Эпиграф: "Храм твой всечестный яко цельбу душевную обретше, вси вернии велегласно вопием ти: дево мученице Ия великоименитая, Христа Бога моли непрестанно о всех нас"

Вид материала

Документы

Содержание Вторая часть. (Дневник База).

Подобный материал:

• Кондак 1, 129.05kb.
• Александр трапезников похождения проклятых, 4244.91kb.
• Святыи священномучениче и исповедниче Аввакуме, моли Бога о нас! Святыи священномучениче, 1098.96kb.
• Красноармейский отдел образования приход в честь архангела михаила, 194.43kb.
• Конспект урока №15 «Икона». Яко дух, яко тлен, яко платье на нём. (Русская народная, 113.06kb.
• Акафист Пресвятой Богородице пред Ея иконой, именуемой «Всецарица», 86.7kb.
• Г. В. Бичуров Во Имя Христа Спасителя Кафедральный соборный храм в Самаре, 356.58kb.
• Рождество господа бога и спаса нашего  иисуса христа  - престольный праздник храма, 55.73kb.
• Феноменология святости и страстности в русской философской культуре, 1113.43kb.
• Дни памяти: 3/16 июля, 5/18 октября, 9/22 января, 1126.78kb.

Запах фиалки,

привкус карамели


Повесть

Автор Федотченко Николай Васильевич.


Эпиграф: "Храм твой всечестный яко цельбу душевную обретше, вси вернии велегласно вопием ти: дево мученице Ия великоименитая, Христа Бога моли непрестанно о всех нас"

( Кондак мученице)


" Ревность и похоть бывают добром: одна тогда, когда служит деторождению, а другая тогда, когда возбуждается соревнованием делам добрым."

( Иоанн Златоуст Избранные поучения-М.,2001-с.103)


1 ЧАСТЬ.


Вообще то Баз был "жаворонок", но сегодня он валялся, зарывшись в простыни, как самая заурядная, банальная и наглая "сова". Был уже одиннадцатый час утра, судя по световым квадратам окна на полу, а он и не думал принимать вертикальное положение, замотавшись белой постельной тканью, как египетская мумия. Только ритмическое колебание материи в районе носа и подергивание большого пальца правой ноги убеждали, что перед вами, наплевав на все и на всех, лежал не Тутмос и не Рамзес, а ленивый небритый сорокалетний Баз, в десять часов сорок две минуты роскошного июньского утра, или дня (для "жаворонков"). Почему Баз? Знакомые приходящие женщины острили так: Базальт, Базилик, Базар и даже Базука (намекая на его потенцию). Но Баз- это сокращенно от Бэзил. Его отец увлекался Византией и оттуда выкопал это императорское имя.Василий-Бэзил-Баз-Базука-это обязывало ко многому.Отец смеялся над юным головастым и лобастым Базом, что голова его создана для венца кесаря. Но, увы, ни порфиры, ни сундуков, ни палат папаша ему не завещал, кроме греческого имени.Эти четыре стены с четырьмя квадратами окна и «царское ложе» на полтора человека- это все, что Баз унаследовал от своих родителей, мирно почивавших уже лет пятнадцать в лучшем мире.Самое удивитильное, что его последнюю подружку, Ию, папа с мамой, большие эрудиты и библиофилы, тоже наградили греческим именем «Ия», что означало «фиалка».Хоть бери, доставал ее Баз, и начинай гербарий собирать. А вместе они неплохо звучали: « Бэзилия», почти как «Бразилия».В общем, наследство у них было еще то.Кстати, через час Ия должна была прийти. А Баз и не думал показывать свою щетину из-под подушки. Значит будет неизбежный скандал, почти семейная сцена, у Ии были ключи от его «кесарских палат».Квартира «порфирородного» База не поражала ни уютом,ни чистотой, ни порядком.Что особенно нервировало Ию, это дурацкие литровые банки с водой, наглухо закрытые пластиковыми крышками. Эта коллекция под кроватью особенно бесила ее. Но Баз дорожил этими идиотскими банками с их идиотским содержимым.Воду в банки Баз наливал по каким-то особенным памятным поводам-первая встреча с Ией, Рождество, День Независимости. Базу казалось, что он в этих банках консервировал эти прошедшие праздники, и они всегда были с ним, под кроватью. И это- в сорок лет. Этого Ия не могла понять, она была всегда чудовищно рациональна и логична, как хронометр. Чудаковатые детские «бзики» База были за пределами ее математического интеллекта. Банки с праздниками. «Праздник, который всегда с тобой». Иногда Баз по глотку отпивал из них и получал от этого удовольствие. Как он мог объяснить это Ии?Нелогично, иррационально, нонсенс.Но База это не особенно волновало. Он умел находить « ключики» и «кнопки», чтобы расположить к себе Ию, он находил их в одному ему известных ложбинах, ущельях, дельтах и материках на неостывшей жаркой планете с коротким звучным именем «Ия». От ландшафта этой прирученной обжитой планеты, от ее кратеров, вулканов, плоскогорий, каньонов шел, ему казалось, этот цветочный запах фиалки. Да, ключики он к ней подобрал, и кнопки все были ему известны, особенно одна, главная, красная, когда Ию нужно было на время «выключить», успокоить, расслабить,убаюкать. Это была хорошая и нужная кнопка. А к банкам она привыкнет, и к щетине его недельной (он жутко не любил бриться, терпеть не мог). Привыкнет. Особенно Базу было приятно отпивать из банки, наполненной в день их первой встречи. Вода в этой банке была особенно мягкой, всегда холодной, с едва уловимым привкусом карамели. Каким-то конфетно- цветочным привкусом. Та их первая встреча… Всего три месяца назад. Они с Ией каждую неделю отмечали юбилей своего знакомства. Сегодня она должна придти, через час, соображал под простынями мумия- Баз, и они будут праздновать тринадцатый юбилей. Это – почти круглая цифра. Она принесет свой большой медовый песочный торт с каким-то пышным названием, свои пирожки с всегда неожиданной начинкой, свой фирменный салат из капусты. В тринадцатый раз. А он должен был запастись бутылкой красного вина, которое она любила. Сейчас она прийдет, а он – в горизонтальном положении, небритый, без вина, с водопроводной водой под кроватью. Как она еще его терпит? Ничего «такого» он в себе не находил, разве что «кесарские корни» да «базука». И все же их трехмесячная, упоительная, скандальная «Бразилия» существовала. Была надежда, что она может стать шестимесячной или даже девяти. А это уже будет серьезно, острил про себя Баз. Критический рубеж, за которым нужно будет на что- нибудь решиться – или одеть ей на плечи фамильную «порфиру», укутать горностаями, облечь в диадему, или – продолжать пополнять «гербарий». Но, в общем, запах фиалки его устраивал. Ромашки, розы, орхидеи пусть подождут своей очереди. Был уже двенадцатый час, точнее – одиннадцать-двадцать. Нужно было вставать и бриться.Нет, «сова» его доконает, это- в последний раз.Свинство какое – почти полдень уже! Она ему закатит шикарный скандал, по всем итальянско – сицилийским канонам. Он будет дерзко молчать, противно улыбаться, а потом, не говоря ни слова, за пять минут утихомирит ее, повернет нужный ключ в скважине, нажмет на нужную кнопку.А потом он съест пол- торта. Так уже было двенадцать раз. Так будет и в тринадцатый. За это она его и любила. Еще было впереди шесть месяцев, можно было отложить на потом прозу выбора. Пока он понежится в фиалковых клумбах.Базилик и Фиалка – неплохой букет. Главное – не спешить с ягодками, не оборвать раньше времени лепестки. Пусть все идет само собою. Его это устраивало. Пусть она сама решает, за себя и за него. Лишь бы не пыталась его «засушить» в свой «гербарий». А с ее рационализмом и математической прямолинейностью он свыкнется, он ее переменит. Она еще хлебнет из тех банок. Она еще сядет на его «императорском троне» (правда, трон его больше смахивал на банальную облезлую табуретку, но это были уже условности). Долежался, философ константинопольский, стук в дверь. Она. Сейчас устроит ему «бразильский» тропический сериал. «Иду, солнышко, сейчас открою. Как ты рано пришла, ни свет, ни заря. А я тут хлопочу с самого утра, тебя жду». «Нужно было побриться вчера вечером»,- подумал он с досадой, открывая дверь.


