Крах нацистской империи

Вид материала

Книга

Содержание Муссолини, как это обычно бывало, захватили речи Гитлера, и он согласился с ним.

Подобный материал:

• Ю. Ф. Леманс Ферлаг. Мюнхен-Берлин. 1941 г. Введение. Неправильный выбор супружеских, 938.92kb.
• Исторический обзор греческой национально-освободительной революции, 390.55kb.
• Иран в политике нацистской германии на среднем востоке накануне и в годы второй мировой, 823.55kb.
• Е. А. Россия на перекрестке цивилизаций: крах концепции устойчивого развития // Реформа, 124.67kb.
• «Развитие ветеринарии во времена Арабского халифата», 44.9kb.
• Название тем уроков, планы уроков, 430.67kb.
• Циунчук р. А. (Казань), 101.54kb.
• Взаимоотношение Османской империи с Татарскими ханствами в XV-XVI, 39.05kb.
• 1 Правовое положение русских сектантов в Российской Империи, 389.35kb.
• Русская православная церковь, 177.25kb.

В последний час перед покушением


Успешная высадка союзников в Нормандии повергла заговорщиков в Берлине в полное замешательство. Штауфенберг, как мы убедились, считал, что в 1944 году она не произойдет. И даже если бы она состоялась, шансы на ее успех составили бы менее 50 процентов. Казалось даже, он рассчитывал на неудачу высадки, поскольку правительства США и Англии после такого провала, который стоил бы им огромных людских и материальных потерь, стали бы более сговорчивыми на мирных переговорах с новым антинацистским правительством, способным в этом случае добиться более благоприятных условий.


Когда же стало очевидно, что высадка прошла успешно, что Германия терпела еще одно крупное поражение, а на Востоке тем временем назревало еще одно, Штауфенберг, Бек и Гёрделер засомневались в целесообразности подготовки своих планов. Если они успешно осуществятся, то на заговорщиков ляжет вина за окончательную катастрофу Германии. Хотя сами они считали, что теперь она неизбежна, \605\ массы немецкого народа этого еще не осознавали. Бек в конце концов пришел к выводу, что, поскольку успешное анти нацистское выступление не спасет Германию от оккупации врагом, оно поможет побыстрее покончить с войной и избавить фатерланд от новых людских потерь и разрушений. Мирный договор предотвратил бы также опустошение и большевизацию Германии русскими. Он показал бы всему миру, что, помимо нацистской, существует другая Германия. И, кто знает, возможно, западные союзники, несмотря на выдвигаемые ими условия безоговорочной капитуляции, окажутся не слишком жестоки по отношению к завоеванной ими Германии. Гёрделер соглашался с этим, возлагая еще большие надежды на западные демократии. Он говорил, что ему известно, насколько Черчилль опасался угрозы «полной русской победы».


Молодые заговорщики, которых вел за собой Штауфенберг, не были до конца убеждены в этом. Они стремились получить рекомендации от Трескова, который был теперь начальником штаба 2-й армии на разваливающемся русском фронте. Его ответ колеблющимся заговорщикам указал им правильный путь.


«Необходимо любой ценой осуществить убийство. Даже если оно не удастся, нужно предпринять попытку захвата власти в столице. Мы должны показать всему миру и будущим поколениям, что борцы немецкого Сопротивления осмелились предпринять решающий шаг, рискуя собственной жизнью. Все остальное по сравнению с этой целью ничего не стоит».


Вдохновенный ответ разрешил все вопросы, поднял дух и рассеял сомнения у Штауфенберга и его молодых друзей. Угроза развала фронтов в России, Франции и Италии вынудила заговорщиков действовать немедля. Еще одно событие ускорило приближение развязки.


С самого начала группа Бека, Гёрделера и Хасселя не желала иметь ничего общего с коммунистическим подпольем. Такой же линии придерживались и коммунисты. Для коммунистов заговорщики были такой же реакционной силой, как нацисты, и успех их заговора мог помешать коммунистической Германии прийти на смену Германии национал-социалистской. Беку и его друзьям была хорошо известна эта позиция коммунистов, как и то. что деятельность коммунистического подполья поддерживалась из Москвы и служила главным образом источником разведывательной \606\ информации для русских{260}. Более того, они знали, что в это подполье гестапо внедрило своих агентов, так называемых «людей победы», как именовал их Генрих Мюллер, шеф гестапо и одновременно поклонник советского НКВД.


В июне заговорщики вопреки совету Гёрделера и старейших участников заговора решили установить контакт с коммунистами. Сделано это было по предложению социалистического крыла, особенно Адольфа Рейхвейна, идеолога социалистов и любителя туризма, который являлся в это время директором Музея фольклора в Берлине. Рейхвейн поддерживал \607\ незначительные контакты с коммунистами. И хотя Штауфенберг относился к ним с подозрительностью, его друзья-социалисты Рейхвейк и Лебер убедили его, что теперь придется поддерживать с ними контакты, чтобы выяснить, каковы их цели и что они предпримут в случае успеха путча, и по возможности использовать в последний момент для расширения базы антинацистского сопротивления. Против собственной воли он согласился на встречу Лебера и Рейхвейна с руководством коммунистического подполья 22 июня, но одновременно запретил сообщать коммунистам что-либо существенное.


Встреча состоялась в восточном Берлине. Лебер и Рейхвейн представляли социалистов, а двое лиц, назвавшиеся Францем Якобом и Антоном Зефковом, представляли коммунистическое подполье. С ними был и третий товарищ, которого они называли Рамбовом.


Оказалось, что коммунистам известно достаточно много о заговоре против Гитлера, но хотелось бы узнать больше. Они попросили организовать им встречу с военными руководителями заговора 4 июля. Штауфенберг идти отказался, и Рейхвейну было поручено представлять его на следующей встрече в тот же день. Однако, когда он прибыл на встречу, его самого, а также Якоба и Зефкова немедленно арестовали. Как оказалось, Рамбов был провокатором из гестапо. На следующий день Лебер, на которого Штауфенберг делал ставку как на наиболее влиятельную политическую силу в новом правительстве, был также арестован{261}.


