Корсаков И. А. Сила любви повесть в десяти рассказах Бусечке посвящается

Вид материала

Подобный материал:

1 2 3 4 5

КАРЛУША

Прежде чем приступить к этой истории, я должен сказать, что по глубине оставленного в памяти следа с Карлушей, возможно, сопоставим только Прошка. Какой именно, сейчас уж и не пойму.

Была та самая февральская пора, когда зима уже начинает надоедать, и когда все еще рано наступающий вечер кажется, скорее, ранней ночью. Был обычный поздний ужин рабочей недели с довольно обычным разговором об итогах дня. Негромко играл "Маяк", и решительно ничто не говорило о том, что через несколько минут мы встретимся с Карлушей, который в это время, возможно, уже изучал нас, прежде чем решиться постучать в окно.

Когда живешь на двенадцатом этаже, то стук в окно как-то не сразу правильно воспринимается. Я, например, сначала подумал, что неожиданно пошел дождь. Или не подумал, скорее, а так, тень какую-то ощутил - и эта тень мысли была связан со словом "дождь".

Только потом, спустя несколько мгновений, стук стал реальностью, и, заглянув за тюлевую штору, я увидел галку, плотно смотрящую на меня своими умными глазенками.

Когда я сместился в сторону той части окна, которую мы обычно открываем, галка синхронно со мной оказалась там же, а затем смело шагнула в открытое окно. И тут я увидел, что к лапке у нее привязан обрывок бумажной бечевки. Все стало понятно. Вроде как львы, в многочисленных рассказах на эту тему протягивающие человеку лапу с занозой, галка пришла к нам за помощью. Когда же я взял птицу в руки, то увидел, что дело не только в веревке. У птицы был сожжен хвост, да и крылья пострадали. Сильного возмущения по этому поводу, сколь бы странным это кому-то ни казалось, у меня не было. Я всякое видел и знаю, что доброте человеческой, да и уму ну совершенно нет предела. Может быть, поэтому я и думал не о злодеях, издевавшихся над птицей, а о самой птице, точнее - о двух, потому что здесь же, на кухне, сидел на лампе наш милый попугайчик Прошечка.

И галка уже без веревки отправилась за окно. Положил я ей там хлеба, который она тут же начала жадно есть, и кусочек котлетки. Котлетка галочку не очень заинтересовала. Птица поела, отошла в уголочек подоконника (я просто не знаю, как иначе назвать ту площадочку, которая с уличной стороны окна) и там в уголке задремала, по всем правилам повернув головку назад и спрятав клюв под крыло.

Спала она, однако, недолго и скоро опять постучала в окно. Я открыл его - и галка, неотрывно глядя на меня, со всех ног бросилась к открытому окну, с размаху наступила на кусочек котлеты и навернулась с подоконника. Я только успел увидеть, что она наискосок спланировала на чей-то балкон тремя этажами ниже.

Закрыли окно, поговорили обо всем об этом, но недолго, потому что галка снова в окно постучала. А мы-то ведь думали, что в темноте птице ни за что не сориентироваться, где она. Тем более не решиться на добровольный полет.

Когда я на этот раз окно открыл, галка пошла в док, в руки.

Какая легкая она оказалась! Я, помню, уже более чем взрослым сильно удивился однажды невесомости лесных птах, когда держал в руках синицу, случайно зашедшую в нашу квартиру. Именно зашедшую, так как она пешком проникла с балкона, проскользнув в щелку между шторой и полом. Уже в квартире птица взлетела - я поразился бесшумности и стремительности ее полета по равнению с попугаечьим, из-за которого я называю Прошку "птичка с моторчиком" - и на всем лету врезалась в окно. Попугай, кстати, прекрасно знает, что такое стекло, и в окно никогда не врежется. Синица же, слегка оглушенная, упала на подоконник и, естественно, оказалась у меня в руках. О, как злобно шипела-жужжала вольная лесная птица, оказавшись в отнюдь не злобных и далеко не самых неумелых руках! Что же, это было вполне понятно, хотя мы, люди, лишь весьма отдаленно можем себе представить, что переживает дикое животное, лишившись главного в своей жизни - свободы.

