Geum.ru

Корсаков И. А. Сила любви повесть в десяти рассказах Бусечке посвящается

Вид материалаРассказ

Содержание


Снова о прошке
Третья серия
Ожидающие нас
Песнь проше.
Буся и тишка
Сипа любви
Сила любви...
Подобный материал:
  1   2   3   4   5


Корсаков И.А.


СИЛА ЛЮБВИ


повесть в десяти рассказах


Бусечке посвящается


О, здравствуй, бумага!

Давно мы с тобой не встречались!

С каким же я флагом

когда-то покинул тебя?..

И как же вы, строки,

и как же, слова, вы, наверно, отчаялись,

но трудно идти к вам,

совсем никого не любя.

О, здравствуй же, тонкое

славное слов многоцветье!

Как все эти годы

по нежным скучал я словам!

Лишенного детства, они,

как любимые дети, меня согревали -

и я тебе это отдам.

Отдам, словно чистую свежую воду.

Отдам, словно воздух -

дыши, а захочешь - так пей.

Взамен попрошу

удивительно, сказочно много:

почти что как дьявол,

души попрошу я твоей.

Не руку -

пишу я своими руками.

Не сердце -

нам боли довольно одной.

Но душу -

прошу,

потому что дыханье стихами -

дыханье одною,

одною совместной душой.




* * *

РОШКА

Такого кота, я, наверно, не встречу больше никогда, так что историю его я когда-то считал не рассказом, а повестью.,

Прошку трудно описать, столь необычна была его внешность. Достаточно крупный, сильный, но нисколько не грациозный. Среди бесчисленных прозвищ, которыми одаривали Прошку, было, например, и "Вахлак". Или, например, заходит кто-нибудь в комнату и, впервые увидев Прошку, спрашивает: "А это что за чучело?" И такая кличка хоть немного, но тоже отражала суть его облика.

Походка у Прошки была тяжелая, совершенно не кошачья, но как же он мог преображаться! И становился стремительным if чрезвычайно ловким.

Цвет его был однотонно грязно-серый, даже без обычного у кошек белого пятнышка на горле. Цвет Прошки был именно грязно-серый, настолько грязно, что кот выглядел так, словно его только что вытащили из помойки, тем более, что он всегда был в каких-то опилках, стружке и другом мусоре, которые Прошка неведомым нам образом находил и нацеплял на себя, живя в чистой экспериментальной комнате.

Шерсть - длинная, с очень густым, свалявшимся почти до уровня войлока подшерстком. И при этом от блох, похоже, кот не страдал.

Глаза. Это описать труднее всего. Знаете, одно время были распространены всякие определения сверхчего-либо (сверхскорость, сверхточность и т.п.). Сверхпочерк определялся, например, как почерк пьяного врача, если врач пишет ручкой, украденной на почте, сидя в разбитой телеге, во весь опор мчащейся по булыжной мостовой. В этом смысле у Прошки были сверхглаза, но как назвать их? Было у нас такое, скажем, определение: "глаза пьяного гипнотизера". Это понятно? А если добавить при этом: "поутру, когда ему обманом дали какую-то гадость" - то это что-нибудь проясняет? Трудные были глаза у Прошки. Смотрит он на тебя - и словно бы говорит: "Ну вот, и ты еще тут..." При этом явно имеется в виду - на белом свете.

Называли его и хипарем, но тоже разукрашивая прозвище всевозможными цветастыми навесками.

Даже если Прошка снисходил до изображения ласки, взгляд его все равно был суров, испытующ, всегда исподлобья.

Весил он 3900-4000 граммов.

Теперь нужно рассказать, на каком фоне в лаборатории появился Прохор.

К моменту его появления в комнате жили три кошки: Васисуалий Михайлович, Федя и Дуся-развратница. Под мудрым руководством белой крысы они жили достаточно дружно.

Но сначала о кошках.

Васисуалий Михайлович был кот кровей благородных. Его принесли из семьи академика. Принесли прямо в лабораторию. Был он белый с черным, короткошерстный и очень ухоженный.. Вальяжный был первое время - прямо член Государственной Думы предреволюционных времен. Или какого-нибудь боярского совета. Ну и довальяжничался, видать.