Штауфенберг был глубоко потрясен арестом Лебера, с которым они стали близкими друзьями и которого он считал незаменимым в предполагаемом новом правительстве, и сразу понял, что всем участникам заговора грозит смертельная опасность, поскольку люди Гиммлера могли вот-вот выйти на их след. Лебер и Рейхвейн были людьми мужественными, и он считал, что они не выдадут тайны даже под пыткой, что на них можно положиться. А если нельзя? Некоторые заговорщики не были уверены в этом. Даже самый смелый человек не в состоянии молчать, когда его тело истерзано невыносимой болью.


Арест Лебера и Рейхвейна подтолкнул заговорщиков к немедленным действиям. \608\


20 июля 1944 года


В конце июня заговорщикам все-таки выпал счастливый случай. Штауфенберг был произведен в полковники и назначен начальником штаба к генералу Фромму, командующему армией резерва. Этот пост не только позволял ему отдавать приказы по армии от имени Фромма, но и открывал доступ к Гитлеру. Действительно, фюрер стал чаще вызывать командующего армией резерва или его заместителя к себе в ставку (два-три раза в неделю), требуя свежих пополнений для своих потрепанных в России дивизий. Штауфенберг решил подложить бомбу на одной из таких встреч.


Ключевой фигурой в заговоре отныне стал Штауфенберг. Теперь единственный шанс заговорщиков на успех зависел всецело от него. Поскольку из всех заговорщиков только он имел возможность проникнуть через плотную охрану в гитлеровскую ставку, ему и предстояло убить Гитлера. Лишь на него, начальника штаба армии подготовки пополнений, могла быть возложена задача (Фромм все еще вызывал сомнения, и на него нельзя было до конца положиться) руководить операцией по захвату Берлина после того, как Гитлер будет ликвидирован. И ему, Штауфенбергу, предстояло выполнить эти задачи в один день в двух разных местах, разделенных расстоянием 200-300 миль: в ставке Гитлера — в Оберзальцберге либо в Растенбурге — и в Берлине. Между первым и вторым актом драмы намечался интервал в два-три часа, когда его самолет будет находиться в полете и когда он не сможет что-либо предпринять, а сможет только надеяться, что его сподвижники в Берлине начали энергично воплощать в жизнь его планы. Однако это была лишь одна проблема, как мы вскоре убедимся.


Возникли и другие. Ничем, казалось бы, не оправданные осложнения появились у заговорщиков в связи с тем, что они пришли к выводу: устранить одного только Адольфа Гитлера недостаточно. Одновременно следует убить Геринга и Гиммлера, с тем чтобы предотвратить использование ими против заговорщиков военных сил, находящихся в их подчинении. Они также считали, что высший генералитет на фронте, еще не перешедший полностью на сторону заговорщиков, сделает это гораздо скорее, если будут устранены два ближайших заместителя Гитлера. Поскольку Геринг и Гиммлер обычно присутствовали на ежедневных военных \609\ совещаниях в ставке фюрера, заговорщики посчитали, что не составит особого труда ликвидировать всех троих посредством одной бомбы. Это нелепое решение привело к тому, что Штауфенберг упустил две блестящие возможности разделаться с Гитлером.


11 июля его вызвали в Оберзальцберг для доклада фюреру о ходе отправки на фронт крайне необходимых там пополнений. В самолет, летевший в Берхтесгаден, он прихватил одну из бомб английского производства, имевшихся в абвере. На совещании заговорщиков, состоявшемся в Берлине накануне вечером, было решено, что настал момент разделаться с Гитлером, а заодно с Герингом и Гиммлером. Но Гиммлер в этот день отсутствовал, и, когда Штауфенберг, выйдя на минуту, позвонил генералу Ольбрихту в Берлин и сообщил об этом, дав понять, что может убрать Гитлера и Геринга, генерал уговорил его подождать еще день, когда соберутся все трое. Этим же вечером, вернувшись в Берлин, Штауфенберг встретился с Беком и Ольбрихтом и настоял на том, что в следующий раз он попытается убить Гитлера независимо от того, будут присутствовать на совещании Геринг и Гиммлер или нет. Они согласились.


Вскоре представилась еще одна возможность. 14 июля Штауфенберг получил приказ доложить на следующий день фюреру о положении с резервами (ведь каждый новобранец был теперь на счету), о том, как закрыть бреши на фронте в России, где группа армий «Центр», потеряв 27 дивизий, перестала существовать как боевая группировка. В этот день, 14 июля, Гитлер перенес свою ставку назад в Вольфшанце в Растенбурге, взяв лично на себя задачу восстановить Центральный фронт, где войска Красной Армии вышли на рубеж всего в 60 милях от Восточной Пруссии. Утром 15 июля полковник Штауфенберг вновь отправился самолетом в ставку фюрера{262}, прихватив с собой бомбу в портфеле. В этот момент заговорщики настолько уверовали в успех, что было \610\ решено подать первый сигнал операции «Валькирия» за два часа до совещания у Гитлера, назначенного на 11 часов. По этому сигналу войскам и танкам из танкового училища в Крампнице предписывалось начать марш на столицу. Задержки с захватом власти быть не должно.


В субботу 15 июля, в 11 утра, генерал Ольбрихт отдал приказ «Валькирия-1» для Берлина и еще до полудня войска начали движение к центру столицы, имея приказ занять квартал на Вильгельмштрассе. В 13 часов Штауфенберг с портфелем в руке прибыл в конференц-зал фюрера, сделал доклад о резервах и затем вышел довольно надолго, чтобы по телефону сообщить в Берлин Ольбрихту посредством условленного кода, что Гитлер на месте, что сам Штауфенберг намерен вернуться в зал и взорвать бомбу. Ольбрихт информировал его, что войска в Берлине уже начали продвижение. Казалось, успех большого дела обеспечен. Но когда Штауфенберг вернулся в зал, Гитлер уже ушел и больше не возвращался. Огорченный Штауфенберг пошел к телефону известить о неудаче Ольбрихта. Генерал в бешенстве отменил тревогу, и войска постарались вернуться в казармы как можно быстрее и незаметнее.


