Эпиграф: "Храм твой всечестный яко цельбу душевную обретше, вси вернии велегласно вопием ти: дево мученице Ия великоименитая, Христа Бога моли непрестанно о всех нас"

Вид материала

Содержание

Подобный материал:

1 2 3 4

Вторая часть. (Дневник База).

26 июня. Вчера вместе с Лиз ходили к бедняжке Ие. Нас не пустили к ней. Говорил с нами док, нейрохирург. Собирали мозги и череп, - говорил, - по кусочкам, двенадцать часов шла операция. Выдохлись все три бригады. Сердце у нее крепкое, выдержало. Из такого мало кто выкарабкивается. Сейчас, - сказал , - она в реанимации. Лиз согласилась оплатить две сиделки. Славная Лиззи, не думал, что у нее такое доброе сердце. Ей придется раскошелится, операцию надо частично оплатить. На меня надежды мало. Сдам кровь, хоть этим помогу бедной моей «фиалочке». Хорошо, что док не пустил нас. Я не смог бы зайти туда. Наверное, она вся в кровавых бинтах, лица не видно, капельница, все эти аппараты вокруг, жуть. Только бы не умерла. Святая Ия, помоги ей, облегчи ее страдания!

30 июня. Оказывается, в трех кварталах от Плаза, на Пятой стрит, есть греческий собор. Величественный, неожиданный, с позолоченными куполами. Похожи на боевые шлемы базилевсов и стратилатов, как на рисунках отцовского фолианта. Строгий в своей мудрой аскетичной простоте стиль бизантин, никакого сравнения с самодовольной вычурной готикой. Собор в честь греческого святого Джона Хризостома, кажется, патриарха, четвертый век. Первый раз был в греческой церкви. Поволок туда маму Лиз. Она все время вертела головой и охала: «Джизуз Крайст! Ты посмотри, Баз, какие айконз! Какие у них глаза! Вон тот – Николас, наверное. Я его всегда представляла Санта Клаусом на оленях, а он тут в ризе, с Библией… Сколько лепнины! Тут золота, как в Федеральном казначействе». Смешная Лиззи! Хорошо, что священник не слышал про Санта Клауса. Ощущение, будто в огромном музее или в оперном театре. Служба действительно напоминает классическую пышную оперу – все эти хоры, певцы, поклоны, выходы из алтаря, обход с кадилом вдоль стен, фимиам с запахом жасмина, целование икон. Чувствуешь себя участником древнего театрализованного действа, восточной мистерии. А над головами парит Тринити, лики Питера и Сент – Пола. Греческий язык не такой уж трудный, разобрал много слов: пантократор, агиос, одигитрия. Лиззи ничего не поняла, удивлялась, почему они все поют не по – английски. Привыкла слушать разных там радиопроповедников – шоуменов. На нас обратили внимание – Элизабет была без головного убора, в розовых джинсах поверх своих окороков, с размалеванными губами. Пришлось своим носовым платком вытирать всю помаду, размазал до самых ушей. Для нас это был потрясающий день, накупили свечей на всю наличность в карманах Лиз. Так хочется, чтоб Ие все это помогло. Искал айконз святых Ии и Бэзила, не нашел. Молился так, глядя на звезды купола. Договорился с отцом Майклом о моем скором крещении. Разволновался как ребенок. Еще бы, ожившая Византия, все, чем бредил отец. Ожившие иллюстрации фолиантов. Элизабет узнала, что будет моей годмазер, крестной мамой, дико обрадовалась, полезла, толстуха, целоваться. Обещала крестнику подкинуть на духовное возрождение пару тысяч баков. Буду ходить к ней каждый день на бифштексы, проблема жратвы решена. Как это я удачно придумал с крестной мамой. Жалко, что нельзя быть любовниками, мама, все – таки. Получится инцест. Ничего, подожду, пока Ия очухается. Нику предложу стать крестным отцом, он славный парень, «джи – ай», гроза Ким Ир Сена. Будем кататься на его «Додже» по Сигэл – Бич с Маком. Это все – шутки. Главное, чтобы Ия пришла в себя, чтобы ее мозги заработали, не сдали. Остальное не важно. Решено, по воскресеньям с Лиз и Маком будем ходить к Хризостому. Потихоньку становлюсь «ортодоксальным Бэзилом». Какое имя, такая и церковь, все просто. Жалко, мы с Ией раньше до этого не додумались, все кувыркались на простынях. Теперь все будет по – другому. Пора браться за ум. Ия, моя вайолит, еще поскачет по Долфин – Плаза, она у меня сильная. Хронометр. Рано списывать на свалку, пружинки заменить только и опять – тик – тик. Закрутятся зубчики - колесики. У нас еще будет свадебный пирог «Боливар» и старина Тео в кроватке.