Три месяца назад шальная Ия лихо подцепила его на крючок, как карася, выйдя а-ля топлесс на свой открытый всем атлантическим ветрам и восхищенным взглядам балкон. Ее балкон был как раз напротив балкона База, метрах в трехстах , по другую сторону Долфин – Плаза, на втором этаже, над мясной лавкой.Скопище мослов и филейных вырезок, как острил потом в адрес ее дома Баз. Там было на что посмотреть, прицениться, взять в руку мясистую мякоть – не дом, а какая –то оргия мяса, соблазн плоти. У База была старая отцовская подзорная труба на штативе, отличная цейссовская вещь с двенадцатикратным увеличением. Хорошо, что он не отнес ее в ломбард. Когда-то, в детстве, он применял ее в качестве телескопа, направляя линзы в сторону Марса, Млечного пути, Луны. Исследовал уголки мироздания.Последний раз, когда он интересовался небом и небесными телами.Теперь его влекли тела иные, которые были ближе, понятнее, доступнее. Когда Баз был свободен от своего дежурства в супермаркете (он работал, вернее так, временно подрабатывал, охранником, секьюрити, вышибалой, если больше нравится, у своего босса, мистера Абрамовица, редкого сквалыги, платившего ему двести долларов в неделю), он направлял трубу на «тот» балкон. Именно там, в магазине, Баз пристрастился к компьютерам, ко всем этим «железякам» с броскими брэндами- «Пентиум», «Хьюлит – Паккард», «Филипс».Нужно было, прикидывал он, год воздерживаться от выпивки и курева, чтобы скопить на «ящик» со всеми «перифериями». Это была его мечта, поэтому с пивом и сигаретами он вел смертельную войну.Скупердяй, этот вонючка с трясущейся лысой головой, Абрамовиц, не хотел добавить «баков» на мелкие расходы. Так вот, когда Баз имел два дня свободы от работы и подпирал стены своего однокомнатного логова и не ленился вставать пораньше, часов в семь, брал в руки трубу, то он имел удовольствие не меньше, чем от пяти банок темного «Гиннеса», созерцать вернисаж целомудренной плоти, слегка тронутой эмансипацией и загаром (Долфин- Плаза две трети года была опаляема солнечным ультрафиолетом – Флорида, как никак, до мыса Канаверал рукой подать, это вам не Аляска, не Алеуты) между короткой шатеновой стрижкой и застиранными драными шортами, у которых никогда не было (Баз убедился в этом за три месяца) ни единой пуговицы, ни простого зиппера. С ума сойти! Как они на ней держались, можно было только догадываться. Разве что на ее пышных формах грешной плоти. Такие нахальные, перетертые по складкам, когда-то индиговые, расхристанные – распахнутые «ливайсовские» шорты, задорно блестевшие металлическими заклепками под немилосердным флоридским солнцем. Эти жесткие блики засвечивали всю оптику Базу, били по глазам. А может ему так казалось? Может, «засвечивало» другое, то, что не могли скрыть эти тинейджерские укороченные облегченные шорты и шатеновые пряди ее волос. Если бы Баз не был лентяем и вставал пораньше, он получал бы такое исключительно эстетическое удовольствие (если не считать гормонально – генитальных нюансов) чаще. Но несмотря на то, что он, как ему все внушали, был «жаворонок», он редко вставал раньше девяти. Только когда наступала тоска по ее романтическим шортам. Приходили ли к нему подружки? Мулатки с соседнего Мэйфлауэр – авеню, кубинки из пригородного Латиносвиля – все эти Джессики, Памелы, Фионы, Эсмеральды. Иногда приходили, Баз не собирался записываться в отшельники, ничто грешное ему было не чуждо. Но на всех этих «кэтс» уходило слишком много пива, поп – корна, сигарет и жратвы. Все банкноты от щедрого «папы» - Абрамовица можно было просадить на эти «кэтс – парти». Про компьютер можно было забыть. Баз искал такую «нинью», лавмэшин, чтобы она не опустошала его кошелек, не жрала все содержимое холодильника. Но, в общем, это все мелочи. Не в этом дело.Он мог бы подрабатывать в гараже, куда звал его Мак, но сейчас у База был период меланхолии, на гараж настроения не было, лучше потом, к зиме. В принципе, двести «баков» его устраивали, он был неприхотлив. Так вот, про шорты напротив. Это как раз и была она – сумасшедшая, чокнутая Ия, «фиалка», «вайолит». Эмансипированный, переполненный гормонами цветок, далеко еще не отцветший, с экзотическим нездешним именем – Ия. Надо же! Ее свихнутые «перентс», дэд вместе с мамми, тоже «наградили» ее, как и База. Когда он, до знакомства, разглядывал ее на расстоянии, в трубу, он про себя назвал ее Фанни. Она действительно была смешной девчонкой, фанни - крейзи. Эта бэйб, эта двадцатипятилетняя вамп не хотела пришивать к своему просоленному и просаленному «ливайсу» пуговицу, так разгуливала по балкону. Спрашивается, для чего? Для чего весь этот стриптиз? Ясно, высушить волосы, свои десять раз перекрашенные пережженные локоны и челку. Устроила себе бесплатную сушилку на балконе! А он, бедняга – одиночка, страдает, воспаляет свое воображение! Но так было дешевле. Все эти Памелы – Хуаниты были непомерной обузой. А она, фанни – крейзи, флоридский вайолит, его интриговала, манила больше, чем все «пентиумы»и «хьюлет – паккарды». Заметила ли она его трубу? Его страдающие и тоскующие линзы, их лихорадочный блеск, маниакальное свечение, наверное, были заметны на мексиканской границе. Еще бы она не видела его трубы! Его просящей, лоснящейся от желаний, небритой морды. Вряд ли было в ней нечто императорское, в ней было больше от помойного драчливого кота в поисках задранного хвоста очередной киски. Этот «кошачий мюзикл» приносил удовольствие обоим. И тогда она, фиалочка, крэйзи плант, решила первой нанести ему удар, пойти в атаку, взять на приступ этот гормональный Форт – Нокс. Она и не подумала вшивать зиппер, это была ее дальнобойная артиллерия. Она одела поверх своих огнедышащих вулканов, своих загорелых прерий с легкой порослью шатенового буша белую майку с бесстыдно – кровавыми неприличными губами, этаким нон – стоп поцелуем по всему фасаду. Она, в эти самые роковые утренние семь – ноль – ноль, сама постучалась в его двери, захватив для его глотки безумно сладкий торт (кажется, она его называла «Боливар», такой же огромный и круглый, как шляпа латинского генерала) и бутылку красного калифорнийского. И так, со всеми своими кратерами, булькающими магмой, она шагнула на его матрас.Он догадался спросить ее имя, когда уже было десять вечера, идиот ненасытный, болван небритый. Так его жилище наполнилось мускусно – цветочным запахом фиалки и потной майки с хищным поцелуем.