Синице пришлось страдать недолго. Рассмотрел я ее хорошенько, вышел на балкон, раскрыл ладонь - и с радостным пивком синичка мгновенно исчезла.

У меня и в мыслях не было оставлять птичку дома - и не потому, что в доме жил попугай, а синицы в неволе бывают злы и агрессивны и редко с кем уживаются, сражаясь насмерть. Нет, просто я считаю, что вольные птицы не должны жить в клетках.

Другое дело с воздушно легкой галкой (попугай по сравнению с ней, как кирпичик, если не исхудал во время линька). Когда мы принесли ее в комнату, то довольно быстро выяснилось, что птица она совершенно ручная, гораздо более ручная, чем Прошечка, а ведь он вырос у нас в доме. Ручная - и в то же время независимая, уверенная в себе, смелая. И этим она тоже отличалась от Прошечки.

Галка уселась на стул и начала яростно чиститься. Почистила клюв, почесала головку, как котенок, охаживая ею спинку стула, чистила и встряхивала перья и огрызок хвоста – и, сделав все, что могла, поджала лапу и уснула. А лапы какие! - черный, блестящие, словно из неземного какого-то материала.

За время короткого сна она согрелась - и форма ее большой кругленькой башечки заметно изменилась. Галка уложила пух-перо на макушке - и на голове у нее прорисовалась этакая черненькая кепочка. Проснувшись, птица с доброжелательным любопытством поглядела на нас, а я подошел к другому стулу, постучал пальцем по спинке и сказал:

- Ну, если ты умная птичка, иди сюда!

И галка тут же перепорхнула ко мне. Она, надо заметить, вообще хорошо понимала, что ей говорят, хотя и с некоторыми исключениями. Так, прекрасно понимая просьбу "Иди на плечо", она решительно не понимала слов "Иди с плеча".

Когда галка уселась напротив меня, я стал чесать ей грудку, а она помогала мне, клювом взъерошивая перья на груди. Потом я почесал ей клюв, головку - и все это галочке явно нравилось.

Потом мы ее погоняли немного на предмет полетать и выяснили, что и без хвоста-руля летает она весьма ловко, совершая прямо-таки ювелирные посадки на книжные полки, заставленные, кроме книг, всякими безделушками. С лету усаживаясь на какой-нибудь свободный пятачок, она ни одной фигурки или сувенира не сбила.

Решив, что полетали мы достаточно, я подставил птице палец, и она очень уверенно, словно всю жизнь только этим и занималась, на него перешагнула и быстро-быстро взобралась по руке на плечо. Подумала немного, поджала лапу и тут же уснула.

Первую ночь галка провела под довольно-таки большим лукошком без ручки, в котором обычно хранилась картошка, а утром мы ей соорудили что-то вроде клетки, выстроив на полу каре из спинок четырех положенных на бок стульев. Сверху была положена пластмассовая сетка, прижатая для надежности тяжеленными книгами. Щели в углах были закрыты тоже книгами. Идеала, правда, нам достичь не удалось - и что ведь интересно? - Карлуша (как-то само собой он стал так называться) пытался пробиться через верх, приподнимая сетку, через щели в углах, долбая клювом предполагаемые уязвимые места, а реальную возможность вырваться на волю углядел в тот же миг, что и моя жена, которая увидела замаскированную газетой (оказалось, что и для нас) щель. Он (потому что теперь уже Карлуша) четко отловил взгляд жены и, едва она вышла на кухню, выскользнул на волю. Правда, для этого ему пришлось чуть-чуть раздвинуть тяжелые дубовые стулья.

Так и остался Карлуша на бесстойловом содержании.

Птичка ела. По вкусу оказались хлеб, геркулес, сахар, творог, овес и семечки и уж, конечно, водичка, особенно теплая. В большой фотокювете Карлуша купался, очаровательно и очень смешно делая что-то вроде шпагата, только ноги у него разъезжались не вдоль тела, а поперек. Оказываясь таким образом в воде, он возился так и этак, подбрасывал воду крыльями и в конечном счете становился насквозь мокрым. Закончив купание, встряхивался, как собака, - и так же брызги во все стороны летели. Сушиться он любил на настольной лампе, причем огромный держащийся на честном слове абажур почти не замечал Карлушиной посадки.

