Литература – дело чести
| Вид материала | Литература |
- Проблема чести и долга в романе, 29.25kb.
- Литература универсального содержания, 1163.5kb.
- Учебно-методический комплекс по дисциплине «Философия» для специальностей 050118 «Русский, 1394.87kb.
- Правила внутреннего распорядка для студентов, магистрантов, аспирантов, слушателей, 98.04kb.
- И. В. Грачева «Путь трудной чести и добра…», 900.57kb.
- Становясь сосудом чести в господнем служении, 2953.87kb.
- Должностная инструкция, 93.05kb.
- Примерная программа учебной дисциплины математика, 566.38kb.
- Класс: 12 Зачёт №2 «Русская литература 1917-1941», 186.43kb.
- Галимова Ольга Владимировна учебно-методическое обеспечение дисциплины основная литература, 633.26kb.
- Есть такая задушевная песня: «Друг мой, если мать твоя жива, старым ты не будешь никогда...».
В конце ХХ-го парадокс полной трехпоколенной «литературной семьи» оказался таков, что на фоне более старших К.Мырзалиева и Т.Молдагалиева такие, увы, успевшие отойти в мир иной, мастера, как Кеншилик Мырзабеков и Жумабай Жакыпбаев, оказались в рядах вечно «молодых поэтов», перед лицом которых ровесники более младшего Нургали Ораза и подавно считались «отроками». Между тем реальный возраст тех «вечно молодых» равняется старше 55-ти в верхней и 45-ти в нижней границах!..
Творчество Есенгали Раушанова органично напитано традициями многоцветной образности восточной поэзии. И все, что вышло из-под его пера, будь то стихи или проза, я всегда читаю с большим интересом и наслаждением. Стихи Темирхана Медетбекова словно оживили и озвучили для нас язык древних рун синих тюрков, что невольно побуждает догадываться о присущем казахской поэзии огромном, потаенном и еще не развернутом во всю мощь жанрово-стилистическом потенциале. А творчество Несипбека Айтова, ухватившее, словно богатырского коня под уздцы, всю энергию философско-романтической поэзии жырау, более чем элегантно презентует казахов в их национально-историческом самовидении.
Вычитывая публикации молодых, подающих надежды талантов, к большой радости для себя я отмечаю отдельные яркие, будоражащие сознание дебюты, однако по единичным работам еще рано и, я бы подчеркнул, даже не вполне педагогично выступать с категоричными оценками. Но вот что я увидел, глядя ищущим взором в сторону тех, кто пришел в поэзию после Улыкбека Есдаулетова: судьбоборчески выбравшись на свет Божий подобно роднику, расколовшему угнетавший его многотонный валун, Тыныштыкбек Абдыкакимов, как говорится, в одно утро проснулся знаменитым, безо всяких оговорок утвердившись уникальным явлением современной казахской поэзии. В отличие от многих поэтов Тыныштыкбек взрос сразу, минуя фазу подмастерья и подражателя, запел со своего собственного голоса и зашагал, сам торя себе собственную дорогу.
Из молодых прозаиков я пока не вижу такого, кто смог бы подняться на уровень Нургали Оразова.
- Какие яркие произведения успели появиться в казахской литературе в наступившем веке?
- Из книг, вышедших в последние 2-3 года, я с большим интересом прочел «Крик» Тынымбая Нурмагамбетова и «Незримый фронт» Толена Абдикова.
В студенческие годы я жил в общежитии в одной комнате с парнем-кызылординцем по фамилии А.Жакаев, который был большим поклонником Тынымбая. Не без его влияния я в те годы прочел все, что только написано Нурмагамбетовым. Сегодня я бы назвал его продолжателем прозаической традиции Беимбета Майлина, с той разницей, что в его повествовательной манере преобладает нежный лиризм. Многие хвалят его «Обжору». Меня же больше всего впечатлил его «Крик» - печальная история морального выбора, когда, собственноручно бросив в объятия смерти своего единственного, человек оказывается не в силах-таки уйти от судьбы и, упав с крутого обрыва, погибает раньше своего сына. Большая психологическая драма, служащая напоминанием, что каждый человек – сын своих поступков. И все в ней как в жизни, где наша карма непременно высвечивает нас всевидящим оком, воздавая каждому по заслугам.