Именно в тот вечер Баз («Баз? Вот умора! Базука шестиствольная. Бэзил? Бизантин – грик ? С ума сойти! С таким именем – на свободе?» Она его долго доставала потом этими шуточками. Имя как имя – Баз. В Старом Свете этим никого не удивишь) налил воду в ту литровую банку – в честь их встречи, в честь ее стука в дверь, в честь всех фиалок на свете, в честь смятой,перепачканной ее помадой и потом простыни, в честь ее «ливайсов» без единой пуговицы. Она так никогда не поняла его дурацкой сентиментальности. Вода в банке! В честь их знакомства. И бумажку налепил – дата и ее имя – Ия. Кретин – переросток.Чем она отдает? Карамелькой? Выдумщик Баз. Обыкновенная хлорированная паршивая вода из крана, а он – карамелька! Торта переел? А он был счастлив. Ей, ребру Адамову, этих возвышенных нюансов было не понять. Она была слишком рациональна, слишком прагматична, ходячий компьютер с сиськами, без пуговиц. Секс – Пентиум, Вайолит – Паккард, бурлящий магмой. И так уже тринадцать недель. Эти триста метров по Долфин – Плаза сократились до ее трех коротких стуков в дверь. Сегодня тринадцатый раз они будут отмечать свой маленький, интимный, почти семейный праздник. Если хотите, вайолит – парти, ливайс – шоу. Свою кровать эмоциональный Баз переименовал в «ия – дром» (она очень смеялась, еще один – мини секс –канаверал на двоих).

Итак, почти полдень. Он небрит, в квартире бардак и – стук в дверь. Сейчас она ему «вломит»! Сейчас магма польется не только из кратеров. Валяться до двенадцати! Совесть у него есть? Она уже и торт испекла, и высушила волосы, и даже посмотрела любимую тивишную «С добрым утром, Америка!» А он лежал себе бревном, булькал тестостероном, мачо константинопольский. Да, «базальт» нелегко привести в вертикальное положение. «Базальт» с привкусом базилика. Язык у нее был волнующим, сладострастным, шершавым,как у кошки. Привкус базилика, конфет и запах фиалки. Неплохой коктейль для одной квартиры. Сейчас она его выпрет за бутылкой калифорнийского, опустошит его кубышку. На дежурство в магазин – завтра, у них почти сутки в запасе. Нон – стоп – иядром. Почти двадцать четыре часа. Цейссовские линзы были забыты и уложены в кофр, в них не было необходимости.Теперь «все это» само доставляло себя к нему на дом на желаемую дистанцию и позицию. Действительно, шорты держались плотно на ее тренированных бедрах, но не намертво. Это он проверил. И пуговицы с «молнией» действительно были не нужны, она всегда была жутко практичная и ценила время. Шорты как шорты, с дурацкими заклепками и затертой до неприличия индиговой джинсой. Ничего особенного.Разве что запах пота и мускуса. И немножко табака с фиалкой.Когда она их стирала в последний раз? Не спрашивал.Запах ему нравился, как и вкус ее губ, вкус карамели из детства. Он всегда был сентиментальным в отношении ее. Она никогда не могла этого понять. Слишком умна, слишком логична, слишком эмансипирована, слишком накачана плотью, рельефно осязаема. Его сумасшедшая, запредельная Ия. Трехмесячные каникулы двух авантюристов. Любовница? Пошло. Жена? Пока не решил, только три месяца. Соседка? Это лучше.Так, по – соседски , заходит скоротать вечерок и измять ему постель, не более. А все остальное, это – лишнее, не стоит об этом. Важен сегодняшний день, важен ее уже тринадцать недель витавший запах по квартире, важны ее шорты, ее темно – карие глаза ( «Почему ты не носишь темные очки? Такое солнце!» «Не люблю лишнее на себя цеплять, чем меньше – тем лучше».), важен ее стук в дверь. Важен запах фиалки и вкус карамели. Только это. А все прочее – Мак, гараж, Хьюлет – Паккард, Абрамовиц, «баки» - плевать он хотел на все это. Все – таки, он укутает ее, похотливую, блудливую, мускусную, в горностаи, в порфиру, оденет диадему. Чуть позже, месяцев через пять – шесть. Кого ему еще искать? Эпоха «трубы» закончилась, наступила эпоха «базуки». Она нетерпеливо и властно стучала в дверь. В шестой раз. Да, достанется ему…Он набрал в грудь воздух. «Иду, любимая, иду, хани, открываю. Хай, бэйб!»


-Баз, ты хочешь ребенка? От меня. Розовощекого, голубоглазого, с твоим подбородком и моими волосами, с твоими кулаками и моей улыбкой.Хочешь?

-Хочу, хани, кэнди, но попозже. Зачем спешить? Разве нам плохо? Посмотри, какая прелесть за балконом: летняя Плаза, Сигэл – Бич, океан, пальмы и горизонт. Посмотри, Ия, на этом балконе, на нашем «иядроме» места пока только на двоих, ты же знаешь.

-Ты меня не любишь… Лопаешь мои торты и лапаешь. Только лопаешь и лапаешь. Свинтус.Только отцовство сделает из тебя мужчину.Будешь не Баз бич – бой, а мистер Бэзил.

-Эсквайр…

-Нет, Баз, я серьезно. Нам так нужен этот бэби, тебе и мне.Мы ему тоже дадим греческое имя, у нас будет бизантин – фэмили. Ты, я и он. Баз!

-У меня уже есть один бэйб – ты. Мне пока достаточно. Я не тороплюсь пока стать «мистером Бэзилом». Бр-р… Мерзость какая! Зачем ты сегодня об этом… Не надо, киска, давай, пощекочу за ушком, а ты помурлыкаешь.Мр –р. Где наши ушки?

-Прекрати меня лапать и слюнявить, у меня пропало настроение.

-Не люблю, когда ты такая, Ия, чужая, капризная. Бурчишь и дуешься. Ты что, забыла, это же я – мистер Базука! Заряжай, целься, пли!

-Я тебе не бич – герл, не твои Фионы – Памелы. Я – твоя половина, твое ребро.

-Мир, не заводись. Пошли, устроим старт, лифтинг –ап на мысе Канаверал, поиграем в астронавтов.Пошли?

