Эпиграф: "Храм твой всечестный яко цельбу душевную обретше, вси вернии велегласно вопием ти: дево мученице Ия великоименитая, Христа Бога моли непрестанно о всех нас"

Вид материала

Подобный материал:

1 2 3 4

Джес рвется сюда – посмотреть на Ию и на весь этот компьютерный реквизит, думает, идиотка, здесь что – то вроде голивудского павильона для съемок фильма про марсиан. Я ей нежно так на ушко воркую: «Поменяйся с Ией ролями, ляг вместо нее, вставь все эти проводки себе в голову и в зад, тогда узнаешь, какой здесь Голивуд с марсианами». Грубо, конечно, ответил, но с Джес иначе нельзя, ее заносит, особенно когда долго сидит без меня, наступает в мозгах токсикоз. Она, дурочка, считает Ию каким – то замороженным уродцем в банке с формалином на лабораторной полке. Для нее Ия давно перестала быть человеком, бабой с попкой и сиськами, так – тритон заспиртованный, поэтому и не ревнует меня к ней. Меня только жалеет, считает, что я свихнулся, что док и без меня справится, включит ей мозги в розетку. Чуть не дал Джес по морде, у нее голова всегда была слабым местом. Творцу не было времени, наверное, заниматься ее головой. Но я привык к Джес, сто лет знакомы, она меня спасает от стрессов, без нее я давно бы с балкона спрыгнул вниз головой, повторил бы кляксу. Поэтому каждую субботу я из Майами спешу к ней, к моей старушке Джес, отдыхаю с ней, вспоминаю, что еще мужик. Ну и конечно хожу к Лиз, рассказываю про Эксперимент, Вальтера, проводки насовские. Лиз тоже рвется сюда, к Ие, плачет, но босс на пушечный выстрел не пускает, кроме этой своей Джессики, в сексуальном халатике с декольте, женское племя, он никого из женского персонала туда не пускает, как в старину на кораблях. Вальтер суеверный, говорит, здесь не Диснейлэнд, чтобы экскурсии водить. Он прав, только Лиз с Джес здесь не хватало! Я стараюсь лишний раз Вальтеру на глаза не показываться, чтоб под горячую руку не выпер. Все эти доки ужасно психованные, с ними лучше шепотом и не смотреть в глаза. Единственное существо, которому наплевать на Вальтера, на проводки, на все эти иголки с карбонами – силиконами, все эти КРЭЙГи – это Ия. Она одна там, в своих нейронах, атомах. Одинока в своей недоступной Галактике, неведомая, внеземная. Она лежит, как усыпленный хлороформом инопланетянин с разбитого звездолета, пойманный сачком Вальтера. Стриженая, с торчащими ушами, на лице ни кровиночки, лицо как маска, ни единого движения мускула. Только грудная клетка еле – еле вздрагивает, затухающее судорожное дыхание. Наверное, это – единственная живая функция, какую Господь оставил ей. И то потому, объяснил нехотя Рэй, что дыхание контролируется спинным мозгом, а не головным, врожденный безусловный рефлекс. Какое счастье, что не все в ней зависит от головы, хоть что – то прежнее сохранилось. Может, и по женской линии, все эти ее функции тоже – спинной мозг? Влечение, оргазм, беременность – может, это все тоже под его крылышком? Забыл всю анатомию, все, что в школе когда – то учил, не помню, что именно из потрохов каждый мозг себе приватизировал. Спрашивал об этом «сэра Уолтера», он огрызнулся, что это – не мое дело. Арийская морда!

