"Трилогия желания", книга вторая

Вид материала

Подобный материал:

1 ... 20 21 22 23 24 25 26 27 ... 61

Каупервуд подумал, что они поистине прекрасны; и руки тоже красивы -

смуглые, как у малайки.

Больше он не сказал ни слова, но на другой день рассыльный вручил

Стефани изящную коробочку, в которой она обнаружила нефритовые украшения:

серьги, браслет и брошь с выгравированными на ней китайскими иероглифами.

Стефани была вне себя от восторга. Она долго любовалась драгоценностями и

прижимала их к губам, потом надела серьги, браслет, приколола брошь.

Несмотря на свои любовные приключения, широкий круг знакомств и постоянное

общение с легкомысленным миром богемы, Стефани еще плохо знала жизнь и в

душе оставалась ребенком - взбалмошным, мечтательным, отравленным

романтическими бреднями. Подарками ее никто не баловал, даже родители. Они

покупали ей наряды и сверх этого выдавали по шесть долларов в неделю - на

мелкие расходы. Запершись в своей комнате, Стефани разглядывала красивые

побрякушки и с изумлением спрашивала себя - неужели она могла понравиться

Каупервуду? Может ли такой серьезный деловой человек заинтересоваться ею?

Она слышала, как ее отец говорил, что Каупервуд богатеет не по дням, а по

часам. Неужели она и вправду большая актриса, как утверждают многие, и на

нее начинают обращать внимание серьезные, энергичные, преуспевающие дельцы

вроде Каупервуда! Стефани слышала о знаменитых актрисах - о "божественной"

Сарре Бернар и ее возлюбленных, о Рашели, о Нэлл Гвин. Она сняла

драгоценности и заперла их в черный резной ларец, который был хранилищем

всех ее безделушек и сердечных тайн.

Стефани не отослала Каупервуду обратно его подарки, из чего тот

заключил, что она к нему расположена. Он терпеливо ждал, и однажды в

контору пришло письмо, адресованное: "Фрэнку Алджернону Каупервуду, в

собственные руки". Письмо было написано очень старательно, четким,

аккуратным, мелким, как бисер, почерком.

"Не знаю, как благодарить Вас за Ваш изумительный подарок. Конечно, это

могли сделать только Вы, хотя у меня и в мыслях не было, что мои слова

будут так истолкованы. Принимаю Ваш дар с искренней признательностью и

буду всегда носить его с восторгом. Это очень мило с Вашей стороны.

Стефани Плейто".

Каупервуд внимательно поглядел на почерк, бумагу и еще раз перечитал

недлинное послание. Для молоденькой девушки написано неглупо, сдержанно и

тактично. И у нее хватило сообразительности не написать на домашний адрес.

Он не тревожил ее еще неделю, а в воскресенье вечером столкнулся с ней

лицом к лицу у себя в гостиной. Эйлин не было дома, и Стефани сидела у

окна, делая вид, будто дожидается ее возвращения.

- Вы выглядите восхитительно в раме этого окна, - сказал Каупервуд. -

Весь этот фон очень вам к лицу.

- Вы находите? - Темные глаза смотрели на него задумчиво, мечтательно.

Высокое окно в тяжелой дубовой раме позади Стефани было позолочено лучами

зимнего заката.

Стефани тщательно обдумала свой наряд, готовясь к этой встрече. Ее

стриженные густые черные волосы были, как у маленькой девочки, подхвачены

сзади алой лентой, завязанной бантиком на макушке, и падали свободными

локонами на виски и уши. Стройную, гибкую фигурку облекала травянистого

цвета блузка и пышная черная юбка с красным рюшем на подоле. Тонкие

смуглые руки были обнажены по локоть, на левом запястье тускло поблескивал

нефритовый браслет, подарок Каупервуда. Шелковые чулки такого же

травянисто-зеленого цвета, как блузка, и, невзирая на прохладный день -

легкие кокетливые туфельки с бронзовыми пряжками завершали ее туалет.

Каупервуд вышел, чтобы снять пальто, и тотчас вернулся в гостиную; на

губах его играла улыбка.

- Разве миссис Каупервуд нет дома?

- Ваш дворецкий сказал, что она поехала навестить кого-то, и я решила

немного подождать - может быть, она скоро вернется.