-А я бы его любила, нашего бэби, нашего Теодора, Тео. Вязала бы ему шапочки, носочки. Он бы так был похож на тебя, я его вижу, он здесь, между нами, у тебя на руках.

-Ия, что на тебя нашло сегодня? Давай продолжим этот разговор хотя бы через пол – года или через год, давай? Я найду себе место, баков на тыщи три. С моими двумя сотнями Тео будет хреново. Не злись.

-Ты знаешь, Баз, - вдруг переменила тему Ия, - у меня плохие предчувствия, возможно, со мною произойдет что – то страшное, непоправимое, был сон один. Да и так, душа не на своем месте. Боюсь заснуть, боюсь на улицу выйти, боюсь в океан зайти, даже по пояс, боюсь «подземку».

-Не дури. Это все от одиночества. Чаще приходи ко мне. А хочешь, совсем перебирайся. Вдвоем нам будет дешевле здесь, кучу денег сэкономим, накопим для Тео.

-Только после рождения малыша, когда ты станешь образцовым «дэдом», солидным папашей с обручальным кольцом.

-Ия, одна ты там в своей мясной лавке, среди мослов и окороков, совсем скиснешь, свалишься со своего балкона кому – нибудь под колеса. Тебе надо быть только с кем –то, твои интеллектуальные компьютерные мозги совсем свихнутся и поплывут, если ты будешь там себе триллеры кровавые придумывать. Только я, только базука, только «иядром».

Ия не улыбнулась и не ответила. Она долго молчала, глядя на верхушки пальм Сигэл – Бич и прижавшись к плечу База. Глаза ее были полуприкрыты. Она сейчас была какой – то отстраненной, чужой, ненастоящей. Потом она вздохнула и прошептала Базу в плечо:

-Это все из – за имени. Фиалка – цветок смерти, ее запах не к добру, кладбищенский запах, мертвый. Я не люблю фиалки.

-Ия, это самые классные цветы, дурочка, меньше смотри «ящик» и слушай паранормальных умников, у них вместо головы тухлое яйцо. И запах у тебя потрясный, он меня возбуждает, заводит. Только и принюхиваюсь.

-Тебя не это заводит, не болтай чепуху. Дело не только в цветах, дело в имени. Я на одном церковном сайте, кажется, греческом или болгарском, вычитала, что была такая мученица, святая Ия.

-Ну и что? Знаешь, сколько святых Бэзилов? Уйма! Нам то что?

-Она была мученица, Баз, она страшно мучилась при жизни, там, в Византии. Ее мучили за веру, за ее чистоту, язычники, где – то в четвертом веке. Ее убили, рассекли ужасным огромным мечом на куски.Представляешь? Моя святая Ия, Евдокия…

-Сколько у тебя красивых имен, бэби.

-У меня даже есть именины, в честь моей святой, в августе или сентябре, забыла.Давай, будем отмечать мои именины, давай?Например, двадцать четвертого сентября.

-Давай. А почему именно двадцать четвертого?

-Вроде бы это день моей Ии. А еще двадцать четвертого, три месяца назад, мы с тобой встретились, я приперлась к тебе. Не забыл?

-Ия, не бери в голову все эти церковные легенды, это все фольклор, литература, древность. Не относись к этому серьезно. Какая ты мученица, какие у тебя могут быть мучения? Вот мое плечо, вот мой живот, вот мой зад. Я тебя никуда не отпущу, проживешь сто пятьдесят лет, еще внуков нашего бродяги Тео увидишь. Обещаю. А твои именины мы обязательно отметим, так надеремся скотча, с балкона до океана допрыгнем. Давай, сейчас начнем уже отмечать его, к сентябрю закончим.

-Баз, если я умру, обещай, что долго не будешь башкой о подоконник биться и зарастать щетиной. Обещай, что сразу найдешь себе хорошенькую гаитяночку или кубиночку, Кончиту – Мерседес, с сиськами вдвое больше, чем у меня. Обещаешь? Вы придете ко мне на могилу, глотнете текилы, расскажете мне последние сплетни. И приведете нашего Тео.

-Котенок, это все невроз, женские завихрения. Ты чем там занимаешься – одна по кладбищам ходишь, по моргам? Больше ты отсюда не выйдешь, я привяжу тебя к своей кровати, пропылесосю твои поехавшие «чипы» в голове, все твои извилины. Тебе действительно надо рожать. Без ребенка ты свихнешься, попадешь в «гнездо кукушки», будешь там куковать с такими же психованными интеллектуалками.

-Баз, я люблю тебя. Ты всегда это помни. Только тебя.


В воскресенье Баз и Ия целый день бродили по улицам, смешавшись с толпой, крепко обнявшись, бродили, отбрасывая на стены домов резкие тени под тошнотворно пылающим шаром июньского флоридского солнца. Они успели пропустить две бутылки «Карлсберга» и сжевать килограмма три поп – корна. Ия еле плелась, повиснув на его плече, словно во сне переставляла ноги. Она уговорила База зайти в магазин детских товаров и игрушек, и они часа три вертели в руках распашонки, памперсы, погремушки, соски. Ия сумела, к ужасу персонала, забраться на двухметрового мишку Гамми. Она казалась сущим ребенком, радовалась каждой Барби с кудряшками, каждой кроватке с атласными подушечками и одеяльцами, каждому красноносому надувному клоуну, каждому плюшевому котенку. Смешная, пьяненькая Ия, со своими пышками под майкой, в белых узких штанишках (а не в своих балконных «ливайсах», слава Богу). Она резвилась, хохотала, мерила на себя каждую шапочку, каждую шубку. Какой она еще сама ребенок! В свои двадцать пять лет. Нерожавшая, незамужняя, малолетняя мамочка – фантазерка. Баз радовался, что она забыла тот глупый, нелепый разговор о трагических пророчествах и могилах. Да, непременно ей нужен бэби, Тео. Иначе он ее потеряет. Она сама себя потеряет. Перегорят предохранители, закоротят извилины. Или сама на себя руки наложит, вены порежет, или с балкона свалится. В ее глазах иногда проступал страх, сквозь насмешливый темно – карий блеск. Она была трусиха, боялась своего одиночества и своих фантазий, поэтому и притопала тогда сама без приглашения к нему в комнату, со своими сиськами и шортами. Поэтому и тянулась к нему. Он ее успокаивал, вливал по капле в нее уверенность в самой себе. Он смотрел, как она гарцует на мохнатом двухметровом Гамми и радовался, что они нашли друг друга в этом мегаполисе, что их притянуло друг к другу, что они притянулись балконами. А потом, под заходящим диском солнца, они плескались в океане, валялись в песке, корчили друг другу гримасы и беспричинно смеялись. Баз раза три бегал за пивом и крэкерами. От нее пахло солью, водорослями, йодом, пивом, никакого фатального запаха фиалки. Он облизывал ее губы, прижав к своей груди, зажав между животом и песком, он слизывал соль с ее губ и шеи, он не мог отыскать ее возбуждающий привкус мускуса и карамели. Она жмурилась и смеялась. Она была счастлива. И он был счастлив. А с неба, наверное, смотрели их греческие святые, Бэзил и Ия, покровители и заступники, и тоже, наверное, радовались. Но Баз понимал, что такие дни редко выпадают, раз в сто лет, может быть. Не было такой минуты, когда она отрывалась от его плеча, от его губ, кроме тех моментов, когда он бегал за пивом, а она покоряла вершину симпатяги Гамми. Баз считал полной чепухой и глупостью все, что она тогда наговорила, всю ту мистику, все эти летально – кладбищенские бредни. Свихнувшаяся юная самка, чокнутая искусительница в своих заводных шортах. Она умела нагонять на себя страхи, а потом хныкала и просила его рассеивать эти страшилки. Он вправлял ей расшатанные мозги своими хохмами и шпильками, своим властным настойчивым языком, своими лапами. И вообще, он умел подобрать к ней ключи и кнопки.