За два дня птичка отъелась и явно похорошела, чего нельзя было сказать о комнате, в которую мы ее поселили. Кресла, стулья, журнальные столики - все пришлось застелить тряпками, пленками и клеенками. Птичка же ела. Ну и, понятно, наоборот, а это, я вам доложу, совсем не то, что у попугайчика. В результате комната стремилась превратиться в птичий вариант авгиевых конюшен.

Правда, когда первый голод у Карлуши прошел, все это дело немного упорядочилось.

А теперь вопрос. Не правда ли, мы имели большие шансы невзлюбить птицу за столь беззаботно творимое удобрение квартиры? Этого, однако, не произошло. Более того, все время, явно в ущерб Проше, мы старались проводить около Карлуши, и это никогда не было скучно. Чем он брал, спросите? А по каким признакам мы определяем симпатичного и несимпатичного нам человека? В том-то и хитрость, что мы иногда совершенно не в состоянии сказать, в чем дело с нами или с тем, кто так трогает душу.

Ну, ел аккуратно и все крошечки подбирал. Или, скажем маникюр жене делал - очень тщательно и нежно. Работал при этом не как попало, а исключительно систематически: обработав! один палец, чуть подвинет его клювом - и за следующий.

Или развлекал, например, когда клювом, словно ломиком, открывал пачку сигарет и мгновенно выхватывал оттуда сигарету. Вид у него, когда он разгуливал с сигаретой, становился жутко озорным и каким-то даже мультяшным.

Или, стибрив с полки кусочек необработанного янтаря, ловко зажимал его в лапах, ставя при этом на ребро, а потом, тюкнув пару раз клювом, передумывал этим заниматься и прятал янтарь в кресло, в глубокую складку между сидением и спинкой. Отходил, смотрел, что получилось, и перепрятывал.

Или наводил порядок, складывая колпачок от шариковой ручки, зажигалку и все мелочи, что были на столе, в углубление головоломки под названием "Венгерское кольцо". При этом, правда, не забывал попробовать и шарики из головоломки повытаскивать, цепляя их своим ухватистым клювом и крепко прижимая головоломку к столу.

Познакомили мы Карлушу и с Прошечкой. Прошечка поволновался немного, потом, как всегда в трудную минуту, ринулся мне на палец, прижался к щеке и успокоился. Больше, зная тонкую нервную организацию Прошечки, мы подобных попыток не делали. Проша птичка непростая. Будучи еще не очень опытными птичниками, перевезли мы его как-то с одного этажа на другой по случаю краткой поездки в Киев, а по возвращении встретились с птичкой, которая перестала говорить, непрерывно и громко свистела и панически боялась исчезновения любого из нас, мотаясь по квартире, как челнок, чтобы никого не упустить из ьиду. Месяца четыре отходил, но и по сию пору к прежнему Проше не вернулся: раньше у него объектом любви был я, теперь - жена. Между прочим, именно я и перевозил Прошечку. В открытой клетке.

Так и получилось, что Прошка и Карлуша встречались лишь дважды (второй раз - на прощание) - и все-таки очень не сразу Прошечка стал залетать в большую (бывшую карлушину) комнату. Да и потом -залетит, с характерным "ругательным" треском и нарочитым шумом крыльев облетит комнату - и на кухню. Сейчас-то вроде поверил, что он опять единственный хозяин в доме, а в том, что Прошечка считает себя хозяином, мы нисколько не сомневаемся.

Карлуша на волнения Прошечки при их первом знакомстве видимого внимания не обратил. Может, из каких-то высоких соображений, а может быть, потому, что на кухне нашлось возмутительно много интересных штук. Одни солонки и перечницы с колечками наверху чего стоили... Взял - и неси куда хочешь.

Нельзя, однако, исключить при этом и того, что солонкой и прочее он занимался только для вида. Карлушино поведение далеко не всегда можно было однозначно истолковать. Даже то, что он позволял брать себя в руки, гладить и все такое, мы иногда склонны были объяснять не тем, что он такой уж ручной, а умом.

Ум, он многолик, и оценивать его размером, словно какую-нибудь коробку - значит, ничего о нем не говорить. Мал ли, велик ли - у всех его ровно столько, сколько надо для жизни, а жизнь у всех разная.

