Geum.ru

Е. А. Россия на перекрестке цивилизаций: крах концепции устойчивого развития // Реформа и политика. Тезисы

Вид материалаТезисы
Подобный материал:
Тюгашев Е.А. Россия на перекрестке цивилизаций: крах концепции устойчивого развития // Реформа и политика. Тезисы докл. и выступл. республ. Науч. конф. «Россия на пути реформ: децентрализация и политика регионов» (Челябинск, 25–26 апреля 1995 г.). Ч. 2. Екатери­нбург, 1995. С. 16–25.


РОССИЯ НА ПЕРЕКРЕСТКЕ ЦИВИЛИЗАЦИЙ:

КРАХ ИДЕИ УСТОЙЧИВОГО РАЗВИТИЯ


Сегодня среди оппозиции популярна концепция «устойчиво­го развития», поддержанная на Конференции ООН по окружающей среде и развитию (Рио-де-Жанейро, 1992). Лозунг устойчивого развития рассматривается оппозицией как альтернатива активно реализуемой стратегии «катастрофического прогресса». Во вне­шнеполитическом плане принятие данной концепции обеспечивает оппозиции моральную поддержку мирового сообщества. Во внутри­политическом плане идея устойчивости также весьма симпатична, пока остается для масс знанием «эзотерическим», недоступным для обывательского понимания. Если идеологический противник сумеет «дешифровать» и вульгаризовать рецептуру устойчивого развития до рекомендации «разумно ограничить потребление», то едва ли эта идеологическая находка овладеет умами масс.

Равнодушие трудящихся к идее устойчивого развития можно объяснить недостатком образования и низкой политической соз­нательностью. Можно также объяснить основательностью истори­ческого опыта самого читающего народа в мире, народа, кото­рый после интеллектуальной школы марксизма-ленинизма вряд ли серьезно отнесется к наивной академической проповеди.

Доктрина устойчивого развития вызывает двойственное впечатление у обывателя. Во-первых, это впечатление «научной недоделанности», которая проявляется в некоторой неопределе­нности, расплывчатости, в отсутствии конкретных механизмов реализации и т. п. В данном контексте даже самые фундирован­ные доказательства существования планетарных «пределов роста» менее убедительны, нежели футурологические оценки предпоследней программы КПСС. Во-вторых, это впечатление давно знакомой, но не оправдавшей себя в исторической политике идеологии. Не оправдавшей не в силу изначальной порочности, а в силу исторической недостаточности.

Таким образом, доктрина устойчивости воспринимается на столько как продукт интенсивной деятельности научного сооб­щества, сколько как квазинаучное обобщение исторически огра­ниченной духовно-практической деятельности.

В позиции общественного мнения есть определенная доля истины. Как показал ещё С. Франк, доктрина «катастрофического прогресса» вытекает из христианской картины мира. Известная идея «нового мирового порядка» явным образом обобщает опыт американской истории.

Трансформация апробированных тысячелетиями идеи цивили-зационного развития в квазинаучные конструкции обусловлена переоценкой их значимости при экстраполяции на глобальный уровень. Наведение «нового мирового порядка» с большой веро­ятностью будет опосредовано глобальными беспорядками. Чтобы избежать их, придется все же считаться с инерцией сложившейся цивилизационной динамики, с необходимостью интеграции альтернативных программ. В этом случае удастся точно опреде­лить границы необходимости и достаточности применения лока­льного цивилизационного опыта в процессах глобальной комму­никации.

Данная задача неразрешима без философской критики, так как предложенные в глобалистике парадигмы содержат вненаучные, нерефлексируемые компоненты, онтологические допущения, цивилизационные основания которых не могут быть адекватно поняты научной методологией. Так, в метаглобалистике обще­признанным является мнение о «западном» происхождении пара­дигмы устойчивого развития. Это мнение подтверждается перво-публикациями Института Всемирных наблюдений (г.Вашингтон), глубокой генетической связью парадигмы с традицией англо­американского позитивизма, самим фактом широкого размаха движения за устойчивого развития в западных странах.

На этом основании можно было бы упрекнуть отечественных пропагандистов идеи устойчивости в прозападной ориентации. Но здесь настораживает некоторая неорганичность стратегии устойчивого развития исторической практике Запада. Идея ус­тойчивости была выдвинута в качестве альтернативы исчерпав­шему себя западному пути. Переход в иное означает выбор про­тивоположного – восточного пути. Эффект зеркальности в гло­бальной системе проявляется здесь таким способом, что идео­логия Запада формируется как систематизированное отражение практики Востока.