2 декабря. Один раз мне показалось, что Ия открыла глаза, дернулось еле – еле правое веко. Как оно могло дернуться? У нее же мышцы лица не работают. Часа два смотрел на ее веки. Неужели мне померещилось? Это у меня от усталости. Повесил над ее кроватью иконы Святого Николаса и Святого Бэзила (Святой Ии не нашел, отец Майкл обещал помочь). Док разрешил, сказал, ему не мешает. Лиз передала серебряный крестик в византийском стиле, восьмиконечный, с греческой надписью «Спаси и сохрани», на серебрянной цепочке. Попросила надеть на Ию, так и сделал. Вальтер морщится, из – за проводков. Говорит, могут быть помехи для энцефалосканирования, считает наличие на теле Ии постороннего металла излишним, нарушается стабильность электромагнитного поля. Еле уговорил, док пробормотал себе под нос что – то типа «Готт мит унс» и смирился. Когда нет босса и его ординаторов, по вечерам зажигаю на тумбочке, возле ее кровати, свечу. Если док увидит, будет большой скандал, это категорически запрещено. Боится, чтоб не пострадало оборудование, не загорелись провода, постель больной, наконец. Приходится быть сверхаккуратным. Как только слышу шаги в коридоре, тушу и прячу в карман. Но запах горячего воска остается, босс долго принюхивается и зло косится на меня, чувствует нюхом, что на его строжайшее «ферботен» в его заведении позволяют чихать. Точно, сдаст меня своему Гиммлеру. Робко спросил разрешить котенка в палату, Лиз подарила. И слышать не хочет, кивает на стерильность и безопасность приборов, по – моему, он просто ненавидит кошек. Наверное, больше предпочитает своих немецких овчарок. В общем, идея с «айне кляйне катц» провалилась. Вручил подаренного китти (назвал Вальтером) Джес, чтоб не скучала в мое отсутствие. Предупредил, если выльет воду из банок, выброшу с балкона, обоих. Шорты отнес к Лиз, в комнату Ии. Джес заявила, что не желает терпеть их под матрасом, слишком уж благоухают. Предложила положить дюжину своих, стираных. С ней о таких нюансах лучше не говорить, закатывает истерику, эгоистка. Бесится, что ей уже сорок, а я ни на что не решаюсь. Стала доставать меня ребенком – рожу и рожу, надоела ей вся эта, мол, контрацепция. Я на нее не в обиде, понимаю старушку, климакс, неврозы, одиночество. Но однажды она мне, шантажистка, когда – нибудь заявит, что беременна, наградит меня тройней, дождусь сюрприза. Ничего не хочет слышать, любит, конечно. Или бросит меня, или сопьется, с балкона, заявила, вниз головой прыгать не собирается, скорее меня выбросит. Милая несчастная сердитая Джес, я ее терплю и жалею. Только с Лиз и можно душу отвести, она меня понимает. Ходим с ней в храм, ставим свечи, общаемся с отцом Майклом. Мы с ней переживаем нелегкий период. Без Лиз мне было бы тяжелее. Джессика слишком далека от этого, считает все это блажью и сумасшествием, но помалкивает, чтоб