Стефани обратила к нему смуглое улыбающееся лицо, и, встретив взгляд ее

мечтательных глаз, он внезапно и вполне отчетливо понял, что она и в жизни

играет, как на сцене.

- Вам понравился мой браслет, я вижу.

- Он очень красив, - отвечала Стефани, опустив глаза и задумчиво

разглядывая браслет. - Я не всегда надеваю его, но никогда с ним не

расстаюсь - ношу с собой в муфте. Сейчас надела на минутку. Я все ваши

подарки ношу с собой. Они мне очень нравятся. Их так приятно трогать.

Она открыла маленькую замшевую сумочку, лежавшую на подоконнике, рядом

с носовым платком и альбомом для эскизов, который она всюду носила с

собой, и вынула оттуда серьги и брошь.

Каупервуд был восхищен и взволнован таким непосредственным проявлением

восторга. Он очень любил свои нефриты, но еще больше любил наблюдать

восхищение, которое они вызывали в других. Юность с ее надеждами и

стремлениями, воплощенная в женском облике, всегда имела над ним

необоримую власть, а здесь перед его глазами были юность, красота и

честолюбие, слитые воедино в облике молодой девушки. Стремление Стефани

выдвинуться, чего-то достичь - не важно, чего именно, - находило в нем

живой отклик; он снисходительно, почти по-отечески, взирал на проявление

эгоизма, суетности, тщеславия, столь часто свойственных молодым и красивым

женщинам. Хрупкие нежные цветы, распустившиеся на древе жизни, красота их

так недолговечна! Грубо, походя, обрывать их было не в его натуре, но тем,

кто сам тянулся к нему, не приходилось сетовать на его жестокосердие.

Словом, Каупервуд был натура широкая и щедрая во всем, что касалось

женщин.

- Как это мило, - сказал он улыбаясь. - Я очень тронут. - Потом,

заметив альбом, спросил: - А что у вас здесь?

- Так, наброски.

- Можно взглянуть?

- Нет, нет, это все пустяки, - запротестовала она. - Я плохо рисую.

- Вы одаренная девушка! - сказал он, беря альбом. - Живопись, резьба по

дереву, музыка, пение, сцена - чем только вы не занимаетесь.

- И всем довольно посредственно, - вздохнула она, медленно отвела от

него взгляд и отвернулась. В этом альбоме хранились лучшие из ее рисунков:

тут были наброски обнаженных женщин, танцовщиц; бегущие фигуры, торсы,

женские головки, мечтательно запрокинутые назад, чувственно грезящие с

полузакрытыми глазами; карандашные зарисовки братьев и сестер Стефани, ее

отца и матери.

- Восхитительно! - воскликнул Каупервуд, загораясь при мысли, что он

открыл новое сокровище. Черт побери, где были его глаза! Это же бриллиант,

бриллиант чистейшей воды, неиспорченный, нетронутый, и сам дается ему в

руки! В рисунках были проникновение и огонь, затаенный, подспудно тлеющий,

и Каупервуд ощутил трепет восторга.

- По-моему, ваши рисунки очаровательны, Стефани, - сказал он просто,

охваченный странным, непривычным для него приливом нежности. В конце

концов он ничего на свете так не любил, как искусство. Оно обладало для

него какой-то гипнотической силой. - Вы учились живописи?

- Нет.

- А играть на сцене вы тоже никогда не учились?

- Тоже нет.

Она медленно, печально и кокетливо покачала головой. В темных локонах,

прикрывавших ее уши, было что-то странно трогательное.

- Я видел вас на сцене - это настоящее, подлинное искусство. А теперь

открыл в вас еще один талант. Как же это я не сумел сразу разгадать вас?

- Ах, - снова вздохнула она. - А мне все кажется, что я просто играю во

все понемножку, как в куклы. Порой даже хочется плакать, как подумаешь, на

что уходят годы.

- В двадцать-то лет?

- А разве это мало? - лукаво улыбнулась она.

- Стефани, - осторожно спросил Каупервуд, - сколько вам все же лет?

- В апреле исполнится двадцать один, - отвечала она.

- Ваши родители очень строги к вам?

Она задумчиво покачала головой.

- Нет. А почему вы спрашиваете? Они не очень-то много уделяют мне

внимания. Люсиль, Джильберта и Ормонда они всегда любили больше, чем меня.