Весть о еще одной неудаче явилась тяжелым ударом для заговорщиков, которые по возвращении Штауфенберга в Берлин собрались, чтобы обсудить дальнейшие действия, Герделер был сторонником так называемого «западного решения». Он предложил Беку вылететь вдвоем в Париж на встречу с фельдмаршалом фон Клюге и обсудить возможность заключения перемирия с Западом при условии, что союзники согласятся не пересекать франко-германскую границу, высвободив тем самым немецкие армии на Западе для последующей переброски их на Восточный фронт во имя спасения от русских и от большевизма. Но у Бека была более ясная голова. Он сознавал, что идея заключения \611\ сепаратного мира с Западом — всего лишь пустая затея. Тем не менее заговор в целях убийства Гитлера необходимо было осуществить любой ценой, как утверждал Бек, хотя бы ради спасения достоинства Германии. Штауфенберг поклялся, что в следующий раз он не подведет. Генерал Ольбрихт, который получил нагоняй от Кейтеля за передвижение войск в Берлине, заявил, что не пойдет на новый риск, поскольку это раскроет весь заговор. Ему едва удалось убедить Кейтеля и Фромма в том, что это были обычные практические занятия. Страх ввести в дело войска еще раз до того, как станет точно известно, что Гитлер убит, в четверг на следующей неделе обернулся катастрофой.


В воскресенье вечером, 16 июля, Штауфенберг пригласил к себе домой в Ваннзе небольшой круг близких друзей и родственников: своего брата Бертольда, уравновешенного, погруженного в себя молодого человека ученого вида, служившего при морском штабе советником по международному праву; подполковника Цезаря фон Хофакера, своего кузена и связного с генералами на Западе; графа Фрица фон Шуленбурга, бывшего члена нацистской партии, который все еще оставался заместителем полицай-президента Берлина; Тротта цу Зольца. Хофакер только что вернулся с Запада, где встречался с некоторыми генералами, такими, как Фалькенхаузен, Штюльпнагель, Шпейдель, Роммель и Клюге, Он рассказал о неизбежном крушении Западного фронта и что было гораздо важнее — о поддержке заговора Роммелем независимо от того, куда повернет Клюге, хотя он по-прежнему высказывался против убийства Гитлера. После длительного обсуждения молодые заговорщики сошлись на том, что теперь единственный выход из создавшегося положения — уничтожение Гитлера. К этому времени у них уже не осталось иллюзий относительно того, что их отчаянный шаг спасет Германию от безоговорочной капитуляции. Они даже согласились, что следует капитулировать как перед русскими, так и перед западными демократиями. Самой важной задачей для немцев, считали они, является освобождение Германии от гитлеровской тирании.


Они страшно опоздали. Нацистский деспотизм продержался одиннадцать лет, и лишь убежденность в неизбежности поражения в войне, которую развязала Германия, чему они почти не противодействовали, заставляла их теперь действовать. Лучше поздно, чем никогда. Однако времени \612\ оставалось мало. Генералы сообщили им с фронтов, что полный крах как на Востоке, так и на Западе, дело нескольких недель.


Судя по всему, в распоряжении заговорщиков оставалось всего несколько недель. Преждевременный выход войск на улицы Берлина 15 июля породил подозрения в ставке ОКВ. В этот день пришло сообщение, что генерал фон Фалькенхаузен, один из руководителей заговора на Западе, внезапно смещен со своего поста военного губернатора Бельгии и Северной Франции. Возникли опасения, что кто-то их выдает. 17 июля они узнали: Роммель настолько серьезно ранен, что не сможет помочь им в осуществлении их планов в течение неопределенно долгого времени. На следующий день друзья из штаба полиции предупредили Гёрделера, что Гиммлер подписал приказ о его аресте. По настоянию Штауфенберга Гёрделер был вынужден скрыться. В тот же день личный друг Штауфенберга капитан Альфред Кранцфельдер, один из немногих морских офицеров, состоявших в заговоре, предупредил его, что в Берлине распространяются слухи о том, будто ставка Гитлера в ближайшие дни взлетит на воздух. Снова, очевидно, произошла утечка информации. Все указывало на то, что гестапо сужает кольцо вокруг ядра заговорщиков.


Вечером 19 июля Штауфенберг опять был вызван в Растенбург для доклада Гитлеру о положении дел с новыми дивизиями ополчения, которые армия резерва поспешно формировала для переброски на разваливающийся Восточный фронт. Ему было поручено на следующий день, 20 июля, сделать доклад в ставке фюрера на первом дневном совещании — в 13 часов{263}. Штауфенберг попросил фельдмаршала фон Вицлебена и генерала Гёпнера, проживавших в пригороде Берлина, прибыть в город к назначенному времени. Генерал Бек сделал последние приготовления для руководства переворотом до того момента, когда Штауфенберг возвратится самолетом после выполнения своей задачи. \613\ Ответственные офицеры в гарнизонах внутри и вокруг Берлина были извещены о том, что 20 июля — день операции.


На Бендлерштрассе Штауфенберг продолжал работать до вечера над докладом Гитлеру и отправился домой в Ваннзе вскоре после 8 часов вечера. По дороге он остановился у Далемского католического собора, чтобы помолиться{264}. Вечер он провел дома с братом Бертольдом и рано отправился спать. Все, кто видели его днем и вечером, вспоминают, что он был приветлив и спокоен, как будто не предстояло ничего особенного.


Теплым солнечным утром 20 июля 1944 года, в начале седьмого, полковник Штауфенберг в сопровождении своего адъютанта лейтенанта Вернера фон Хефтена отправился на машине мимо разбомбленных зданий Берлина на аэродром в Рангсдорфе. В своем раздувшемся портфеле он вез документы о новых дивизиях ополчения, о чем ему предстояло в 13 часов докладывать в ставке Гитлеру. Между бумагами лежала завернутая в рубашку бомба замедленного действия.