не выпер ее назад, в комфортабельный холодный фургон, творение Джи Эм Си, без воды и электричества, в Латиносвиле. Я запретил ей приезжать сюда, в Майами, оставляю ей немного денег на неделю. Решил вернуться к Нику, нужны «баки». Сегодня поговорю с ним. Три дня – в гараже, два – с Ией, а суббота и воскресенье – с Джес. Это – лучший вариант, хватит всю неделю с утра до вечера мозолить глаза доку. Он уже не видит большой необходимости в моем присутствии, результат пока нулевой, пока не удается найти обратную связь с Ией, очень слабые электромагнитные сигналы энцефалометрии, КРЭЙГ пока бессилен. В НАСА и Беркли разочарованы – столько времени коту под хвост. Вальтеру могут закрыть проект, дали ему еще месяц. Университетские аналитики советуют Вальтеру облучить мозг Ии мощным гамма - импульсом. Последняя попытка. Вальтер согласен на риск только при наличии мембранного фильтра, рассеивающего жесткий пучок импульса, перессорился со всем Беркли, упрямец. А меня он вообще считает дармоедом, на десять «баков» сократил мне суточные, скупердяй. Хорошо, еще кормят, надоевшая больничная баланда (наверное, по Вальтеровым концлагерным рецептам). Ничего, у Лиз отъедаюсь бифштексами и колбасками. Молюсь по – гречески и по – английски всем святым, каких знаю, Верджин Мэри, чтоб Ия отозвалась. Не отхожу от монитора, тупо уставлюсь и жду чуда – слова, ее нескольких слов, беззвучного разговора, светящихся долгожданных букв из ее недоступного мира, из мрака ее космоса. Я стою рядом с ней, держу за руку, целую пальцы, но между нами – парсеки, Млечный путь, нашим орбитам не суждено пересечься. Я с надеждой, как радар, как радиотелескоп, жду от нее, из ее миров, межзвездного пространства ее уснувших полушарий слабого сигнала, короткого, мимолетного. Только одного слова, любого, лишь бы она отозвалась, лишь бы дошел ее виртуальный голос через мертвые ледяные бездны ее сумрачного сознания. Я верю в это, как фанатик, не отхожу от экрана. Вальтер тоже верит и предполагает, что за оставшийся месяц сигнал будет, он достучится до ее нейронов своими иглами, что Эксперимент не провалится. Утром опять показалось, что дернулось ее правое веко и уголки губ. Неужели я схожу с ума? Этого не может быть, у нее полный паралич. Жаль, кроме меня этого никто не видел. Сказал Рэю, он отмахнулся, дал успокоительное, отправил на свежий воздух. Третий час сижу у монитора, бесконечно мигает, равнодушно мертво пульсирует светящаяся точка на голубом фоне, как звездочка издалека. Ни единой буквы, ни единой строчки. Надежды все меньше, это – полный провал, фиаско. Завтра Вальтер отправит меня домой, а ей сделает эфтаназию, отключит приборы. Что еще ему остается? Он не волшебник, чудо сотворить не может. Смотрю на айконз и прошу чуда. «Баз, я люблю тебя. Ты всегда это помни. Только тебя». Так она тогда сказала.

