Geum.ru

"Трилогия желания", книга вторая

Вид материалаКнига
Подобный материал:
1   ...   24   25   26   27   28   29   30   31   ...   61

день обнаружил, что молодая девушка весьма чувствительна к его чарам.

Сесили в ту пору исполнилось двадцать лет. Пышная, белокожая,

светловолосая и голубоглазая, она отличалась жизнерадостным нравом и,

несмотря на свою кукольную внешность, довольно живым умом. Каупервуду

нравилось шутить и забавляться с ней. Он привык играть с Сесили, когда та

была еще ребенком, школьницей. Игры и шутливые поддразнивания продолжались

и потом, когда Сесили уже училась в колледже и приезжала домой на

каникулы. Теперь она жила дома, и Каупервуд видел ее значительно чаще -

почти всякий раз, когда заходил к ее отцу, чтобы обсудить с ним, как лучше

преподнести публике ту или иную из своих очередных махинаций.

Как-то вечером Хейгенин отлучился из дома по делам, связанным с

концессиями Каупервуда, и тот оказался наедине с Сесили. Произошел обмен

улыбками, многозначительными взглядами, и Сесили в ответ на какую-то шутку

Каупервуда игриво замахнулась на него книгой. Каупервуд схватил девушку за

руки и сжал их - ласково, но крепко.

- Пустите, вам все равно со мной не справиться, - храбро сказала

Сесили.

- Посмотрим, - отвечал Каупервуд.

За этим последовала шутливая борьба, в результате которой Сесили после

полупритворного сопротивления очутилась в объятиях Каупервуда и головка ее

склонилась на его плечо.

- Вот вы как! - сказала она, глядя на него снизу вверх насмешливо и

чуть-чуть испуганно. - А дальше что? Вам придется отпустить меня - и

только.

- Нет, не так скоро, как вы думаете.

- Очень скоро. Сейчас вернется папа.

- Ну что ж, до тех пор во всяком случае я вас не отпущу. Какая вы

красивая, Сесили, вы хорошеете с каждым днем.

Она притихла, перестав сопротивляться, и на ее испуганном лице

появилось томное выражение. Каупервуд погладил ее по щеке, поцеловал.

Возвращение мистера Хейгенина положило конец этой сцене, но после такого

начала найти общий язык было уже нетрудно.

Первые шаги к сближению с Флоренс Кокрейн - дочерью Эймара Кокрейна,

директора Железнодорожной компании Западной стороны, - мало чем отличались

от описанного выше, а финал в обоих случаях был совершенно одинаков. Чтобы

представить вам Флоренс Кокрейн, скажем, что она тоже была блондинка, как

и Сесили, но совершенно иного типа - тоненькая, хрупкая, мечтательная. Она

запоем читала романы, увлекалась Марло и Джонсоном, и Каупервуд, этот

крупный делец, занятый какими-то таинственными финансовыми операциями и

часто приходивший совещаться с ее отцом, пленил воображение девушки,

словно какой-нибудь герой елизаветинской эпохи. Тоскливо-размеренный уклад

жизни, мещанское благополучие ее домашнего очага претили Флоренс Кокрейн,

и в душе ее зрел протест. Каупервуд разгадал, что творится с девушкой,

провел с ней несколько вечеров в отвлеченно-возвышенных беседах,

проникновенным взором смотрел ей в глаза и вскоре прочел в них желанный

ответ. Ни Эймар Кокрейн, ни его чопорно-добродетельная супруга ни о чем не

догадывались.


И все же Эйлин, раздумывая над последними любовными приключениями

Каупервуда, почувствовала вдруг, несмотря на всю свою досаду и горе,

некоторое успокоение. Что ни говори, а такие мимолетные измены менее

опасны для нее, чем одна устойчивая привязанность. Если Каупервуд и впредь

будет так гоняться за женщинами, он едва ли полюбит кого-нибудь всерьез, а

в таком случае зачем ему покидать ее?