Попал он в лабораторию по совершенно дурацкому поводу. Отказывался есть что-либо, кроме сметаны, "а сметана последнее время стала не та, он капризничал, голодать стал. Ну, думаем, чем ему так мучиться..." Знакомая песенка, не правда ли?

В момент своего вступления (царственного) в лабораторию кот весил 5100 граммов. В лаборатории он не похудел, хотя сметану видел только во сне. Ел мясо (сырое и вареное), сырую рыбу, но ел также и проростки овса, и даже просто хлеб - "за спасибо".

И пил не молоко, а воду. Молоко не очень полезно для желудка кошек. Считается же почему-то, что оно страсть как полезно, вроде капусты для кроликов. Между тем, капуста кроликам просто вредна -и есть они ее не будут, если есть хоть что-нибудь другое.

Молоко, впрочем, мы избегали кисам давать, думая не только о кошках, но и себе. Если кошек в комнате несколько, то они, когда у них расстраиваются животы, начинают прятать друг от друга свои интимные дела. Извините, но очень трудно убирать то, о чем не знаешь, где оно. Диета поэтому была суровой: мясо, рыба. И кошки чувствовали себя прекрасно.

Васисуалий Михайлович почти все свободное время проводил в неподвижности. Он смотрел в окно. Если мы закрывали ему обзор ладонью, он без эмоций, находясь, как всегда, выше всего на свете, вытягивал шею и поверх ладони продолжал смотреть в только ему одному известную точку заоконного пространства. Если вы еще приподнимали ладонь, он с той же невозмутимостью пригибался. На вас - ни взгляда. Сбить его с этого занятия можно было, только сняв с подоконника. Васисуалий не сопротивлялся. Олимпиец.

Потом появилась Дуся. Поступила она из вивария. Кошка имела вид самый босяцкий. Короткошерстная, какая-то серо-буро-коричневая с плавными и хаотическими переходами цветив. Бродячая, в общем.

Была она до крайности вертлява. Появляется еда - истерично просит, все ноги обколотит, а есть потом не будет.

Завидев монумент Васисуалия на окне, тут же взялась к нему приставать, принимала (по ее, конечно, мнению) жутко соблазнительные позы - и Михалыч не устоял. Он уставился на Дуську, долго, пристально на нее смотрел (она тоже замерла, вытаращив на него глаза, и тихонько подвигалась все-таки к Васисуалию), потом решил, видимо, что заоконная даль более достойна его личности, чем вся эта суета сует.

И больше он до Дуськи не снисходил, несмотря на все неуемные ее старания.

Настала очередь Феди. Такой, знаете, мужичок. Корявенький такой и, хотя внешностью был похож на Дусю, характер имел совсем другой. Обстоятельньтй был гражданин, серьезный. Избегал демонстраций. Федя тихо так, без нажима занял в троице главенствующее положение и есть начинал всегда первым. Дусю, которая и на него обратила свой пылкий взор, принял благосклонно, но с некоторой снисходительностью, которая, впрочем, спасала Дусю от побоев с его стороны.

Однажды вечером (а работали мы в те золотые времена с утра до также по субботам и воскресеньям) врывается в комнату один мой приятель (из нашей же лаборатории), держа в руках крупную, граммов на четыреста, белую крысу.

- Скорми эту гадину своим!

- Спасибо, конечно, а чем она тебе насолила?

- Да перекусала всех, провались она! Зверь, а не крыса. И других бьет. Одна в клетке, никто с гей не выживает.

Есть у крыс такая штука. Встают две друг против друга. Умываются, красиво выглядит, да только это умывание на самом деле - грозный знак агрессии. Стоят, стригут друг друга глазами.

В результате одна из крыс не выдерживает этого бескровного поединка и испускает дух.

Ну и бросил он крысу на пол. Прямо на кошек, которые - все три – тут и стояли. Любопытствовали.

