Борис башилов масоны и заговор декабристов издательство “русь”

Вид материала

Документы

Содержание Xix. декабристы и “психоз крови” у русской интеллигенции Xx. напрасно погубленные жизни Xxi. исторический долг нашего поколения

Подобный материал:

• Борис башилов масонские и интеллигентские мифы о Петербургском периоде Русской Истории, 392.14kb.
• Борис башилов враг масонов №1 масоно — интеллигентские мифы о николае I издательство, 1535.08kb.
• Борис башилов рыцарь времен протекших павел первый и масоны содержание, 1001.12kb.
• Борис башилов московская русь до проникновения масонов русская история и интеллигентский, 1128.38kb.
• Тема: Выступление декабристов. Значение движения декабристов, 45.85kb.
• Иплан измыслить, как им повредить В. Шекспир. Генрих, 458.52kb.
• Борис башилов александр первый и его время масонство в царствование александра, 1185.4kb.
• Домашнее задание Введение 1 час вводный Карты"Киевская Русь", "Россия в 16 в С. 5-8, 104.92kb.
• Борис башилов “златой век” екатерины II масонство в царствование екатерины, 1271.95kb.
• «Сравнение содержания программных документов декабристов с основными идеями, мотивами,, 244.71kb.

XIX. ДЕКАБРИСТЫ И “ПСИХОЗ КРОВИ” У РУССКОЙ ИНТЕЛЛИГЕНЦИИ

От декабристов в русскую политическую жизнь вошло страшное наследие — “психоз крови”.

“Откуда, когда и как психоз крови внедрился в русскую жизнь? Психоз, который вырос на почве идей всеобщего блага и интегральной справедливости?” — задает вопрос Н. Былов в напечатанной несколько лет назад в “Нашей Стране” статье и дает на этот вопрос следующий верный ответ:

“Историческая тропа приводит нас к декабристам. Они были под гипнозом французской гильотины; они сговаривались убить всю царскую семью без остатка; они сурово осуждали революции неаполитанскую и испанскую за то, что там венценосцы не были истреблены. В своей “Русской Правде” Постель развивал планы вырубки “под корень” всего мыслящего слоя России. Церковь шла целиком на слом. Все это — во имя создания чего-то всеблагого, идеального...”

Декабристы заложили и новое: кровь во имя не ведомого, туманного будущего. Вот эта-то традиция нас и интересует. Она очень быстро дает себя знать после декабристов. Кружок “петрашевцев” принято понимать как нечто весьма безобидное, где молодые люди обсуждали теории Фурье, обсуждали головоломные вопросы к какой “трудовой фаланстере” отнести почтенных граждан, на долю которых выпадет повинность чистить уборные. Разумеется, если поставить им в вину только то, что они восхищались психопатом Фурье, то приговор над ними (повешение, в последний момент, когда они стояли под виселицей, замененное каторгой) выглядит неслыханно жестоким. Умалчивается одно обстоятельство: петрашевцы на своих собраниях обсуждали еще и убийство царя. А этот факт переиначивает все дело. Достоевский, бывший в числе петрашевцев и приговоренный к повешению, показал нам своей жизнью и творчеством, что этот суд он принял, как заслуженный и через этот суд отделался от бесов, разъедавших его в молодости.

Достоевский победил бесов в себе, но в русской жизни они никак побежденными не оказались. Каждый новый “вклад в революционную мысль”, был вместе с тем и вкладом в психоз крови. Исключение можно сделать только для одного Герцена — он был настолько духовно одарен, что догматическая гнусь не могла его целиком заесть. Все другие пророки подполья шли навстречу гнуси бодро и безоговорочно.

Чернышевский (в 1853 г.) пишет: “меня не испугает ни грязь, ни пьяные мужики, ни резня”. В окончательном виде “Катехизис революционера”, как он был назван, составил в 80-х годах Нечаев и никто дальше, — ни Ленин, ни Дзержинский, ни Сталин — ничего нового уже не сказали. Нечаев писал, что все средства — ложь, вымогательство, провокация, воровство и убийство не только не должны смущать революционера, но абсолютно необходимы и всячески его украшают. Это и есть революционная доблесть. Всем известно, что фабулой для “Бесов” Достоевского послужил именно процесс Нечаева, который убил своего приятеля, когда тот возымел дерзость в чем-то не согласиться с “вождем” — Нечаевым”.

Но оставим пророков и перейдем к “малым”. Как там обстояло дело? Увы, черные пророки всегда находили послушное и восторженное стадо”.

