Е. А. Керсновская наскальная живопись
| Вид материала | Документы |
СодержаниеВ Усть-Тьярме. На волосок от смерти |
- «Наскальная живопись», 129.77kb.
- Доклад на тему «Писаницы и наскальная живопись Южного Урала», 59.14kb.
- Учебно-методический комплекс для студентов специальности 051800 Живопись, квалификация, 453.41kb.
- Тема: «Русская живопись», 70.25kb.
- Древнерусская живопись живопись христианской Руси играла в жизни общества очень важную, 386.4kb.
- Живопись Северного Возрождения: Иероним Босх (альтернативы христианскому мировоззрению), 12.1kb.
- Рабочая программа Дисциплины "Академическая живопись" Москва 2006г, 62.17kb.
- Красноярск Программа "Живопись нулевой класс", 112.69kb.
- 1 Жанры живописи. Живопись – плоскостное изобразительное искусство, специфика которого, 808.76kb.
- «История отечественного и зарубежного искусства», 674.13kb.
В Усть-Тьярме. На волосок от смерти
«Хрен редьки не слаще» — и знаменитый Усть-Тьярм оказался не многим лучше Анги, Харска или Суйги. Лес тут был, и даже очень устрашающий, но ходить до места работы далеко, и по дороге туда и обратно приходилось переправляться через речушки, характерные для этого края — узкие, но глубокие и быстрые. Поэтому большинство замерзает поздно и то оставляет полыньи. Мостов и в помине нет: надо переходить по стволу, опираясь на жердь. Переходя по скользкому бревну, тащишь с собой жердь на другую сторону. Случалось, что все жерди оказывались на одном берегу. Попробуй переберись так!
Здесь бытовые условия были, пожалуй, лучше: койки, тумбочки — все топорное, но сравнительно чистое. В Усть-Тьярме я наконец смогла купить валенки и телогрейку. Даже трудно поверить, что до того, несмотря на морозы (более 40 градусов), я работала по 12 часов в той курточке и кирзовых сапогах, что были на мне 13 июня в Бессарабии...
К сожалению, надежды на то, что с питанием в Усть-Тьярме будет больше порядка, не оправдались. Мало того, что норма была до безобразия мизерная, продукты разворовывались начальством.
Развеселил меня случай с Груней Серебрянниковой! На нашу лесосеку приезжал какой-то профсоюзный деятель — некий Антонов, и на следующий день Груня «по секрету» хвасталась, что он обещал ей место повара (за место у котла шла такая борьба, как в Румынии за должность министра). Когда же Антонов уехал, и выяснилось, что поварихой назначена свояченица Антонова, барак наполнился воплями и проклятиями.
Первая завопила Груня: «Ах он, гнида окаянная! За его обещание я с ним, с гадом, переспала, а он назначил свою Дуську!»
В том же смысле, но в несколько других выражениях жаловались и вопили 8 девок из нашего барака — почти весь наличный бабий персонал.
Вот это профсоюзный деятель! Любому жеребцу даст фору!
Тут, в Усть-Тьярме, я первый раз заметила, как сдает позиции Анна Михайловна...
Однажды ночью я увидела, что она сидит на своей койке, грустно уставясь в одну точку...
— Анна Михайловна! Что это с вами? Отчего не спите?
- ...Я так хочу пшенной каши, Фросенька. Пшенной каши! С молоком... — в голосе слышались слезы.
Часто слышала я это выражение; часто испытывала на своей шкуре, что это значит, но первая встреча со смертью, казалось, неминуемой, особенно запомнилась. «Нельзя подпиливать то дерево, на котором зависла лесина».
Это — правило техники безопасности.
Но надо перевыполнять нормы; работать приходилось в самом напряженном темпе. Где там было думать о технике безопасности? Самое первое из правил: работать можно лишь до наступления сумерек — звучало насмешкой: светало к 10 часам, а в 3 часа пополудни было уже темно. Мы же работали от семи до семи, при свете костров, на которых сжигали ветви, вершины и вообще весь некондиционный лес.
Несколько слов о нормах и кондициях.
Я не берусь судить о том, как обстояло дело на других лесоразработках; я говорю лишь о Суйгинском леспромхозе, где начальником служил Дмитрий Алексеевич Хохрин.
Мы были отрезаны от всего мира — даже от НКВД. Хохрин для нас — царь и бог, и мы целиком отданы на его милость.
Я была повергнута в полнейшее недоумение: когда разнеслась весть, что нашим начальником будет Хохрин, то люди — взрослые мужчины, лесорубы... плакали в отчаянии... «Ну, теперь мы все и наши семьи погибли — говорили они. (Его предшественник, Андриаш, был призван в армию, но поезд, в котором он ехал, разбомбили, и он до фронта так и не добрался.)
Мне понадобилось немало времени, чтобы понять, насколько они были правы. В сущности говоря, мне и по сей день не все понятно. На чем была основана его безграничная власть?! На том ли, что он — вольный, партийный, что от него зависят величина и оплата нормы, количество отпускаемых продуктов, продолжительность рабочего дня? Или на том, что мы — ссыльные, лишенные прав невольники? На том, что нашей жалобы никто не услышит, а если услышит, то все равно не поверит? На том ли, что голодная смерть угрожала нашим семьям, и эти самые семьи являлись как бы заложниками, обеспечивающими покорность?