- Голос ее звучал жалобно, как у заброшенного ребенка. Она часто пускала в

ход эти нотки на сцене, в наиболее патетических местах.

- Ваши родители понимают, как вы талантливы?

- Мама, по-моему, считает, что у меня есть кое-какие способности. Папа,

конечно, нет. А что?

Она подняла на него томный, жалобный взгляд.

- Послушайте, Стефани, вы изумительны. Я понял это еще в тот вечер,

когда вы любовались моими нефритами. Я вдруг словно прозрел. Вы настоящий

художник, а я был так погружен в свои дела, что едва не проглядел вас.

Ответьте мне на один вопрос.

- Да?

Она взглянула на него снизу вверх из-под темных локонов, падавших ей на

лоб, беззвучно, глубоко вздохнула, грудь ее всколыхнулась; руки безвольно

и неподвижно продолжали лежать на коленях. Потом, словно смутившись, она

отвела взгляд.

- Посмотрите на меня, Стефани. Подымите глаза! Я хочу задать вам один

вопрос. Вы знаете меня уже больше года. Скажите - я нравлюсь вам?

- Вы - удивительный, необыкновенный, - пробормотала она.

- И это все?

- А вам этого мало! - Она улыбнулась ему, и в ее темных глазах, как в

глубине черного опала, блеснули искорки.

- Вы надели сегодня мой браслет. Я доставил вам радость, прислав его?

- О да! - прошептала она чуть слышно, как бы пересиливая охватившее ее

волнение.

- Вы прекрасны, Стефани, - сказал он, поднимаясь со стула и глядя на

нее сверху вниз.

Она покачала головой.

- Неправда.

- Правда, правда.

- Нет, неправда.

- Встаньте, Стефани. Подойдите ко мне, посмотрите мне в глаза. Вы такая

высокая, стройная и грациозная. Вы - экзотический цветок.

Он обнял ее, а она слегка вздохнула и изогнулась, как лоза, отстраняясь

от него.

- Мне кажется, мы не должны этого делать. Ведь нехорошо, правда? -

наивно спросила она, после минутного молчания выскальзывая из его объятий.

- Стефани!

- Мне теперь, пожалуй, пора домой.

26. ЛЮБОВЬ И БОРЬБА

И вот в ту пору, когда Каупервуд начинал воевать за городской

железнодорожный транспорт Чикаго, возникла эта связь, значительно более

серьезная, чем многие предшествовавшие ей. Стефани Плейто сумела возбудить

в Каупервуде весьма пылкие чувства. После нескольких тайных свиданий с

девушкой Каупервуд, действуя по уже установившемуся шаблону, снял холостую

квартиру в деловой части города - удобное прибежище для любовных встреч.

Однако ни частые свидания, ни долгие беседы не помогли ему ближе узнать

Стефани. Она была очаровательна - редкостная находка в трезвом, будничном

Чикаго, - но вместе с тем загадочна и неуловима. Они часто завтракали

вместе, болтали; Стефани посвятила Каупервуда в свои честолюбивые замыслы,

рассказала; как нуждается она в духовной поддержке, в преданном друге,

который верил бы в ее талант и тем укреплял бы ее веру в себя. Вскоре он

уже все знал о ее семье, о знакомых, о закулисной жизни "гарриковцев", о

нараставшем разладе в труппе. Однажды, когда они сидели вдвоем в своем

укромном гнездышке и страсть уже начинала заглушать в них голос рассудка,

Каупервуд спросил, имела ли она раньше...

- Только раз, - с самым простодушным видом призналась Стефани.

Такое открытие было большим ударом для Каупервуда. А он-то думал, что

эта девушка свежа и нетронута! Но Стефани принялась уверять его, что все

произошло совсем случайно, что она вовсе этого не хотела, нет, нет! Она

говорила так искренне, так задушевно, с таким серьезным, задумчивым видом,

с таким сокрушением, что Каупервуд был растроган. Бедная девочка. Это

Гарднер Ноулз, призналась Стефани. Но его тоже нельзя особенно винить. Все

случилось как-то само собой. Она сопротивлялась, но... Была ли она

оскорблена? Да, конечно, но потом ей стало жаль Гарднера и как-то не

хотелось причинять ему неприятности. Он такой славный мальчик, и сестра и

мать у него очень милые.

