И. С. Шестакова Утопия и социальный идеал
| Вид материала | Утопия |
- Аннотация Диалог «Утопия», 1615.51kb.
- Социальный идеал ф. Ницше и практика тоталитарных обществ, 275.34kb.
- История возникновения бюджета шестакова Н. Н., Шестакова, 58.6kb.
- Понятия «утопия» и«антиутопия» в литературе, 439.16kb.
- Доклад Фантастика: выбор жанра, выбор хронотопа, 742.49kb.
- Библиотека Альдебаран, 1643.14kb.
- Лекция 2 «Социальный статус, социальная роль и социальный контроль», 165.2kb.
- Формирование понятия «идеал» как ключ к воспитанию историко-культурного понимания произведений, 107.58kb.
- Осложнения сахарного диабета, 403.05kb.
- Социальный статус личности, социальные роли, 31.68kb.
Утопические тенденции в большей или меньшей степени свойственны практически всем направлениям современной общест-венной мысли, например, либерализму [См.: 165], консерватизму [194, С. 143–151], но наиболее актуальным, особенно для нашей страны, является вычленение их в социалистических и коммунистических концепциях и теориях, поэтому на данной проблеме следует остано-виться особо. Оставив в стороне проблему исторического начала социализма как общественного идеала, непосредственно не входящую в задачу работы, возьмем его основные компоненты как данность: равенство, коллективизм, совместное производство на основе общественной собственности и освобождение человека от всех форм порабощения.
В полемике по проблемам социализма выделяется лагерь безусловных противников этой идеи. Ф. А. фон Хайек в своей книге «Пагубная самонадеянность: Ошибки социализма» утверждает, что социализм при внедрении его в практику может выступать только разрушителем общества. По мнению фон Хайека, его защитниками являются люди, переоценивающие интеллект и недооценивающие органичность, естественность общественного развития. Из наших соотечественников И. Р. Шафаревич считает стремление к социализму самоубийственным для общества.
Но большая часть мыслителей подходит к проблеме взвешенно, выделяя в социализме как утопические, так и реальные моменты. П. И. Новгородцев говорил о социализме: «Его значение состоит не в том, что он дал абсолютную формулу общественного идеала, а в том, что в некоторых практических своих основаниях он был выражением известной исторической необходимости, относительным, но насущным требованием времени» [140, С. 519]. С. Н. Булгаков призывал: «Пророчества не уничижайте. Надо услышать пророчество и в социализме и не уничижать его непониманием или предубеждением» [27, С. 232]. Эта тенденция была продолжена многими отечественными и зарубежными мыслителями. Они понимали, что стремление исключить социалистическую мысль из арсенала мировоззренческих идей само по себе утопично: ведь невозможно ликвидировать ту общественную потребность, которая стоит за ней. Это равносильно желанию убрать одну из составных частей противоречия, оставив при этом другую, приемлемую, положительную.
При этом проблема утопических тенденций социалистического общественного идеала решалась разными авторами неодинаково. В. С. Соловьев, например, усматривал «неправду» социализма в его экономизме, обращенности только к материальным сторонам жизни человека. С. Н. Трубецкой и В. И. Чичерин считали, что существенной стороной является как раз подчинение материальной стороны нравственному требованию, ценностному подходу к действительности. Именно это, по их мнению, составляет ядро утопичности социалистического идеала и основу его трагической противоречивости. Именно эта, вторая точка зрения, представляется наиболее убедительной.
В контексте анализа утопических сторон социалистического идеала проблема влияния марксизма на мировую, европейскую и особенно отечественную историю заслоняет все остальные варианты этого течения, поэтому закономерным будет обращение к анализу именно этого учения. Поскольку мы не властны над идеями, содержащимися в общественном сознании, не можем по своему произволу изъять их оттуда или, наоборот, внедрить, то дело, наверное, не только в содержании этих (утопических, в частности) идей, сколько в среде и способе их бытования.