Для давних и верных почитателей Т.Абдикова его новая повесть «Незримый фронт» не может не показаться своеобразным продолжением повести «Правая рука», некогда ставшей литературной сенсацией теперь уже далеких 70-х годов. В хорошем смысле слова это «достоевская» литература: по теме она близка к «Запискам из мертвого дома», а по форме напоминает «Бедных людей». В основу «Незримого фронта» положен разворачивающийся в конкретном индивидууме классический, извечный и бессмертный философский конфликт – борьба добра и зла, столкновения любви и коварства. Повесть великолепно переложена на русский язык и издана в переводе А.Кима. Полагаю, что если книге повезет с переводами на западные языки, то это станет хорошей презентацией больших возможностей казахской литературы.
Может это прозвучит резко, но Т.Абдиков – из писателей, чей потенциал полностью не раскрыт. В самом спелом возрасте, когда самое время писать, путь его был завален рутиной чиновничьей службы. Но творить никогда не поздно, и у нас есть все шансы надеяться, что наш Токе еще тряхнет стариной и обрадует своих читателей еще не одним, как всегда подкупающим своей свежестью и новизной, талантливым творением. Кстати, латиноамериканскую тему, которой и мы посвятили здесь немало слов и времени, впервые привнес в казахскую литературу все тот же Абдиков. В этом смысле его знаменитая повесть «Мелькают адские огни», построенная на картинах из жизни индейских племен, по сути явилась первым ознакомительным экскурсом в философию и идеологию индихенизации.
В последние годы в нашу национальную литературу влилась большая группа писателей-оралманов, в силу географии своих судеб в той или иной степени впитавшая традиции монгольской и китайской литератур. Один из них, автор романа «Слезы серых волков» Турсынхан Закенулы по результатам литературного конкурса, организованного в 2002 году Министерством культуры, информации и общественного согласия, был удостоен первой премии, тем самым заявив о себе, что в казахскую литературу пришел подающий надежды автор больших эпических полотен.
- В последние годы среди наших литераторов стало много прилюдных раздоров. Чем это можно объяснить?
- Я вынужден Вас поправить, ибо подобное случается и в иных, а не только в казахской литературной среде.
В моем восприятии никакие это не раздоры, а в общем-то естественные и психологически объяснимые процессы выяснения отношений и стравливания скопившихся «паров». Не будучи информирован обо всех таких схлестках, я могу высказать свое мнение лишь по одной-двум самым нашумевшим в прессе.
Сейчас наиболее ожесточенная перепалка происходит в связке «Нурпеисов - Жумадилов».
Что тут сказать, оба – глубоко уважаемые мной люди. Но раз вопрос поставлен так прямо, отвечу как на духу. Абдижамиль Нурпеисов – сложнейшее явление как в своей личности, так и в своем творчестве. Можно съесть с ним пуд соли, но так и не распознать его внутреннее существо. Тех же, кому это удалось, лично я пока не видел и не слышал. Поэтому, не углубляясь в эту сторону, остановлюсь лишь на его творчестве.
Бесспорно, его «Кровь и пот» - это не только одно из крупных достижений казахской литературы, но и наглядный пример всевременного самосовершенствования автора в процессе перманентного ваяния или даже вынашивания книги. Давно и не мной отмечено и превосходство блестящего перевода романа на русский язык.
Иногда я думаю: а какие бы рейтинги были сейчас у всей казахской литературы, если бы каждый казахский литератор лелеял каждое свое творение столь же трепетно, как Абеке, и относился к работе с переводчиком, так как это дело поставил он?..
Свой «Последний долг» Нурпеисов также писал на протяжении двух десятилетий. И этот плод многолетних исканий писателя обернулся добротным русским переводом. Не сомневаюсь, что, подобно «Крови и поту», его литературная судьба будет столь же успешной и долголетней.
Кабдеш Жумадилов – в самых лучших смыслах этих слов семижильный, матерый, плодовитый прозаик, не только приведший в казахскую литературу целую серию романов, но в неустанных точечных переработках наделивший их неподдельной филигранью своей авторской индивидуальности. Искренне надеюсь, что и его не очень-то выбил из колеи тот нелицеприятный «разбор полетов» на страницах газеты «Жас алаш», и лед охлаждения между двумя народными писателями растает в самом скором времени.