Она была того же типа, что и та, которую Тресков и Шлабрендорф заложили в самолет фюрера годом раньше и которая не сработала. Как известно, она была английского производства. Срабатывала она после того, как разбивалась стеклянная ампула и находившаяся в ней кислота разъедала тонкую проволочку, освобождавшую боек, который ударял по капсюлю-детонатору. Толщина проволочки определяла время до взрыва. Этим утром он вложил в бомбу самую тоненькую проволочку. Она должна была раствориться за каких-нибудь 10 минут.


В аэропорту Штауфенберг встретил генерала Штиффа, который доставил ему накануне вечером бомбу. Там они разыскали ожидавших их личный самолет генерала Эдуарда Вагнера, первого генерал-квартирмейстра сухопутных войск и руководителя заговора, который позаботился о том, чтобы предоставить им самолет для этого важного полета. Самолет взлетел в 7 утра и в 10 с небольшим приземлился в \614\ Растенбурге. Хефтен проинструктировал летчика быть готовым к возвращению в любое время после полудня.


С аэродрома штабная машина доставила прибывших в ставку Вольфшанце, расположенную в мрачном, заросшем густым лесом районе Восточной Пруссии. Попасть туда было непросто, а выбраться еще труднее, что наверняка отметил про себя Штауфенберг. Она была построена в виде трех колец, каждое из которых прикрывалось минным полем, лотами и колючей проволокой под напряжением. Днем и ночью «логово» охраняли фанатично преданные фюреру войска СС. Чтобы проникнуть в тщательно охраняемый внутренний комплекс, где жил и работал Гитлер, даже высшие чины генералитета обязаны были представлять специальный разовый пропуск и пройти личный досмотр обер-фюрера СС Раттенхубера, начальника управления безопасности у Гиммлера и командира подразделения охраны СС, или одного из его заместителей. Однако, поскольку Гитлер лично приказал докладывать Штауфенбергу, он и Хефтен, хотя их и остановили для проверки пропусков, сравнительно легко миновали три контрольно-пропускных пункта. После завтрака с капитаном фон Меллендорфом, адъютантом начальника гарнизона, Штауфенберг разыскал генерала Фрица Фельгибеля, начальника службы связи ставки.


Фельгибель был одной из ключевых фигур заговора. Штауфенберг убедился, что генерал готов в срочном порядке сообщить заговорщикам о взрыве, с тем чтобы они немедленно приступили к действиям. Затем Фельгибель должен был изолировать ставку фюрера от внешнего мира, перекрыв телефонные, телеграфные и радиоканалы связи. Никто другой не годился, как он, для этой цели, и заговорщики, перетянув его на свою сторону, считали, что им крупно повезло. Для успешного осуществления заговора он был незаменим.


После визита к генералу Буле, представителю армии резерва при ставке, с которым они обсудили подготовку резервов, Штауфенберг прошел в блок Кейтеля, повесил в приемной фуражку и ремень и затем вошел в кабинет начальника штаба ОКВ. Здесь он узнал, что ему придется действовать быстрее, чем он рассчитывал. На часах было начало первого, и Кейтель проинформировал его, что, поскольку Муссолини прибудет поездом в 2.30 дня, первое ежедневное совещание у фюрера переносится с 13 часов на 12.30. Полковнику, \615\ сказал Кейтель, придется сократить свой доклад, поскольку Гитлер хочет закончить совещание пораньше. Должно быть, перед взрывом бомбы Штауфенберг подумал, что судьба снова готова отнять у него шанс на успех. И в то же время у него, очевидно, промелькнула надежда, что на этот раз совещание будет проходить в подземном бункере фюрера, где взрывная волна во много раз сильнее, чем при взрыве на поверхности. Но Кейтель сообщил ему, что совещание состоится в конференц-казарме{265} (казарменном помещении для совещаний). Она отнюдь не походила на непрочный деревянный барак, каким его часто изображали. За минувшую зиму по указанию Гитлера первоначально деревянную основу строения укрепили бетонными стенами толщиной 18 дюймов (45 сантиметров) для защиты от зажигательных и осколочно-фугасных бомб, которые могли упасть поблизости. Эти массивные стены усилили действие бомбы Штауфенберга.


Вскоре ему предстояло запустить ее механизм. Он кратко изложил Кейтелю, о чем собирается докладывать фюреру, и, еще не закончив, заметил, как начальник генштаба нетерпеливо поглядывает на часы. За несколько минут до 12.30 Кейтель сказал, что им следует немедля идти на совещание, иначе они опоздают. Они вышли из блока, но не успели пройти и нескольких шагов, как Штауфенберг заявил, что забыл фуражку и ремень в приемной, и быстро пошел назад, пока Кейтель не сообразил, что надо бы послать за ними адъютанта, шедшего рядом.


В приемной Штауфенберг быстро открыл портфель, выхватил тремя пальцами изувеченной руки щипцы и раздавил ими ампулу. Ровно через десять минут, если снова не произойдет сбоя в механизме, бомба взорвется.


Кейтель, который был весьма обходителен с начальством, но груб с подчиненными, раздраженный задержкой, повернулся к Штауфенбергу и рявкнул: «Мы опаздываем». Штауфенберг извинился. Кейтель несомненно понимал, что калеке требуется несколько больше времени, чем здоровому человеку, чтобы надеть ремень. По дороге к блоку Гитлера Штауфенберг, казалось, был настроен добродушно, и \616\ мелочная раздражительность Кейтеля — у него не появилось и тени подозрения — рассеялась.


Тем не менее, как и опасался Кейтель, они опоздали. Совещание уже началось. Когда Кейтель и Штауфенберг вошли в здание, последний задержался на минуту в прихожей, чтобы предупредить унтер-офицера, дежурившего у телефонного коммутатора, что он ждет срочного звонка из своего штаба в Берлине, чтобы получить последние данные и отразить их в докладе (это предназначалось для ушей Кейтеля), и попросил немедленно вызвать его, как только последует звонок. Это обстоятельство также не возбудило подозрений Кейтеля, хотя и должно было показаться довольно необычным, поскольку даже фельдмаршал не осмеливался выйти с совещания, не получив разрешения нацистского главаря.