Ия совсем не была глупышкой, она имела приличное образование. В Новом Орлеане она, живя у тетки, сумела закончить колледж, подавала надежды в алгебре, получила какую – то там премию губернатора за лучшую математическую работу. Если она бессовестно не врала, то так оно и было. Она даже мечтала поступить в местный университет, но у тети, суровой «анти», в домашнем бюджете не было предусмотрено сумм для учебы одаренной «ниис» - племяшки. А с грантами и кредитами на учебу тоже было трудно, слишком много желающих. Были бы живы родители ( они разбились в Скалистых горах, лет десять назад, поехали на уикэнд покататься на лыжах, сошла лавина. Их так и не нашли.Пришлось нью – орлеанской родственнице, маминой двоюродной сестре, взять на себя эту обузу. Но университет – это уж слишком! У нее был собственный отпрыск), они бы сумели устроить ее в университет, может даже в Принстон. Ее дэд был добрым мягким человеком, с патриархальными бакенбардами и библиотекой по истории Византии. Милый па, он так ее любил, свою драгоценную дочурку с диковинным неамериканским именем Ия. Он даже крестил ее в греческой церкви Святого пророка Илии. Такой папа, был чудак и добряк. Да, отец дал бы ей достойное образование, она могла бы поехать в Европу - Сорбонну, Саламанку, Оксфорд… Если бы не тот роковой уик – энд, если бы не эти ужасные Роки – Маунтиз… Она не могла смотреть на этот хребет даже на карте, отводила взгляд в сторону, к Аппалачам. На кладбище поставили символический надгробный камень с табличкой, чтоб ей было куда приходить. И она туда всегда ходила, каждую субботу, рассказывала зернистому серому граниту о своих успехах в математике, о Фрэнки, пригласившем ее в кино, о своих новых неожиданных формах тела и новых переживаниях во сне. Серая мокрая глыба терпеливо ее слушала, а вот родители слышать не могли, они были там, в снегу. Так она росла, постигала логарифмы, интегралы, всякие там линейные и нелинейные уравнения, сдавала семестровые контрольные работы, целый ворох «си – ди», получала высшие баллы. А крепыш и добряк Фрэнки с фермерскими мозолистыми лапами катал ее на своем пикапе, угощал пивом и тайком застенчиво лапал на сеансе кино.Краснощекий добродушный детина из алабамской глубинки. Он на нее «запал». А она позволяла бесплатно пользоваться своей добротой, помогала миляге Фрэнки быстрее повзрослеть и стать мужчиной. Но интегралы все – таки были у нее на первом месте, Опекунский совет колледжа отмечал ее небольшими премиями и ставил в пример. Про нее один раз даже написали в орлеанской «Пост», три строчки. Она тогда показывала газету тете, за что получила от нее слегка помятое, на размер больше, шелковое платье по последней моде конца пятидесятых годов. Кузен, сын «анти», тоже попытался лапать и тискать пышную родственницу, за что получил от нее по – родственному в ухо, а в другое – от Фрэнка. Сластолюбивый братец нажаловался маме, показал свои на два размера больше пурпурные уши и присовокупил пошлые сплетни, вплоть до возможной беременности своей рано повзрослевшей сестренки.Терпение тети закончилось, и племянница с треском вылетела из Нового Орлеана, с волчьим билетом и похотливыми прощальными взглядами в спину местных парней. Ия показала им всем средний палец, написала прощальное письмо верному Фрэнку и сизой горлицей полетела прямиком на Долфин – Плаза, похоронив свою блестящую математическую перспективу. Мясная лавка, хвосты, ребра, вырезки, языки, ливер, заляпанный кровью и жиром фартук, полметровые ножи, швабра стали ее Сорбонной, Саламанкой, Болоньей и Оксфордом. А письма верного хорошего несчастного Фрэнка путешествовали по всем штатам в поисках адресата. Она ему не писала, постаралась забыть. Алабамский период в личной жизни закончился. Теперь ее выпуклостям и округлостям нужен был менее робкий, более опытный поклонник, без фермерской провинциальной закомплексованности. Она не терпела зажатых, угловатых, не уверенных в себе парней, смотрела на них с жалостью и презрением. Ее утренний выход на балкон в неглиже – это все, что они могли созерцать. Пусть скажут спасибо, что бесплатно. А она мечтала о взрослом «папаше», покровителе, плэйбое, способном ее оценить и поддержать. Зная, что путь к сердцу мужчины лежит через его желудок, она научилась прилично готовить, простаивала у духовки и плиты, изобретала всякие там пудинги, пироги, торты. Изобрела даже какой – то особенный, пальчики оближешь, хани – пай, особый торт, назвала его дерзко – «Боливар», так ей казалось более эротично. Фантазерка Ия стремилась непременно покорить солидного джентльмена во всяких там «версаче», «валентино». Может, даже выйти замуж. Она была уже совершеннолетней, разрешения орлеанской тетушки не требовалось, она сама строила свою жизнь. О родителях старалась вспоминать реже, даже запрятала подальше детские фотографии. Теперь она была роскошной зрелой «киской» в хулиганских, с чужой задницы, драных шортах. Так, между рубкой и нарезкой говяжьей мясной плоти, она холила и нежила на своем втором этаже в малогабаритном «пентхаузе» свою собственную мясистую вкусную плоть. Она шокировала соседей – ханжей: пуритан, квакеров, методистов, своим наглым вызывающим видом, своим вопиющим топлесс. На нее даже написали донос шерифу. Но все обошлось, шериф, видимо, тоже ценил ее душевную красоту и ум, он был молодец и умница, их шериф. Это он устроил ее в мясную лавку. Мир не без добрых бескорыстных людей. И вот тогда, в марте, она заметила, метрах в трехстах от своего балкона, балкон того чудака, База, со шпионской подзорной трубой. Если он появится со своей «пушкой» и завтра, он на крючке. Она его подсечет, никто не равнодушен к ее жарким Аппалачам на открытом доверчивом фасаде. Не каждому альпинисту удавалось покорить эти Аппалачи. Не каждому спелеологу удавалось исследовать заветные гроты и пещеры. Ия была прихотлива к поклонникам. Она знала себе цену. Да, он появился опять со своими стекляшками – линзами на балконе и направил на нее. Она могла только догадываться, какие гормональные муки он терпел, какие фонтаны тестостерона били в небо из его квартиры. Он был вроде ничего, крепенький, не сопляк и не мозгляк. Зрелый и опытный, он запал на нее. К этому ей не привыкать, подсекала многих «карасей» и «тунцов».Видела бы сейчас ее орлеанская тетя со своим кретином сыночком! Стопроцентный апоплексический удар, как говорил когда – то ее папа. Видел бы сейчас ее Фрэнк, сгорел бы от стыда, такой смелой и откровенной он ее не знал. Найдет себе какую – нибудь алабамскую сельскую «гусыню» в чепчике. А она, Ия, вышла на охоту, на тропу войны, в своей боевой раскраске, с томогавком (точнее, с бутылкой вина). Она расхрабрилась, окончательно осмелела и постучала тогда, в марте, к нему в дверь. К этому сонливому тюленю с диким именем Бэзил, к Базу. С тортом «Боливар» и каким – то дурацким салатом, который она терпеть не могла. Тук – тук! «Сейчас, бэби, штаны одену. Рад тебя видеть, вэлкам». Так она и связалась с ним, с Базом. И это уже тянулось три месяца. Пока она не пожалела об этом. Баз – это не Фрэнки, он знал свое дело. Это она назвала его «базука». Бил он метко, профессионально, наповал. Такой ее устраивал. Только чудак и крэйзи, обнюхивает ее все и облизывает, он, видите ли, поклонник запаха фиалки и вкуса карамелек. Такого она еще не встречала. Слегка чокнутый, но надежный, крепкий. Такому она позволила бы намного больше – могла бы ему родить, даже выйти замуж. Только вот попробуй, затяни сейчас мужика к венцу, заикнись ему про беременность, засверкает пятками, захлопнет дверь перед фэйсом. И все же, думала практичная Ия, Баз мог стать отцом ее ребенка и, может быть, даже и мужем. В качестве альпиниста и спелеолога он был неплох. С другими ролями тоже должен был справиться. Побольше его пичкать тортами, салатами, пирожками. Пусть ищет у нее ароматы и привкусы. Его дело, безобидный «бзик». Она не жалела, что после Нью – Орлеана, колледжа, оказалась здесь, на Долфин – Плаза, в мясной лавке, в его византийских чертогах, в его крепких потных лапах. Чего еще ей лежать? Ребенка, семейной фотографии на стене, Баз для этого годился. Что он ей говорит? Что ей нужен ребенок, Тео, что без него она свихнется? Есть! Она добилась своего, через неделю скажет ему, что беременна, будет лепить из него почтенного отца семейства, мистера Бэзила. Человека, которого она всегда хотела иметь в своей жизни. Такого, каким был ее папа, ее дэд, лежавший сейчас в том жутком ущелье. Ия прижалась привычно к плечу База.