Какая же восточная цивилизация стала в буквальном смыс­ле слова парадигмой для концепции устойчивого развития? На­родный Китай есть парадигма пожалуй только для концепции «золотого миллиарда». Парадигма Индии соотносима с развитой Институтом экотехники концепцией «митоза биосфер». Характер­ный же для концепции устойчивости эйдос мог быть снят с той цивилизации, которая в миниатюре воспроизводит все глобаль­ные проблемы человечества. Искомая цивилизация должна быть микрокосмом мирового сообщества.

В сложной сетке цивилиэаиионных взаимодействии, возни­кавших на протяжении всемирно-исторического процесса, неод­нократно появлялись гибридные цивилизации – результат скре­щивания различных культурных линий. В пределах своей ойкуме­ны каждая такая цивилизация решала задачи во многом идентич­ные глобальные проблемам современности. И поскольку цивили­зация-гибрид исторически состоялась, то накопленный опыт разрешения интеграционных противоречий в статусе лаборатор­ного или модельного может быть использован в масштабах миро­вого сообщества. «Лабораторный» статус цивилизационного опыта формирует как объективную необходимость его обобщенного использования в глобальной инженерии, так и спектр возможно­стей по его комбинированию с историческим опытом остальных гибридных цивилизаций.

Среди восточных цивилизаций в качестве гибрида можно рассматривать только Россию. На протяжении своей тысячелет­ней истории она впитала многообразные внешние влияния, сфо­рмировала самобытный и невыразимый «всечеловеческий» облик Сопоставимой с ней по богатству ассимилированных цивилизационных линий является только североамериканская цивилизация, которая также является гибридом, правда, цельность и единст­во которого были достигнуты совершенно иным способом.

По методам интеграции Россия и Америка сопоставляются уже давно, в частности, на примере колонизации туземных тер­риторий. Здесь контраст настолько велик, что США можно рассматривать как отработанную модель стратегии нового мирового порядка, тогда как на этом фоне Россия выглядит исторически состоятельной моделью устойчивого развития.

Специфика отдельного может быть адекватно зафиксирована не столько в сравнении с другими такого же рода отдельными, сколько в контексте целого более высокого порядка организа­ции, системность которого и определяет особенности составля­ющих его элементов. Адекватное понимание специфики России достигается не столько при сравнении ее со смежными цивили­зациями, сколько с точки зрения ее места и функций в системе мирового сообщества. Правильное определение конфигурации цивилизациончого развития мировых цивилизаций, будь-то США или Россия, возможно только в аспекте их интеграции в мировое сообщество. Становление мирового сообщества как системы заве­ршает историческую эпоху относительно самодостаточного суще­ствования локальных цивилизации, а, следовательно, сущест­вования относительно безличных и безразличных по отношению друг к другу глобальных субъектов. Таким образом складывают­ся объективные предпосылки для раскрытия индивидуальности каждой из цивилизаций.

Самоопределение цивилизации в пространственно-временном континууме подразумевает определение не только ее «начала», но и «конца». Историческая себетождественность России присутствует и и генетически исходном пункте ее развития и в ее историческом конце. Поэтому «русская идея» в конечном счете может быть адекватно сформулирована лишь в виде «антирусской идеи», бессознательно выдвигаемой в идеологии глобального контрсубъекта России.

Русская идея находит свое окончательную формулировку в виде идеи «антирусской», которая, правда, осознается как но­ваторский глобальный проект Запада. Едва ли это обстоятельс­тво может быть осознано оригинальными разработчиками новой глобальной идеи. В осознании этого обстоятельства заинтере­сована сама Россия, поскольку объективно она вынуждена ре­шать задачу сохранения собственной идентичности в процессе интеграции в мировое сообщество. В той мере, в какой Россия докажет свою приемлемость и необходимость мировому сообществу в качестве именно России, в той мере в глобалистике бу­дет сопутствовать успех идее устойчивости как «русской пара­дигме». И только тогда, когда глобальная идея устойчивости будет принята Россией как органично «русская» идея, Россия займет достойное место в изрядно «обрусевшей» мировой циви­лизации.

Выяснение степени достоверности той или иной содержате­льной интерпретации «русской идеи» может происходить разными путями. В рамках избранного нами глобального подхода опреде­ленное эвристическое значение имеет интерпретация того оттен­ка значения термина «устойчивость», который присутствует в русском переводе соответствующего англоязычного термина. В англоязычной картине мира имеется в виду прежде всего «воз­мещающее», «компенсаторное» развитие, нормализующее партнер­ские отношения человечества и природы.

В русскоязычной картине мира существенным представляет­ся не столько данный конкретный механизм достижения устойчи­вости, сколько само пребывание в состоянии устойчивости. В шкале ценностных ориентации российского менталитета смысло­вой оттенок «компенсаторности» явно уступает идее устойчиво­сти. Это предпочтение более согласуется с научными эксплика­циями концепта устойчивости, с традициями самых разных дис­циплинарных подходов. Но в данной корреляции можно видеть не столько большую «правильность» русского миоопонимания, ско­лько большую органичность ему идеи устойчивости. Эта органичность может послужить ключом к пониманию русской идеи.