Но какой это все-таки удар для ее женского самолюбия, невольно думалось

ей. Какой позорный конец идеального супружеского союза, который, казалось,

будет длиться всю жизнь! Подумать только, что она, Эйлин Батлер, не

знавшая себе равных, затмевавшая всех своей красотой и очарованием, должна

так рано - ведь ей едва минуло сорок лет - уступить дорогу более молодым

соперницам! И кому? Каким-то жалким, невзрачным подросткам! Стефани

Плейто! Сесили Хейгенин! Или этой, как ее... Флоренс Кокрейн - сухой, как

щепка, и бледной, как мертвец! И вот она, блистательная красавица, в

расцвете сил и всех своих женских чар, отодвинута на задний план. Гладкая

ослепительная, кожа, ясные, лучистые глаза, на лбу, на шее, на подбородке

- ни единой морщинки; золотое руно волос, упругая походка, прекрасный рост

и безукоризненное сложение, роскошные туалеты, драгоценности, уменье

одеваться... А Фрэнк предпочитает ей каких-то желторотых выскочек! Это

казалось Эйлин невероятным и глубоко несправедливым. Как жестока жизнь!

Как непостоянен Фрэнк в своих вкусах и привязанностях! Боже мой, боже мой,

неужели это правда? Почему Фрэнк разлюбил ее? Эйлин снова и снова

рассматривала себя в зеркале и все больше растравляла свои раны. Почему он

отверг ее красоту? Почему другие женщины кажутся ему лучше? Сколько раз

уверял он ее в своей любви - зачем он лгал? Почему другие мужчины

сохраняют верность своим женам? Ее отец всегда был верен ее матери. При

мысли об отце у Эйлин екнуло сердце - ведь она опозорила себя в его

глазах... Но все равно, что было - то прошло, а теперь только она имела

права на Фрэнка. Эйлин разглядывала свои глаза, волосы, руки, плечи...

Почему Фрэнк разлюбил ее? Почему, почему?

Однажды вечером, вскоре после этого приступа горя, Эйлин читала у себя

в будуаре какой-то роман, поджидая возвращения мужа, как вдруг зазвонил

телефон. Каупервуд хотел предупредить ее, что задержится в конторе, а

потом, быть может, ему придется поехать в Питсбург. Дня на полтора, не

больше. Послезавтра он уж во всяком случае будет дома. Эйлин огорчилась, и

Каупервуд понял это по ее голосу. Они собирались в этот день обедать у

Хоксема, а потом поехать в театр. Он предложил ей отправиться к Хоксема

без него, но Эйлин что-то резко возразила в ответ и повесила трубку не

попрощавшись. В десять часов Каупервуд позвонил снова и сказал, что он

передумал. Может быть, Эйлин хочет поужинать с ним в ресторане? Тогда

пусть она переодевается, он заедет за ней. А нет - так они проведут вечер

дома.

Эйлин тотчас решила, что Фрэнк собирался развлекаться на стороне, но

что-то ему помешало. Он испортил ей вечер, а теперь, за неимением лучшего,

решил явиться домой, чтобы осчастливить ее своим присутствием. Это

взбесило Эйлин. Двусмысленность ее положения, постоянная неуверенность в

Каупервуде начинали сказываться на ее нервах. В воздухе запахло грозой, и

вскоре гроза разразилась. Каупервуд приехал чуть позже, чем обещал,

стремительно вошел в комнату, заключил Эйлин в объятия и, поцеловав, нежно

и шутливо погладил по руке, потом потрепал по плечу. Эйлин нахмурилась, и

он спросил:

- Что случилось? Малютка не в духе?

- Ничего особенного, - отвечала Эйлин с раздражением. - То же, что

всегда, не стоит об этом говорить. Ты обедал?

- Да, нам приносили обед в контору. - Каупервуд не лгал. Он

действительно обедал у себя в конторе вместе с Мак-Кенти и Эддисоном. Не

чувствуя на сей раз за собой вины, Каупервуд захотел оправдаться перед

Эйлин. - Я не мог вырваться сегодня, - сказал он, - мне самому жаль, что

дела отнимают у меня так много времени, но скоро будет легче. Все идет

теперь на лад.

Эйлин высвободилась из его объятий и подошла к туалетному столику.

Пригладила растрепавшиеся волосы, внимательно оглядела себя в зеркало,

села и углубилась в роман. "Опять надулась!" - подумал Каупервуд.

- Ну, Эйлин, в чем дело? - спросил он. - Ты не рада, что я пришел

домой? Я знаю, последнее время тебе было нелегко, но пора уже забыть

прошлое. Право же, лучше подумать о будущем.

- О будущем? Не смей говорить мне о будущем, - злобно воскликнула

Эйлин. - Не очень-то много радости оно мне сулит.