Двое вошли в зал, где проводилось совещание. Прошло около четырех минут с момента, когда Штауфенберг открыл портфель и щипцами раздавил ампулу. В запасе оставалось еще шесть минут. Зал был относительно небольшим, примерно 30 на 50 футов (9 на 15 метров). Все десять окон в этот жаркий душный день были раскрыты настежь. Несомненно, так много открытых окон уменьшит воздействие взрывной волны. В центре зала стоял прямоугольный стол размером 18 на 5 футов (5,4 на 1,5 метра), сделанный из толстых дубовых досок. Это был стол особой конструкции: он опирался не на ножки, а на две большие тяжелые опоры, или тумбы, шириной почти во весь стол, по одной с каждой стороны. Эта необычная конструкция повлияла на дальнейшее развитие событий.


Когда Штауфенберг вошел в зал, Гитлер сидел в центре длинной стороны стола спиной к двери. Справа от него занимали места генерал Хойзингер, начальник оперативного управления, заместитель начальника штаба сухопутных войск; генерал Кортен, начальник штаба ВВС; полковник Гейнц Брандт, заместитель Хойзингера. Кейтель занял место слева от фюрера, далее сидел генерал Йодль. Еще восемнадцать человек, представлявших три вида вооруженных сил и СС, стояли вокруг стола, но ни Геринга, ни Гиммлера среди них не было. Сидели только Гитлер, вертевший в руках лупу, которая была нужна ему, чтобы читать мелкий шрифт на разложенных перед ним картах, и два стенографиста.


Хойзингер дошел примерно до середины своего неутешительного доклада о последнем прорыве русских на Центральном фронте и опасном положении, в котором оказались \617\ немецкие армии не только там, но и на северном и южном участках фронта. Кейтель прервал его, чтобы сообщить о прибытии на совещание полковника Штауфенберга, и указал цель его приезда. Гитлер взглянул на однорукого полковника с черной повязкой на глазу, кратко поприветствовал его и сказал, что, прежде чем заслушать его доклад, он хотел бы закончить с Хойзингером. Штауфенберг занял место у стола между Кортеном и Брандтом; на расстоянии нескольких футов по правую сторону от Гитлера он поставил на пол свой портфель, подтолкнув его под столом так, чтобы он прислонился к внутренней стороне дубовой тумбы. Расстояние от нее до ног фюрера составляло не более шести футов (1,8 метра). На часах было 12.37. До взрыва оставалось пять минут. Хойзингер продолжал говорить, постоянно обращаясь к карте, расстеленной на столе. Гитлер и другие офицеры то и дело склонялись над ней, вникая в обстановку. Никто не заметил, как вышел Штауфенберг. Разве что полковник Брандт. Он с таким интересом слушал доклад генерала, что склонился над столом, чтобы лучше видеть карту, и, почувствовав, что портфель Штауфенберга ему мешает, попытался ногой отодвинуть его в сторону, а затем достал его и переставил по другую сторону тумбы так, что теперь она заслоняла Гитлера{266} от бомбы. Эта, казалось бы, незначительная передвижка, очевидно, спасла жизнь фюреру, но привела к гибели самого Брандта — опять вмешалась рука судьбы. Полковник Брандт, заметим, был тем офицером, кого Тресков просил отвезти пару бутылок коньяка на самолете Гитлера, возвращавшемся из Смоленска в Растенбург вечером 13 марта 1943 года, и он исполнил это, не испытывая ни малейшего подозрения, что в действительности в свертке лежала бомба, точная копия той, которую сейчас он неумышленно отодвинул подальше от фюрера. К этому моменту кислота почти полностью разъела проволочку, удерживавшую боек. Кейтель, который отвечал за вызов на совещание Штауфенберга, взглянул туда. Где должен был находиться полковник. Хойзингер уже заканчивал свой мрачный доклад, и \618\ начальник штаба ОКВ хотел дать знать Штауфенбергу, что теперь его очередь докладывать. Возможно, придется помочь ему достать бумаги из портфеля. Но, к величайшей досаде Кейтеля, молодой полковник исчез. Припомнив, что Штауфенберг сказал входя телефонисту, Кейтель выскользнул из зала, чтобы вернуть этого странного молодого офицера.


Штауфенберга у телефона не было. Находившийся рядом унтер-офицер сказал, что он поспешно вышел из здания. Кейтель в замешательстве вернулся в конференц-зал. Хойзингер заканчивал свой доклад о катастрофической обстановке на сегодняшний день. «Русские, — говорил он, — крупными силами продвигаются западнее Дины (Даугава) на север. Их передовые части находятся юго-западнее Динабурга (Даугавпилс). Если наша группа армий в районе Чудского озера не будет немедленно отведена, катастрофа...» Фраза так и осталась неоконченной. Именно в этот момент, в 12.42, взорвалась бомба. Штауфенберг наблюдал за происходящим вместе с генералом Фельгибелем, стоя примерно в 200 ярдах от входа в бункер 88, где находился его кабинет, и с беспокойством поглядывая то на свои часы, то в сторону конференц-зала. Внезапно он увидел, как конференц-зал взлетает на воздух, охваченный огнем и дымом, будто от прямого попадания 155-миллиметрового снаряда. Воздушной волной из окон выбросило тела нескольких человек, в воздух полетели обломки. Воспаленное воображение подсказало Штауфенбергу, что все находившиеся в конференц-зале непременно погибли. Он поспешно попрощался с Фельгибелем, которому предстояло немедленно сообщить по телефону заговорщикам в Берлин, что покушение удалось, а затем блокировать все средства связи, пока заговорщики не захватят столицу и не провозгласят новое правительство{277}. \619\


Следующая задача Штауфенберга заключалась в том, чтобы быстро выбраться из ставки. Охрана на контрольно-пропускных пунктах слышала или видела взрыв в конференц-зале фюрера и немедленно перекрыла все выходы. Машину Штауфенберга остановили у первого же шлагбаума- в нескольких метрах от бункера Фельгибеля. Он выскочил из машины и потребовал вызвать дежурного офицера из караульного помещения. В его присутствии он позвонил кому-то (кому именно, осталось неизвестно), коротко переговорил и, повесив трубку, сказал офицеру: «Господин лейтенант, мне разрешено следовать».