Российскому менталитету более симпатичен сам принцип устойчивости, чем конкретный англоязычный механизм его реа­лизации. Вероятно, в истории России присутствовала какая-то характерная тенденция, соответствующая принципу устойчивости но последняя обеспечивалась специфическим механизмом, отли­чающимся от возмездных, партнерских отношений.

Действительно, многие брошенные вскользь оценки цивили-зационной динамики нашего общества позволяют сделать вывод о подспудном присутствии мотива «остойчивости» Земли Русской. Западники всегда негодовали по поводу «азиатской стоячести» России. Реформаторы разных веков традиционно квалифицировали прошлое отечества как период «застоя». Преобладание иностран­цев в авангарде исторических преобразований мотивировалось тем, что и русский боярин и русский мужик равно тяжелы на подьем. А время не ждет, пока русские раскачаются. С другой стороны предупреждают, что нельзя раскачивать лодку, а то все ухнем.

Подспудность образа устойчивости свидетельствует об его автохтонности, укорененности в славянском язычестве. На изменения, перемены ориентировали импортные по происхождению идеологии. Даже в самые застойные времена официальные круги проявляли чуждую русскому населению «борзость», внедряя пра­вославие или насаждая картофель. Но даже самым энергичным реформаторам едва ли удавалось больше, чем поднять Россию «на дыбы».

Поскольку латентные автохтонные ценности в конечном счете так или иначе снимали активистскою официальную идеоло­гию, то в последней всегда существовало свое иное. Это идей­ное содержание актуализировалось оппозицией в процессе «пе­речеканки ценностей», когда при общей негативной оценке пы­тались обнаружить какое-нибудь положительное начало.

Основная идеологема официальной России – идея самодер­жавия. «Самодержавие создало историческую индивидуальность России», - писал Александр III в завещании. И далее: «Рухнет самодержавие, не дай Бог, тогда с ним и Россия рухнет. Падение исконно русской власти откроет бесконечную эру смут и кровавых междоусобиц».

Подчеркивая положительную роль самодержавия в отечест­венной истории патриотическая политология усматривает в нем не только форму абсолютной монархии. Суть и назначение само­державия на всех уровнях организации российского бытия сос­тоит в удержании вместе людей, земли, мироздания: уберечь их от распада раздробления, отторжения.

В православной догматике наличное бытие оценивается как разорванное, распавшееся, разделенное в результате грехопа­дения. Поэтому спасение человека в воссоединении самого себя, общества, природы и мироздания в целом. В состоянии всеедин­ства осколки бытия срастаются в органическое целое, сохраняя при этом собственную индивидуальность.

Всеединство как механизм интеграции разнородных цивили-зационных линий в российском обществе присутствует в полити­ческой практике царизма, что отчасти отражено, на наш взгляд в самом титуловании самодержца. В экономическои жизни всее­динство обеспечило многоукладность народного хозяйства, его поступательное развитие путем синтеза Советской власти, эле­ктрификации всей страны, заимствования прусской организации железных дорог и тейлоровской организации труда, использова­ния американских технологий и т. п.

Известная устойчивость российского общесгва, по-видимо­му, обеспечивалась его «всечеловечностью», тягой к всеединст­ву в исторической практике. Рамки конкретного единства сни­мали национальные, расовые, религиозные, сословные и классо­вые противоречия, грозившие распадом цивилизационной общнос­ти. Многоосновность российского культурно-исторического типа обеспечила синергизм в использованги культурных ресурсов ин-тегрированных социальных общностей.

Таким образом, путь «всеединства» можно рассматривать как специфичный для российской цивилизации механизм разреше­ния интеграционных противоречий. Православные истоки данного способа обеспечения устойчивого развития наводят на мысль, что возмездно-компенсационный принцип в отношении между че­ловечеством и природой связан со спецификой западного хрис­тианства. Действительно, в католическом культе одним из ве­дущих является путь «добрых дел» – своеобразное партнерство между богом и человеком. Посредством ряда исторических тран­сформаций данная теологема вошла в аксиоматику устойчивого развития.

Социокультурные параллели между Европой и Россией демо-стрируют более высокую эффективность принципа всеединства в решении интеграционных проблем. Основополагающий для евро­пейской цивилизации романо-германскии синтез стал историчес­кой катастрофой, тогда как славяно-греко-варяжскии синтез создал «цветущую сложность» Киевской Руси. Православно-рефо-рмационные распри советского коммунизма в глазах европейской интеллигенции выглядели совершенно безобидно по сравнению с религиозным геноцидом времен Реформации.