Как-то по пути на работу я увидел около нашего магазина двух мужичков более чем средних лет, которые, похоже, соображали насчет как пива достать - и вот их-то разговор и был прерван самым неожиданным образом. Ловко спланировав, прямо между ними приземлился голубь, у которого была только одна лапка.

- Смотри, птичка! - воскликнул один.

- Инвалидная! - отозвался другой.

А голубь, оказавшись между собеседниками, стал имитировать склевывание чего-то невидимого.

- Слушай, у тебя семечки есть?

Семечки нашлись - и голубь спокойно, без суеты все их подобрал.

Толково? То-то и оно. И никак нельзя отрицать возможность того, что голубь был весьма уверен, что его не обидят, что ему не откажут. И уж, конечно, другие птицы не полезут отнимать его добычу, если он ест ее под такой надежной защитой.

И еще об уме.

Мы нередко склонны считать, что язык и речь - одно и то же. Это не так. И если попугай Протечка, например, летит в клетку, берет овсяную шелушинку и приносит моей жене, демонстративно укладывая на стол и с возмущенным "Фьють!" возвращаясь к кормушке - то это язык. Все необходимое сказано. А если он подходит к стаканчику, из которого его поят, встает на цыпочки, очень понятным движением показывает внутрь стаканчика и блистательно изображает журчание воды - все понятно, не правда ли? И, честное слово, не хуже, чем если бы то же было сказано словаки!

А врановые птицы? Исследования их способностей в свое время произвели настоящую революцию в наших представлениях о психике животных. Ведь в этих опытах изучались не какие-нибудь там способности вообще, а способность ПРЕДВИДЕНИЯ, пусть даже речь шла всего лишь о том, где окажется кормушка после того, как она "уехала" за ширму. Важно также и когда. Тут "рефлексом" не отделаешься. Тут определенно надо соображать.

С этих-то опытов все и началось.

Как-то вдруг стало понятно, что пропасть между людьми и всем остальным на Земле не так уж и реальна, что между нами гораздо больше общего, чем думалось раньше.

Мир животных словно бы открылся заново, и оказалось, что все у них есть: и ясные цели, и упорство в их достижении, и нестандартность решений.

Так вот. Если бы вы хоть раз увидели, как птенец падает из гнезда, то убедились бы, что у птенца уже есть крылья. Он не падает, как камень - он пытается лететь. В принципе, и вне гнезда-то птенец оказывается не потому, что, не ведая броду, полез куда глаза глядят. Нет, это попытка полета. А если бы вы после такой попытки увидели птенца и птенцовых родителей, то догадались бы, что и лапы у птенца - не последнее дело. Не случайно, наверно, взрослый воробей прыгает, а поршок (воробьиный слеток) еще и ходит.

Однажды в Друскининкае на наших с женой глазах не очень известной нам породы птичка такого вот слетка очень даже ловко провела через карьер, вырытый экскаватором, и далее завела на старое наклонившееся дерево, на котором было гнездо. И все пешком.

Пусть, наконец, птенец останется на земле. Пусть, но и в этом случае родители не оставят его в беде. Если птенец пытался лететь, то он уже почти птица - два-три дня, и он встанет на крыло. Родительской любви вполне хватит на этот срок, поэтому самое умное, что мы можем сделать - не вмешиваться. Все свершится без нас. И справедливо свершится.

Карлуше повезло. Он живет сейчас в Природном национальном парке "Лосиный остров" и даже, кажется, имеет семью. И хвостик у него отрос после того, как были удалены остатки сгоревших перьев (иначе новые перья не выросли бы). Люди были рядом - и Карлуша мог прилететь подкормиться, когда хотел.

Повезло птице. Он попал в руки специалистов и был возвращен-таки в родную среду и стал, как и положено, вольной птицей. Да и то... Впереди зима, и если однажды зимним вечером в ваше окно постучит птица, не обижайте ее. Пусть это будет и не Карлуша...

Вот такие дела... Вот вам и Карлуша... Но и эт:.¹. связанные с ним мысли и чувства не весь его портрет.