Было около четырех утра, семнадцатое декабря, если точнее: три – двадцать. Баз, сидя в кресле возле монитора, спал, уронив голову на руки. Он так и уснул, в надежде на чудо, на прорыв, не ложась на диван. Лицо База было заметно похудевшим, посеревшим, даже колбаски и вырезки, которыми пичкала Элизабет, не могли поправить дела. Баз был за гранью нервного истощения, док Вальтер тоже приближался, надо сказать, к этой грани. В палате был полусумрак, на окне – плотные жалюзи, все бра потушены. Горела только настольная лампа на столе возле компьютера и тусклая матовая лампочка в никелированном патроне над кроватью Ии, почти над самой головой, освещала ее со стороны макушки. Нос и подбородок Ии отбрасывали длинные тени на одеяло. Шея и грудь были затенены. Пестрые провода, целый жгут, исходившие от ее головы, блестели всеми цветами, сливаясь в полусумраке в палитру ярмарочных лент. Зеленые объемные цифры подсвечивали беззвучную темноту, плотно осевшую на панелях приборов. Слабый шум и отдающее молоточками по черепной коробке жужжание исходили от КРЭЙГовских вентилируемых блоков. Дыхания База и Ии не было слышно. Из –за брони жалюзи изредка прорывались отдаленные внешние звуки клаксонов и чаек, скрип тормозов и шуршание шин по влажному от тумана асфальту ночного Майами. Комната, в которой находились Баз и Ия, абсолютно стерильная, в блеске полированной зеркальной поверхности мебели и аппаратуры, в мерцающей зелени жидких кристаллов, напоминала гермокабину трансконтинентального или транспланетного лайнера. Было сходство и с рубкой современного океанского корабля. Голова Ии была похожа на сверхсложную антенну, футуристический невиданный передатчик, детище внеземных технологий. Симбиоз мозга и радиостанции. Мозги, по выражению Джес, включенные в розетку. Это не умещалось в рамки нормальной человеческой психики, это было страшно, запредельно. Но здесь, в этих стенах, под этой крышей, это все было реально, осязаемо, материально, плод дерзкой фантазии дока Вальтера. Баз часто засыпал возле монитора, не ложась на диван. Он хотел дождаться, когда маленькая пульсирующая звездочка, слабый лучик в синей бездне экрана, обретет очертание слова. Оттуда, из дальних горизонтов ее Галактики, должны были прийти эти слова. Таймер на стене бесшумно показывал четыре – пятнадцать утра. Баз спал глубоким сном. Приближалось декабрьское флоридское утро, еще одно в этой агонии долгого ожидания. Если бы Баз сейчас внезапно проснулся, он бы заметил, что правое веко и уголки губ Ии еле – еле, на пол – миллиметра, вздрогнули, затрепетали, на щеках выступил из – под дряблой желтизны слабый румянец, мгновенно растворившийся под гематомно – желтушным эпителием ссохшегося лица. Искорка жизни осветила эту трагическую маску, что – то там, внутри, произошло. Далекая звездочка в космосе дисплэя замерла и вспыхнула зеленоватым лучиком. Баз проснулся от легких щелчков над ухом. Он взглянул на клавиатуру и почувствовал, как у него холодеют пальцы рук, сердце затрепыхалось в удушающей аритмии. Пластиковые квадратные кнопки с буквами сами выстукивали какое – то слово, они двигались вверх – вниз, как клавиши механического пианино, словно невидимый призрак сидел рядом. Баз взглянул на ЖК монитор. Вместо беловато – зеленоватого пятнышка он прочитал, не веря своим глазам, фразу, потом еще одну. Он минут пять не мог сообразить, кто это в пятом часу утра решил послать ему и – мейл. Он впился глазами в экран и вслух читал:

-Баз, где я, что со мной? Почему темно, где свет? Я сплю или это все наяву? Баз, возьми меня за руку, ущипни, открой мне глаза, подними меня. Баз, я хочу почувствовать твою руку, дай мне свою руку. Поцелуй меня, Баз. Не уходи! Я ведь не умерла? Это – я ? Баз, почему ты молчишь? Зажги свет в комнате, мне темно, дай мне плед, здесь у тебя на балконе холодно. Баз, ты давно пришел? Почему я не слышала твоего стука? Баз, зачем ты меня закрыл? Запер… Я хотела разыскать тебя.

Фраза вытесняла фразу, этими торопливыми фразами был заполнен весь экран. Слова ввели База в оцепенение. Он читал свое имя, вопросы, мольбы, крик и все отказывался верить, что это – Ия, ее голос, ее крик светился бегущими строчками. Он догадался обернуться и посмотреть на Ию. Все по – прежнему: неподвижная стриженая голова на подушке, лианы перекрученного кабеля. Застывшая, недоступная, пугающая. А на мониторе – ее истошный беззвучный голос, ее нормальная земная человеческая речь. Вербальный, почти межпланетный, контакт, встреча двух цивилизаций. Клавиши с буквами двигались, клавиатура жила своей отдельной жизнью. Пластик тихо стучал по пластику. Баз взъерошил вспотевшей ладонью волосы, сглотнул обильную слюну и выбежал в коридор, опрокинув на бегу стул, будить Рэя. Он был в эту ночь дежурным из медперсонала. Босса в клинике не было. Автоматически включился принтер и педантично выдал из своего чрева на рулоне розоватой, слегка рифленой, бумаги текст, разбудивший База. Камеры наблюдения безучасно и скрупулезно с трех ракурсов снимали лицо Ии и монитор КРЭЙГа..Все это произошло ранним утром семнадцатого декабря, в пятом часу. Когда Баз с Рэем, вспотевшие, прибежали, на экране замерли слова: «Баз, я люблю тебя. Только тебя! Спаси меня. Ради нашего Тео.» Рэй по сотовому стал обзванивать места, где в это время суток мог быть босс. В своей квартире его не было. Баз, забыв все строжайшие запреты, наклонился над Ией и взял ее за обе руки. Он стал растирать их своими ладонями, мять их, массировать, пытаясь разогнать застывшую в артериях и капиллярах кровь. Базу казалось, что Ия сейчас откроет глаза, сядет и заговорит с ним, вслух. «Босса нигде нет, его телефон не отвечает. Как можно быть таким беспечным? Ничего, в девять он должен быть здесь, его смена, - хмуро произнес сонный Рэй, - прекрати трясти ее, сядь, успокойся, прими успокоительное или, если хочешь, бренди, в моем термосе. Я буду звонить в Беркли и в Хьюстон. Часа через четыре все будут в сборе». Рэй усадил очумелого, плачущего База, влил ему в рот немного бренди, вывел из палаты. «Иди в мою комнату, поспи, ты здесь сейчас ничем мне не поможешь, сам справлюсь. Зайди в сто четырнадцатую, пусть сестра Джессика немедленно спустится сюда. Когда будет необходимо, мы тебя позовем». Когда Баз ушел, Рэй, одев очки, внимательно изучил всю био – и энцефалометрию, записал показания в журнал, разложил на столе рулон с отпечатанным текстом и углубился в размышления. Рэй потер веки, переносицу и усмехнулся: «Примерно такой текст я и ожидал, это можно было спрогнозировать, я говорил это боссу, спорил. К кому первому она могла обратиться, что еще она могла написать? Несчастная, глупая, экзальтированная девчонка! Лучше б ты с Базом стояла сейчас на вашем паршивом балконе и пила свое паршивое пиво, а я сейчас спал бы в своем Сан – Диего». Рэй поморщился , до девяти утра нужно было еще написать подробный отчет для сэра Уолтера. Он взял вахтенный журнал и углубился в цифирь и латынь. Послышался частый стук каблуков Джессики. На улице, в утреннем тумане, шла загулявшая парочка, и размалеванная пьяная девица с «ирокезом» на голове томно ворковала в горячее красное ухо клиента: «Я люблю тебя, Джо, только тебя, ты всегда это помни». С крыш капало, было тихо. Светало, мороз уступил место оттепели, раннее зимнее флоридское утро.

Было начало января, греческое ортодоксальное Рождество. Баз принес небольшую елочку, купил, настоящую, не синтетическую, чтоб был запах хвои, запах зимнего леса. Баз поставил елку у самого изголовья Ии, развесил на хвое гирлянды и шары, переданные Элизабет, на верхушку посадил ангела – розовощекого малыша в шелковой белой рубахе, в блестках, с нимбом и крыльями. Из запасов сестры Джессики обсыпал всю композицию ватой, обильно, щедро (Баз был убежден, что вату для того только и придумали, чтобы раз в год обсыпать ею рождественские елки). Получилось здорово, Ие это должно было понравиться, она должна это почувствовать, эту тихую сказку в углу, возле кровати, этот запах, эти лучики нимба из медной проволоки. Ангел весь был в этих проволочных блестящих лучах, как солнышко. Веер проводов от головы Ии тоже был немножко похож на нимб. Бледное худое лицо, закрытые глаза, затененные веки в глубине глазниц, этот неестественный нимб – уснувшая, погруженная в себя святая, мученица, как на иконе. Базу захотелось донести весь этот праздник, свой восторг туда, в ее тесную раковину, в которую она спряталась, как рак – отшельник, от всего мира отгородилась. Баз сел к клавиатуре.

-Бэйб, проснись, это я, твой Баз. С праздником тебя! Сегодня Рождество. Я принес тебе елку из леса и Ангела, они рядом с тобой. Чувствуешь, какой запах? А под подушку я положил тебе подарок, он в золотистой коробочке, тебе понравится. Когда ты выздоровеешь, засунешь туда руку и достанешь его. Целую тебя, фиалочка! Ты меня слышишь?