“Я дошла до того, что бредила эшафотом”, оставляет письменный след Л. Г. Шелгунова (“Любовь людей шестидесятых годов” Т. А. Богданович, изд. “Академия”). Шелгунова со своими двумя мужьями принадлежала к окружению Чернышевского, но на ней явственно чувствуется гипноз, т.н. великой французской революции. “Этот месяц, проведенный в Париже, совершенно одурманил меня”, — сообщает Шелгунова, в 1856 году. “Я дошла до того, что бредила эшафотом”. По-видимому, посещение мест казней и осмотр “священных гильотин” производили на молодую барыньку приятное опьяняющее действие”.²⁸

XX. НАПРАСНО ПОГУБЛЕННЫЕ ЖИЗНИ

Восстание декабристов, чрезвычайно накалив политическую атмосферу в России, только отодвинуло еще дальше возможность разрешения важнейшей исторической задачи, во имя разрешения которой они поднимали восстание — освобождение крестьян. Не будь восстание, крестьян освободил бы наверное уже не сын Николая I, а сам Николай I.

Чрезвычайно показательно то, что помилованные Николаем I Киселев, А. Муравьев и Ростовцев были привлечены Императором к подготовительным работам по освобождению крестьян и проделали большую работу в этом направлении.

Ряд осужденных декабристов со временем тоже поняли, что восстание было ошибочным шагом.

Участник восстания декабристов А. П. Беляев в своих “Воспоминаниях о пережитом и перечувствованном” оценивают восстание декабристов, как событие, принесшее страшный вред России (“Русская Старина”).

Когда на престол, после смерти Николая I вступил Александр Второй, то он простил декабристов.

“...Летом 1856 года все тянулись в Москву, — ожидали коронации. Вернулся Михаил Сергеевич из заграничной поездки. Муравьев разрешил ему остаться в Москве посмотреть на торжества. Царило восторженное настроение. Севастопольские раны, наскоро залеченные Парижским трактатом, уже не болели. Очи всех с упованием взирали на Кремль, а практические заботы вращались вокруг приготовлений к праздникам. Настал и ожидаемый день, когда должно было раздаться царское слово о судьбе сибирских изгнанников.

Утром в день коронации, еще никто ничего не знал: по крайний мере дети Сергея Григорьевича ничего не знали. В ответ на все расспросы видели лишь поднятые плечи и разведённые руки. Елена Сергеевна с Михаилом Сергеевичем сидели в местах для публики на Кремлевской площади: они видели счастливые лица людей, друг друга поздравлявших, между прочим, молодого Александра Егоровича Тимашева, впоследствии министра внутренних дел, который с крыльца издали показывал дамам, сидящим на трибунах, свои только что полученные флигель-адъютантские аксельбанты, но об отце своем они ничего не знали. Так прошел весь день.

Когда в своей квартире на Спиридоновке они сидели за обедом, раздается звонок. Курьер из Кремля. На имя Михаила Сергеевича Волконского повестка явиться к шефу жандармов, князю Долгорукому. Кратковременная всеобщая суматоха. Отец спешит в Кремль. Он вошел в приемную, пошли доложить. Выходит князь Долгорукий с пакетом в руке: “Государь Император узнав, что вы находитесь в Москве, повелел мне передать вам манифест о помиловании декабристов, с тем, чтобы вы его везли вашему отцу и его товарищам”. Можете себе представить, что это известие произвело дома, на Спиридоновке. В тот же вечер, отец выехал... Москва горела огнями, гремела кликами, когда по той самой дороге, по которой двадцать девять лет тому назад Мария Николаевна в кибитке ехала, держа путь на Нерчинск — в тарантасе выезжал Михаил Сергеевич, увозя с собой манифест о помиловании...”

“...На придворном балу в Кремлевских залах новый Император обходил гостей, когда вдруг остановился. Он нагнулся к сопровождавшему его, спросил что-то и направился в толпу. Толпа по пути его расступалась. Государь проходил как бы коридором, который удлинялся по мере его продвижения. Наконец он остановился: перед ним стояла красавица в белом кисейном платье с бархатными анютиными глазками на белом платье и в черных волосах.

“Я счастлив, сказал Александр Второй, что могу возвратить вашего отца из ссылки и рад был послать за ним вашего брата”. Вся в слезах Елена Сергеевна погрузилась в глубокий реверанс...”²⁹

Декабристы-идеалисты, типа князя Волконского, получив амнистию и не подумали примкнуть к революционной молодежи, которая этого ожидала. Это не мой вымысел, вымысел человека, который избрал своим духовным учителем не декабристов, а Пушкина, который является блестящим представителем русского либерального консерватизма. К такому же точно выводу пришла и лучшая часть декабристов, которые дожили до эпохи Великих реформ.