-Баз, ты мне нужен, а я нужна тебе. Ты первый, кого я люблю, а не просто трахаюсь. Первый и последний. Скоро, Баз, нас будет трое – ты, я и Тео.

Хорошо, что тетка выперла ее тогда, что она очутилась здесь, на Долфин – Плаза. Все, чего она желала, сбывалось.


Ия знала о светлой мечте База купить хороший новый дорогой компьютер со всеми периферийными аксессуарами (она бывала в супермаркете сэра Абрамовица и видела эти сверкающие, манящие недешевые «игрушки», по которым бредил ее Баз). Она сама, со времен колледжа, была неравнодушна к этим чудо – помощникам для пытливых мозгов. Она прекрасно понимала, какие это полезные и нужные изобретения, ставшие вездесущими незаменимыми помощниками на каждом квадратном метре людского муравейника – от Овального кабинета до последнего общественного туалета. Даже у них, в мясной лавке, был старенький работяга мексиканской сборки. Его «требуха» - все эти процессоры, платы, дисководы, от старости и технической ущербности уже дымились. Они плавились от спертой невентилируемой и неохлаждаемой атмосферы, среди разрубленных говяжьих туш и упитанной туши ее хозяйки, отъевшейся на дармовых обильных протеинах. Так что клиентам было трудно отличить в пасмурный день – где хозяйская туша миссис Элизабет Ирвинг, а где – говяжья. Размеры окороков были схожими. Миссис Элизабет, большая подружка гурмана шерифа, взявшая «крошку Ию», эту бесприютную сиротку, ставшую неплохой приманкой для многих молодых людей с соседних улиц, толпами рвавшихся в их мясное заведение за несколькими фунтами для бифштекса или барбикю, отчего доходы ее патронессы поползли вверх, так вот, хозяйка сажала по вечерам Ию, зная о ее математических задатках и высоком уровне «ай – кью», за старенький «пентиум», весь покрытый липким вонючим слоем говяжьего жира и обильной слюны клиентов, источаемой ими при созерцании фасада и профиля новой работницы и протеже миссис Ирвинг, и заставляла вести Ию на пыхтевшем «чуде техники» всю бухгалтерию их лавки. У мамочки Элизабет были все основания благоволить к этой «смазливой сиротке с чудовищно неприличными сиськами», так как прибыли постоянно росли – окрестные парни и мужики от пятнадцати и до шестидесяти стали активно поглощать вырезки и ребрышки, покупаемые из рук Ии, к радости мамми Лиззи и шерифа и к ненависти местных идейных вегетарианцев и конкурентов по протеиновому бизнесу. Так вот, Ия тоже была поклонницей компьютерных технологий Силиконовой Долины и решила для себя и База приобрести у Абрамовица «игрушку» последнего поколения, сделать сюрприз Базу, еще больше укрепить его симпатию и предстательную железу. Откуда у нее были деньги? По достижении совершеннолетия она кое – что унаследовала от скромных сбережений родителей, распродала отцовские книги. Да и миссис Ирвинг платила ей неплохое жалованье. Так что Ия смогла за пол – года накопить достаточную сумму для покупки полного комплекта компьютерных новинок – всех этих гигабайтов с мегабайтами. Баз должен быть в восторге, она так и видела на стене своей комнаты их семейную фотографию с Базом, с купидончиками и виньетками по углам. В ближайшее воскресенье она отправилась в тот супермаркет, когда у База был выходной, и, с полной сумкой наличности, сделала эту историческую покупку, к великой радости суетливых дилеров, с обязательным «фри деливери». У База будет потрясающий уик – энд, к «иядрому» прибавится новая забава. Пусть знает доброту своей пышки Ии!