Как-то в одном из интервью на вопрос о своем лучшем произведении Кабеке назвал роман «Земля отцов». Ну а я, как читатель, из всех его вещей больше всего люблю «Последнее кочевье» - за его полногрудое, широкоплечее эпическое дыхание и за то, что известный и неизвестный мне Жумадилов проявился в нем, блистая всеми гранями своего таланта.
Вот какими мастерами горда современная казахская литература. Наблюдаешь их грызню из-за давным-давно поросших быльем и в общем-то житейских недоразумений и разногласий (ну не идейных же!) и неизбежно задаешься вопросом: кто же в выигрыше и возможен ли здесь победитель?.. Горше всего я сожалею об их бездарно растраченном на все это времени.
Другая нешуточная полемика развернулась вокруг Чингисхана. Злой иронией судьбы в ней столкнулись лбами также два достойных представителя нации и литературы – Магауин и Шаханов. Подозревал ли об этом проницательнейший Габит Мусрепов, когда-то много лет назад благословивший их на творчество, ласково и уважительно назвав «Двумя Мухтарами»?..
Но вся нелепость этого спора совсем в другом: что бы ни говорили и писали сегодня о Чингисхане эти жители XXI столетия, подобающей оценки в мировой истории и литературе великий каган успел удостоиться весьма задолго до них. Это тянет на сюрреалистический сон, но даже если Академия наук и Союз писателей Казахстана примут совместное постановление о Чингисхане, это вряд ли изменит устоявшееся мнение о нем. Вот почему мой разум упорно отказывается понять как предмет, так и природу этой тяжбы.
С другой стороны, каждому ученому или писателю дано формировать свою точку зрения, рассматривая ту или иную историческую ситуацию или личность через призму собственных представлений. Эту его позицию можно принимать или отклонять, но ультиматумы вроде «или - или» здесь неуместны, как беспочвенны и притязания на истину в последней инстанции. Так что же это за спор?.. Его правила мне невдомек.
Мухтар Магауин – писатель, которого я читаю с упоением и каждое новое произведение которого жду, как глоток свежего воздуха. Мыслитель, пришедший в литературу чтобы высоко поднять над головами современников развевающееся под ветрами истории знамя Алаша и Тюркского духа. Ученый, в одиночку написавший двухвековую историю казахской литературы. Мастер пера, в каждом сочинении которого неизменно гнездится национальный дух.
В свое время публика долго и на разные лады критиковала его «Я». Мне же эта вещь понравилась, потому что писать по-другому Магауин не мог. И в самом деле, если главный герой произведения - он сам, то почему же вместо имени «Я» должно стоять «Другой»?
С подобным же интересом прочел я магауинскую «Азбуку казахской истории». И проникся глубокой признательностью за то, с какой великой любовью к родному народу написана эта книга.
Мухтар Шаханов – также предмет моих особых симпатий. Поэт-трибун, причем не хрестоматийно-плакатный тип площадного оратора, но редкий сплав гражданской наступательности и художнической беззащитности. Хотя о последнем можно поспорить: чем, как не беспримерным героизмом, объяснить его прорыв на трибуну парламента коммунистического СССР со словами правды о Декабре?
Шаханов - акын по призванию и всей своей природе, и его хлебом не корми – лишь бы никто не перекрывал одному ему известных каналов и траекторий поэтического вдохновения. Было бы грешно забывать и о том, что когда по всему Союзу ССР в литературном процессе наметилась апатия и стагнационная тишина, именно его сочинения стали активно переводиться на языки народов мира и завоевывать популярность за рубежом. Некоторые из его коллег могут это игнорировать, однако творчество М.Шаханова удостоилось высоких отзывов таких именитых современников, как нобелевский лауреат араб Н.Магфуз, кыргыз Ч.Айтматов, русский Е.Евтушенко, англичанин У.Мей, немец Ф.Хитцер, японец И.Дайсаку. И разве это не принесло чести всей казахской литературе?
- Раз уж здесь было названо имя Чингисхана, то нельзя ли заодно узнать и Ваше, как ученого, мнение о нем?
- А почему бы и нет? Чингисхан - полководец, равного которому история не знала ни до, ни после него. Рассказывают, что Искандер Зулькарнайн (Александр Македонский) горделиво сетовал перед своим индийским походом, что, дескать, и завоевывать уже нечего… А Чингис завоевал территорию, которая Искандеру и не снилась.