Была в нем какая-то непривычная для нас уверенность, собранность, ясное понимание своих желаний. Другие птицы (попугаи, например), да и кошки или собаки иногда ведут себя так, словно хотят ничего на свете не упустить, не отдать другим, даже если это самому себе не очень-то и надо.

Если вы едите, например, то тот же Прошечка начинает бешено суетиться, норовя ухватить и то, что в тарелке (правда, в тарелку не влезет никогда - птица интеллигентная), и то, что в ложке, но более всего то, что во рту. Вытаращив глазишки, он весь вытягивается и так заныривающе заглядывает в рот, словно говорит: "Что сожрал, а?" Карлуша тоже мог с пристрастием в рот заглядывать и даже клюв туда норовить вставить, но по одному единственному поводу: его волновала тайна человеческой речи.

Не пробуйте дать собаке или кошке кусок мяса и взять его обратно. Вы столкнетесь с существом, у которого сгорели все предохранители. Совершенно домашний Прошечка вдохновенно отклевывается, когда вы пытаетесь чуть подвинуть кусок хлеба, который вы же ему только что и дали. Карлуша - нет. Инстинкты - инстинктами, но и соображать же надо. И у Карлуши это получалось.

Или, скажем, доводилось вам видеть, как попугав, наевшись, продолжает яростно вгрызаться в корм, расшвыривая его во все стороны?

Иное Карлуша. Вот я писал, что он собирал в одно место мелкие предметы, лежавшие на столе. Думаете, он бросал и>: в эту самую головоломку? Нет, аккуратно укладывал. А еще был момент, когда он ухватил высокий стакан тонкого стекла и понес, вышагивая по столу. Я был в другом конце комнаты и непроизвольно воскликнул: "Карлуша!"

Кто угодно выронил бы стакан, а он нет. Аккуратненько положил на место и только потом повернулся ко мне, поблескивая своими симпатичными серыми в розовое глазами.

И опять что-то не то получается. Опять непонятно, что же было в Карлуше такого, что заставляет писать о нем. В чем оно?

Только благодаря этому рассказу я понял, в словах понял Карлушин секрет. Карлуша был настоящий. Он не чувствовал себя в гостях у нас, и это не была ни глупость, ни самоуверенность, а правильная самооценка при уважении к окружающим. С Карлушей в нашем доме поселилась сама природа, сама естественная жизнь. Я не знаю, все ли галки такие, но эта была яркой индивидуальностью. Каждым своим поступком он как бы говорил: "Это я, я такой, как есть и не такой, как вы, но я вас понимаю, и вы мне нравитесь, какие есть. А веник показывать мне не надо. Я и так больше мокрый на книги не полезу. Вот и все".

Во всех Карлушиных действиях видна была мысль - внимательная, уважающая себя и других. Это завораживало. Осмысленность его действий даже при полной нашей информированности (профессиональной) о незаурядности врановых птиц действовала неотразимо. Можно было просто сидеть и наблюдать за ним, просто наблюдать - это не могло надоесть.

Но две птицы в доме, разных... Не успев ни в чем разобраться, еще в первый самый вечер, вечер явления Карлуши нашей семье я сосватал его в хорошие руки. И еще через два вечера за ним пришли.

В этот последний вечер, придя с работы, я неотрывно был около Карлуши, да и он норовил все больше на плече у меня сидеть. Перебирал мне волосы, щекотал ухо, пытался избавить меня от проклюнувшейся к вечеру щетины.

Молчал.

В общении с женой Карлуша издавал массу всяких воркующих или словно бы стонущих звуков, особенно когда ему чесали клюв. Тогда, кроме того, он еще и принимал уморительную позу: подгибал лапы, прижимаясь к столу, чуть расставлял крылья и трепетал огрызком хвоста. То ли молодой еще был, то ли ему очень Наташа нравилась... Скорее, второе и, может, поэтому жена позднее сказала: "Никто меня так не любил. Никогда".