Когда Базу и Ии надоедало наматывать простыни на лодыжки, они стояли под океанским бризом, обнявшись на балконе, впуская в себя свежесть пропитанного солью и йодом ветерка с Сигэл – Бич. Однажды, когда они по очереди курили сигарету на двоих, непуганая сварливая чайка села на брус прямо перед ними и оглушительно загоготала, обдав их густым запахом рыбьего жира и помойки. Баз с риском быть укушенным влепил ей «хук», вынудив пернатую нахалку позорно ретироваться. В руке осталось грязно серое мокрое перо, которое Баз нежно вставил в локон Ии. «Ирокез ты мой пухленький, скво моя без мокасин». Ия крепче прижалась к Базу и стала, как всегда, вздыхать, что это не к добру, это беда прилетала, смерть. Баз чуть не поколотил ее. Как ему надоели эти ее неврозы и приметы! Ей бы сивиллой сидеть где – нибудь в Дельфах. Пифия с мозгами набекрень, интегралы вперемешку с пророчествами. Еще одна пророчица выискалась…Только Баз мог уравновесить это ее гормонально – шизоидное мракобесие. Полный набор ключей и отмычек был у него на связке, он быстро, без лишних слов и сюсюканий, возвращал ее в нормальное состояние, сжав своими лапами и влив в нее три банки крепкого пива. Тогда она немного отходила. Последнюю неделю она жила у него, практически проводя все время на «иядроме» и на балконе. Баз не хотел отпускать ее на улицу, сам ходил в магазины, выносил мусор. Он принес из ее комнаты сумку с ее тряпками и косметикой, не забыл и знаменитые ее «ливайсы». Миссис Ирвинг не стала задавать много вопросов, согласившись на недельный отпуск для «сиротки». Баз улыбнулся ей своей широкой улыбкой рекламного янки и даже купил три фунта лучшей свежайшей вырезки. Пожрать он любил, на одном поп – корне не проживешь. Так Ия получила недельное блаженство, среди всех этих дурацких Базовых банок с дурацким эликсиром потенции и молодости. Она быстро навела порядок в его холостяцком жилище, нашла все носки и заштопала. Перестирала все его простыни, украшенные романтическими пятнами после всех его Джессик, Кончит и Фион. Теперь простыни были чистые, не совсем белоснежные, но без летописи прошлых Базовых побед. Теперь они начинали писать хронику своих отношений с белого листа, то есть с белой простыни. Теперь неизбежные пятна не будут вызывать у нее отвращения и ревности. Базу было наплевать, он даже не заметил, что постель стала чище. Он так, в обуви, норовил залезть в кровать, за что получал семейный «втык» от своего «ребра». Ему все это, безусловно, нравилось, но он старался не цокать языком от ее забот. Его больше беспокоили ее мозги, ее навязчивая мания. Ее сладкие формы скрывали потемки ее перекошенного сознания. Что –то у нее внутри сломалось, безупречный хронометр стал давать сбой. Только сексом и пивом ее не излечишь. Баз вспомнил, что у нее есть святая, древняя мученица Ия. Баз в мыслях просил эту далекую незнакомую ему святую прочистить мозги и сердце его чокнутому сексуальному «пентиуму» с сиськами. Своего покровителя, святого Бэзила, он никогда ни о чем не просил, не хотел надоедать. Пива и контрацептивов ему и так хватало. Даже мясо есть на ужин (интересно, из чьего окорока – коровьего или мамочки Элизабет – пришло ему в голову).Сегодня они с Ией попируют, а завтра, наверное, он пойдет к Маку в гараж. С меланхолией нужно было завязывать, нужно было думать о будущем Тео. Он незаметно становился солидным семьянином, «мистером Бэзилом». Ия уже присмотрела на стене место для их семейной фотографии.


Баз задержался у Мака часов до одиннадцати вечера, они обмывали начало трудовой деятельности База в качестве автослесаря. Босс, владелец гаража Николас, Ник, был дядей Мака и без проблем принял База. Он не давал ему испытательный срок, не устраивал ему экзамен («А ну – ка, сынок, найди в этой куче ржавого дерьма карбюратор для этого «Доджа» шестьдесят первого года!» или «Посмотри, чего этому «Мустангу» не хватает, уже лет пятнадцать руки не доходят снять с него паутину, вишь, как куры его загадили».) Ничего этого не было, они все втроем просто здорово надрались скотча, разбавляя его граппой. Омерзительная смесь! В последнее время Баз больше налегал на пиво, он не был силен в этой весовой категории, поэтому способность к вертикальной ориентации утратил быстро, мозжечок получил сокрушительный нокдаун и облажался. Мака тоже мутило, а старина Ник был молодцом. Ветеранам Кореи, бормотал он, глядя Базу в глаза, нельзя отступать. Его хватило еще на три банки «Баварского». Мак восхищался своим боевым дядей, вечным «джи – ай», глотка у него была хромированной, как бампер у «Кадиллака».Баз пытался сосчитать колеса у «Доджа», на третьем колесе он сбивался и начинал снова. «Кто их столько нацепил? Сколько их там – пять или шесть? Да, с математикой у меня туго. Вот Ия сразу бы посчитала, она у меня в этом деле молодец, и не только в этом. Она бы с этим сраным «Доджем» разобралась быстро, колледж – это вам не рашпилем водить. Она у меня образованная». Баз пьяно улыбнулся, вспомнив свою «вайолит», ее «ливайсы». Как она там без него, с семи утра? Пошла, наверное, к мамми Лиззи день скоротать, посчитать «профитс». Из Базовой башки совсем вылетело, напрочь, что он закрыл Ию на замок, пока она спала, машинально вставил ключ в скважину, два раза повернул его и машинально положил в карман, как он всегда делал. Он тогда совсем не подумал, что пленница Ия захочет выйти, например, за сигаретами, или сходить в свою лавку. Она была там сейчас как в клетке, запертая и одинокая, а он тут подпирал Мака. «Славная она у меня, - рассказывал сам себе Баз, - хотя и чокнутая. Беконы с бифштексами от мамми приносит, задабривает меня, подкармливает, чтобы у меня хватило сил на Тео. Надо бы ей фруктов по дороге купить и красненького». Молодчага Ник выдал ему аванс. Дальше мысли База путались между тремя пустыми смятыми жестянками из – под «Баварского».

Когда Мак волок влетевшего в легкий нокаут База наверх по ступенькам, у База вдруг сжалось сердце, он почувствовал беду. Баз оттолкнул Мака и запрыгал по гулким деревянным ступеням, ключ долго тыкался в прорезь, пружины замка долго не реагировали, вспотевшие пальцы барабанили в дверь. «Бэби, кисуля, открой! Это твой папаша Бэзил. Я люблю тебя, ты нужна мне!» Сердце тоскливо ныло, в мозгу сверлили буравчики. Мак помог открыть. Когда они влетели в комнату, чуть не свалив монитор, ее нигде не было. Пусто. Пустое мертвое нежилое пространство между четырьмя стенами. Баз выскочил на балкон. Пусто. В мозгу копошились страшные догадки. Он все понял. Он все вспомнил. Хмель улетел с океанским бризом. Мысли заработали ясно, четко, как хронометр, логично и прагматично. База осенила смертельная догадка. Он боялся наклониться и взглянуть на тротуар под балконом. Подскочил очумелый Мак. «Баз, не дури, все о/ кей. Она у себя, иди к мамми Лиз, она считает ей центы. Она же не может все время сидеть под замком. Не превращай свою комнату в Алькатрас. Она взрослый человек, имеет право выйти, заработать себе доллар на сигареты. Не дури, Баз! Беги к ней!» Баз оттолкнул Мака, в голове всплыли слова Ии: «Баз, я люблю тебя. Ты всегда это помни. Только тебя».Да, она так сказала тогда. А еще она говорила: «Вы придете ко мне на могилу, глотнете текилы, расскажете мне последние сплетни, приведете нашего Тео». Он тогда не слушал ее, ее обычные бредни. Теперь эти слова приобретали свой страшный вес. Она не могла это сказать просто так, она никогда ничего просто так не говорила. Хронометр. Баз собрался с духом и посмотрел вниз. Мак схватил его за майку. Так и есть - пятно на «пэйвменте». Здоровенное пятно, алая клякса. Будто кто – то капнул гуашью с высоты пяти метров. Абстрактная жуткая композиция с летальным исходом. «Какая у нее алая кровь, как калифорнийское. Она его так любила, у нее кровь пополам с вином. Сейчас припрутся копы, все эти тупые стандартные вопросы в участке, протокол. Возьмут его за шиворот, пьяного. Пришьют ему «умышленное». Ревность, скажут, крэк, ЛСД. Про детство будут спрашивать, про родителей. Уроды. Вон уже и мигалки показались. Влетел ты, Баз. Но ведь ты же любил ее, жениться хотел, папашей готовился стать, дэдом». Он вспомнил ее слова про святую Ию, мученицу. «Она, Баз, всю жизнь мучилась, она страдала. Ее рассекли ужасным мечом. Это имя приносит страдание, смерть. Запах смерти, запах фиалки. Почему меня так назвали, Баз? Имя просто так не дают, оно определяет судьбу, любовь, страдание, смерть. Почему тебе нравится запах фиалки? Не ищи его во мне, не надо. Это плохо закончится. Запах смерти, печать рока и страданий. Я – твоя мученица Ия. Ты будешь приходить ко мне, на могилу? Ты не бросишь Тео? Обещай.» Ему тогда и в голову прийти не могло, что она это не просто так шептала, что это не пьяные завихрения, не мрачная бравада. Она принимала это всерьез, она часто говорила ему о смерти родителей в снегах Роки – Маунтиз, она думала об их жуткой смерти. Он не смог подобрать к ней главный, спасительный ключ, не смог добраться до главной кнопки. Он просто ее лапал и трахал. А она его любила и ждала смерти.