Каупервуд видел, что все в ней кипит, но, полагаясь на ее привязанность

к нему и на свое умение убеждать и уговаривать, надеялся, что сумеет ее

успокоить.

- Напрасно ты так горюешь, детка, - сказал он. - Ты же знаешь, что я

никогда не переставал тебя любить. И никогда не перестану. Правда, сейчас

у меня куча всяких хлопот, которые часто разлучают нас с тобой против моей

воли, но чувство мое к тебе неизменно. Мне кажется, ты сама это понимаешь.

- Чувство? Твое чувство? - с горечью вскричала Эйлин. - О каком чувстве

ты толкуешь? Ты даришь другим женщинам нефритовые драгоценности и

волочишься за каждой юбкой, какая только попадется тебе на глаза! И у тебя

еще хватает духу говорить мне о своих чувствах! Ведь ты и домой-то явился

только потому, что тебе не удалось повеселиться где-то на стороне. Да, да,

я знаю цену твоим чувствам. Знаю!

Эйлин в сердцах откинулась на спинку кресла и снова схватила свой

роман. Каупервуд пристально посмотрел на нее - этот намек на Стефани был

для него полной неожиданностью. Да, иметь дело с женщинами становится по

временам невыносимо утомительным.

- Что ты, собственно, хочешь сказать? - спросил он осторожно, самым,

казалось бы, искренним и невинным тоном. - Никаких нефритов я никому не

дарил и ни за какими юбками, как ты изволишь выражаться, не волочился. Я

просто не понимаю, о чем ты говоришь, Эйлин.

- О Фрэнк! - воскликнула Эйлин устало, в голосе ее прозвучал упрек. -

Как ты можешь так лгать! Ну, к чему ты лжешь мне в глаза? Мне тошно от

твоей лжи, от твоего притворства. Даже слуги - и те уже судачат о твоих

похождениях, а ты хочешь, чтобы я тебе верила. Разве я виновата, что

миссис Плейто является сюда и спрашивает меня - с какой стати ты даришь

драгоценности ее дочери! Я понимаю, почему ты лжешь, тебе нужно заткнуть

мне рот, заставить меня молчать. Ты боишься, что я побегу к мистеру

Хейгенину, или к мистеру Кокрейну, или к мистеру Плейто, или ко всем трем

зараз. Можешь не беспокоиться, не побегу, не бойся. Ты опостылел мне своей

ложью. И подумать только, на кого он польстился! Стефани Плейто - эта

сухая жердь! Сесили Хейгенин - квашня с тестом! А Флоренс Кокрейн - ни

дать ни взять, сонная рыба! (Эйлин иной раз давала довольно меткие

характеристики.) Если бы не мои близкие, которым я и так уж принесла

немало огорчений, да не разные толки и сплетни, которые могут повредить

твоим делам, я бы не стала ждать ни минуты, я бы ушла от тебя! И как

только я могла поверить, что ты меня любишь, что ты вообще способен

кого-нибудь любить по-настоящему! Какая чушь! Но мне теперь все равно!

Можешь продолжать в том же духе. Только запомни: не воображай, что я и

дальше буду терпеть все, как терпела до сих пор. Нет, не буду. Больше тебе

не удастся меня обмануть. Я не хочу так жить. Я еще не старуха. Найдутся

мужчины, которые рады будут подарить меня своим вниманием, раз я тебе не

нужна. Я уже сказала тебе однажды и повторяю снова: если ты будешь мне

изменять, я в долгу не останусь, так и знай! Вот посмотришь, я тоже заведу

себе любовников. Да, да! Клянусь!

- Эйлин! - сказал Каупервуд мягко, с мольбой, сознавая бесполезность

новой лжи. - Неужели ты не простишь мне еще один, последний раз? Будь

снисходительна, пожалей меня. Я сам не понимаю себя порой. Должно быть, я

как-то иначе устроен - не так, как другие. Мы с тобой уже прожили вместе

такую долгую жизнь. Подожди еще немного. Дай мне время. Увидишь, я стану

другим. Я докажу тебе.

- О да, конечно, я должна ждать! Он, видите ли, станет другим! А разве

я мало ждала? Разве мало провела бессонных ночей, слоняясь здесь из угла в

угол, пока ты пропадал невесть где? Пожалеть тебя? Конечно, конечно! А кто

пожалеет меня, когда сердце мое рвется на части! О боже мой, боже мой! - в

безмерном отчаянии воскликнула вдруг Эйлин. - Я так несчастна! Так

несчастна! В сердце такая боль! Такая невыносимая боль!

