Литература – дело чести
| Вид материала | Литература |
- Проблема чести и долга в романе, 29.25kb.
- Литература универсального содержания, 1163.5kb.
- Учебно-методический комплекс по дисциплине «Философия» для специальностей 050118 «Русский, 1394.87kb.
- Правила внутреннего распорядка для студентов, магистрантов, аспирантов, слушателей, 98.04kb.
- И. В. Грачева «Путь трудной чести и добра…», 900.57kb.
- Становясь сосудом чести в господнем служении, 2953.87kb.
- Должностная инструкция, 93.05kb.
- Примерная программа учебной дисциплины математика, 566.38kb.
- Класс: 12 Зачёт №2 «Русская литература 1917-1941», 186.43kb.
- Галимова Ольга Владимировна учебно-методическое обеспечение дисциплины основная литература, 633.26kb.
- Для такого отчуждения возникли веские причины, не в последнюю очередь – политико-идеологического характера. Вспомним, чем являлась и какими именами была представлена русская литература после смерти Достоевского, Чехова, Толстого?.. В советское время у русских не было всемирно признаваемого литературного имени, кроме М.Шолохова. За присуждением Нобелевских премий Б.Пастернаку и И.Бродскому легко просматривается миссия противостояния советско-тоталитарному гнету. Иначе поэзия А.Ахматовой, Е.Евтушенко, А.Вознесенского стоит куда выше Бродского вместе с его борьбой.
Горькая и гордая истина здесь в том, что лучшая традиция классической русской литературы навсегда покинула Россию вместе с И.Буниным, эмигрировавшим в Париж в 1920 году.
Иные, хотя и не менее драматические, траектории ждали казахскую литературу. Солнце русской литературы тонуло в закате, когда в казахской литературе только забрезжил рассвет. В ту пору будущие казахские пассионарии только что пришли в литературу, а поколение, которое возглавит Абиш Кекилбай, еще только вызревало во чревах своих матерей.
Увы, и здесь не обошлось без геноцидальной катастрофы: едва начав наливать соком и зреть, первые ростки литературы нового века были скошены подчистую. Тем, кто не был растерзан, расстрелян и сослан, пришлось притушить свою волю к сопротивлению, поменять образ мысли и действия, мимикрировать в убеждениях. И только несовратимые «ледоколы» вроде Мухтара Ауэзова продолжали идти сквозь холод и мрак, освещая собою дорогу.
А в это время японская литература успела уйти далеко вперед. К тому же после поражения во второй мировой войне и атомной трагедии Хиросимы и Нагасаки, через которые Япония пережила «крах национального позора» и глубокую переоценку ценностей, японское общество преобразилось до неузнаваемости. Экономика стала расти невиданными темпами, а не взбиравшийся выше Фудзиямы национальный дух японцев поднялся на космические высоты, что в свою очередь катализировало и бурную экспансию японской литературы в мировое культурно-информационное пространство. Неслучайно именно в те самые 40-50-е годы Ясунари Кавабата (1899-1972) восхитил мир своими повестями «Снежная страна», «Тысяча журавлей», «Голос гор». И присвоение ему Нобелевской премии явилось не только признанием заслуг одного лишь Кавабаты, а знаком уважения ко всей японской литературе.
Имя Кавабаты хорошо известно нашему читателю еще с советских времен. Весьма популярен был в СССР и другой «виновник» мировых литературных сенсаций – нобелевский лауреат 90-х Кэндзабуро Оэ (род. в 1935 г.), произведения которого активно переводились на русский и широко издавались в 70-80-е годы. Хотя есть в японской литературе еще два доблестных «тигра», чьи имена не так широко известны среди наших читателей. Это Дзюньитиро Танидзаки и Юкио Мисима, о которых мне очень приятно поговорить поподробнее.
Тому, кто знаком с Оксфордской энциклопедией, хорошо известен завидный методологический принцип этого издания: деятелей литературы и искусства она оценивает не только по их официальным регалиям, но и по их реальным общественным рейтингам и репутациям. Так вот, если того же Кэндзабуро «Оксфорд» упоминает попутно и в общем порядке в статье о японской литературе, то каждому из последних двух посвящено по отдельной персональной статье. Само по себе этого говорит о многом.