26 августа. После работы сразу иду или к Лиз, или к ней, Ие. Не могу сидеть дома, пусто и тошно. Сверлит мысль, что я стал причиной трагедии. Везде ее запах, ее тень. Нашел под матрасом ее шорты, те самые, «дальнобойные», ни разу не стиранные. Они все еще сохраняют ее формы, все те же складки, потертости. Я стал фетишистом? Мозги плавятся? Плевать. Сначала хотел выбросить с балкона осиротевшие «ливайсы», потом положил назад, под матрас. Хоть что – то от нее осталось. Дома тошно, меняю носки и сбегаю. Торчу у Элизабет, моей крестной, несем всякую чушь, лишь бы не молчать. Накачивает меня протеинами с холестерином, всеми этими отбивными, паштетами, колбасками разными. Ей нужно о ком то заботиться, я это понимаю. Она всегда была одинокой. Без Ии она совсем скисла. Торговля ее, говяжий бизнес, так себе, хиреет. Никто клиентов с балкона не приманивает, утратили интерес, прут в другие лавки. Осталось только Лиззи оголить свои «вотермелонз» и заманивать (шучу). Вообще то она хорошая, золотое сердце. Кто ей Ия? Квартирантка, бухгалтер – мясорез, балконный зазывала. Сгусток гормонов и никотина. А вот поди ж ты, только про нее и говорит, не может успокоиться. Она, Элизабет, оказывается, сентиментальна, это сейчас редкость. Ни в какую не хочет сдавать комнату Ии, ждет ее. Знает ведь, что это глупо. Вряд ли Ия примет когда – нибудь вертикальное положение, дай Бог, чтоб дышала и мозги хоть что – нибудь соображали. Поэтому комната на втором этаже пустует. Иногда остаюсь там ночевать. Лиз не против, даже рада, чтоб одной не куковать. Подначивал ее насчет шерифа, краснеет и переводит разговор, скромница раскормленная. Не любит эту тему, не буду давить ей на мозоль, она тоже имеет право на личную жизнь. Комната Ии такая же, как у меня, тот же балкон, те же обои, похожие постеры, те же пустые бутылки. На стене, над диваном, ее фото – сердитая девчоночья мордашка с растрепанной челкой, на фоне какого – то корпуса, наверное, ее колледжа. Совсем не похожа. Отличница – интеллектуалка, в глазах – формулы. Несбывшийся математический гений. Такая застенчивая, юная на фото. И ее такую чистенькую, с челкой, в клетчатой юбчонке, уже тогда запросто лапал своими алабамскими мозольными граблями этот деревенский увалень Фрэнк! Ия рассказывала об этом на балконе, она без комплексов. Трамбовал ее потихоньку старина Фрэнки, а она ему, наверное, в это время шептала какую – нибудь константу, теорему Пифагора. Это я так, понесло. Я никогда не ревновал ее к этому болвану, у меня у самого перебывала половина Мэйфлауэр –авеню и Латиносвиля. Ия еле отстирала белье после этих Хуанит, брезговала. Да, вспомнить есть что и мне, и ей. Она у меня перчик еще тот, чилли. Ее можно вместо соуса подавать, мексиканский огонь. Такие ожоги мне оставляет губками. Оставляла… Теперь и губ не видно ее, одни бинты и трубка в нос. Зачем я тогда ушел к Маку? Что тогда на нее нашло? Блажь? Приступ одиночества, сплин? У нее эта смерть родителей в горах всегда в мозгу торчала, она изводила себя этими Скалистыми горами, истеричка. Такая безобразная клякса на «пэйвменте», брызги в разные стороны. Бамм! А я с Ником и Маком скотч наяривал, колеса считал… Слушал бредни про кимирсеновских комми, про мины – лягушки, напалм. Трепал по плечу Ника, мочился на капот его «Мустанга», блевал на бампер. А Ия меня ждала, психовала. Хотела сломать запертые двери. Наверное, думала, что я где – нибудь на песочке мулаток зажимаю, опорожняю тестикулы. Дурочка, о такой чепухе думала. Ревновала, бесилась. Накачалась, наверное, бренди с пивом, решила проучить меня, плэйбоя, базуку. Проучила. Пустой балкон, ее «ливайсы» под матрасом. Лежат себе в отключке, благоухают. Тот же мускус, пот, та же карамель. Нет, у меня уже едет «крыша». Она там лежит в коме, пропахшая йодом, а я – про шорты. Надраться что – ли с Маком? Трезвому тошно, на стену лезу. Все, иду к Джессике, развеюсь. Вчера звонила, не забывает. Прости меня, Ия, прости, Господи! Прости меня, святой Бэзил! Я недостоин тебя, не получается из меня прихожанин – ортодокс, простите меня, Хризостом и отец Майкл! Но мне сейчас нужны не айконз, мне нужны сейчас сиськи, Джессика. Я просто грязный похотливый гнусный самец с базукой, я никогда не стану респектабельным Бэзилом на семейном фото с купидонами и голубками. Прости, Ия!