Кошки - врассыпную (Васисуалий - величественным шагом), а крыса - в трубу линолеума, что лежала под экспериментальной камерой. Эту камеру я сам и строил, так что наблюдалась экономия материалов. Вытряхнули мы крысу из этой трубы - она тут же за какой-то ящик забилась. Выковырнули и оттуда - и с превеликими осторожностями привязали к очаровательному хвосту крысиному кусок монтажного провода, сильно облагородив внешность животного. Правда, провод мы привязали к ножке экспериментальной камеры.

Обидно мне при этом было за кошек, которые следили за нашими манипуляциями с расстояния более чем солидного. Знал бы я, что будет впереди!

А впереди оказалось следующее.

К привязанной крысе первой подошла Дуся. Причем - наверно, от широкого сердца - явно с целью знакомства. Хотела потрогать крысу лапкой и, получив сильнейший укус, - а зубы у крысы выли огромные - с криком отлетела.

Васисуалия пришлось к крысе подтаскивать, но он, видимо, по категорическому императиву Канта, не только требовал почтения, но и сам ко всем почтительно относился. Почтение же по Михалычу - это значит не приставать без дела. Еще лучше, если и по делу. Не стал он с крысой общаться. Развернулся - и на подоконник.

Федя был после операции, которую он, кстати, перенес не очень хорошо. Наверно, Федя был исходно не совсем здоров. Через несколько дней, однако, кот начал есть и в этот-то день появилась крыса. Зная решительный, мужицкий Федин характер, мы не сомневались, что уж он-то отомстит за славное кошачье племя.

Пошатываясь, но уже деловито, Федя подошел к крысе. Собрался, бросился - но силы его были все-таки еще не те. Крыса увернулась, при этом успела еще и Федю пару раз тяпнуть. И схватка была окончена.

Так и осталась крыса в комнате. Уже на свободе и в роли явного лидера этого микроколлектива. Теперь уже она ела перной.

Однажды утром я приехал с Прохором. Вытащил kot.i из мешка. Все, как обычно, в общем. Кот, правда, был необычный, но я тогда этого еще не знал.

Прошка встряхнулся и своим неподражаемым взглядом утомленного жизнью киллера стал осматривать комнату. Остановился на крысе, которая поспешала к нему. Наверно, чтобы объяснить диспозицию.

Они объяснились в мгновение ока. Прошка отшвырнул лапой еще секунду назад живого и уверенного в себе вожака и уставился на остальных. Это выглядело примерно как "Кто следующий ?"

И - представьте себе! - Васисуалий, тяжко бухнувшись с подоконника, пошел к Прошке. Федя, по смерти короля вернувшийся на трон, попытался преградить Васисуалию путь, но тут Прошка сам неуловимым таким броском оказался между ними.

Несколько минут - в абсолютной тишине - они фехтовали глазами. Не знаю, о чем договорились, но только Прошка двинул - я к окну, по пути огрел лапой Дусю (просто так, для порядка) и прошелся вдоль трех кусков кошмы, на которых - у каждого свое, и ошибок здесь не случалось - были спальные места кошек.

Прошелся - и вернулся ко мне. Встал около йоги, глянул уголовно и хриплым мявом что-то сказал. Ну, я положил четвертый кусок кошмы. Во время этой процедуры Прошка неотступно следовал за мной, а затем улегся на кошму. Троица старожилов обступила его, но он закрыл глаза - и все тут.

Убиенную крысу, к которой Прошка почему-то так и нe приступил, я тут же выкинул. Дело в том, что, кроме Прошки, я и корм еще из вивария привез. Я сам кормил кошек. Во всяком случае, стремился к этому.

После того как вхождение Прохора в коллектив завершилось мирно (что следует считать чудом, так как обычно это дело проходит в длительных боях, особенно если речь идет о власти), я взялся за кормление.

Выглядит эта процедура просто. Вытаскиваю я из специальной сумки мясо или рыбу, нарезаю довольно крупными кусками, окликаю кошек (по старшинству) и раздаю порции. В принципе, ничего хитрого нет, важно лишь, что Я это делаю. Ну так вот, вынул я из сумки кусок мяса килограмма так на полтора и тут же черт! - то ли бросил его, то ли у меня его вырвали. Рука в крови. Это Прохор стрелой вылетел из-под батареи (все видел, оказываются, хоть и притворялся спящим) и, сбив по пути Дусю и Федю, через мгновение висел у меня на руке. В следующее мгновение он, видимо, решил оставить руку на завтра, а мясо взять на сейчас. И гут же, около моей ноги, придерживая здоровенный кусок одной (!) лапой, издал такое рычание, как будто он незадолго до этого тигра проглотил.