В те времена Америка еще не была открыта, о существовании Австралии было неизвестно, а Африканский континент, за исключением северной своей части, пребывал во мраке первобытного варварства. В эту самую эпоху покорение узкоглазыми и коренастыми воинственными кочевниками колоссальных пространств от Тихого океана на востоке до Атлантического океана на западе явилось фактом, беспрецедентным во всей истории человечества. И этот рекорд впоследствии не побил ни один полководец.
Воины Чингисхана разгромили царства, располагавшиеся на территориях современных Вьетнама, Бирмы, Таиланда, Камбоджи, и, доплыв до далеких южных архипелагов, подчинили себе верховного правителя полудиких племен островов Ява и Суматра.
Представьте себе такую вещь: порой даже не зная о существовании друг друга, люди в разных частях и уголках света – египетские мамлюки и японские самураи, русские витязи и индийские сипаи, немецкие рыцари и китайские лучники, арабы на верблюдах и персы на слонах – все они боролись с одним-единственным врагом – воинами армий Чингисхана. Уму не постижимо!
Но ведь совершить столько походов, выдержать столько сражений, завоевать столько стран и удерживать власть над ними на протяжении трех веков – деяние, достойное не только жестокого, но прежде всего гениального полководческого таланта. И это давно признано историками земли.
Конечно, во времена завоеваний Чингиса кровь людская лилась реками. Но ведь кровопролитие не есть исключительное изобретение «Потрясателя вселенной».
Первая война в истории человечества, зафиксированная на письме и описанная в летописях, относится ко времени за 2 400 лет до нашей эры. Это знает каждый школьник, что за время, прошедшее от Хаммурапи до Чингисхана, на земле имели место завоевания Ашшурбанипала, Кира, Дария, Александра Македонского, Шихуанди, Цезаря, Атиллы, Кутейбы, которые все без исключения осуществлялись через кровь и массовые убийства. Причем все эти полководцы прошли через жизнь в твердом убеждении, что делали они это из высших побуждений – не для того чтобы убивать, а ради того, чтобы приобщить варваров – к цивилизации, дикарей – к культуре, безбожников – к вере. Однако апологеты европоцентризма провели между ними дискриминационную линию, породив лжеконцепцию, согласно которой войны, приходившие с запада (например, завоевания Юлия Цезаря), носили цивилизующий характер, а войны, начинавшиеся с востока – цивилизацию разрушали. Хотя не нуждается в доказательствах, что все и всяческие войны ведутся не во благо человечества, а на потребу и во имя власти диктатора.
Цезарь собственноручно документировал продолжавшуюся восемь лет знаменитую Галльскую войну, золотыми буквами вписавшую его славное имя в мировую историю. Читающий «Записки о Галльской войне» словно переходит вброд кровавую реку: несть числа людям, которых убивал, казнил и пленил Цезарь. По собственному признанию Цезаря, только за время Галльской войны он отправил на тот свет свыше одного миллиона человек. И происходило это, как мы знаем, более чем за тысячу лет до появления на свет Темучина. Что не помешало кровопийце Цезарю утвердиться в мировой истории в ореоле блистательного триумфатора. Начиная с Шекспира, редкий классик мировой литературы не посвятил Цезарю сочинений, в которых император если и не восхваляется, то непременно изображается в достойном, выгодном для него свете. И никто не призывает учинить суд Истории за все жестокости Цезаря, например, известного тем, что в той же Галии он в присутствии легионов засек насмерть вождя корнутов Гутуатра или приказал отрубить руки всем попавшим в плен кадуркам – защитникам города Укселлодун. Вот где вспоминаются слова горькой иронии поэта Гафу: «Что же это получается, у всех народов правители были прекрасные, да только у нас – ужасные?».
В ближайшее время я намерен опубликовать свои рукописи на тему Чингисхана, в связи с чем хочу пока закрыть эту тему, на правах младшего из Мухтаров пожелав двум старшим: обсуждайте эту тему, соревнуйтесь в эрудиции по ней, но не переходите на личности и не унижайте друг друга!
- Выше Вы упомянули Кадыра Мырза Али. Как Вы восприняли его «Водоворот»?