15 сентября. Абрамовиц все – таки меня выпер, говнюк. Не нравится ему, видите ли, моя щетина. Сказал, что с такой щетиной я похож на палестинского террориста, клиентов в супермаркете распугиваю. Я тоже не ударил лицом в грязь, все равно вижу его потный затылок в последний раз, сказал ему культурно, что мне, конечно, с моей гнусной мордой далеко до образцового англосаксонского фэйса «янки» - Абрамовица. Хамство, конечно. Он быстро заткнулся, сунул мне пятидесятку, ласково проворковал «гуд лак» и попросил охрану больше меня не пускать в его заведение. Тоже мне, «Мэйси» провинциальный!. Жалко, не было базуки. Теперь одна надежда на Ника с Маком и на Лиз. Моя семья, самые близкие люди. И на Ию. Надеюсь, она думает обо мне, любит там, под бинтами, под трубками, своими собранными, сшитыми, нежными любящими кусочками. Больше никто. Никому – от Огненной земли до Аляски – я здесь не нужен. И мне никто. Разве что Джессика немножко, когда совсем невмоготу. Сам себе противен. А еще про малютку мечтали, бэйба, на балконе, про Тео… Она, Ия, много говорила про него, почему то была уверена, что будет только мальчик. Надо было взять ее тогда с собой в гараж, посадил бы на колени, тискал бы под столом, кусал ушки, поил пивом. Джес рвется ко мне, и слышать не хочет про Ию, считает меня чокнутым. Согласна родить мне хоть троих Тео. Она тоже меня любит, мы с ней лет восемь знакомы, давно уже. Ия еще таблицу умножения учила у тетки в Орлеане, когда мы с Джес, вот на этой самой кровати рок – н –ролл выдавали на подушках. Дуется, сверлит меня, забыл, говорит, променял на эту чокнутую самоубийцу. Надавал ей по морде, чтоб не наглела. Не хватает духу сказать Джес правду о падении Ии. А потом пол – дня валялись с Джессикой в ее гамаке, в ее раскаленном облезлом фургоне. Если Ия через три месяца не встанет, не очухается, приведу Джес, пусть живет. Иначе свихнусь, сам прыгну с балкона. Лиз меня поймет и простит. Человек не может жить один в четырех стенах, биться головой о подоконник. Если бы это я лежал там в бинтах, в отключке, с паштетом в голове, вонял йодом и мочой, Ия не стала бы дожидаться три года меня, быстренько навела бы к себе мачо в сомбреро, распевали бы тут во все горло на моей кровати: «Ай –я – я –я –яй, пало – о – ома!!» Знаем мы этих мучачос, им только свисни, облепили бы ее, «фиалочку», от лепестков до корешков, кусали бы ей безразмерные Алеганны с Аппалачами, прослюнявили бы ей, кабальерос, Миссисипи через весь живот до самого Мексиканского залива. Мычали бы ей хором: «Текьеро, корасон…» и прочую мексиканскую абракадабру. Разве нет? Неправда? Ждала бы меня, повесила бы икону и заставила бы комнату свечами? Расшибла бы лоб от горя? Не могу поверить. Конечно, я ее люблю, жениться хотел. Джес – так, чтоб форму не терять, вспомнить старое, не обидеть старушку, а то тоже сиганет со своего фургона головой о бордюр. Все они двинутые, на мозги надежды нет, глухо. Весь интеллект в сиськах и ляжках. Но три месяца потерплю, приторможу Джессику. Ей меня не заарканить, надо было это делать восемь лет назад. А сейчас – дохлый номер. Теперь я сам буду решать, чьи шорты держать под матрасом. В сорок лет можно позволить себе не быть помойным котом в поисках задранных хвостов. Тошно. Пусть пятнадцатилетние сопляки мяукают на крышах, обрывают чужие гамаки. Единственная женщина, с которой могу говорить по душам, это Лиз. Она мне и мама, и сестра, и соседка, и подружка. Никогда не смотрел на нее как на самку, лавмэшин. Это классно, с ней можно говорить о разном – книгах, политике, кино, религии. Она читает книги, иногда газеты. Много таких сейчас? В колледж она, конечно, не ходила, но поговорить с ней есть о чем. Больше, конечно, говорим с ней о будущем Ии. Хорошего мало, док ничего не обещает, сказок не бывает, это не ногу сломать. Если будет можно, заберу Ию к себе, будет на моей кровати, а я буду спать рядом, на краешке матраса, я буду с ней. Док должен разрешить, не век же ей там у них валяться, здоровее не будет. Да и Элизабет не миллиардер, чтобы бесконечно оплачивать сиделок, растворы, химию. Будем сами с Лиззи выхаживать нашу «вайолит» на дому, может и поставим на ноги, чего на свете не бывает. Отец Майкл обещал молиться за ее выздоровление и мне советовал. Ради Ии я готов хоть по – английски, хоть по – гречески: «Теос – Пантократор, смилуйся над рабой твоей грешной Ией, дай ей силы, дай мне ее в жены, дай нам Тео. Не ради меня, ради нее, ради ее святой мученицы Ии. Сжалься над ее мучениями! Пусть она живет. Больше ничего не прошу. Амен.»