Как я его не пнул - не знаю. Может, это жуткое рычание меня затормозило. Может, эта фантастическая молниеносность. А может, жалость. Ведь не от хорошей же жизни - от голода он бросился на еду.

Отнять у него мясо в это утро я не пытался и решил, что других, так и быть, покормлю рыбой.

И тут я сделал ошибку. Я бросал куски рыбы не очень далеко от Прошки, и он, не теряя контроля над мясом, все их подобрал.

Может, потому еще у меня нескладно все вышло, что рука болела - и я торопился закончить кормежку, чтобы заняться собой. Но тут уж мне стал так интересен творимый Прошкой спектакль, что я и про боль забыл. Зачем ему столько? И он мне объяснил, зачем. Широко расставив передние лапы, вцепленные в рыбу, и непрерывно урча, он тут же съел жуткое количество мяса, но и, наевшись, от остатков мяса и рыбы не отошел. Сидел и смотрел на остальных.

Спустя некоторое время к Прошке подошел - кто бы вы думали? Васисуалий! Видимо, полагал, что ему воздастся за то, что первый признал Прошку. И ему воздалось. Прошка с такой зверской силой врезал ему по морде, что Васисуалий, кот едва ли не в полтора раза крупнее (во всяком случае толще и мордастее), на ногах не устоял.

И тут Дуся, уже битая Прошкой неуемная Дуся, опять подкатилась к Прохору. И получила мясо.

Своей корявой походочкой подкрался Федор - и был одарен рыбой. После чего Прошка ушел на свой кусок кошмы. Васисуалия он, так сказать, вычислил. Последнему - что останется.

И только тут до меня дошел смысл происшедшего. Прошка не только за ничтожное количество времени установил свое безоговорочное главенство в коллективе, он еще и установил иерархию отношений (точнее, отношения, своего отношения). Но это не все. Произошло большее. Теперь уже не я, а он, Прохор раздавал еду.

Он стал не только вожаком. Он стал хозяином.

- Ладно, - думаю. - Завтра сразимся.

Назавтра я доставал мясо с большой осторожностью, готовясь бросить его едва ли от уровня груди - этот черт патлатый опять прыгнул на меня!

Снова боль, но еще больше обида. И злость. В конечном счете, мне с ним работать! Я решил навести порядок, но как это сделать с таким исчадием?!

Уж не знаю, как это меня осенило, но я ударил Проыку. Ладонью. Не очень сильно, но вероломно. Говоря ласковые слова. И в результате отшвырнул от мяса. Кот с диким ревом кинулся на меня, но теперь уж меня так запросто переиграть было нельзя. Я снова опередил его, а сам, откидывая его от мяса, все так же ласково звал: "Проша, Проша..." Протягивал ему мясо. И не давал.

Борьба длилась недолго. Он остановился. Замер в метре от меня - и только взгляд стал таким напряженным, ну прямо жег меня. Пауза длилась около минуты, после чего Прохор, не отрывая от меня глаз, медленно пошел ко мне. Я убрал руку от мяса. Он начал есть. Без рычания. И тут я погладил его. Он прервался, глянул на меня, сказал: "Мрм", - и снова принялся за дело.

Честное слово, словно камень свалился у меня с души.

При следующей кормежке порядок был таков. Я вытаскивал мясо, Прошка мотался по полу, как ртуть, или, точнее, как кусочек натрия по поверхности воды. Глядел кот на мою руку и своими стремительными перемещениями отслеживал ее движения. При этом глухо урчал и даже словно постукивал чем-то, лапами, наверно. И захватывал все куски. Раздавал: Дуся, Федя, Михалычу - что достанется. Доставалось-то всем вволю, но Прошка важен был ПОРЯДОК.