- Рано или поздно такая книга должна была появиться. И если бы ее написал не Кадыр, то наверняка это сделал бы кто-нибудь другой.
Как тема, так и жанр «Водоворота» застали казахского читателя почти что врасплох. Почему и абсолютное большинство восприняло это сочинение с недоверием и двойственностью чувств.
Сегодня я уже говорил, что считаю ХХ столетие золотым веком казахской литературы. Но мы – поколение ныне живущих – не знаем всей правды того столетия. Множество тайн унесли с собой в могилу те же Мухтар, Габит и другие. А жаль.
Пару лет назад я перечитал мемуары аксакала Жайыка Бектурова. Сколько же там правды, которую мы застали лишь краешком уха.
В годы перестройки увидела свет «Тайна загадочной жизни» Б.Тлегенова. Многие истинные обстоятельства, прежде не подлежавшие обсуждению, отражены в этой книге.
Никто не вправе монополизировать истину. Следовательно, сказанное в «Водовороте» - это всего лишь истина по К.Мырзалиеву, которая не обязательно должна устраивать абсолютно всех. В таких случая важно, не оказывая ни на кого давления, сообщать лишь то, что доподлинно известно тебе самому. Тогда-то и вырисовывается по крупицам настоящая истина, которая всегда – мозаична. А как на пути к ней подбирать фигуры и цвета, выкладывать пятна и линии – это уже дело читателя.
Я с большим интересом прочитал не только «Водоворот», ни и «Фатум». Разумеется, фактаж этот Кадыр не высосал из пальца: все рассказанное в этих книгах уже обсуждалось прежде изустно и на письме. Но чтобы увязать все в рамках отдельной книги, Кадыр собирал эти материалы всю жизнь. Как не оценить столь кропотливого труда, в котором поэт уподобился ловцу жемчуга?
Присущий стилю Кадыра лаконизм – пример для многих. Только недавно он писал о казахском переводе «Евгения Онегина» Куандыка Шангытбаевым. Не тратя времени на долгий и нудный разбор и не изматывая своего читателя, по принципу «умному достаточно» Кадыр обошелся знаковыми ссылками на мнения известных пушкиноведов. Это тоже признак высокой культуры.
- В эти дни любой вид творчест0ва испытывает большую зависимость от «Его Величества Рынка». В свое время Вы стали известны как ведущий в стране издатель. Как по-вашему: дистанция между рынком и творчеством будет увеличиваться или, напротив, грядут времена, когда она сократится и вовсе сойдет на убыль?
- «Шоковая терапия» рынка принесла нашему обществу раздельный результат: бизнесу досталась терапия, а людям творчества - шок.
Реформировать творческие союзы и отпускать их в «свободное плавание» нам следовало поэтапно. Но в свое время этого не учли наши молодые экономисты, подобно российскому Е.Гайдару изучавшие законы рынка по книгам. В результате у представителей художественной интеллигенции, которая нигде не работала и непринужденно «сосала» творчество как источник и искусства, и профессии, и званий, и амбиций – в одночасье сократилось жизненное пространство и были перекрыты все «краны». Причем не единицы, а большинство их осталось без средств к существованию.
Первыми начали выкарабкиваться художники. С кистями наперевес, с карандашами наголо вышли они на базары, тротуары и площади, чтобы рисовать и ваять и тут же продавать сотворенное. Как награда находит героя, так и цена нашла свой товар: в эти дни верхняя граница предложения за работы казахстанских художников достигла отметки $ 10 000.
Затем прикрыли подол артисты, одни из которых стали сочинять персональные песенные поздравления, другие – проникновенно исполнять их, третьи – взаимоувязывать все это единой драматургией, выступая в роли тамады на всевозможных пирах и вечеринках. И здесь котировки со временем подтянулись: гонорар тамады приравнялся к 1 000 долларов, а певца (разумеется, хорошего) – 2 000 долларов за вечер.
И только писатели, не сразу сумевшие построить себе рыночный «корабль современности», надолго остались униженно прозябать на неласковом берегу невезения. Сытые и вальяжные баловни эпохи социализма, к конкурентной борьбе капитализма они оказались не готовы: сначала в муках творчества создать произведение, потом обивать пороги в поисках спонсора, потом ломать голову над тем, как сбыть готовый тираж…
Сейчас ситуация, похоже, выправляется. С 2002 года за книги, изданные по госзаказу, стабильно выплачивается гонорар. А в частных издательствах ставка авторского вознаграждения поднялась до 100 долларов за печатный лист. Негусто, но, как говорится, и то хлеб.