Деспотизм — в любом масштабе — зло, так как власть над людьми побуждает к злоупотреблению властью; если же деспотом является садист, к тому же помешанный, то...
Нет! Тут я не нахожу слов. И никогда не смогу объяснить на словах весь ужас положения бесправных людей — пусть затравленных, но все же людей...
Норма, которая до Хохрина была 2,5 м3, была сперва повышена до 6 м3; затем он провозгласил военный график и потребовал 9 м3 на человека, а под конец принял обязательство, равное 12 м3.
Как могли люди — голодные, истощенные, вынужденные работать на непривычном для них морозе, выполнить подобные нормы?! Одну норму приходилось выколачивать за несколько дней.
Оплата первых сорока норм была смехотворной; после сорока норм начиналась дополнительная оплата; после восьмидесяти — доплата возрастала, и лишь по выполнении 120 норм плата достигала более или менее сносного размера.
Только... Попытайся их выполнить!
Ведь сначала необходимо было выполнить нормы одного вида. Если переменишь вид работы, то... предыдущие, выработанные уже нормы, аннулируются!!!
Я, например, работала на раскорчевке, на прокладке узкоколейки, работала вальщиком, сучкорубом, подсобником и ошкуровщиком, посылали меня на расчистку зимней дороги и вообще перегоняли с места на место... Я бы долго, наверное, не разобралась, в чем дело, пока дядя Педан, старейший и опытный лесоруб, не растолковал мне, почему меня перегоняют на другую работу, как только набирается количество норм, близкое к сорока. Например, подсобным вальщиком — 38 норм, сучкорубом— 36, а трелевщиком—32.
Вторая закавыка, делающая труд непроизводительным, а норму невыполнимой — это бракеровка. Бракеровка — работа «блатная», т. е. легкая и неопасная. Лесоруб-раскряжовщик распиливает «хлысты» (лесины) на бревна определенного назначения. Самая ценная лесина — это «кумуляторный шпон для фанеры — специально для нужд авиации (дело было в 41-м году). Для этого «шпона» кряжуют безукоризненный кедрач — без сучков, кремнины, синины и т. п. —длиною 2,2. Затем шпалы — -кедр и лиственница, «телеграфник» и «распиловочный» 3-х сортов и, наконец, «дровянник» — то есть те лесины, у которых легкая кривизна, большие узлы от ветвей или негабаритные. Причем дровянника должно быть не больше 5 % от общего количества!
Вот это — настоящая ловушка.
Северный район. Сплошные болота. На этих болотах сотни лет растет этот лес, борясь за свое существование. Разве можно требовать, чтобы в вырубленной делянке (а рубить надо все подряд, оставляя голую почву, и даже пни следует ошкурить) было 95% отборного леса? Особенно сосны, которая хорошо растет южнее, а здесь, на крайнем севере — да еще вековая — обязательно с гнильцой или кривизной.
Свалишь, бывало, сосну, а у нее в сердцевине — гниль. Значит, откомлюешь 1 м. Опять — гниль! Опять отпиливаешь чурку — на сей раз — 70 см. Опять! Пусть даже не гниль, а потемнение, все равно — режь дальше.
Бывало, проработаешь целый день... и ни одного бревна тебе не запишут! «Деловая» древесина не должна иметь дефектов, а «дровянника»— не должно быть больше 5%!
И самое поразительное, самое чудовищное, что весь лес, который не проходит высшими сортами, должен быть сожжен!!! Огромные лесины, распиленные на чурки, — сжечь! Вся сосна (а ее там очень много) должна быть сожжена. Ну и, разумеется, все вершины, ветви, хвоя.
И эта каторжная работа производится совершенно бесплатно!
На какие же деньги купить свою пайку хлеба — единственное, что сохраняет нашу жизнь? Нет денег сегодня—пайка пропадет: завтра на нее утрачено право.
Что ж удивительного, что работали мы как одержимые?
Хлыст завис на соседней лесине... Надо зацепить его кошкой и стащить. Но... одному не под силу. Да и кошек нет. Значит, остается одно: подпилить ту лесину, на которой завис. А если оба хлыста зависнут на третьем? Подпилить и его... А с каждым разом опасность все больше...
Вот однажды 6 хлыстов зависло на седьмом и, когда я начала его подрубать, все 7 деревьев с воем и грохотом повалились на меня.
Бежать? Снег — по пояс. Да и куда побежишь, когда кругом в вихрях снега валятся, все круша, смертоносные бревна?
— Фрося, беги! — отчаянно завопила Груня и грохнулась на снег в эпилептическом припадке...
Когда рассеялась снежная пыль, я с удивлением убедилась, что цела и невредима, чудом попав в «окно» среди перекрещенных деревьев. Но еще больше я удивилась тому, что пятеро лесорубов — в том числе мастер Иван Жаров — бьются в эпилептическом припадке.
Вообще удивительно, до чего часто встречаются эпилептики среди сибирских лесорубов! Сами они объясняют это частыми травмами и постоянным нервным перенапряжением. Мне это не совсем понятно, так как вообще тамошнее население — народ здоровый, закаленный, выносливый, и туберкулез, равно как и венерические заболевания, там абсолютно неизвестны; нет также и малярии, несмотря на обилие комаров. Если бы не истощение, вызванное хроническим недоеданием!