Я не лез в эту его жизнь, тем более, что на меня он теперь не посягал и, более того, разрешал себя трогать во время еды. Я даже мог взять у него мясо или рыбу (я не преступал закон и изъятое всегда возвращал Прошке же, не внося сумятицы в умы ЕГО вассалов). Он видел это. Он, кажется, видел и понимал все.

Спустя некоторое время подошла и Прошкина очередь пройти через вживление электродов. Я, видимо, был уже неравнодушен к этой бестии и не без волнения шел на этот шаг. Что будет с группой, пока Прошка будет слаб?

Оперировал после утренней раздачи еды (в общем-то, в нарушение принятых норм). До вечера Прошка спал. Что было ночью - не знаю, но уже утром следующего дня этот дьявол стоял посреди комнаты и вершил порядок.

То ли оттого, что ему в этот день досталось больше ласки, то ли еще по какой причине, но с этого дня наши отношения из формальных: хозяин главный - хозяин прайда - вассалы - стали меняться. Мы с Прошкой подружились.

Как он понимал человеческую речь! Например, иногда Прошка забирался на стул, что вообще-то не разрешалось. Нравилось ему на стуле или, особенно, в моем кресле лежать. Может, кошма ему не подходила из-за того, что она как у всех?

Ну вот, заберется он на стул, а я ему: "Прохор, слезь со стула!" Имя свое, кстати, знал в любых модификациях, хотя до этого, скорее всего, и понятия-то не имел, что он - Прошка или кто-нибудь другой, а не просто "Я". Итак, "Прохор, слезь со стула!" Слезет, начнет шататься по комнате. Или, при тех же обстоятельствах: "Прохор, иди на место!" Слезет, пойдет на кошму. "Проша, опять забрался! Иди ко мне, поговорим". Идет (я сижу перед мини-ЭВМ), садится рядом. Эти минуты, как и наши разговоры, Прошка очень любил. Вообще проявлял интерес к моим манипуляциям вокруг анализатора. Сидел около меня подолгу, перенодя взгляд с экрана на мои глаза, а с них - на руки, занятые клавиатурой. Тут-то мы и разговаривали.

- Ну что, Проша, как жизнь?

- Мряу!

- Скучно, говоришь? (Интонация у Прошки была действительно такая - скучная).

- Мрмр!

- А.., понятно. Значит, тебе просто компания наша не совсем подходит?

Не могу, к сожалению, подобрать сочетания звуков, которые бы соответствовали Прошкиным высказываниям. Одно скажу: он не повторялся - и впечатление диалога было полнейшее. Разговаривать мы могли подолгу.

Да, еще одна интересная деталь. Не помню, чтобы он хоть когда-нибудь мурлыкал.

Для экспериментов, в которых участвовала эта четверка, киса помещалась в такой ящичек из плексигласа, по размерам примерно соответствующий кошачьим. Понятно, что кошки не очень рвались в этот ящик. Обездвиживание - не самая большая радость для них, поэтому приходилось, так сказать, "помогать" занять рабочее место. Само собой ясно, что после эксперимента киска поощрялась чем-нибудь особо вкусным. Но чтобы идти в эту неудобную коробочку после слов "Ну что, Проша, пойдем поработаем" - это надо было видеть!

Вообще-то эти слова говорились всегда, когда кота брали на руки, чтобы отнести к этой самой колыбельке. Но однажды, после нескольких уроков, я случайно сказал эти слова чуть раньше. И тут Прохор встал с кошмы и направился к рабочему месту!

Думаю, не надо объяснять, что другие коты в ответ на такое предложение и ухом не вели.

Теперь самое главное.

Кроме опытов на таких кошках, как Прошка, Васисуалий, Дуся или Федя (эти опыты называются хроническими), были у нас и так называемые острые эксперименты. Длятся они всего один день и направлены обычно на поиск таких закономерностей работы мозга, которые иначе как при работе на открытом мозге не выявишь.

Представьте себе, например, такую ситуацию. Пусть память формируется на причинно-следственную связь двух каких-то видов информации. Самый простой, можно сказать, традиционный пример: ребенок, тронувший рукой пламя свечи. Боль и пламя связываются в один смысловой клубок. Происходит обучение.