Весьма любопытен и тот факт, что Россия не испытала в целом демографического взрыва с теми негативными социальными последствиями, которые пыталось разрешить мальтузианство. Колонизация национальных окраин Российской империей велась настолько либерально, что в настоящее время Россия сама ока­залась объектом неоколониальной эксплуатации со стороны но­вообразовавшихся супердемократий.

Самоограничение в интересах будущих поколений практико-налось в самых разнообразных формах, вплоть до эмиграции: «пусть дети хотя бы поживут». Самодержавная позиция вынуди­ла поддерживать определенное экологическое равновесие между цивилизацией и ее ойкуменой. Масштабы эксплуатации планетар­ных ресурсов совершенно несопоставимы с аналогичными показа­телями США. Поэтому экологическая проолема для россиян едва ли входит в Повестку дня на XXI век.

Нo такая проблема существует для Запада. И вынужден он ее решать привычными методами в рамках стратегии «катаст­рофического прогресса». В XX веке использование данной стра-тегии порождает состояние перманентной глобальной войны со все возрастающей температурой, вплоть-до «звездной». Поэто­му проблемы Запада не останутся только западными проблемами. Как бы русские не хотели войны, они всё равно её получат, если не окажут посильное содействие мировому сообществу в решении проблемы снятия планетарных пределов роста.

Актуально сама Россия стала одним из пределов планетарно­го роста: присущий ей тип экономического роста явно не соот­ветствует динамике западной цивилизации. Запад не может рав­нодушно относиться к столь иррациональному расходованию жизненно важных ресурсов – «черная дыра» мировой экономики долж­на быть «схлопнута». Вследствие этого Запад объективно ста­новится пределом цивилизационного роста, традиционного для Рос­сии. Русская идея как идея устойчивости выявила пределы аде­кватного применения и в дальнейшем именно для России перес­танет быть ведущим регулятивным принципом. Обьективная необ­ходимость интеграции в мировое сообщество требует от нас «нового мышления» именно для нас. А для всего мира сгоди­тся старорусская идея устойчивости.

Недостаточность для России в современных условиях идеи устойчивого развития можно наблюдать на материале революцион-процесса начала XX в. Засилье западного капитала в нашей стране было одним из определяющих факторов развала государс­твенности и интенсификации гражданской войны. Безуспешность попыток реализации проекта Мирового Союза Советских Социали­стических Республик, а также неудача политики моноукладного социалистического развития продемонстрировали ограниченность и локальную ценность всеединства как механизма интеграции. В этом смысле отречение от престола Николая П и самоустранение М. С. Горбачева символизируют историческую законченность прин­ципа самодержавия. Люди, что называется, «распустились», и цивилизационный распад стал неизбежным.

Россия, на мой взгляд, исчерпала возможности внутрициви-лизационных трансформаций, когда в роли лидера сменяли друг друга боярство, дворянство, мещанство в советском обществе и бюрократия в постсоветском. В реализации «русской идеи» православные дошли до такой точки, когда готовы пожертвовать тысячелетней Россией ради процветания мирового сообщества. Ошибочность такого самопожертвования в том, что мировое соо­бщество не воспитано в духе православия и жертву с большим удовольствием примет, не протягивая в ответ руку братской помощи.

Социальный взрыв, о котором мечтают большевики, идет с 1917 года, правда, в форме взрыва цивилизационного. Фазовый переход российского общества в «газообразное» состояние еще не завершен, в данной промежуточности сталкиваются различные тенденции, выражающие активную борьбу социальных сил за кон­троль и регуляцию направленности взрывного процесса. Сделать это не легче, чем управлять термоядерной реакцией. Стратеги «контролируемого кризиса», как они сейчас признают, получили результаты весьма далекие от желаемых. Следовательно, пока стихийно складывающаяся контртенденция оказалась достаточно мощной, чтобы сохранить возможность не отрицательного, а по-ложительного самоупразднения российской цивилизации.

Обьективная необходимость самоизменения стоит сейчас не только перед нашей страной. Цивилизационные кризисы пережи­вают и другие цивилизации современности. Интенсивность между­народных отношений достигла такой степени, что внешние взаи­модействия стали превалировать над внутренними взаимосвязями. В условиях становления мирового сообщества как органической системы, когда взаимозависимость составляющих значительно преобладает над их независимостью, какая-либо цивилизация сможет сохранить свое собственное лицо в глобальном ансамбле культур лишь в том случае, если, как выражаются персоналисты, «заболеет» другим.

По отношению к России актуализация данной возможности тенденцию замещения идеи «всечеловечности» идеей «бесчелове­чности» включает с достаточно большой вероятностью. Очевид­ной альтернативой «беспределу русских» является расширение горизонта понимания до действительности лишь космопланетарных «пределов роста».