21 сентября. Решили с Лиз забирать Ию, док не особенно упирается. Его тоже можно понять, больница Красного креста - не гостинница, не «Шератон» пятизвездночный. Им место нужно для других. Для Ии они уже сделали, что могли, и за это им спасибо. Жить будет – это главное. На ноги будем ее ставить дома, хоть за год, хоть за пять лет (прости меня, Джес! Я все еще люблю тебя и не поворачиваюсь спиной), Ие я сейчас нужней и она мне. Подгоним с Маком вэн и нежно перевезем ее в мою комнату. Она абсолютно без движения, только дышит, ни говорить, ни слышать, ни видеть, ни пальцем пошевелить. Тело, от Ии ничего не осталось. Она живет только внутри черепной коробки, затерялась в своих покалеченных нейронах. Ия – это мозг. Остальное – от шеи до пяток – чужое, безжизненное, хотя и теплое, равнодушное тело, биомасса, скопище органов, бледное и ссохшееся. Что от него осталось! Кормить придется капельницей, растворами всякими, или катетер ей в горло вставить, доку виднее. Глотать она не может, бедняжка Ия. С ложки не покормишь, мышцы лица не работают. Восковая фигура, без слез нельзя смотреть. Лиз постоянно плачет, я стараюсь держаться, спасибо Маку и Нику, они мне как родные. Наверное, в начале октября Ия будет уже у меня, больше ей некуда, не везти же ее в мясную лавку. Тетке ее в Нью – Орлеан так и не звонил, никчему. Если она ей здоровая не нужна была… Готовимся с Лиз быть сиделками. Мак тоже обещает помочь, будем в три смены. Здесь Ие будет свежей, балкон – прямо на океан, на Сигэл – Бич, будет дышать чистым морским воздухом, без всяких выхлопных газов. Мое жилье терпит метаморфозу: из секс – притона превращается в больничную палату. За что, Господи!