Это был чистый блеф, но он сработал. Очевидно, записав в журнал: «12.44. Полк. Штауфенберг проехал через контрольно-пропускной пункт», исполнительный лейтенант передал на следующий КПП: «Машину пропустить». У третьего, и последнего, КПП дело осложнилось. Здесь уже получили сигнал тревоги — шлагбаум был опущен, караул удвоен и никому не разрешалось ни въезжать, ни выезжать. Машина, в которой находились Штауфенберг и его адъютант лейтенант Хефтен, была задержана на редкость упрямым унтер-офицером по имени Кольбе. Вновь Штауфенберг попросил разрешения воспользоваться телефоном и, позвонив капитану фон Мёллендорфу, адъютанту коменданта городка, пожаловался на то. что из-за взрыва охрана КПП его не пропускает. А он торопится, поскольку на аэродроме его ждет генерал Фромм. Он опять блефовал: Фромм находился в Берлине, и Штауфенбергу это было хорошо известно.


Повесив трубку, полковник повернулся к унтер-офицеру: «Вы слышали? Мне разрешено проехать». Но провести того оказалось непросто: он сам позвонил Мёллендорфу, чтобы получить подтверждение. Капитан подтверждение дал.


Машина помчалась в аэропорт. Лейтенант Хефтен тем временем поспешно разбирал вторую бомбу, которую он привез в своем портфеле, выбрасывая детали в кювет, где их позднее разыскало гестапо. Комендант аэродрома еще не получил извещения о тревоге. Пилот прогревал двигатели самолета, когда подъехала машина с двумя офицерами. Через одну-две минуты самолет взлетел.


Часы показывали начало второго. Последующие три часа, должно быть, показались Штауфенбергу самыми длинными в его жизни. В то время как тихоходный «хейнкель» летел на запад над песчаной немецкой равниной, ему ничего не \620\ оставалось, как только надеяться, что Фельгибель смог дозвониться до Берлина и передать исключительной важности сигнал сообщникам: немедленно приступить к действиям по овладению столицей и рассылке заранее подготовленных документов командующим войсками в Германии и на Западе. Он надеялся, наконец, что его самолет не будет посажен поднятыми по тревоге истребителями ВВС или сбит патрулирующими самолетами русских, активность которых над Восточной Пруссией все более возрастала. На самолете не было обычного радиоприемника, и Штауфенберг не мог настроиться на Берлин и услышать первые захватывающие сообщения, которые, как он ожидал, заговорщики передадут еще до того, как он приземлится. Не мог он и связаться с заговорщиками в столице и подтвердить сигнал на случай, если его не сумел передать генерал Фельгибель.


Его самолет приземлился в Рангсдорфе в 3.45 пополудни, и Штауфенберг в прекрасном настроении поспешил к ближайшему телефону на аэродроме, чтобы связаться с генералом Ольбрихтом и узнать точно, что сделано за истекшие роковые три часа, от которых зависело все. К величайшему ужасу, он узнал, что еще ничего не сделано. Сообщение о взрыве поступило от Фельгибеля вскоре после 13 часов, но связь работала плохо и заговорщики так и не разобрали, убит Гитлер или нет. Поэтому ничего и не было сделано. Приказы из сейфа Ольбрихта с грифом «Валькирия» были изъяты, но не разосланы. На Бендлерштрассе бездействовали, ожидая возвращения Штауфенберга. Ни генерал Бек, ни фельдмаршал Вицлебен, которые, соответственно, в качестве нового главы государства и верховного главнокомандующего вермахтом должны были немедленно опубликовать прокламации, отдать приказы и сообщить по радио о наступлении рассвета для Германии, пока не появились.


Вопреки твердой уверенности Штауфенберга, которую он вселил в Ольбрихта по телефону из Рангсдорфа, Гитлер в действительности не был убит. Почти безотчетное движение полковника Брандта, переместившего портфель к дальнему краю тумбы прочного дубового стола, спасло фюреру жизнь. Он был сильно контужен, но ранен относительно легко. У него были опалены волосы, на ногах появились ожоги, правая рука- в синяках и временно парализована, лопнули барабанные перепонки, а упавшая балка оставила ссадину на спине. Как позднее вспоминал один из очевидцев, он был \621\ неузнаваем, когда, опираясь на Кейтеля, выбрался из разрушенного, горящего здания. Лицо его было покрыто гарью, волосы тлели, а брюки превратились в клочья. Кейтель уцелел чудом. Но большинство из тех, кто стоял у того края стола, где взорвалась бомба, либо погибли сразу или умерли позднее, либо получили тяжелые ранения{278}.


Уже в первые минуты после взрыва, когда еще не прошло потрясение, начали высказываться догадки о его причине. Гитлер подумал было, что взрыв произошел в результате внезапной атаки вражеского штурмовика. Йодль, который сидел обхватив руками разбитую в кровь голову — на него ломимо разных обломков упала люстра, — был убежден, что под полом здания строители заложили бомбу замедленного действия. Это, казалось, подтверждал зияющий в полу пролом, оставленный бомбой Штауфенберга. Самого полковника заподозрили не сразу. Гиммлер, прибежавший сюда на взрыв, был в полном замешательстве, но за минуту до того, как Фельгибель блокировал связь, он позвонил Артуру Небе, начальнику криминальной полиции в Берлине, и приказал выслать самолетом группу сыщиков для проведения расследования.


Из-за неразберихи, возникшей сразу после взрыва, никто поначалу не вспомнил, что Штауфенберг исчез из конференц-зала непосредственно перед взрывом. Сперва посчитали, что он находился в зале и оказался в числе тех, кто получил тяжелые ранения и был срочно госпитализирован. Гитлер, еще не заподозрив его, распорядился проверить, кто был доставлен в госпиталь.