Баз закончил печатать. КРЭЙГ добросовестно и мгновенно донес послание адресату в мозг. Чипы замерли в мякоти коры, ожидая ответа. Через две – три минуты на мониторе побежали строчки. Она его услышала, она с ним говорила, не разжимая губ, не поднимая век.

-Баз, как я рада, что ты рядом! Неужели уже Рождество? Сколько времени я здесь? Совершенно не чувствую времени. Словно я не здесь, в Майами, а где – то на Сатурне, на астероиде, земное время так далеко от меня , земные простые вещи: верх – низ, день – ночь. Я забыла все это, не могу вспомнить. Спасибо тебе за елку, за ангела. Спасибо за подарок, так хочется достать его и развернуть. Мы здесь одни? Где все врачи, где сэр Уолтер? Не пускай их, Баз, запри дверь, побудем этот вечер и эту ночь одни – ты и я. Сегодня наш праздник, наше Рождество. Баз, мне так плохо без тебя, холодно, пусто. Иди сюда, ко мне, ляг со мной, обними, Баз, мы те же, что и раньше, ты помнишь? Пусть сегодня эта кровать, которой я не вижу и не чувствую, станет нашим «иядромом», как в твоей комнате. Сделай это, Баз! Пусть я ничего не почувсвую, но зато почувствуешь ты. Я хочу, чтоб тебе было хорошо.

Строчки бежали и бежали, английские светящиеся слова. Ия посылала Базу и – мейлы на расстоянии пол – метра, а он – ей. Интернет между стулом и кроватью. Баз запер дверь, чтоб никто не вошел. Он держал руку Ии и шептал ей в «крэйговские» уши о любви, о ее прекрасных волосах, шее, о румянце на ее щеках, о ее глазах. По лицу Ии трудно было определить, что она чувствовала, что переживала, но на дисплэе в коротких фразах светилась флюоресцирующими значками ее нежность, боль, ее зов, крик. Так почти два часа они шептались, ворковали, делая компьютер невольным свидетелем нескромного, запретного, интимного. Затем Баз, начисто забыв от счастья про камеры на потолке, достал из – за пазухи плоскую металлическую фляжку с красным калифорнийским (Вальтер его расстреляет здесь же, в палате, и отправит в крематорий). Баз отхлебнул из колпачка густую пахучую пряную жидкость, а затем влил пол – колпачка запретной влаги в пластиковую прозрачную емкость капельницы с питательным раствором. Баз знал, что за это ему может быть. Но он хотел, чтобы Ия была сегодня счастлива, чтобы у нее сегодня было Рождество, красное вино, которое она любила и он, Баз, под одеялом, рядом с ней, с ее забытыми Аппалачами, прериями, Мексиканским заливом. Баз хотел сегодня опять быть альпинистом, путником, спелеологом, он хотел эту планету, ее полюса, широты, прижаться к ее влекущей каштановой сельве. Он знал, что это все почти безжизненно, заморожено, но своими поцелуями, дыханием хотел растопить ледники, согреть эту умирающую сухую планету, вернуть ее к жизни. Баз знал, что это может убить Ию, что он может сесть на электрический стул. Но он ничего не мог с собою поделать. Это была последняя, прощальная ночь любви с тем, что еще носило название – Ия. Баз разделся, сдернул одеяло, стянул с нее больничные трусики и сжал ее своими лапами. Он забыл, не подумал о том, что весь этот их разговор остался в блоке памяти, что принтер скопировал все на бумагу, что три камеры безостановочно снимают эту преступную грешную постельную сцену. Баз знал, что у них пол – часа, не больше, может минут сорок. Потом двери могут выломать, и их разлучат. Он уже представлял водянистые бешеные глаза Вальтера, его гавкающий овчарочьий крик, брызги слюны. Но ему было на это плевать, он хотел Ию, а она – его, свидетелем тому – КРЭЙГ. Это была их последняя медовая ночь. Сейчас Ия была для него не любовницей, она была женой, самой верной , самой прекрасной, самой любящей, будущей матерью их будущего Тео. Она родит ему сына, у них будет сын. У них все впереди или ничего.