Поводы к оптимизму дают резервы нашего роста. Слава Богу, благосостояние народа растет, и это трудно не заметить. В стране сплошная грамотность и читатели вовсе не распрощались со своими любимыми авторами: наоборот, в руках у читателя появились деньги, и эти руки вновь потянулись к книжным полкам. А это верный признак, что трудные времена – позади. Помяните мое слово: недалек тот день, когда сполна освоившись в рынке, писатели перестанут заискивать перед издателями и примутся весьма щепетильно выбирать издательство, чтобы доверить ему выпуск своей книги. Я в это твердо верю и хочу, чтобы было именно так.
- Западное общество уже давно пришло к такому стандарту. Но ведь сейчас не зря заговорили если не о «смерти» литературы, то о существенном замирании литературного процесса. И все же, что Вы читаете из литературы ближней и дальней, старой и новой?
- Категорически с эти не согласен, ибо имеет место не замедление литературного процесса, а разрыв литературных связей. Именно так: гигантский корабль литературы несется по океану времени безостановочно со скоростью 33 узла… А вот утлые лодчонки и ржавые посудины действительно гниют в гаванях и застревают на мелях.
Несколько лет назад я побывал в Корее и Японии. В свое время, изучая жизнь и творчество замечательного деятеля Алаша, юриста, историка и обществоведа Жакыпа Акбаева, я разыскал и опубликовал его доклад о происхождении казахского народа, сделанный им в 1926 году. Помнится, тогда меня изрядно удивило то, что генеалогию далеких корейцев Акбаев еще в то время тесно увязывал с древними тюрками. Каковы же были мои чувства, когда через 60 лет после этих записок Акбаева я очутился в Стране утренней свежести и на карте этногенеза «хангук сарам», выставленной в самом центре Национального музея в Сеуле, увидел и прочел собственными глазами: великий исторический путь корейцев начинался…на Алтае!
А в Японии, в ходе встреч с историками из знаменитого на весь мир научно-технического центра в Осаке, я вновь услышал об окончательном выводе, к которому пришли японские этногенеалоги: предки народа Страны восходящего солнца приплыли на эти острова с Корейского полуострова.
А ведь еще совсем недавно, в период после второй мировой войны, взаимоотношения Японии и Кореи были враждебны и накалены до предела. В те годы абсолютного разрыва и испепеляющей ненависти не то что из научного обихода, но даже из элементарных учебников были напрочь изъяты даже малейшие намеки на историческое, культурное, генетическое родство двух братских народов. И поскольку природа не терпит пустоты, японские идеологи от науки принялись концентрировать национальное самосознание на южноазиатских и австронезийских акцентах японских генеалогий. К счастью, тот лед давно растаял, и в открывшихся проливах двусторонних контактов зашумела новая жизнь. Вспомнив и признав древнее родство, ученые двух стран переписали выхолощенную было историю по-новому. И теперь в этой этногенетической связке отчетливо восстановлено третье и самое архаичное звено: «прототюрки → корейцы → японцы».
Думаю, что столь пространное предисловие к ответу уже дало Вам понять, что я – из числа давних, верных и последовательных почитателей истории, культуры, литературы и духовности Страны восходящего солнца. И поверьте: в основе этой моей привязанности лежит не любительская охота до восточной экзотики, но осознание глубокого и тесного (пусть еще пока не вскрытого для остального мира) культурного и этногенетического родства казахов и японцев.
Иной невежда может вскинуть брови: «К кому он набивается в сородичи?!». Отнесусь к этому хладнокровно, ибо родных не выбирают и я имею честь научно доказать это родство.