Примерно через два часа после взрыва картина начала проясняться. Унтер-офицер, дежуривший у коммутатора перед конференц-залом, доложил, что одноглазый полковник, который предупредил его, что ждет телефонного звонка из Берлина, вышел из зала и, не дожидаясь звонка, с большой поспешностью покинул здание. Некоторые из участников совещания вспомнили, что Штауфенберг оставил под столом портфель. Дежурные на КПП сообщили, что полковник и его адъютант проехали сразу же после взрыва.


Теперь подозрения Гитлера усилились. Звонок на \622\ аэродром в Растенбург дал интересную информацию: Штауфенберг вскоре после 13 часов вылетел в большой спешке, сказав, что направляется в аэропорт Рангсдорф. Гиммлер немедленно отдал приказ арестовать его при приземлении, но приказ не достиг Берлина вследствие смелых действий Фельгибеля, блокировавшего связь. До этой минуты никто в ставке, очевидно, не подозревал, что в Берлине могут произойти беспорядки. Все еще считали, что Штауфенберг действовал в одиночку. Задержать его будет несложно, если он, как полагали некоторые, не приземлился за линией русского фронта. Гитлера, который в этой обстановке, судя по всему, вел себя довольно спокойно, что-то тревожило. Ему предстояло в этот день встречать Муссолини, поезд которого должен был прибыть в 4 часа дня, но почему-то опаздывал.


Было что-то фатально-абсурдное в этой последней встрече двух фашистских диктаторов, состоявшейся вечером 20 июля 1944 года. Осматривая руины конференц-зала, они старались обмануть себя, думая, что «ось», которую они выковали и которая должна была обеспечить им господство в Европе, отнюдь не развалилась. Некогда гордый и напыщенный, дуче теперь являл собой всего лишь гаулейтера Ломбардии, вызволенного из заключения нацистскими головорезами и поддерживаемого Гитлером и СС. Тем не менее фюрер демонстрировал неизменную дружбу и уважение по отношению к свергнутому итальянскому тирану и тепло, насколько это позволяло его физическое состояние, приветствовал гостя. Затем он провел его через еще дымившиеся обломки конференц-зала, где всего несколько часов назад едва не лишился жизни. Сейчас он вещал, что их общее дело, несмотря на все неудачи, скоро восторжествует.


Д-р Шмидт, присутствовавший на встрече в качестве переводчика, так вспоминает об этой сцене:


«Муссолини был просто в ужасе. Он никак не мог понять, как такое могло произойти в ставке...


«Я стоял здесь, у этого стола, — рассказывал Гитлер, — бомба взорвалась прямо у меня под ногами... Очевидно, что со мной ничего не может произойти, и мое предназначение, несомненно, в том, чтобы идти избранным путем и довести свою миссию до завершения... Происшедшее сегодня — это кульминация! Избежав смерти... я более чем когда-либо убежден, что великому делу, которому я служу, не страшны никакие опасности и что все придет к счастливому концу». \623\


Муссолини, как это обычно бывало, захватили речи Гитлера, и он согласился с ним.


«У нас плохое положение, — продолжал он, — иные могут сказать, отчаянное. Но то, что произошло здесь сегодня, вселяет в меня мужество. После такого чуда немыслимо, чтобы наше дело потерпело неудачу».


Затем оба диктатора в сопровождении свиты направились пить чай, и здесь произошла — а было уже около 5 вечера — смехотворная сцена, откровенно продемонстрировавшая поразительное ничтожество нацистских вождей в один из самых кризисных моментов в истории третьего рейха. К этому времени по прямому приказу Гитлера была восстановлена система связи Растенбурга, и из Берлина начали поступать первые сообщения, что там, а также, вероятно, на Западном фронте начался военный мятеж. И тут собравшиеся приспешники Гитлера обрушили друг на друга поток подавлявшихся длительное время взаимных обвинений. Их крики отдавались громким эхом от потолка. Сам Гитлер сначала сидел спокойно, размышляя над происходящим, Муссолини же покраснел от смущения.


Адмирал Дёниц, который, получив известие о попытке покушения, срочно вылетел в Растенбург и прибыл уже после того, как началась беседа за чаем, разразился гневными упреками в адрес изменников в армии. От ВВС его поддержал Геринг. Однако Дёниц неожиданно обрушился на Геринга за катастрофические провалы люфтваффе, а тучный рейхсмаршал, отведя от себя обвинения, напал на Риббентропа, которого он ненавидел больше всех, инкриминируя ему банкротство внешней политики Германии, и в какой-то момент даже пригрозил министру иностранных дел, что стукнет его своим маршальским жезлом. «Ты, грязный торгаш шампанским, заткни свою гнусную глотку!» — орал Геринг. Но это было уже выше сил для Риббентропа, который потребовал хотя бы немного уважения к себе от рейхсмаршала. «Я еще министр иностранных дел, — кричал он, — и мое имя фон Риббентроп!»{279} \624\


Затем кто-то припомнил давний «заговор» против нацистского режима — мятеж Рема 30 июня 1934 года. Гитлер, до тех пор угрюмо посасывавший ярко окрашенные лечебные пилюли, которыми его щедро снабжал врач-шарлатан Теодор Морелль, при упоминании о нем просто пришел в бешенство. Свидетели сцены вспоминают, что он вскочил со стула с пеной на губах и начал визжать и метаться. Он кричал, что расправа с Ремом и его подручными ничто по сравнению с тем, что он сделает с теми, кто предал его сегодня. Он вырвет их с корнем и уничтожит. «Я брошу их жен и детей в концлагеря, — все более распалялся он, — и пусть они не ждут пощады». На этот раз, как и во многих случаях ранее, слова его не разошлись с делом.


