допускают возможность постановки знака равенства между ними, отмечая, что «существование человека в политическом обществе является историческим существованием, а теория политики, если она стремится достичь основ, должна быть также и теорией истории»⁴⁴. Исследование истории, таким образом, могло стать для представителей национальных меньшинств началом политической рефлексии или заменить ее полностью, а реконструкция национального прошлого при помощи историографии могла восприниматься как ритуал, символизирующий существование политического сообщества, базирующегося на иных принципах, чем те, которые предлагала официальная идеология, ратующая в пользу гипотезы об исчезновении наций в СССР и создании «советского народа».

С течением времени по мере исчезновения наций должно было потерять смысл и само существование национальной интеллигенции. Поэтому не стоит удивляться тому, что во внешне спокойные и бесцветные брежневские времена она приходит к осознанию необходимости противостоять такой перспективе, что именно в это время формировалась позиция, которую Исайя Берлин охарактеризовал термином национализм как «состояние мысли»⁴⁵.

Открытое исповедание националистических взглядов в СССР было невозможно, но в высказываниях и поступках ряда интеллигентов проявились определенные элементы данной идеологии. Каковы были действительные убеждения татарских, башкирских или бурятских историков, писателей и художников в 60-70-е гг., мы можем только догадываться. Этот вопрос требует более детального исследования, учета не только того, что было опубликовано, но и объема цензорских поправок, а также анализа замысла, которым руководствовался автор конкретного текста. Ряд исследователей склонны утверждать, что в СССР, несмотря на давление со стороны государства, национализм существовал, особенно если речь идет о «анонимном национализме» как об одном из «важнейших явлений этой эпохи»⁴⁶.

Быть личностью, одновременно являясь представителем конкретной нации, стало главным лозунгом национальных движений, которые возникли в отдельных республиках на рубеже 80-90-х гг. Наиболее ярким свидетельством национальных устремлений интеллигенции стала деятельность национальных организаций, выступавших первоначально с требованиями культурного и языкового характера, а позже и с политическими требованиями⁴⁷. Это общественное движение рождалось непосредственно из предперестроечного опыта интеллигенции и было бы без этого невозможным.