Во-первых, японский язык, как и тюркские, относится к алтайской семье языков. Лет десять назад владеющие японским казахи были редкость, а сегодня ряды таковых ширятся не по дням, а по часам. По их многочисленным и взаимонезависимым оценкам, овладение японским дается казахам куда легче в сравнении с другими языками. И чем больше погружаешься в японское «гэнго сэйкацу» («языковое существование нации»), тем больше выявляется его сходств с тюркским языком и способом мышления. Особенно любопытна частая встречаемость гомогенных и синонимичных лексем, прототипическую общность которых, правда, не сразу распознаешь из-за известных различий в фонемно-фонетических системах двух языков. Но пониманию помогает знание закона сингармонизма, действие которого в казахском и японском языках схоже намного, чем, например, в казахском и монгольском. По данным специалистов, около 70 % словарного состава японского языка – китайского происхождения, а остальная часть (по-видимому, реликтовая и исконная лексика) унаследована от алтайского праязыка.
Во-вторых, если пращуры корейцев – прототюрки, а японцы произошли от тех керейцев, то в любом случае те и другие – единокровники казахов. И это утверждение – вовсе не благодушное кредо паназиатского патриота, а логическое умозаключение, вызволенное на-гора кропотливыми разысканиями японских ученых, обожествляющих точность и лабораторную чистоту эксперимента.
В-третьих, японская и казахская литературы обнаруживают потрясающее сходство и единство эволюционных путей, проложенных за последнюю одновековую историю.
Освободившись от завес и пут, окутывавших японское общество на протяжении двух с половиной веков эпохи Токугава, японская литература начала развиваться по примеру и в руслах классических французской, английской и русской литератур. Если первый казахский роман был напечатан в начале ХХ века, то созданный по европейским канонам первый японский роман увидел свет в XIX веке. В начале ХХ века у кормила новой японской литературы встал Р.Акутагава, которому довелось прожить всего 35 лет. Двух его новелл – глубоко психологичных «Ворота Расемон» и «Нос» - оказалось достаточно для того, чтобы с почетом возвести его на пьедестал не только национальной, но и всей мировой литературы. А благодаря другому гению, режиссеру Акире Куросаве, снявшему и выведшему на мировой экран знаменитый фильм по Акутагаве, картина «Расемон», можно сказать, поселилась в доме каждого образованного человека на земле.
Вкусы – вещь субъективная и капризная, почему о них и не спорят. Например, на меня гораздо большее впечатление произвел не «Нос», а очень миниатюрный даже для новеллы «Носовой платок»: настолько густо и пронзительно представлена в ней утонченная мудрость души и скрытая мощь национального характера японцев. Сюжет новеллы внешне прост, незатейлив и уборист: однажды в дом профессора университета приходит незнакомая женщина. За разговором выясняется, что она мать одного из студентов, скоропостижно умершего несколько дней назад. Несчастная мать пришла известить об этом любимого учителя сына, и, видя, как бесстрастно и ровно она себя ведет, профессор искренне поражается ее стойкости и хладнокровию. Но вот вышло так, что бумажный веер, которым обмахивался профессор, выскользнул и упал на паркетный пол. Нагнувшись за ним, он случайно взглянул на колени дамы. «На коленях лежали ее руки, державшие носовой платок… Он заметил, что она, вероятно, силясь подавить волнение, обеими руками изо всех сил комкает платок, так что он чуть не рвется. Дама лицом улыбалась, на самом же деле всем существом своим рыдала».
По таким поводам невольно вспоминается крылатое изречение казахских биев: «В жизни – с другими, в смерти – лишь с собой». Не выплескивать на других свое горе, а, во что бы это ни обошлось, до конца самолично испить эту чашу – нравственное правило, общее для казахов и японцев. Японцы чтут сдержанность, строги в демонстративности и не любят неуместной экспрессии. Даже гороподобные богатыри национальной борьбы сумо, одержав победу, не вправе выказывать своих эмоций, ибо в таком случае победа переходит к сопернику.
Замыкая круг этих сопоставлений, обращу внимание на то, что главные фигуры казахской и японской литератур ХХ века были собратьями не только хронологически, но и по творческой эволюции и циклам своих жизненных, идейных, жанровых исканий. Рюноскэ Акутагава старше Мухтара Ауэзова всего на пять лет, и не уйди он из жизни столь рано, кто знает, сколько других типологических сходств мы смогли бы у них обнаружить. Оба пришли в литературу в одно время и у них похожая литературная школа. А экзистенциальные мотивы рассказов Ауэзова периода 20-х годов – еще один характерный штрих и еще одна щедрая тема для дальнейших плодотворнейших сопоставлений…