Князь С. Волконский сообщает на этот счет следующие любопытные данные:

“...Отец ваш, — пишет княгиня Мария Николаевна в последних строках своих “Записок”, — как вы знаете, по возвращении на родину был принят радушно, а некоторыми — даже восторженно”. Чтобы оценить характер этого радушия и этой восторженности надо припомнить внутренне политический момент, в который вернулись декабристы. Будущие реформы Александра II уже носились в воздухе; еще не было ничего официального, но падение крепостного права и гласное судопроизводство обсуждались везде. Вернувшись из ссылки, декабристы попали в тот же круг мыслей и чувств, за который поплатились и в котором прожили там в Сибири в течение тридцати лет; но то, что в их время было тайно, то теперь стало явно. Просидев в подполье и выйдя на свет, они оказались на уровне лучшего, что было в тогдашней общественной мысли не только широких кругов, но и кругов официальных. Был, конечно, и в них известный, как теперь выражаются, сдвиг. За тридцать лет произошел осадок, уравновесились в характерах отношения между увлечением и рассудком. Не хочу этим сказать, что они от чего бы то ни было отказались. В своих “Записках”, писаниях на семьдесят восьмом году жизни, Сергей Григорьевич говорит: “Мои убеждения привели меня в Верховный Уголовный Суд, на каторгу, к тридцатилетнему изгнанию, и те мне менее ни от одного слова своего и сейчас не откажусь”. Эти слова, из цензурных соображений должны были быть выпущены при издании “Записок”, но один экземпляр был напечатан без пропуска; этот редчайший экземпляр отец мой подарил мне; он остался в моем уездном городе среди вещей, объявленных народной собственностью... Нет, они не отказывались, но они увидели, что, в то время как их насилие потерпело неудачу, стремления их осуществляются естественным путем. Не мудрено радушие, понятна восторженность, с которыми они были встречены; они были страдальцами за то самое, чем сейчас горели все. Прогрессивное движение в представителях власти с одной стороны и утешение бури и натиска в них самих с другой, сблизили два когда-то враждебных полюса, заставили их сойтись на середине”.

Декабристы не пришли ни к левому революционному крылу западников, ни даже к умеренному правому крылу своих почитателей, которые по-прежнему видели в декабристах непримиримых врагов самодержавия.

“...Больше всего оказался им сродни, как это ни странно, — пишет С. Волконский, — может показаться на первый взгляд, — кружок славянофилов. В домах Самариных, Хомяковых и Аксаковых, вот где Сергей Григорьевич чувствовал себя духовно дома. Для этого сближения, кроме тех причин, которые ясны из предшествующего, т.е. причин политически-исторического характера, были и причины психологического свойства, роднившие декабристов с славянофилами. Прежде всего, те и другие горели любовью к родине, любовью, равной которой в наши дни уже не найти, — любовью такой сильной, что в ней перегорали различия убеждений. Декабристы и по воспитанию, и по стремлениям, и по вкусам своим, были, конечно, западники, и если они сошлись с людьми, пустившими в оборот выражение “гнилой запад”, то потому, что встретились с ними в любви к родине, в ней слились”.

* * *

Немало декабристов дожило до того мгновения, когда крепостное право пало по мановению Царя.

Дожил до этого радостного дня и декабрист князь Сергей Волконский.

“...В Париже застал Сергея Григорьевича день 19-го февраля. Это, можно сказать, был завершающий день его жизни. Он был в русской церкви на молебне, когда читался манифест об освобождении крестьян. можно ли представить себе, что он чувствовал, когда с высоты амвона читались царские слова, возвещавшие то самое, ради чего он выстрадал каторгу и изгнание? Да, он мог сказать: “Ныне отпущаеши раба твоего с миром”.

Надо думать, что князь Сергей Волконский в этот торжественный для всей России день понял, какую глубочайшую, непоправимую ошибку сделал он и другие декабристы, идя на восстание в 1825 году.

Сколько даровитых людей, которые могли бы принести большую пользу России на разных поприщах государственной деятельности, растратили бесполезно свою жизнь, в ссылке и тюрьмах.

Ход истории имеет свои суровые законы. Не всегда и Царь, несмотря на всю силу власти, которой он располагает, может выполнить то, чего немедленно желают необузданные политические мечтатели. Много наверно грустных мыслей пронеслось в голове декабриста Сергея Волконского, когда он находился на молебне в русской церкви в Париже, по случаю освобождения крестьян.

