Корсаков И. А. Сила любви повесть в десяти рассказах Бусечке посвящается
| Вид материала | Рассказ |
- Программа руководства, основанного на любви: измените свою жизнь за семь недель 173, 10905.7kb.
- Урок внеклассного чтения повесть о доверии и любви. "Голубая чашка", 149.01kb.
- Беседа Формулы любви, 153.64kb.
- Римский-корсаков «не ветер, вея с высоты», 22.7kb.
- Любви в ранних рассказах И. А. Бунина, 30.13kb.
- Философия любви (на основе работы э. Фромма «искусство любить»), 68.76kb.
- Другая повесть о полку Игореве, 3529.9kb.
- 4. Сила тяжести. Сила, возникающая при деформации. Вес. Сложение сил. Сила трения, 99.78kb.
- Типология фразеологизмов в рассказах, 971.25kb.
- Самостоятельная работа Поэтика литературного произведения в историко-генетической версии., 50.69kb.
Достаточно сказать, что когда он дважды прорывался к Бусе на кухню, переправить его к себе можно было только в завернутом виде. "Улетать" его представлялось невозможным. Сколько ни гоняй - он - уже, кажется, на грани разрыва сердца от утомления совершал, тем не менее, несколько головокружительных пируэтов и настойчиво приземлялся на Бусиной клетке - и было абсолютно ясно: умрет, а не сдастся. Уже в отчаянье, бывало, кричишь: "Чика! Ну, Чиконька! Ну, милый!" - но куда там!
Клюв раскрыт, крылья топориком - только если аккуратно накроешь скатертью...
Кажется, часами они могли глядеть друг на друга • нос к носу, щека к щеке и просто так.
И это с Буськой-то, которая всего лишь полтора года тому назад смертным боем молотила Тишку...
А Чика-Чика-Чика! - восторженно взлетал он, радужно распуская хвост, а за ним - одновременно, как будто их выстреливали, Буся и Долли.
Дамочки объяснялись, но обе птицы были достаточно мудры, чтобы не наносить друг другу никаких травм.
Да и не они же решали.
Чика.
А он вполне привечал Долечку, но - ничего не поделаешь - глаз не мог отвести от Буси, когда они встречались.
И вот расстались они...
И другой стала наша Буся.
Она искала и звала Чику и, наконец, " А Чика! Чика! Чика! вскричала она в 11.35 ночи, в тот самый, кажется, миг, когда Чика умер.
От тоски?
Не знаю.
Но поступок Чики мне понятен.
Духовный мир животных, как я думаю, гораздо богаче нашего. Я, например, от любви умереть не сумел, а умереть от нее можно. Или, во всяком случае, хотеть умереть.
Прошку, кота Прошку помните?
А теперь вот у меня из головы не выходит Чика.
И Буська перед глазами - сразу, как-то вдруг ставшая старушкой.
Ест овес.
Его ел Чика.
В упор не видит темное просо (его не ел и Чика).
И еще - посидеть там, где была клетка с Чикой и Долечкой, и где они на пару с Чикой дружно - с разных сторон клеточной решетки - обдирали ветки рябины, а это вовсе в спальне.
Что это, граждане?
Не слишком ли мы заблудились в наших человеческих ценностях, забыв о ценности живого?
Разве проблема, допустим, какого-нибудь кошачьего Ирака в связи с кошачьим Кувейтом была бы проблемой для Барсика - вожака моей кошачьей команды на съемках фильма "И увидел я зверя" ?
Да никогда!
Просто Ирак мгновенно занял бы свое место. И никакое другое. А если он его, свое истинное место, предположим, наконец-то и занял, то и это было бы понято однозначно.
Правда, сейчас все это мне как-то неинтересно.
Буська, невероятно жизнестойкая и адаптивная Буська скучает и чахнет на глазах. И если была она, как трепещущий огонек - а именно так оно и есть, если добавить, что был этот огонек огнем жизни - то теперь он угасает.
А какая птица была! Впрочем, судите сами.
У многих моих друзей и знакомых птицы погибали при самых нелепых обстоятельствах. Например, завалившись за холодильник.
Буське похулиганить - первое дело, и возможности для этого она находила неустанно, а что? Разве не дело сбросить за холодильник хотя бы одну из фирменных банок с чаем, что в иные времена на нем буквально громоздились? Дело, конечно.
Так, в частности, она лишила нас черносмородинового чая, потому как при ударе он раскрылся и весь высыпался.
Я еще вернусь к Буськиным действам в связи с холодильником, а сейчас мне хочется сказать о том, что однажды, по-моему, Буська в своих "номерах" не то чтобы побила мировой рекорд, а просто должна была попасть в книгу рекордов.
С полок она любила сбрасывать все, что придется, но как-то раз ей подвернулась литровая бутылка из-под белого сухого итальянского вермута "Кора".