Формируется память (след памяти - говорят специалисты). В реальных научных экспериментах все, конечно, посложнее, но суть такова. Да и не о хитростях организации таких опытов сейчас речь.

Возникает ли при обучении функциональная связь между областями мозга, отвечающими за эти два вида информации?

И вот однажды вечером ответ на этот вопрос был получен. Положительный ответ.

Нужно быть экспериментатором, естествоиспытателем, чтобы понять, как сильна может быть жажда повторения результата. Увидеть хотя бы еще раз! Ведь сколько лет, да что там десятилетий, ученые бились над этим вопросом! Все считали, что такая связь есть, но увидеть ее не на словах! А тут еще одним махом был получен и ответ на вопрос, с помощью какого химического вещества эта связь осуществляется.

Нужен, просто необходим еще опыт! А кошек в виварии - я это знал - нет. И вот тут - так уж все совпало - неутомимый вахтер принес какую-то не трехшерстную, а прямо-таки разноцветную кошку. На мой взгляд, изрядную замурзайку.

На мой, но не на Прошкин.

Это была настоящая любовь с первого взгляда. Я не знаю, что было бы со второго. Не дошло дело до этого.

Прошка буквально оцепенел. Вы видели когда-нибудь глаза влюбленной кошки? Я видел. А если это Прохор - представляете метаморфозу?

Это пестренькое существо ничего не заметило. Ничего эта случайная гостья не поняла, а Прошка смотрел на нее - как бы это сказать? - как на икону. Встревожилась Дуся, попыталась вмешаться в это безобразие (тем более, что властелин проявлял явную слабость), но, получив пару затрещин, ретировалась.

Васисуалий отказался от заоконного пространства и уставился на Прошку и эту красотку, которая даже имени-то не имела да и не успела его получить.

Федя. Он подошел к Прошке, расположился близенько от него и замурлыкал. Прошка оглянулся на Федю, боднул того этак ласково (знаете, как это делают кошки?) и в немом обожании продолжал смотреть на явившееся ему чудо.

Черт возьми! Все все понимали, и только она одна - нет! Впрочем, я - тоже. Я ведь тоже не все по-настоящему понимал... Мне, видите ли, было интересно...

И в результате утром следующего дня эта безымянна-t кошка пошла в острый опыт. Сейчас, спустя время, можно осуждать меня, да я и сам нередко казню себя: "Ну что мне так загорелось? Ведь не перевернулся бы мир, если бы этот день был без эксперимента". Но нет, работа пошла своим чередом. А ведь и нужно-то было всего-навсего, так сказать, прооперировать Прошку обратно и выпустить эту пару на волю. Думаю, они бы решили свою судьбу лучше, чем у меня с ними получилось...

Правда, все это я теперь говорю... Я, многому у Прошки научившийся. В то же роковое утро один из главных уроков моей жизни был еще впереди.

Надо сказать, что кошки наглухо лишены, как бы это сказать, стадного чувства, что ли. Ну, например, грачи или вороны волнуются, когда их собрат попал в беду. Стараются помочь. Не то у кошек.

Вы можете давать одной кошке эфирный наркоз - не очень эстетичная процедура, к сожалению - а другая кошка в этот момент будет мурлыкать и тереться о вашу руку. Ту руку, что держит эфирную маску!

Кошка может запрыгнуть в экспериментальную камеру и спокойно созерцать животное, находящееся там в специальном станке. Совершенно не волнует кошек и смерть собрата. Во всяком случае, таким выглядит кошачье поведение.

Прошка более чем за полугодовое проживание у нас видел многое. Его, как и всех, не волновали такие "мелочи". Но надо было видеть Прошку, когда я давал наркоз его возлюбленной!

Легко, как это ни странно, описать выражение собачьей морды, но как описать кошачью, если, предположим, на ваш взгляд, кошка плачет? Если кошка страдает. И не от боли физической. Как же это сделать тем более, если речь идет о Прошке? Он стоял в метре от меня и, как раньше писали, со смертной, иначе не скажешь, тоской смотрел на происходящее.