«Баз, я люблю тебя, только тебя!» - беззвучно кричала Ия неподвижными, сухими мертвыми губами. Этих слов не было. Она молчала, ни единым звуком не нарушив больничной тишины, но Баз слышал ее, он точно знал, что она сказала, именно это. Он это знал наверняка.

В тайне от Вальтера это остаться не могло. Конечно же, в девять – пятнадцать он был в палате, прочитал все, что осело в закоулках памяти компьютера, КРЭЙГ предательски, подло выдал их, все, что он подслушал, подсмотрел, рассовал по своим карманам, все их слова, все, что они пережили тогда. Монитор, этот низкий доносчик, нашептал боссу о всех прегрешениях База и Ии. Док читал письмена, услужливо откатанные принтером, смотрел у себя в кабинете кассеты с тем ночным видео из трех ракурсов, во всех подробностях смаковал своими тевтонскими внимательными глазами их с Ией последнюю ночь любви. Они были нагими, в свете больничных ламп, под проводами и приборами, на своем ложе, между ЖК монитором и рождественским Ангелом с лучами и блестками. Все сорок минут их слияния, нежности, были запротоколированы на магнитной ленте. Сэр Уолтер раз пять крутил туда – сюда пленку, всматриваясь в лицо пациентки. Его совсем не интересовали такие пикантные мелочи, как ее грудь, ягодицы, бедра. Для врача вся эта анатомия была слишком банальной. Вальтер хотел увидеть на лице больной хоть малейшее, микроскопическое движение мышц, вздрагивание век, бровей, шевеление губ. Ничего, абсолютно ничего. Холодная мраморная статуя на больничной койке. И рядом – Баз, измученный, потный, явно выпивший, в упоении что – то шепчет ей в глухое безжизненное ухо, бережно целует эту обожаемую, ускользающую, умирающую маску. Доктор очень внимательно просмотрел весь сюжет, а потом долго писал, склонившись над большой толстой тетрадью, своим «Паркером», наверное, очередную главу своей будущей книги, которая станет бомбой для научного мира. Рэй, освободившись от дежурства и сдав боссу журнал и свой отчет, быстро исчез, чтобы не быть свидетелем неизбежной бури. Сестра Джессика, приготовив крепкий кофе своему патрону, предпочла удалиться в свою комнату, понимая, что ему сейчас лучше не мешать. Баз, протрезвевший после холодного душа и двух чашек «эспрессо», сидел возле Ии, пытаясь запомнить, сохранить в глубинах своей памяти каждую ее черточку, каждый проводок из ее стриженой макушки. Он прекрасно знал, что через пол – часа, час сэр Уолтер попросит его покинуть их гостеприимную «Ментл Мейтрикс», больше никогда здесь не появляться и забыть о пациентке, лежащей в этой палате. Милости от Вальтера он не ждал. Баз вначале думал, что док вызовет полицию и обвинит его в изнасиловании или, того хуже, в покушении на убийство. Он ждал этого, был готов к худшему. Но все было иначе. Удивительно, но для немца эта физическая близость с больной, это соитие, были ценным экспериментом, подробно зафиксированным аппаратурой био – и энцефалометрии, проанализированным всеми наличными гигабайтами крэйговского мозга. Это был бесценный неожиданный опыт, так кстати произведенный этим олухом, похотливым гамадрилом, этой пьянью, которого Ия почему – то еще любила, желала, позвала к себе. Вальтер был умным и опытным психологом, он понимал, что ему в руки неожиданно попал материал, который нокаутирует и Хьюстон, и Беркли. Он уже видел, как ему отваливают новый грант с большим количеством нулей для продолжения исследований. Он уже видел у себя на столе поздравительную телеграмму и приглашение в Стокгольм для одной весьма приятной и почетной процедуры.

Blog