Определяя место и роль Танидзаки, я бы сказал о нем так: вопреки известному выражению Р.Киплинга, в его таланте удивительно органично сошлись Восток и Запад. Читая Танидзаки, невольно убеждаешься, что Восток – понятие условное. А если не убеждаешься, то во всяком случае с трепетом осознаешь, что Япония – самая чувствительная часть Востока, одновременно нежная как цветок и острая как меч.
Это похоже на притчу, но для историков литературы это достоверный факт: когда в конце 20-х годов Танидзаки сообщили, что его роман «Любовь глупца» собираются перевести на русский язык (в 1929 году в журнале «Прибой» он был опубликован под названием «Бессмысленная любовь»), писатель сел и написал взволнованное письмо… В нем он говорил, что почти вся русская классическая литература XIX века давно переведена на японский язык. А на ее фоне его роман не представляет собой ничего особенного. Какая потрясающая скромность!
Один из ранних рассказов Танидзаки называется «Татуировка» (1910). Спустя почти сто лет после своего появления произведение это поучительно и знаково особенно сейчас, в эпоху засилья дешевой литературной «обнаженки», на страницах которой чей-то срам легко превращается в чье-то загляденье. Это кратчайшее по форме творение Танидзаки я бы назвал вершинным и неповторимым в мировой литературе образцом эротической прозы. Его отточенный лаконизм таков, что сюжетную схему можно пересказать одной фразой: искусный мастер тату создает на спине юной гейши образ паука. И не больше этого. Но с какой эмоционально-экспрессивной мощью описывает Танидзаки этот процесс! И с какой демонической жаждой пытается он постичь тайну красоты, обольщающей человека, делающей его одержимым, отнимающей его силы и толкающей его в объятия смерти.
Личная и творческая судьба Юкио Мисимы (литературное имя Кимитака Хираока) очаровательна и трагична как завершенная психологическая драма. Окончив написание последней части тетралогии «Море изобилия», в самом зените славы он добровольно перешел в мир иной, совершив ритуальное самоубийство – харакири. Позднее исследователи его творчества установили значение иероглифов, из которых составлен его литературный псевдоним – «Таинственный дьявол, зачарованный смертью».
За 45 лет своей жизни Мисима написал более 40 романов, множество рассказов и пьес, а все его наследие насчитывает свыше 100 томов. Всесторонне развитая личность, за свой земной путь он прожил тысячу жизней: он был прозаиком, драматургом, режиссером, спортсменом, музыкантом и даже летчиком. И вдохновителем восстания, потрясшего Страну восходящего солнца в 1970 году, поражение которого он принял с честью и, больше не видя смысла ходить по земле, смело шагнул в объятия самурайского меча.
После того, как романы «Золотой храм» и «Исповедь маски» принесли Мисиме мировую славу, некоторые западные литературоведы поставили его в один ряд со Стендалем и Достоевским. Названные романы пришли к русскому читателю с непростительной задержкой – лишь в начале 90-х. А буквально год назад на русском языке впервые были изданы его не менее нашумевшие драматические сочинения – «Маркиз де Сад» и «Мой друг Гитлер».
Впрочем, пора вывести из всего этого главную рекомендацию для нашей пишущей братии: чем самовлюбленно бить себя в грудь, не видя при этом никого кроме себя и ничего дальше своего носа, не полезно ли хоть иногда заглядывать в литературное зарубежье и примерять не известные художественные методы. Хотя бы эксперимента и соревнования ради. Не забывая при этом, что падать пред ними на колени – не обязанность, а иметь о них представление – долг каждого, кто считает себя человеком интеллигентным.
- Еще одно громкое имя последнего времени – Мураками. Вам оно что-нибудь говорит?
- Вы назвали самого молодого из японских писателей, пользующихся всемирной известностью.
Условно историю новой японской литературы можно разбить на четыре периода. Первый – литература начала XIX века; второй – период Акутагавы и возглавленного им выхода японских авторов на мировую арену; третий – эра покорения олимпа мировой литературы, связанная с именами Танидзаки, Кавабаты, Мисимы, Кэндзобуро.
Харуки Мураками – рафинированный представитель и глава четвертого, ультрамодернизированного, супертехнизированного, гиперурбанизированного четвертого поколения японских литераторов, не в пример изоляционистским традициям японской культуры, многие века смотревшей на все другие цивилизации с недоверием и отчуждением, во всей полноте и свободе освоивших западные ценности. Неслучайно из-за этого Мураками стал для многих мишенью для обвинений в отступничестве от национальных корней.