Предварительные процедуры, после которых "острая" кошка (то есть кошка, идущая в острый опыт) попадает в экспериментальную камеру, выполняются на такой специальной доске. Так было и в этом случае.

И, как только я перевел кошку в камеру, Прошка улегся на эту доску. Я снял его. Он был словно ватный. Он был, как сомнамбула. И как сомнамбула, вернулся на доску. На ней лежала ОНА.

После операции я устроил перерыв для кормления хронических кошек. Прошка с доски не встал. Растерявшаяся свита его не знала, что делать. Крепко был вбит порядок в их головы - и вдруг все изменилось.

Постепенно кошки все-таки начали есть, растащив еду по укромным уголкам. Раньше, получив еду от Прошки, они ели открыто. Но мне было не до этих тонкостей. Я занялся Прошкой. Не принял он от меня еду...

Прошел день. Закончился эксперимент. Неудачный, кстати сказать. Кошка оказалась несколько глуповата. По меркам опыта, конечно.

После опыта я заворачиваю кошку в бумагу. Печальный, но, увы, стандартный финиш острого эксперимента. Тут-то Прошка и встал с доски, угрюмо отследил прощальную процедуру и - я клянусь - все понял. Он понял, что из этой комнаты не выходят. Из нее выносят. Что он думал обо мне - и предполагать не хочется.

На следующее утро Прошки в комнате не было. Никто, вроде, и не выпускал его - кот пропал.

И только вечером, по окончании очередного эксперимента, я вновь увидел его.

Было в комнате сооружение из картонных коробок. Коробки здоровенные, из-под осциллографов, были сложены колонной почти до потолка. Там-то и таился Прошка - и только вечером, когда зашуршала та самая бумага, он вылез из убежища, отследил "вынос тела" и, не скрываясь, полез обратно.

Кот отказался есть, но видно было и большее. Он отказался от жизни. Нет, Прохор не заболел. Душа у него не выдержала - и он не угасал, отказавшись от еды и какого бы то ни было общения. Он сгорал. Он просто-напросто не мог и не хотел жить без нее. Тем более в этой комнате. Может быть, и потому, что я был рядом.

На третий день вечером Прошка уже не смог спуститься из своей явной тайной обители. Он упал.

После истории с Прошкой я далеко не сразу смог продолжать экспериментальную работу. И все-таки продолжил, как это ни стыдно. Для того, чтобы ее прекратить, надо было самому полюбить...


* * *


Это только казалось,

что боль уже неизлечима.

Это только казалось,

что жизнь навсегда умерла.

Что уже никогда

мне не быть хоть чуть-чуть, но любимым,

чтобы пела душа,

непривычно чиста и светла.

Это только казалось,

что будет уделом отныне

ждать того, кто уже

никогда ни за что не придет.

Это только казалось,

что сердце уже не остынет,

потому что оно -

почерневший от горечи лед.

Жизнь не часто ведет себя мудро.

Чаще - ровно наоборот.

Так спасибо тебе

за поющее чистое утро.

И спасибо тебе

за тепло, растопившее лед.


* * *

СНОВА О ПРОШКЕ


Память держит. Память не дает исчезнуть прошлому, но это происходит и затем, чтобы настоящее и будущее не оборачивались повторением былого. Может быть, именно поэтому Прошка, что сейчас с нами, совсем не похож на главного героя первого рассказа этой повести.

Во-первых, он красавчик. Во-вторых, игрив, как котенок. И вообще он попугай.

Самый обычный. И самый необыкновенный.

Как уже может догадаться уважаемый читатель, Прошка сам прилетел к нам. Удивительного здесь немного. Даже бабочки почему-то именно на меня садятся. Просто однажды морозным ноябрьским утром он пролетел вокруг меня каким-то нелепым мотыльковым летом - трепещущее ярко-зеленое пятно - и уцепился передо мной за темно-серую стену здания. Совершенно машинально я протянул к нему руку, и Прошка перебрался ко мне на палец. Также не успев ничего сообразить, я сунул птицу в карман пальто (мороз 18 градусов!), а потом уже сыскал Прошке обувную коробку, в которой и потащил его на работу. Там попугайчик был угощен хоть чем-нибудь едва ли не каждым сотрудником лаборатории - в зависимости от фантазии угощавшего.