Она судорожно прижала руки к груди и бросилась вон из комнаты. Ее

легкий, стремительный, упругий шаг, всегда пленявший Каупервуда, даже и

сейчас произвел на него впечатление. Но, увы, это было лишь мгновенное

сожаление о том, что жизнь так жестока и все в ней так преходяще!

Каупервуд поспешил за Эйлин и (совсем как после стычки с Ритой Сольберг)

попытался заключить ее в объятия, но она раздраженно оттолкнула его.

- Нет, нет! - крикнула она. - Оставь меня! Мне все это надоело.

- Право же, ты несправедлива ко мне, Эйлин! - Он произнес это с

чувством, подкупающе искренним тоном. - Из-за одного прискорбного случая в

прошлом ты теперь видишь все в искаженном свете. Клянусь, я не изменял

тебе ни со Стефани Плейто, ни с другими женщинами. Я ухаживал за ними

слегка, но ведь это все сущие пустяки. Будь благоразумна. Я вовсе не такой

негодяй, как тебе кажется. Я занят сейчас очень большими делами, от

которых твое благополучие, твое будущее зависит в такой же мере, как и

мое. Будь же благоразумна, Эйлин, будь снисходительна ко мне.

Все повторялось снова и снова: те же упреки и обвинения с одной

стороны, те же оправдания и уговоры - с другой. Наконец, усталая,

измученная телом и душой, чувствуя, что ей не под силу разрубить этот

узел, Эйлин сдалась и, уступая увещеваниям Каупервуда, позволила ему

убедить себя в том, что и на ее долю остались еще какие-то крохи чувства.

Она совсем пала духом, тоска грызла ее сердце. Да и сам Каупервуд, хотя и

пытался утешить Эйлин, отчетливо понимал, что ему никогда не удастся

возродить в ней прежнюю веру в его любовь, ибо для этого он должен был бы

окружить ее таким вниманием, на какое он, с его стремлением к разнообразию

и новизне, уже не был способен. До поры до времени мир был восстановлен,

но, зная, чего ждет от него Эйлин, зная ее пылкую и эгоистически

требовательную натуру, Каупервуд понимал, что это ненадолго. Он будет идти

своим путем, и она рано или поздно оставит его. Ничем тут, как видно, не

поможешь. Переделать себя он не мог. Он был человеком слишком страстным,

многогранным и сложным и слишком большим эгоистом, чтобы сохранять

приверженность к кому-то одному.


30. ПРЕПЯТСТВИЯ


Препятствия, которые возникают порой на пути самого удачливого и

преуспевающего человека, неожиданны и разнообразны. Сильный пловец может

выплыть и против течения. Иным помогает случай, порой вступающий в союз с

человеком, иные сами, приноравливаясь к обстоятельствам, бессознательно

отдаются на волю этого случая, и прилив выносит их на берег. Что это,

божественный промысел? Едва ли! Никто еще не проник в эту тайну. Добрый

гений? Так думают многие - на свою погибель (вспомним Макбета!). Или это

наша бессознательная тяга к добру, долгу, справедливости? Но все эти

ярлыки - творения рук человеческих. Все не доказано и все - дозволено.

Так, например, когда Каупервуд завладел конкой на Западной стороне,

между возглавляемой им компанией и неким Рэдмондом Парди, крупным

ростовщиком, скупщиком земельных участков и торговцем недвижимостью,

возникла тяжба, которая взбудоражила весь Чикаго. Туннели на Ла-Саль-стрит

и Вашингтон-стрит были уже сданы в эксплуатацию, но тут возникла

потребность в третьем туннеле - к югу от Вашингтон-стрит, - так как

интересы северной и южной окраин Западной стороны требовали проведения

канатной дороги по Ван-Бьюрен-стрит и Блю-Айленд авеню. Предпочтительнее

всего было бы проложить туннель в районе Ван-Бьюрен-стрит, ибо это был

кратчайший путь к деловому центру города. Туннель был решительно необходим

Каупервуду, - но как добиться разрешения проложить его под рекой от

Ван-Бьюрен-стрит и как раз под мостом, по которому шло интенсивное

движение? Тут сразу возникали всевозможные осложнения. Прежде всего для

прокладки туннеля под рекой требовалось разрешение военного министерства в

Вашингтоне. Далее: это было делом чрезвычайно трудным и хлопотливым, так

как пришлось бы на время закрыть движение на мосту или даже разобрать

таковой. После захвата Каупервудом двух туннелей газеты и без того уже

следили за каждым его шагом. Большинство из них было настроено

подозрительно, а многие и прямо враждебно, и потому Каупервуд решил,

вместо того чтобы обращаться в муниципалитет за разрешением, купить

значительный участок земли к северу от моста и таким образом получить

возможность беспрепятственно приступить к работам.