Частично вследствие изнеможения, а частично из-за того, что по телефону из Берлина поступали все новые подробности военного мятежа, Гитлер прервал свой неистовый монолог, хотя пыл его еще не угас. Он проводил Муссолини на поезд, в последний раз попрощался с ним и вернулся в свой кабинет. Когда в 6 вечера ему доложили, что путч еще не подавлен, он схватил телефонную трубку и прокричал приказ войскам СС в Берлине — стрелять в каждого, кто вызывает хотя бы малейшее подозрение. «Где Гиммлер? Почему его там нет?» — завопил фюрер, забыв, что час назад, когда все сидели за чаем, он приказал шефу СС вылететь в Берлин и безжалостно подавить восстание и что его полицеймейстер, вероятно, просто туда еще не прибыл.


Долго и тщательно готовившееся выступление в Берлине, как об этом с тревогой узнал Штауфенберг, приземлившись в Рангсдорфе в 3.45, началось вяло. Три столь дорогих часа, во время которых ставка фюрера была отрезана от внешнего мира, пропали даром.


Почему? Штауфенберг не мог этого понять, как и историк, пытающийся восстановить события того рокового дня. Погода стояла жаркая и душная, и пожалуй, это обстоятельство и сказалось. И хотя главные заговорщики знали, что Штауфенберг направился в это утро в Растенбург с «тяжелым грузом» — об этом был поставлен в известность генерал Гёпнер— для участия в совещании у фюрера в 13 часов, лишь немногие из заговорщиков, преимущественно младшие офицеры, к полудню начали не спеша собираться в штабе армии резерва на Бендлерштрассе, который являлся и штабом заговора. Помнится, 15 июля, когда Штауфенберг \625\ подготовил предпоследнее покушение на Гитлера, генерал Ольбрихт приказал войскам Берлинского гарнизона начать выдвижение за два часа до намеченного взрыва бомбы. Но теперь, 20 июля, помня о риске, на который он тогда пошел, генерал не отдал соответствующих приказов.


Накануне ночью командиры частей в Берлине и в учебных центрах, расположенных в близлежащих пунктах — Дёберице, Ютербоге, Крампнице и Вюнсдорфе, были предупреждены, что, по всей вероятности, сигнал «Валькирия» они получат 20-го числа. Однако, вместо того чтобы двинуть войска, Ольбрихт решил подождать, пока не поступит вполне конкретное известие от Фельгибеля из Растенбурга. Генерал Гёпнер, захватив с собой чемодан с генеральской формой, которую Гитлер запретил ему носить, прибыл на Бендлерштрассе в половине первого — Штауфенберг в этот момент как раз раздавил ампулу в бомбе — и вместе с Ольбрихтом отправился на завтрак, во время которого они распили полбутылки вина за успех предприятия.


Едва они вернулись в кабинет Ольбрихта, как туда стремительно вошел генерал Фриц Тиле, начальник связи при штабе сухопутных войск, и возбужденно сообщил: он только что разговаривал по телефону с Фельгибелем и, хотя слышимость была плохая, а Фельгибель выражался крайне осторожно, взрыв, видимо, произошел, но Гитлер остался жив. В этом случае, заключил Тиле, приказ «Валькирия» отдавать не следует. Ольбрихт и Гёпнер согласились с его мнением.


Таким образом, в период с 13.15 до 15.45, когда Штауфенберг вышел из самолета в Рангсдорфе и поспешил к телефону, ничего не было предпринято. Войска не собраны, приказы войсковым командирам в других городах не разосланы, и — что самое удивительное — никто не подумал о захвате радиостанции, телефона и телеграфа. Оба главных военных руководителя заговора- Бек и Вицлебен, так и не появились.


Прибытие Штауфенберга побудило наконец заговорщиков к действию. По телефону из Рангсдорфа он пытался убедить генерала Ольбрихта не ждать, пока он доберется до Бендлерштрассе, на что уйдет 45 минут, а немедля приступить к реализации плана «Валькирия». Наконец-то заговорщики обрели руководителя, способного отдавать приказы. Без них немецкий офицер, даже заговорщик, казался беспомощным даже в решающий час. И они приступили к реализации \626\ плана. Полковник Мерц фон Квирнхайм, начальник штаба у Ольбрихта и близкий друг Штауфенберга, извлек приказы с шифром «Валькирия» и начал передавать их по телетайпу и телефону. Согласно первому приказу, войска в Берлине и вокруг него поднимались по тревоге; согласно второму, подписанному Вицлебеном как главнокомандующим вермахтом и заверенному графом фон Штауфенбергом, по радио передавалось официальное сообщение о том, что Гитлер умер и что Вицлебен «вручает исполнительную власть командующим военными округами в рейхе и армиями на фронте». Фельдмаршал Вицлебен к этому времени все еще не прибыл на Бендлерштрассе. Он добрался только до Цоссена, находившегося в 20 милях к юго-востоку от Берлина, где совещался с первым генерал-квартирмейстером Вагнером. За ним, как и за генералом Беком, пришлось посылать. Действовать медленнее, чем в этот роковой день действовали два высших в заговоре генерала, было просто невозможно.


Пока приказы передавались в войска, причем некоторые из них за подписью генерала Фромма, хотя и без его ведома, Ольбрихт направился в штаб командующего армией резерва. Он передал ему сообщение Фельгибеля о том, что Гитлер убит, и попытался убедить взять на себя руководство «Валькирией» и обеспечить внутреннюю безопасность государства. Заговорщики понимали, что приказы Фромма будут исполняться беспрекословно. В этот момент он был для них исключительно важен. Но Фромм, подобно Клюге, был гением нерешительности. Он не относился к числу тех, кто прыгает, не думая, где приземлится. Прежде чем решить, что предпринять, он потребовал доказательств, что Гитлер действительно убит.


И здесь Ольбрихт совершил еще одну роковую ошибку. Исходя из сообщения Штауфенберга из Рангсдорфа, он был уверен, что фюрер убит. Он знал также, что Фельгибелю удалось блокировать телефонную связь с Растенбургом на большую часть дня. Поэтому он решительно снял трубку и попросил соединить его с Кейтелем по «чрезвычайной» (правительственной) линии связи. И для него оказалось полной неожиданностью (связь, как известно, была к этому времени восстановлена, но Ольбрихт об этом не знал) когда Кейтель почти сразу поднял трубку.