Что может быть грустнее и тяжелее сознания, бесполезно прожитой, по собственной вине, жизни?

Между прочим, как сообщает потомок С. Волконского, автор книги “О декабристах”: “...бумаги, отобранные в бывшем доме Волконского, были израсходованы в уборной уездной Чрезвычайной Комиссии”.

XXI. ИСТОРИЧЕСКИЙ ДОЛГ НАШЕГО ПОКОЛЕНИЯ

Прошло уже больше столетия. В Англии о полковнике Деспарди и его казненных друзьях никто не вспоминает. У нас же за это время исторические кликуши из числа профессиональных разрушителей России нагородили кучу вздора о декабристах. Написаны кипы книг, в которых декабристы обрисованы небывалыми героями. А декабристское восстание, как светлое пятно на грязно-кровавом прошлом России.

Декабристское восстание нанесло неисчислимый вред России! Оно посеяло разрыв между правительством и частью общества. Монархия, не имея опоры в обществе, принуждена была опереться на бюрократию. Все старания царей привлечь общество к государственному строительству не увенчались успехом. Чем дальше, тем правительство и общество, состоявшее в те времена почти исключительно из дворянства, расходились все дальше и дальше. Не веря дворянству, Император Николай Первый оперся на бюрократию. Это было началом многих бед. Никакому обществу никакая бюрократия, конечно, понравиться не может. Бюрократия все дальше и дальше отдаляла Царя от народа. Русское же “передовое общество” стало жить по уродливой формуле, по которой долго жить не может ни одно государство: “Чем хуже, тем лучше”.

Радовались каждой неудаче правительства. Ругали за глупость чиновников, а сами вместо того, чтобы стать умными чиновниками, окончив университеты шли в бомбометальщики. Посылали поздравительные телеграммы Микадо по случаю поражения русских войск в Маньчжурии. Ездили во Францию уговаривать французских банкиров не давать денег русскому правительству на вооружение, а когда армии на фронт посылали иконы вместо патронов, орали в русской и заграничной печати о глупости или измене царского правительства.

Позорный Февраль и кровавый Октябрь — это все одна прямая линия русского утопизма.

Декабристы — это роковой водораздел русской истории, приведший нас всех в зарубежье. Кто признает декабрь, тот всегда, с большими или меньшими оговорками, всегда признает и февраль (а октябрь уже каждый хочет разыгрывать на свой манер). И этой прямой генеалогической связи с декабристами не отрицают ни товарищи большевики, ни господа меньшевики, ни эсеры, ни солидаристы.

Для всех них декабристы — государственных изменники — являются славными предтечами, а они сами не менее славными продолжателями дела декабристов.

В передовой статье “Посева” (№ 52/135) А. Зернов пишет совершенно в стиле демагогического мракобесия предбольшевистской “прогрессивной” интеллигенции:

“...Не вдаваясь в анализ, насколько зрелы и реальны были, для того времени, идеи декабристов, отметим одно, в свете взятой темы, главное: выступление декабристов должно быть отнесено к примерам бескорыстного служения российской интеллигенции своей родине и своему народу”.

Нечего сказать довод! Кроме восстания декабристов мы знаем и Другие исторические факты, которые также, если следовать логике А. Зернова, должны быть отнесены “к примерам бескорыстного служения российской интеллигенции”. И убийство Александра II, и все другие бесчисленные террористические акты революционного безумия. Убивая Царей и государственных деятелей, революционные безумцы в большинстве случаев так же действовали бескорыстно. Вполне бескорыстно отправлял на тот свет своих политических врагов и большевистский аскет Феликс Дзержинский.

Что же, и ему по мнению А. Зернова, необходимо воздавать почести и хвалу за бескорыстие?

* * *

Важной исторической задачей нашего поколения является уничтожение революционных мифов и революционной лжи об историческом прошлом России. Если не будут уничтожены духовные причины, круг ложных идей на дрожжах которых постепенно взошел большевизм, то падение большевизма мало что изменит. На смену нынешней форме большевизма, то есть тоталитарной форме государства придет новая форма тоталитарного государства под новым названием.. Те, кто наследуют от большевиков систему русских исторических и революционных мифов, неизбежно наследуют и новую форму государственного и партийного тоталитаризма. А кандидатов в наследники тоталитаризма мы уже имеем. Вспомним только то глубочайшее уважение к системе революционной лжи, которая с каждым годом всем чаще и откровеннее высказывается на страницах партийных газет солидаристов и сбонровцев.

Разоблачить ложь о прошлом России, разоблачить ложь революционных мифов — вот в чем заключается историческая задача нашего поколения.