Бутылка эта, надо сказать, огроменная и тяжеленная, но не для
Буськиной сообразительности, да и сила у птиц, в расчете на вес, не чета нашей. А если еще и ум добавить, да еще и Буськин, то понятно, что она вмиг нашла, как и где упереться лапками, чтобы клювом - строго в соответствии с законами резонанса - раскачать бутылку. И грохнуть ее.
По загадочной случайности бутылка упала точно на кофемолку, стоявшую на секретере, где располагалась и клетка Бусечки.
От такого удара кофемолка сквозанула, куда смогла, но тоже не просто так, а точно на будильник, который я секунду назад завел и, получается, куда надо на стол поставил.
Будильник, как, в итоге, и все остальное, оказался на полу.
Результат: будильник - вдребезги, кофемолка - тоже, целы Буська и бутылка, но Буська к тому же еще и удовлетворенно замечает: "Чик!", а "Чик!" - это очень довольный, даже смачный такой щелчок, ничего общего не имеющий с нынешним тоскливым "А Чика-Чика-Чика!".
А еще вдруг я вспомнил, как я привез из Риги "лакомку".
Как она кинулась! Она всегда и точно знала, что ей хорошо и что - нет.
Буся знала многое о себе, а мы - гораздо меньше.
Но вернемся к холодильнику.
Однажды, наконец, Буся вместе с очередной банкой упала за него и сама.
В смятенных чувствах я кинулся к холодильнику - а попробуйте сдвинуть с места эту махину, за годы просто вросшую в пол и к тому же спаянную в единое целое со столом, газовой плитой и мойкой!
- Буся! - наверное, кричал я, безуспешно лапая холодильник, но она не подарила мне особого времени для суперэмоций.
Она тут же нашла ход на волю и, выбежав из-под холодильника, на него же и взлетела - прямо перед моим перепуганным лицом.
- Чик! - сказала она с видимым удовольствием от хорошо исполненного дела.
Такова была Буська, но теперь-то она уже другая...
Она стала очень много спать, время от времени открывая глаз и скорбно-укоризненно взглядывая на меня.
На полке прямо над Бусиной клеткой стояли две игрушки: мохнатенькая черная кошка и некий человечек вроде Чебурашки. До ужаса озорная, раньше Буся очень любила с ними играть. Предварительно хорошенько их отволтузив, она волокла игрушки к краю клетки и сбрасывала вниз, на пол и, а затем, склонив головку, с видимым удовольствием наблюдала их падение, сопровождая это дело веселым "Ур-люр-лю", очень похожим на смех, мелодичный и нежный.
Возвращать игрушки можно было бесконечно. Она играла...
Теперь, даже если Буся и оказывалась на полке, она пробегала мимо игрушек так, словно они исчезли.
Но зато она стала прятаться. В висящую на стенке сосудину для варки кофе, причем на самое дно, где и лежала, так что пришлось постелить туда кусочек кошмы. Или, когда еще долетала до так называемой "большой" комнаты, между книгами. Под секретер. И вообще она явно искала укромные местечки, где ее не было видно.
Иногда она словно бы веселела и становилась похожа на прежнюю, но все было так, да не так.
Вот она, как раньше, устраивалась в одном из двух ритуальных мест - на углу секретера или на холодильнике и скромно так, но весьма активно начинала поглядывать на меня - давай, мол, я готова.
Если я почему-то не реагировал, то запросто мог получить и гневное "Фьють!".
И я откликался.
Нос к клюву, словно соединившись в одно существо, если не считать того, что время от времени я целовал ее в лобик, я начинал свою песню.
Бусечка-птичка! Глазки синенькие, реснички голубенькие -Бусечка-птичка! Мордочка желтенькая у Бусечки, а сама зелененькая вся! А пятнышки какие - и синенькие, и черненькие, а черненькие еще и ожереловые! Птичка - красавица, и спинка так светится! А хвостик какой - синенький весь, синенькие оба! Ты моя Буся, милая птичка, красавица! А умный какой, Бусечка птичка-птичечка! А лапки у Буськи, какие лапки ловкие! А крылышки у Бусечки - самые быстрые, и клювик - самый умелый клювик на свете, Бусечка-птичка! Умница-красавица, Бусечка!
Буся речи эти выслушивала с вниманием необыкновенным, а если после монолога, который - и очень часто - повторялся практически слово в слово, я еще начинал издавать всякие щелкающие и другие странные звуки, она до точек сужала зрачки, дугой - и очень красиво - изгибалась, поднимая хвост едва ли не вертикально.
А толку-то что с меня? Или с моей жены, хотя именно ей при утренних встречах Буся распускала-таки веером свой радужный, как у Чики, хвост. Даже больная, она старалась...