Самым подходящим для этой цели оказался участок на берегу реки, занятый

семиэтажным торговым зданием. И участок и здание принадлежали уже

упомянутому выше мистеру Рэдмонду Парди - длинному, тощему,

нечистоплотному с виду субъекту, который носил целлулоидные воротнички и

манжеты и сильно гнусавил.

Каупервуд, как водится, подослал к мистеру Парди подставных лиц,

предложивших тому продать участок по сходной цене. Но Парди,

подозрительный и осторожный, как всякий скряга, обладал нюхом ищейки и уже

успел проведать о замыслах Каупервуда. Он почуял хорошую поживу.

- Нет, нет и нет, - всякий раз заявлял он представителям мистера

Сильвестра Туми, пронырливого земельного агента Каупервуда. - Не хочу я

продавать. Ступайте с богом.

Мистер Сильвестр Туми стал в конце концов в тупик и признался в этом

Каупервуду; тот немедленно призвал на помощь генерала Ван-Сайкла и

достопочтенного Кента Бэрроуза Мак-Кибена, которые, подобно спасительным

маякам, всегда указывали ему верный путь в штормовую погоду. Генерал,

правда, уже изрядно поглупел от старости, и Каупервуд подумывал о том,

чтобы удалить его на покой, но Мак-Кибен был в расцвете сил и способностей

- самодовольный, красивый, расфранченный, ловкий. Переговорив с мистером

Туми, генерал и Мак-Кибен вернулись к Каупервуду с неким многообещающим

проектом. После этого на сцене появился новый персонаж, а именно

достопочтенный Наум Дикеншитс, один из судей апелляционного суда штата,

уже давно, - а с помощью каких махинаций, мы здесь лучше умолчим, -

впряженный в колесницу великого Каупервуда; судье предложили применить все

свои познания в области крючкотворства и найти выход из затруднительного

положения. По его совету решено было тотчас приступить к прокладке туннеля

- сначала с восточной стороны, то есть от Франклин-стрит, а затем, спустя

восемь месяцев, - с западной, то есть от Канал-стрит. Между участком

мистера Парди и рекой, всего в тридцати футах от его торгового здания,

появилась шахта. Мистер Парди следил за этими зловещими приготовлениями с

алчным блеском в глазах. Он не сомневался в том, что когда туннель

приблизится к его владениям, компания вынуждена будет отвалить ему за его

участок столько звонкой монеты, сколько он пожелает.

- Ну и ну, черт меня подери! - бормотал мистер Парди, потирая руки,

словно Шейлок, знающий, что расплата человеческим мясом уже неизбежна. И

все же порой его охватывала какая-то смутная тревога. Наконец, когда

приобретение вожделенного участка стало для Каупервуда насущной

необходимостью, он послал за его владельцем, и тот явился в приятном

предвкушении выгодной сделки, сулившей целое состояние.

- Мистер Парди, - непринужденно начал Каупервуд, - вы владеете по ту

сторону реки земельным участком, который мне очень нужен. Почему бы вам

его не продать? Мне кажется, нам следует уладить дело полюбовно.

Он с улыбкой смотрел на Парди, а тот исподтишка, по-волчьи, оглядывался

вокруг, боясь продешевить, прикидывая в уме, сколько тут можно содрать.

Принадлежавший мистеру Парди земельный участок вместе со зданием и всем

инвентарем стоил около двухсот тысяч долларов.

- А зачем мне продавать? - сказал Парди. - Там у меня хороший, крепкий

дом. Мне он нужен не меньше, чем вам. Я от него доход получаю.

- Правильно, - отвечал Каупервуд. - Но я готов заплатить вам хорошую

цену. Ведь речь идет о предприятии общественного пользования. Туннель

насущно необходим населению Западной стороны и даже лично вам, если у вас

имеются там земельные участки. На деньги, что я вам уплачу, вы можете

приобрести участок значительно больше этого, где-нибудь по соседству или в