Каупервуд был озадачен. Правда, при его взглядах на жизнь открытия

подобного рода не должны были производить на него ошеломляющего

впечатления, но Стефани, такая юная и очаровательная! Нет, это ужасно! А

папаша и мамаша Плейто - вот ослы-то! Позволять дочери жить в этой

нездоровой атмосфере театральных подмостков и даже не приглядывать за ней

как следует. Впрочем, он уже успел заметить, что приглядывать за Стефани

было не так-то просто. Беспечное, чувственное и неуравновешенное создание,

неспособное постоять за себя. Подумать только - спуталась с этим негодяем,

да еще продолжает с ним дружить! Стефани клялась, впрочем, что после той

единственной встречи эта связь оборвалась. Каупервуд не слишком верил ей.

Она лгала, конечно, но что делать - его так тянуло к ней. Даже самое это

признание было сделано столь непосредственно, наивно и романтично, что оно

ошеломило, заинтересовало и даже как будто еще сильнее приворожило к ней

Каупервуда.

- Но послушай, Стефани, - настаивал он, снедаемый болезненным

любопытством. - Это же не могло так, вдруг, кончиться? Что было потом? Что

ты сделала?

Она покачала головой:

- Ничего.

Каупервуд не мог не улыбнуться.

- Ах, пожалуйста, не будем об этом говорить! - взмолилась Стефани. - Я

не хочу. Мне больно вспоминать. Ничего больше не было, ничего!

Она вздохнула, и Каупервуд задумался. Зло уже совершилось, и если он

дорожит Стефани, - а он несомненно дорожил ею, - значит, нужно предать все

это забвению - и только. Он смотрел на Стефани, сомневаясь, не доверяя.

Сколько обаяния в этой девочке, в ее мечтательности, наивности,

непосредственности и как чувствуется в ней одаренность! Может ли он

отказаться от нее?

Казалось, Каупервуд должен был бы понимать, что такой девушке, как

Стефани, верить нельзя, тем более что не он первый пробудил ее

чувственность, а настоящей всепоглощающей любви она к нему не испытывала.

К тому же последние два года ее так избаловали лестью и поклонением, что

целиком завладеть ее вниманием было нелегко. Правда, сейчас Каупервуд

покорил ее обаянием своей силы. Разве это не восхитительно - видеть у

своих ног такого замечательного, такого могущественного человека? - думала

Стефани. В ее представлении он был не столько дельцом, сколько великим

художником в области финансов, и Каупервуд вскоре это понял и был польщен.

Стефани все больше и больше приводила его в восторг; он не ждал такого

огня, ее страсть, хоть и сдержанная, не уступала его чувству. А как она

принимала его подарки, с какой своеобразной ленивой грацией, так

отличавшей ее от всех его прежних возлюбленных! У нее был такт, этим она

напоминала ему Риту Сольберг, но в отличие от Риты она бывала порой так

странно тиха и молчалива.

- Стефани! - взывал тогда к ней Каупервуд. - Вымолви хоть слово! О чем

ты думаешь? Ты грезишь наяву, как дикарка с берегов Конго.

Но она сидела молча и только улыбалась своей загадочной улыбкой и так

же молча принималась набрасывать его портрет или лепить бюст. Она вечно

чертила что-то в своем альбоме. Потом внезапно, охваченная страстью,

откладывала альбом в сторону и молча смотрела на Каупервуда или, опустив

глаза, погружалась в глубокую задумчивость. Он протягивал к ней руки, и

она с легким радостным вздохом устремлялась к нему.

Да, это были восхитительные дни.

Каупервуд держал совет с Эддисоном и Мак-Кенти относительно требования

молодого Мак-Дональда уплатить ему пятьдесят тысяч акциями компании и не

слишком благожелательной позиции, занятой другими издателями - Хиссопом,

Брэкстоном, Рикетсом.

- Прохвост! - лаконично изрек Мак-Кенти, выслушав рассказ Каупервуда. -

В одном отношении он безусловно превзойдет своего папашу - загребет больше

денег.

Мак-Кенти видел генерала Мак-Дональда только однажды, но старик

понравился ему.

- Интересно, что сказал бы старый Мак-Дональд, узнай он про эти плутни,

- заметил Эддисон, который очень любил старика. - Да он бы сразу потерял

сон.