29 сентября. Появилась искра надежды. Есть, оказывается, шанс достучаться до Ии, до ее полушарий, нейронов. В Майами есть частная клиника, созданная каким – то богатым чудаком - филантропом, занимается нейронанотехнологиями на грани фантастики, контроль над сознанием через имплантацию, вживление микрочипов, нанодатчиков, разной микрохренотени прямо в мозг. Контроль над мозгом прямиком через компьютер. Целую программу разработали их умники. Говорят, этим очень интересуется НАСА, финансирует этот проект, предоставило свой суперкомпьютер. Не барахло старика Абрамовица, космическая техника, фирма КРЭЙГ, гордость Силиконовой Долины. Так вот, выпал, можно сказать, джек пот, у нас с Ией появилась надежда. Они связались со мной, приезжали из Майами, осматривали Ию, о чем то шептались с доком, забрали ее медицинскую карту, оплатили Красному Кресту расходы. Как в рождественской сказке, добрые Санта Клаусы какие –то. А то Лиз все монеты свои потратила, хоть лавку продавай, я готов ей ноги целовать, ангел, а не Лиз. Доброта еще живет во Флориде. Спасибо Хризостому, моему Бэзилу, услышали мои молитвы. Клиника называется «Ментл Мейтрикс Имплант Серджери», под крылышком НАСА и Калифорнийского университета из Беркли, куча нобелевских мозгов, денег и всяких там КРЭЙГов засекреченных. Сказали, отвезут Ию к себе в клинику, полное финансирование, лучший уход, приборов наставят вокруг нее. Сказали, что через компьютер надеются установить контакт с ней, лишь бы не было отторжения в ее мозгу чипов. Ия сможет обрести виртуальное зрение, слух, сможет говорить. То есть не говорить, конечно, писать мысли на мониторе. Такой мини – Интернет, и – мейл с ее мозгом, они – ей, по проводочкам, через модем, она – им, не открывая рта и глаз, мысли в чистом виде, телепатия через плату и процессор. Фантастика, технология НАСА. Для Ии это вторая жизнь, шанс. Я с ней смогу говорить, посылать ей и – мейлы, а она – мне. Не могу в это поверить, двадцать второй век. В духе Лукаса или Камерона. Только не на экране, а в жизни. Нет, мой святой Бэзил меня еще любит. Сотворил чудо, пожалел меня, дурака, вернул мне мою Ию. Разрешили мне быть при ней сиделкой, придется бросить гараж Ника и переехать в Майами. Разрешу, пожалуй, Джессике переехать ко мне пожить, пусть присматривает за комнатой, похозяйничает, отдохнет после своей «жестянки». Сколько я буду там у них в палате с Ией? Месяц, год? Буду, пока не выпрут. Им ведь нужен близкий человек, я ей почти единственный родственник, если не считать Нью – Орлеан. Я им нужен, этой «Ментл Мейтрикс», через меня они быстрее расшевелят ее покрытое мраком сознание. Без меня у них ничего не получится, она с ними «говорить» не будет, только со мной. Они это понимают, весь их «Интернет» заработает только в этом случае. Иначе денежки они выбросят на ветер, чужой ее не разбудит, она пошлет их всех на хрен, напечатает им на дисплее «пару ласковых» и – бай – бай, засуньте себе свои КРЭЙГи в … Облажается вся Силиконовая Долина. Конгресс прикроет всю их НАСА вместе с Калифорнийским университетом, пойдут они автослесарями к Нику. Итак, скоро буду с Ией в Майами. Стосковался по ее фиалкам и карамелькам, по ее волосам и сиськам. Буду спать на полу рядом с ее кроватью, буду лизать ей руку, «далматинец» хренов, хоть в кино снимай. Они приедут через пять дней, для Ии начинается новая жизнь, и для меня тоже. Лиз останется совсем одна, без нас. Ничего, будет приезжать в гости.