Она вообще старалась. Природная интеллигентка бандитка Буся старалась даже играть, как прежде, показывая, что еще может шалить, но мы как-то одновременно и радовались этому, и жили в - постоянной панике, тем более, что диапазон ее стараний резко сузился. Например, она уже не "читала", как прежде, газеты - по возможности, в мелкие клочья.
Мы же видели, что с ней происходит.
Мы видели, что все это Бусечка делала не для себч, а для нас, тем более, что она еще и звала при этом Чику, которого мы, даже если бы теперь и очень захотели, вернуть уже не могли.
Вы знаете, почему.
И что я, дурак, сразу от Чики отказался, когда его хозяйка, увидев волшебное превращение Долли, предложила оставить птиц у меня?! А как же? - разве можно лишить птичницу ее любимых птиц?
Долечка, между тем, без Чики вполне живет, пусть и вновь перестала летать, хотя это, скорее всего, не потому, что без Чики, а потому, что без Буси.
И вообще Долли не выходит из клетки.
Вновь зарастает ее восковица и раздувается зоб.
Чики нет, и только Буся, могучая Буся, не желая жить, продолжала биться за жизнь.
Такая вот драма при довольно бессильных ее свидетелях - нас.
Все иногда было, как прежде, но вдруг, иногда буквально через минуту-две после моих "песен" она слетала на тол, робко подгребала ко мне или к жене и тихо выстраивалась где-то в направлении нашего взгляда.
Если ее не понимали (или - вначале - делали вид, что не понимали), она вскидывала головку - и, боже, такая мольба была в ее взоре, что душа вздрагивала!
Надо было подставить палец, отогнуть воротник рубашки или чего там, чтобы открыть доступ к шее и плечу - и птичка мгновенно заныривала туда. И замирала.
Она искала живого тепла и стремилась к нему, как только могла. Склоните голову на плечо - и она тут же залезет в образовавшуюся между плечом и подбородком "норку".
Часами, просто до того, что сам уже окостеневаешь, она способна сидеть в руке, прижавшись к груди.
Вся эта, казалось бы, умилительная картина на cimom-то деле пугает.
Я боюсь смерти Буси, тем более, что какой-то частью своего сознания догадываюсь - это, может быть, последняя в моей жизни птичка. А как жить без птицы? Я не понимаю.
Разве что собственную душу превратить в птиц/ и улететь с ней...
Перед смертью Буся подарила нам луч надежды.
Неожиданно ей стало много лучше, и было это в воскресенье вечером. Днем я добыл для нее витаминный набор трав, и она - все в той же отчаянной борьбе за жизнь, хотя нас не покидало ощущение, что жить ей не хочется, - активно поела его и тут же залезла ко мне за воротник свитера.
А вечером у нас была гостья. Буська спала в клетке на кухне и вдруг не нынешним ее трескучим, неловким и с промахами полетом, а прежним бесшумным и точным прилетела к нам в "большун" комнату.
Со всеми пообщалась, посидела у каждого на плече, потопталась по головам, перебирая волосы, пошныряла во все тарелки и поиграла цепочкой на шее жены. И даже явно с удовольствием послушала музыку, как и раньше, весьма удачно подсвистывая ей.
И мы еще обрадовались, что птичке стало лучше, и она, кажется, выбирается.
Только ночью до меня дошло, что у людей подобные улучшения нередко бывают как раз перед смертью, и она, возможно, прилетала попрощаться - и я в панике помчался на кухню, насколько это было возможно в темноте и, соответственно, при ходьбе на ощупь.
Птичка была жива.
И в полшестого она еще жила и только после, где-то к восьми утра, аккуратно сложив крылышки и лапки, она уже лежала на полу клетки...
Буся! Великолепная, как сама жизнь, Буся... Ты и в смерти осталась удивительно красивой - с тем же блестящим пером и феерически сияющими неповторимыми изумрудно-зелеными перышками на спинке между крыльями.
Как же все это?..
И как мне жить, если все, что я могу для тебя сделать - это записать возникший у гроба с птицей и политый слезами рассказ.
И на могиле твоей растет жасминовый куст...
* * *
Как движение бывших светил,
так и наша душа нереальна,
и когда она тихо печальна,
и когда ее гнев охватил.
И, быть может, когда-то давно
домовой в деревенском подвале
был вот так же во всем нереален,
словно жизнь, сочиненная сном.
Домовых-то давно уже нет -а
душа вот еще сохранилась,
словно чья-то последняя милость,
словно прошлого тающий след.
Догорает душа, как заря.
Я и есть ее голос прощальный,
пусть кажусь я себе нереальным,
и другие о том говорят.
Далеко от сегодняшних дел
были эти умершие звезды,
но светить после смерти не поздно,
если честно при жизни горел.