Я могу сказать о себе, что прочитал практически все произведения Мураками (а это с десяток романов и собранный самим автором однотомник избранных рассказов), насколько они переведены и опубликованы на русском. Как сам он, так и его герои – жители беспокойного, не утихающего ни на миг многомиллионного современного города. Окружающая среда в его произведениях – это переполненные огнями и звуками проносящихся автомобилей и поездов серпантины дорог, бессчетные муравейники небоскребов и неугомонный калейдоскоп городских пейзажей… И даже цветы у него – вовсе не полевые или горные, а растущие на городских газонах. Словом, картины, характерные едва ли не для каждого мегаполиса. Однако при всем этом на столь, казалось бы, нивелирующе-глобалистском фоне в произведениях Мураками, тем не менее, живет и дышит именно японский человек, которого не спутать ни с каким другим.
Все произведения Мураками напоены чрезвычайной музыкальностью или даже породнены с нею. Но и здесь чувствуется избирательность метода: музыка у Мураками – это не глас патриархальной старины, но упругие модуляции джаза, свинга и рока.
Харуки – человек, появившийся на свет после второй мировой войны и сформировавшийся в те годы, когда бум американизации успел захлестнуть все стороны японской действительности. Его детские воспоминания легли в основу его романа «К югу от границы, на запад от солнца», а пора студенчества – романа «Норвежский лес». Кстати сказать, подобный автобиографизм в творчестве присущ большинству японских писателей: таковы, к примеру, «Некоторые любят насекомых» Танидзаки, «Исповедь маски» Мисимы, «Письма к моим прошедшим годам» Кэндзобуро.
В одном из своих интервью Мураками сказал, что музыка в его произведениях призвана подчинить единому ритму и мысль, и читателя. И действительно, читая его книги, ты словно слушаешь музыку. И он действительно из тех писателей, кто глубоко познал и мастерски освоил секреты ритмической организации не только поэзии и прозы, но и всей литературы как таковой. Недаром одна из московских фирм выпустила саундтрек, составленный из музыкальных пьес, фигурирующих в произведениях Мураками. Это – в свое время сводившие с ума многих из нас легендарные песни «Битлз», Элвиса Пресли, Фрэнка Синатры, Боба Дилана… Ведь недаром при чтении Мураками тебя так и подмывает покачиваться в такт размеренному мелодией поведению героев, образов и картин...
Мураками, поначалу глухо непонятого и резко отвергнутого собственной нацией, многомиллионными тиражами напечатали первыми корейцы, а вскоре китайцы, народы Юго-Восточной Азии и наконец сами японцы. Впоследствии к ним присоединился Американский континент, а в современной Европе Мураками – самый популярный из японских авторов. И если вы хотите понять внутренний мир сегодняшнего японца, но не взращенного на традиционных стереотипах вроде кимоно, самураев, каратэ, гейш, чайных церемоний и садов камней, а, напротив, слушающего западную музыку, читающего русскую литературу, разбирающегося во французских винах и абсолютно свободного от хрестоматийной страновой экзотики, то мой вам совет: читайте Мураками!
По своим тиражам и языкам перевода Мураками превзошел в эти дни всех японцев, когда переводившихся и издававшихся за пределами Японии.
Вот и в Китае, численность населения которого давно перевалило за миллиардную отметку, самый известный и читаемый из зарубежных авторов – Мураками. И это неспроста: уверенно вступивший в пору всесторонней модернизации Китай во многом напоминает Японию 60-х годов. И в философских исканиях героев Мураками, пришедших в мир в эпоху перемен, нынешнее поколение китайцев словно узнает само себя. По последним сведениям, сейчас Мураками обладает самой многочисленной в мире читательской аудиторией.
Профессор Гарвардского университета Джей Рубин посвятил своему кумиру монографию «Харуки Мураками и музыка слов» и успел причислить его к созвездию величайших имен мировой литературы.
А теперь, поскольку основную нить нашего разговора составляет казахская литература, затянем на ней в виде вывода очередной узелок: все три периода, отмеченные нами в развитии японской литературы, казахская литература типологически пережила и в своей структуре внутренне имеет. А где же четвертое поколение, и почему его не видно?