- Тут нельзя упускать из виду одно обстоятельство, - подумав, заметил

Каупервуд. - Этот молодой человек рано или поздно станет владельцем

"Инкуайэрера". А он, мне кажется, не из тех, кто забывает обиды. -

Каупервуд презрительно улыбнулся, и Мак-Кенти и Эддисон улыбнулись тоже.

- Ну, там видно будет, - заметил последний. - Пока что он еще не хозяин

газеты.

Мак-Кенти, делившийся своими мыслями только с Каупервудом, подождал,

пока они останутся наедине.

- А что они могут сделать? - спросил он. - Ваше предложение практично и

разумно. Почему бы городу не отдать вам этот туннель? Кому и на что он

нужен - в таком виде, как сейчас? А что касается постройки петли - так

ведь другим-то компаниям это разрешалось? Думается мне, что это все

Чикагская городская железнодорожная и газовые компании мутят воду и

подстрекают всех против вас, вкупе с этими зазнайками со Стэйт-стрит. Мне

уже не впервой иметь с ними дело. Дайте им сорвать хороший куш - и они

будут кричать, что это замечательное, высоконравственное начинание. Дайте

поживиться кому-нибудь другому - и они завопят о грязных махинациях. На

них нечего обращать внимание. Муниципалитет у нас в руках. Как только они

вынесут решение - ваше дело в шляпе. Пусть попробуют доказать, что здесь

что-нибудь не чисто. Мэр - человек толковый. Он живо подпишет то, что

решат члены муниципалитета. А этот мальчишка Мак-Дональд может трепать

языком, сколько ему угодно. Если он уж чересчур зарвется, - потолкуйте с

его отцом. Ну, а Хиссоп - тот просто старая приживалка. Я еще никогда не

видел, чтобы он поддержал какое-нибудь действительно полезное для города

начинание, если только оно не на руку Шрайхарту, или Мэррилу, или Арнилу,

или еще кому-нибудь из этой шайки. Я их не первый год знаю. Мой совет -

послать их ко всем чертям и действовать. Они забрали в городе силу, а

теперь забирайте ее вы, и тогда сразу все пойдет как по маслу. Больше они

уж ничего задаром не получат. Они не очень-то шли мне навстречу, когда я

нуждался в поддержке.

Но Каупервуд молчал, холодно взвешивая все "за" и "против". Стоит ли

давать взятку мистеру Мак-Дональду младшему? - спрашивал он себя. Эддисон

считал, что Мак-Дональд не может оказать влияния на исход дела. В конце

концов, обдумав все, Каупервуд решил держаться ранее намеченного плана. В

результате репортерам - тем, что всегда толклись в кулуарах муниципалитета

и были связаны с олдерменом Томасом Даулннгом, главным подручным Мак-Кенти

в муниципалитете, а также от случая к случаю (по существу же довольно

регулярно) заглядывали в контору Северо-чикагской транспортной, иными

словами - в новую элегантную контору Каупервуда на Северной стороне, -

дано было понять, что в самом непродолжительном времени муниципалитет

примет два важных решения, а именно: передаст Северной компании в

бессрочное и безвозмездное пользование - то есть попросту подарит -

туннель на Ла-Саль-стрит и даст разрешение на прокладку новой петли

городской железной дороги по улицам Ла-Саль, Мунро, Дирборн и Рэндолф.

Каупервуд во время интервью весьма цветисто расписывал те

усовершенствования, которые проводит и собирается проводить впредь

Северо-чикагская транспортная и какое блестящее будущее это сулит Северной

стороне и деловым кварталам города.

Шрайхарт, Мэррил и прочие лица, связанные с Железнодорожной компанией

Западной стороны, немедленно подняли крик в клубах и в редакциях газет,

науськивая Брэкстона, Рикетса, молодого Мак-Дональда и других издателей на

Каупервуда. Все они бешено завидовали Каупервуду, его головокружительным

успехам. О том, что другие компании совершенно безвозмездно получали от

города различные привилегии, как видно, успели уже позабыть, саркастически

заметил по этому поводу Каупервуд.

Ловкая махинация, проделанная Каупервудом с чикагскими газовыми

Blog

"Трилогия желания", книга вторая