«Баз, очнись, в дверь стучат. Полиция. Успокойся. Звони девять – один – один, они должны знать. Может, она жива, с пяти метров – это не с Эмпайр Стейт Билдинг, так, царапины, синяки». Баз не слушал, обреченно открыл дверь, приготовился к тупым равнодушным вопросам. Не скоро он выспится. Завтра Ник его не дождется, он подвел его и Мака. И Абрамовиц выпрет за прогул. Его никуда не возьмут, даже в дворники. Подозрение в убийстве или в доведении до самоубийства – это не шутки. Можно ставить крест на своих планах и молиться своему святому Бэзилу. Его о чем то спрашивают, на него одевают «браслеты», ему говорят его права, показывают ему значок. Они что – то от него хотят, им на все наплевать. Они на работе, отбывают смену. Они чихали на ее колледж, на Скалистые горы, на «ливайсы», на их Тео. Баз вдруг остро почувствовал в воздухе слабый запах фиалки, на языке – липкую кисловатость леденцов. Она хотела перебраться на соседний балкон, соображал Баз, и сорвалась, не удержала равновесие. Нелепый несчастный трагический случай. Бездумно, машинально закрытая на замок дверь. Он всегда боялся, что она, оставшись одна, когда – нибудь наделает глупостей. Наверное, копы опросили уже свидетелей, знают, что Ия сама сорвалась и полетела головой вниз. Наверняка кто – то на улице это видел. Все выяснится, Баз не убивал. Но от этого ему было не легче. Он чувствовал себя виноватым. Теперь ему было наплевать на копов.


Его отпустили только к четырем пополудни, сняв все показания, под подписку о невыезде. К Нику и Абрамовицу он в тот день уже не пошел, никчему. Выпрут обязательно, узнают, что его таскали в участок, что с его балкона кто – то полетел головой вниз. Баз собрал по комнате ее вещи, уложил в сумку. Ему сказали, что она в больнице Красного креста, что у нее черепная травма, что она на аппаратах, под капельницей. Элизабет уже была у нее и, вытирая платком мокрый красный нос, рассказывала обо всем Базу. «Она будет жить, дышать, сердце у нее крепкое, молодое, а вот мозги – в кашу. Осколки черепа сделали из них фарш. Она не сможет говорить, слышать, двигаться, она будет слепой, полный паралич, живой труп. Она сможет только дышать, гонять кровь по артериям и «делать» под себя. Ей лучше не жить. Более страшного существования трудно представить. Как она сейчас страдает, мучится, бедняжка», - рыдала добрая Лиз в плечо Базу. «Я завтра пойду к ней. У меня есть на счете тысяч пятьдесят. Я все оплачу, сколько скажут. Она мне была как дочь. Баз, мы пойдем туда завтра вместе? Одной мне будет тяжело». Баз не плакал, он соображал, чем он может помочь, у него были сотни три всего, пусто. Нужна ли она ему такая? Судорожное дыхание, бледные холодные пальцы, перебинтованная голова, вонь кала и мочи. Хотел бы он себе такого существования? Упаси Боже! Так он не хотел, лучше сразу под камень с надписью «Рест ин пис». Какое теперь место занимала Ия в его жизни? Вычеркнуть? Напиться? Привести кого – нибудь из Латиносвиля? Кто она была для него? Сколько было до нее? Полный комплект. Плакать, молиться? Идти в церковь? Просить святых Ию и Бэзила вернуть ему его вайолит? Он не знал ни одной молитвы, ни католической, ни ортодоксальной. Он вспомнил, что ее крестили, как она говорила, в греческой церкви, она была крещеной. Он завтра пойдет в греческую церковь, поставит свечи Богородице, Святому Николасу, Святому Бэзилу, мученице Ии. Он попросит, пусть они вернут ему его «ребрышко», его киску – карамельку. Он сам крестится, там же, он будет повторять молитвы на незнакомом языке, он повесит дома икону. Они с Ией не были религиозны, они просто трахались. Но сейчас Базу не на что было надеяться, только на Тринити, Святую Троицу. Завтра они с Лиз пойдут в больницу, а потом – в храм. Он бросит курить. Она не успела родить ему Тео, Теодора. Она оставила его одного. Он знал, что трагедия произошла по его вине. Она хотела выбраться из комнаты, она хотела к нему, разыскать его. Вряд ли она, с ее математическим умом, решилась бы на самоубийство. Баз так и видел – вот она, дурочка, карабкается со своего балкона на соседний. Она хотела жить. Нелепо соскользнула нога, рука не смогла схватиться за опору. Мгновение падения и – запах смерти. А он, что сделал он? Он ничего не успел, он пил пиво, отлеживал бока, курил, тупо сидел у дисплэя, лапал бич – герлз, он был котом, базукой. Он так и не стал Бэзилом, не успел. На его стене никогда не будет семейного фото – он и Ия, в фате. Не будет семейного альбома, где он держит на руках Тео, где они втроем шлепают по мокрому песку, играют в пинг – понг, жарят сочный гриль под звездным флоридским небом. Ничего этого не будет. Будет его щетина, синяя морда от выпивки, ржущие ниньи на балконе с пышными задами. Мерзость. «Надо будет позвонить ее тете в Новый Орлеан, родственница все – таки, может, приедет, поплачет». Для База начиналась новая жизнь. Жизнь, в которой он должен жить без Ии. Ия становилась ненастоящей, виртуальной, какой –то компьютерной. Это была уже не Ия, это было только тело Ии.