Чтобы выяснить это, нам понадобится на время отстраниться от литературы и обратиться к политической и экономической истории нации.
Ситуация, сложившаяся в послевоенной Японии, во многом похожа на наши 90-е годы – время, последовавшее после распада СССР. Первой на столбовую дорогу глобализации ступила экономика этой страны, в авангарде которой пошли наука и технологии. Затем была реформирована сфера образования, а потом черед дошел до культуры и литературы. Новая эпоха, разбудившая веками дремавшее и остававшееся глухим к инновациям традиционное общество, привела в жизнь и новое поколение людей. Родившиеся в 1950-е, к 70-м они начали активно демонстрировать свои силы и возможности, и Мураками был плоть от плоти ярчайшим представителем этой генерации. Время от времени иные наши современники начинают терзаться вопросом: «Почему с обретением Независимости захирел литературный процесс?». Мой им ответ: не стоит торопить события, люди новой эпохи непременно придут и заявят о себе так, как вам и не снилось, но для этого требуется, чтобы сменилось одно поколение, что в хронологическом плане занимает около 30 лет. Вот тогда-то четвертое поколение казахской литературы и скажет свое веское слово. Если правда, что природа не терпит пустоты, то столь же справедливо ожидать, что среди этого «племени младого, незнакомого» выищется и «свой Мураками» и все прочие, которые вместе и поднимут казахскую литературу на новую, еще никем не взятую высоту. В этом у меня нет никаких сомнений.
- Недавно в Казахстане побывал бразильский романист Пауло Коэльо. В те дни наши газеты наперебой писали о нем как о самом плодовитом и высокотиражном писателе…
- Чтобы сформировать верное представление о феномене Коэльо, нужно хорошо знать историю латиноамериканской литературы.
Надеюсь, читателю известно, что к латиноамериканской литературе относят литературу народов и стран Центральной и Южной Америки, территории которых начиная с конца XV века стали объектом колонизации со стороны Испании и Португалии. Не удаляясь в ветхозаветные дебри, начнем разговор о ней с ее состояния на прошлый век.
Начало века ярко озарилось творчеством Ортеги-и-Гассета, впоследствии всеобще признанного одним из крупнейших мировых философов, оказавшим огромное влияние на дальнейший ход не только латиноамериканской литературы, но и всей евроатлантической общественной мысли. Его труды «Восстание масс», «Дегуманизация искусства» и другие знаменитые эссе явились безграничным по своей мощи импульсом к бурному развитию латиноамериканской литературы. Если многочисленные наблюдения и прогнозы начали подтверждаться и сбываться еще при жизни Ортеги-и-Гассета, то его предвидение феномена «массовой культуры» стало реальностью уже во второй половине ХХ века: действительно, благодаря достижениям технического и социального прогресса некогда казавшаяся фатально-непреодолимой пропасть между высшим и низшими классами в западном обществе стала стремительно сокращаться, и до поры находившиеся в исключительной привилегии аристократии культурные институты, атрибуты и ценности (изысканная архитектура и элитарный быт, театры, концерты, музеи, картинные галереи и т. д.) стали доступны и для вчерашней презренной черни.
Ортега-и-Гассет был не только философом (профессором Мадридского университета), но и прекрасным публицистом. Поэтому выходившие из-под его пера эссе и трактаты легко находили дорогу к сердцам читателей, не переставая при этом быть глубоко научными произведениями.
Ознаменовав собой целую эпоху, Ортега-и-Гассет не остался одинок: его традицию подхватил и развил блистательный аргентинский поэт и прозаик Хорхе Луис Борхес.
Борхес обладал многогранным талантом. Первоначально получив известность в качестве стихотворца, в дальнейшем он был признан и как подлинный король малой прозы, коротких рассказов, глубокомысленных, ярких и запоминающихся эссе.
Всех троих упомянутых здесь мастеров (Ортега-и-Гассет, Борхес, Коэльо) роднит одно общее ощущение единства и внутренней взаимосвязанности мира, или, если хотите, идея глобализма. Да, тот самый глобализм, который мы с вами, именуя его то «наднациональным континуумом», то «новым мировым порядком», то «глобальным мировым сообществом» и пытаясь то покорить и оседлать, то развенчать и отвергнуть, теперь уже безоговорочно признаем как реальное состояние человечества в наступившем веке. Попытаемся выяснить, почему он оказался настолько органичен в латиноамериканской литературе.