Вечером Прошка поехал со мной домой и до ближайшей субботы жил в корзине для фруктов. Потом появилась клетка - и стал этот двух-трехмесячный птенец у нас расти да слов набираться, начиная с самых главных: птичка, Прошечка, Проша, хороший - ну и так далее насчет поговорить.

Кроме слов, произносимых относительно ясно, Прошка напевает прорву музыкального журчания, но интонации там! Haша речь, смех, а то вдруг скрип дверцы - но все это так ускорено, что обычным магнитофоном не обойтись, чтобы разобраться в его тирадах.

Со временем Прошка и в беседы стал вступать, и в движении научился говорить, а вначале это журчание, видимо, требовало огромных усилий и удавалось лишь нахохлившемуся, с прижмуренными глазами и плотно поджатой правой лапкой Проше.

Да еще и содрогался весь, бедный, и вообще, кажется, в транс впадал.

В отличие от говорения, понимание речи далось Проше без усилий. "Трюк" - пожалуйста. "Опасно" - ясненько. В ручку", "В норку" - рад стараться. "Купаться" - большое спасибо:

Вот уж любитель в воде побултыхаться! Извозится и - мокрющий, глаза страдальческие, перья в разные стороны - дрока от холода, начинает в каком-нибудь закутке, что потеплее, сушиться и одновременно чиститься.

Никогда не представлял, что в такой малюсенькой птичке (особенно крохотной, если Проша разгуливает по полу) может быть такая бездна сообразительности, озорства и юмора.

А чутье! Уж сколько об этом говорено-переговорено, сколько я сам всякого видел - и все равно Прошка удивляет. Иногда кажется: и задумать-то что-нибудь не успел - а он уже реагирует. Я могу долго заниматься с ним, он будет лазить "в норку", играть в "побегаем", в "поклоны", в "ав-ав", но стоит даже не мне, а сидящей рядом жене подумать, что пора бы Проше и "в клеточку" - и он будет удирать от обоих, пока не решит, что довольно, налетались-наловились.

Летун Прошка прекрасный, во всяком случае, в масштабах квартиры. Геликоптер, как я иногда его называю, если он зависает на одном месте, да еще и поворачивается вокруг своей оси, выглядывая, куда бы направить крылья.

Говорю все это - и вдруг понимаю, что Прошка весь состоит из калейдоскопа очаровательных и неописуемых деталей и сам, словно калейдоскоп, неописуем. Его надо просто видеть. С ним надо общаться.

Иначе получится попугайчик, как все. А это ведь не так. Утверждать одинаковость (пусть, например, попугаев) может лишь тот, кто и людей рассматривает исключительно через жесткие ребра мертвых схем.

Я намеренно ухожу и от описания интересных с научной точки зрения фактов. Таких, например, как разглядывание себя в зеркало одним глазом, в то время как второй, направленный на вас, закрыт. Глянет им изредка - и все. Интересно? Да. Но не в этом здесь дело.

Он такой, как есть. И он с нами - веселая, ласковая и счастливая ПАМЯТЬ о драматических событиях былых дней. Мне кажется, что ТОТ ПРОШКА именно такого воплощения памяти о себе и заслужил.


* * *


Два облика,

два стиля,

две души,

две драмы с неопознанным сюжетом

Два человека,

что страшны и хороши,

и два раздельных

безысходных света.

Два имени у жизни,

две надежды.

Две тени, что и ночью так видны.

Два берега

у той реки безбрежной,

которой мы

течением должны...

И ты исчезла бы

течению назло -

в конце концов,

куда-то надо же деваться...

Но непереносимо тяжело

ну просто быть,

вот просто быть,

а не казаться.

И вздрогнешь вдруг

в затменьи суеты,

одним и тем же

целый год себя тревожа,

что ты, быть может,

вовсе и не ты.

Но как же

на тебя она похожа...


* * *