Какой повод для ревности! Но ведь и я мог бы сказать то же самое, но только о своих чувствах. Это волшебство какое-то, что с нами могут делать животные! Посмотрите, в отличие от нашей обычной жизни, мы с ними всегда ведем себя исключительно естественно и всегда бываем такими хорошими! Какие глубины добра они в нас открывают! Вот Прошечка, попугайчик, когда я однажды что-то писал на кухне, а он, как обычно, изо всех сил помогал мне, пытаясь отнять у меня ручку, утащить или сдуть крыльями бумагу или, на худой конец, склевать буковки, вдруг углядел на столе часы с музыкой, тут же прицелился, выдернул одну из кнопочек и забросил, куда получилось. Ту самую кнопочку, что музыкой управляла. Выпорол я его? В угол поставил? Нет, взял в руки и приласкал. А ведь дорогие часы были, подарок. Но много ли они стоят в сравнении с тем, что открыл во мне Прошечка?

Может, я не и прав, но, по-моему, уже одно только счастье быть естественным и добрым одновременно заслуживает бесконечной благодарности. Ведь в общении с людьми оно, пожалуй, навещает нас лишь в пору влюбленности.

А Карлуша сидел у меня на плече и тоже, кажется, о чем-то размышлял. Потом вынырнул из притихшего состояния и, слетев с плеча, пошел попить.

И тут раздался звонок.

- Ну все, Карлуша, пошли встречать гостей!

Он вскочил мне на руку, быстро взобрался на плечо - и мы пошли открывать дверь.

Первый раз я увидел, как Карлуша испугался. Он сорвался с плеча и стремительно полетел в свою комнату, отгороженную от прихожей плотной шторой. Перед шторой Карлуша сложил крылья, как снаряд, прошил место стыка двух половинок шторы и в комнате в руки уже не давался. На руку - пожалуйста, на плечо - тоже, а в руки - нет.

Пришлось погасить свет, когда Карлуша сидел у меня на плече. И уехал Карлуша в коробке, из которой он вырывался, как мог.

Дверь закрылась - и тут же на меня навалилась тоска разлуки. Если кто был влюблен, тот представляет, какая она бывает. А тут меня еще терзало и то, что я предал Карлушу. Он судьбу свою нам доверил, он на НАШЕ окно вернулся и уж куда как ясно показал, что его приход к нам не случай, а выбор - и вот он я и эта коробка, и Карлуша у меня в руках... Обманом в руках, не добровольно. А еще я спинку ему на прощание погладил... Ему нравилось...

Словно перевернулось что-то в этом мире - и везде оказался.

Карлуша. Его не было - и он был. Но и это не все. Уйдя, Карлуша и у Прошечки что-то отнял. Потускнел на время Прошечка и, словно почувствовав это, начал изо всех сил развлекать нас недоступными Карлуше акробатическими трюками, в том числе и полузабытыми. Хорошая птичка Прошечка... Очень хорошая...

А тоска оставалась, и так же прошел следующий день, и, видимо, как спасение к вечеру сам собою стал получаться этот рассказ. Жаль только, что я не успел узнать, умеет ли Карлуша читать...

* * *

Наверно, это просто возрастное,

но голубь, что всегда мне был не мил,

сегодня встретился - с разбитой головом

так стало стыдно, словно я его подбил.

А он дрожал,

прижавшись к стенке дома,

стесняясь смертной

и такой бесстыдной боли.

О чем он думал? -

мне или другому

нельзя понять.

Еще трудней позволить.

Я знаю: это ханжество, наверно.

Я мясо ем. Я вкусное люблю.

И я же от травы или от зверя

все чаще крики ужаса ловлю.

Глазами вижу их и кожей слышу -

я ничего не в силах изменить.

И пусть лишь потому,

что мой финал все ближе,

всему на свете я желаю жить.

Я знаю: жизнь

построена на смерти.

Я знаю все,

но разум мой не в счет:

я видел голубя на Невском возле церкви

от смерти многое в религии идет.

Я не хотел бы быть из тех на свете,

что тяжело здоровыми зовут.

Я видел голубя -

но видел я, поверьте, себя,

когда меня до смерти зашибут.

Вот так же,

тихо сжавшись в уголочке,

я буду редко и отчаянно дышать.

Не трогайте меня!

Я сам дойду до точки.

Живого голубя не надо подметать!

* * *

Blog

Корсаков И. А. Сила любви повесть в десяти рассказах Бусечке посвящается