В силу давних географических стереотипов многие из нас привыкли весьма поверхностно и некритично причислять к цивилизации Запада культуру народов Европы и Америки. При этом мы мало прислушиваемся к мнениям серьезных культурологов, которые проводят довольно строгую и убедительную границу между собственно западной (европейской и североамериканской) и латиноамериканской (испанской, португальской и южноамериканской) мегакультурами.
Вторая половина XIX столетия стала временем заката колониальной конквисты испанцев и португальцев, на протяжении веков до этого огнем и мечом снискавших славу повелителей морей и покорителей континентов. Закат обернулся кромешным мраком: немного спустя былые командоры великих армад превратились в самые отсталые страны Европы. Столь глубокую депрессию не смогла переломить даже гражданская война в Испании 1936-39 годов, в результате чего Латинская Америка, словно дрейфующий континент, только дистанцировалась от Европы все дальше и дальше. Конечно, не обошлось здесь и без авангардной роли латиноамериканских философов, ученых, людей искусства и других интеллектуалов, стремившихся ускорить этот процесс…
Родившийся в Аргентине Борхес провел свою юность в Европе, что оставило глубокий отпечаток на его мировоззрении и творчестве и где он по сути сформировался как писатель: не зря о нем потом часто острили – «Борхес – английский писатель, пишущий по-испански».
В своих «Автобиографических заметках» он пишет, что отец его происходил из английских аристократов, а мать из старинного аргентинского рода, и поэтому с малых лет он воспитывался на двух языках – испанском и английском. Когда юноше был пятнадцать, семья перебралась в Швейцарию, где Хорхе поступил во франкоязычный колледж, где изучал немецкий язык и латынь. Преклонение перед Гейне побудило его в совершенстве освоить немецкий. А успехи в романских языках очень скоро позволили ему читать в оригинале Петрарку.
По признанию самого Борхеса, даже первые в жизни стихи написаны им на английском и французском языках. И все-таки зов родного языка не остался без ответа и впоследствии он стабильно стал творить на испанском.
Как видим, начавшись с приобщения к великому Вергилию, мировоззрение Борхеса выросло на лучших образцах классической античной, испанской, французской, итальянской, немецкой, английской литератур. При виде столь авторитетного фундамента знаний, непоколебимого и необъятного, было бы скорее странным, если бы его обладатель не прославился своими знаменитыми эссе, равновелико исследующими разнообразные проблемы поэзии и прозы, литературы и искусства, культуры и религии, философии и духовности. Эти его творения возвели его в разряд колоссов не только латиноамериканской, но и всей мировой гуманитарной мысли ХХ века.
Полученное воспитание и специфика личной биографии – вот где следует искать ключ к секрету непрерывного глобалистского лейтмотива в творчестве Борхеса. В этом же коренится и такой повсеместно проповедуемый Борхесом рецепт культурного поведения, при котором художник не сталкивает и не субординирует разные культуры и цивилизации, а сочетает и координирует их в отношениях взаимной дополнительности.
Вот почему Борхес - один из горячо почитаемых мною писателей. И не только поэтому, а еще и в силу его неповторимой, я бы сказал, магической индивидуальности: как и сколько бы его не переводили на иностранные языки даже самые искусные интерпретаторы, он – из той категории авторов, которых предпочтительно читать в оригинале.
Анализ и оценку его поэтического наследия оставим специалистам-литературоведам, а мне бы хотелось остановиться подробнее на его эссеистике, начало которой было положено в 30-е годы ХХ века.
За свою плодотворную жизнь Борхес выпустил около десяти сборников эссе (мне известны восемь из них), которые существенно разнятся как по теме и форме, так и по объему: от одной страницы и до целого печатного листа. Кого только нет среди их персонажей: от Будды, Христоса, Мухаммеда, Гомера, Вергилия, Аристотеля, Рабле, Сервантеса, Шекспира, Свифта и до Шоу, Валери, Уитмена, Флобера, Фицджеральда…
Еще одно редкое и выгодное отличие Борхеса в том, что он был превосходным знатоком философии и литературы Востока. Конфуций, Лаоцзы, Фараби, Ибн Сина, Омар Хайям, Руми… - это только наиболее известные из необозримого сонма древних китайских, арабских, персидских, индийских классиков, которых последовательно изучил Борхес и в которых он разбирался, как говорится, что рыба в воде.