20 октября. Уже две недели в Майами. Не отхожу от Ии. На полу, повезло, спать не надо – поставили диванчик. «Далматинец» из меня не получился. Тут целый персонал опекает Ию, самый главный босс – док Вальтер, немец. Но просит называть его «сэр Уолтер». Ему бы монокль, каску с острием и сапоги до …, он бы не ходил, а маршировал по коридорам и сам себе командовал: «форвертц!», «цюрюк!», «хальт!» Но, в общем, он парень неплохой, ничего не имеет против меня, могу тут жить сколько захочу. Все просто – я им нужен. Без меня у них с Ией – пас. Что мне еще нужно? Жрачка есть, могу уходить и приходить (правда, обязательна процедура санобработки. Кварцевые лампы, стерильный зеленый комбинезон с тапочками и перчатками – «гестаповские» штучки герра Вальтера), даже деньги дают, вроде как суточные, на пиво и сигареты ( на Пуэрто – Рико точно не хватит). И, самое главное, живу в одной комнате с Ией, не изолировали ее от меня. Правда, герр док строжайше предупредил меня – к Ие, к приборам не прикасаться, и понавешал, «эсесовец» хренов, везде камеры наблюдения. Ну что ж, пусть снимают во всех ракурсах мой зад, если им интересно для науки, могу им и базуку свою показать, для кинопробы, так сказать. Стерильность, тишина, трубочки, штативы, кнопки, свитчи разные, провода. Ия вся опутана этими проводками разноцветными, как «Шаттл» на старте, и почти все – от головы, из черепа. Обрили ей волосы, насверлили там везде дырок, понаставили ей в мозги эти их наночипы. Ощущение гестаповского застенка, не хватает на стене портрета «бесноватого» с усиками. Когда Вальтер со всей своей оравой заходит, так и хочется с перепугу подскочить и с вытянутой рукой гаркнуть «Хайль!» Сдерживаюсь, терплю, а то выпрет сапогом под зад и – «форвертц!» Тогда свою «фиалку» буду видеть только на фотографии (той, единственной, где она с челкой, возле своего колледжа, в юбчонке. То фото – единственное. Мы с Ией, идиоты, так и не догадались сфотографироваться. А ведь у Лиз даже камера есть, Полароид. Отрезало начисто, не сообразили на «иядроме», тяжело соображалось, мозги отключались. Я эту ее орлеанскую фотографию берегу, держу вместе с документами). Такую, нынешнюю Ию, стриженую, с проводами из ушей, парализованную, «марсианскую», фотографировать не хочу, грустно, консервированный труп. Я же не извращенец, не некрофил какой – нибудь. Подожду, когда она станет прежней, тряхнет своими ляжками и прыгнет в свои шорты. Тогда и сфотографируемся, верхом на Вальтере (шучу). Как представлю, как ей эти золоченые тонюсенькие иголочки с разной встроенной нано – ерундой завинчивали в ее бедные развороченные беззащитные мозги, как шурупы в табурет, сотни полторы таких вальтеровских булавок с инфракрасными сенсорами, со всеми ниточками – паутинками! Вальтер – большой выдумщик по этой части. Хорошо, что Ия не может кричать и видеть, от такого заорешь, на стенку полезешь – не мозги, а подушечка для иголок. Вальтера, наверное, Третий Рейх заслал сюда с тайной миссией – организовать во Флориде маленькое секретное Дахау, под прикрытием НАСА. Конечно, шучу. Злой у меня юмор в последнее время, черный, мизантропический. Когда смотрю, что этот «колбасник» сделал с головой моей кровиночки, моей Ии, становлюсь ку –клукс – клановцем, хочется схватить «шмайссер» и ему шарахнуть по … Хотя немцы для Штатов сделали немало, это я зря набросился так на Вальтера, без немецких мозгов янки облажались бы, даже перед кимирсеновскими комми. Пожалуйста – фон Браун – ракеты, Роублинг – мосты, Бруклинский, Мис ван дер Роэ – небоскребы. В конце концов, Нимитц, Эйзенхауэр – разве у них не немецкие корни? Так что зря я на Вальтера, это от отчаяния, горя, набросился. Он – неплохой док, голова. Ему Нобелевская светит, если Пентагон не засекретит всю его программу. Конечно, он тут не один, еще куча всяких ординаторов, бакалавров – док Рэй, Джерри, Джессика (и тут Джессика! Мир тесен. И попка у нее еще та, как у моей). Кстати, пустил Джес в свою берлогу, пусть живет, не жалко. Приезжаю раз в неделю к ней. Естественно, не в шахматы с ней играем, куролесим по потолку. Лиз это знает, но все понимает и не задает вопросов, как и я ей про шерифа. Джес у меня умница, отпускает меня сюда, для науки, говорит, не жалко. Правда, сомневается, что я к Ие под одеяло не лезу, не пользуюсь моментом. Нашлепал Джес по заду за это, хотя насчет Ии – мысль. Тело у нее пока есть. Вальтер пока не догадался отрезать его за ненадобностью. Пока не поздно, можно тряхнуть стариной, может, «фиалочка» что – то знакомое почувствует, откроет глаза. Придется все камеры на потолке «отрубить». Тогда док точно меня выпрет или, того хуже, фэбээровцам сдаст. Я его задабриваю, подлизываюсь, говорю ему «Гутен морген», «Гутен абент». Вальтер морщится, решил, что издеваюсь. Он вообще не любит, морда тевтонская, когда кто – то вспоминает его арийское прошлое, считает себя здесь стопроцентным дядей Сэмом, чуть ли не племянником Франклина. Общается только по – английски, на каком – то салунно - техасском слэнге, ханжа. Что это я так на доктора нападаю? Пусть он будет хоть эскимосом, лишь бы растормошил Ию, был контакт, я в него верю, в Вальтера, он – моя последняя надежда. Готов в зад его арийский поцеловать, лишь бы с Ией получилось, сработало. В углу, возле нее, босс поставил здоровенный плоский монитор, с клавиатурой, всякими модемами, видеокамерами, принтерами. КРЭЙГ – главное его сокровище. Таких машин я еще не видел, прямиком из НАСА. Для Ии это будет все – и глаза, и уши, и язык, и голосовые связки. Только внутри него она сможет жить, видеть все вокруг – меня, дока, сможет в первый раз с того дня сказать мне забытое: «Хай, бэйб, я люблю тебя, поцелуй меня». Я в это верю, так и будет. Однажды на дисплэе я прочту эти ее слова. И Вальтер тоже верит, в этот проект он вложил пятнадцать лет жизни, хочет потрясти всю Америку. Он на этой идее заклинился. А раз он верит, я тоже. НАСА не будет финансировать и поддерживать всякую ахинею, они там тоже верят в него, и в Беркли тоже, целая кафедра следит, приезжают сюда всем составом каждый уикэнд, обнюхивают, общупывают мою «вайолит». Кроме КРЭЙГа много всякого чисто медицинского барахла – кардиографы, пульс, давление, разная биометрия, уровень гемоглобина, холестерина, гормонов и прочего. Я даже не пытаюсь понять и запомнить все это, мозги потекут. Придется Вальтеру и мне вставлять иголки со всей карбоно – силиконовой микротребухой. Все равно неправильно выговорю.

Blog

Содержание