Для нашего современника Коэльо Борхес – высший авторитет и объект благоговейного трепета. Не зря он непременно гордится тем, что родился в один день с Борхесом, как и тем, что еще в молодости он по зову души разыскал Борхеса, чтобы поклониться ему с чистым сердцем, и был доволен уже тем, что увидел своего кумира воочию. А в своем интервью испанскому публицисту Хуану Ариасу заметил, что знает наизусть почти все стихотворения Борхеса.
Огромное влияние на Коэльо оказала не только поэзия Борхеса, но и его проза и, в частности, эссе. Не является тайной и то, что и принесший ему мировое признание роман «Алхимик» возник из подражания Борхесу и в развитие его художественных идей. Любопытное подтверждение этому мы находим в относящемся к 30-м годам борхесовском эссе «История двух сновидцев», где излагается такая притча:
…В стародавние времена жил в стране Миср один богатый человек с добрым сердцем и щедрой рукой. Но случилось так, что когда растерял он все свое состояние и стал влачить бедняцкое существование, привиделся ему чудесный сон. Явившийся ему почтенный старец дал ему прорицание: «Счастье и богатство, которых ты ищешь, находятся в стране персов. Вставай же и скорей отправляйся туда!..». Ценой трудного и опасного путешествия он добирается до Исфагана и в изнеможении падает во дворе мечети на окраине города. Как назло, в тот день недалеко от мечети был обворован один из домов, и заподозрив, в этом беднягу, его схватили и заключили под стражу. Под допросом и пытками он признается начальнику надзирателей, что в эти края его привел вещий сон. Выслушав его рассказ, тюремщик расхохотался: «О несчастный, точно такой же сон снился мне не единожды, а трижды. Только в моем сне я увидел твой город, в нем сад, посредине него песочные часы, чуть дальше тутовое дерево, а рядом колодец, под которым упрятан клад из сокровищ. Но в отличие от такого глупца как ты, я не пошел искать его очертя голову на край земли». Сказав так, он отпустил арестанта на все четыре стороны. Вернувшись же затем к себе в Каир, тот, сделав все, как указал ему старший тюремщик, наконец разыскал свое счастье на своем собственном подворье.
Вот вам и фабульная первоклеточка, вокруг которой выткано повествовательное полотно романа «Алхимик»! К чести автора, истину о заимствованном у Борхеса сюжете Коэльо не старался сокрыть от читателя, а с благодарностью и уважением поведал об этом в предисловии к первому изданию романа.
В этой связи не могу не вспомнить поэтов Востока, умевших талантливо и самобытно писать не только на одну тему, но даже на один сюжет, и создавших в результате величайшие и бессмертные творения, вошедшие в сокровищницу всей мировой литературы. Примеры тому множество, но достаточно назвать любовную историю Лейли и Меджнуна, которую каждый по-своему интерпретировали Низами, Физули, Джами, Навои. Казалось бы, тема – одна, круг персонажей – общий, что, однако вовсе не помешало четырем этим авторам создать четыре гениальных дастана, каждый из которых в чем-то превосходит другой и все вместе взятые. Примерно такого же полета бином качества сложился и в романтической перекличке «Борхес - Коэльо»: первый всего в двух страничках эссе создал великолепную, вечно притягательную дидактему (кстати, подобный сюжет имеется и в одной из версий «Тысячи и одной ночи»), а второй – увлекательнейший в своей магической неуловимости роман, читаемый на едином дыхании. Но ни у кого, заметим, не повернется язык говорить об этом как о литературном плагиате, вульгарном римейке или тривиальной реминисценции – настолько высока и добросовестна здесь оригинальность авторского подхода.
Пример, прямо противоположный такому тандему благородной преемственности, являют некоторые наши отечественные литературные аксакалы, не упускающие случая, чтобы выступить в адрес коллег с обличениями вроде «А ведь в такой-то своей вещи ты использовал такую-то мою идею», тем самым рискуя погрязнуть в бессмысленных, контрпродуктивных и совсем не прибавляющих чести спорах. Тема – линия, сюжет – скелет, а живую душу во все это вдыхает талант писателя. Стало быть, и ценность любого художественного произведения определяется талантом автора, создающего мир художественных образов, подражая в этом процессе Творцу.