Марксизм, как интеллектуальная система, был наследником оптимизма Просвещения и сциентизма XIX века, закономерным следствием и результатом философской, экономической и политической мысли европейского общества и оказал на его развитие большое влияние. «Без марксистской и вообще всей социал-демократической мысли капитализм не стал бы тем, чем он является в настоящее время. Как и любая другая динамичная и развивающаяся система, цивилизация включает в свое развитие момент собственного отрицания и критики, преодолевая который, она только и обретает способность к саморазвитию» [192, С. 45].
В европейских условиях, находясь в идейном противоборстве с другими течениями и направлениями общественной мысли, марксизм способствовал развитию общества. В России, в условиях другой экономики, социально-политического уклада и менталитета, эффект его влияния оказался иным. Но прежде чем обратиться к данному вопросу, необходимо разобраться: какие теоретические аспекты марксизма имеют отношение к утопизму? Отметим сразу, что целиком оценивать марксизм как утопию (как это делают К. Мангейм, А. Камю, П. И. Новгородцев и ряд современных отечественных авторов) оснований все-таки нет. К. Маркс как ученый и философ давно занял свое место в истории мировой науки, и на аргументах в пользу этого останавливаться не будем.
Почему же, будучи ученым-аналитиком, Маркс, тем не менее, занимался проектированием будущего? Конечно, здесь присутствовали и вненаучные моменты – личные, политические и пр., но, думается, есть все основания согласиться с той точкой зрения, что учение Маркса о коммунизме вытекает из всей его общесоциологической концепции человеческой истории. Он провозглашает и развивает идею освобождения человека, идею, которую выработала вся западноевропейская мысль. Причем Маркс эту идею подхватывает и разрабатывает не в ценностном, а именно в логико-теоретическом ключе. И на эту философскую подоснову научного коммунизма справедливо указывают исследователи. «Из современной Марксу и Энгельсу действительности эмпирически ''вывести'' такое будущее невозможно. Коммунистический проект – продукт теоретико-метафизического творчества» [45, С. 12].
О теоретичности марксистских построений – представлений о будущем – говорит и четко выраженная рефлексия по поводу этой проблемы. Как подмечает Е. Шацкий, у Маркса прослеживается понимание того, что идеал – это одно, социальный диагноз – другое, а опирающийся на диагноз прогноз – третье.
Из всех многочисленных критических высказываний Маркса и Энгельса об утопизме вытекает, что эта критика направлена не против самой идеи создания образца хорошего общества, сколько против метода, которым чаще всего пользовались прежние утописты. Маркс и Энгельс всегда подчеркивали, что не хотят произвольно конструировать некое совершенное общество, а стремятся только путем критики наличной действительности выделить в ней те тенденции, которые изменят ее в желаемом направлении. Поэтому они никогда не давали подробных картин-образов будущего общества, считая это невозможным и ненужным.
При этом необходимо учесть, что сам статус идеала в марксизме иной, чем в утопизме: это указатель направления, вектор, а не универсальная норма. Основоположники марксизма утверждали: «Коммунизм для нас не состояние, которое должно быть установлено, не идеал, с которым должна сообразовываться действительность. Мы называем коммунизмом действительное движение, которое уничтожает теперешнее состояние» [119, С. 34].
Главное, что разделяет марксизм и утопизм – историзм первого и антиисторизм второго. Марксизм не говорит об окончательном снятии противоречий, поэтому его представления о коммунизме не похожи на статичный идеал утопизма. Развитие не останавливается, не прекращается поступательное движение общества, но происходит переход на качественно новый уровень. Снятие прежних противоречий означает только появление новых, но возникающих на иных, накопленных предыдущим развитием основаниях.
Парадоксальность, даже трагизм марксистской философии состоит в том, что она одновременно была попыткой осознания, критики и освобождения теоретического мышления от порабощаю-щего влияния превращенных форм практики, и в то же время, социально и гносеологически детерминированная своим временем и своими обстоятельствами, оказалась все же жертвой этих форм.
Критикуя идеологию как ложное сознание, Маркс свое учение выдвигал как неидеологическое и опирался при этом на пролетариат, как на тот элемент современного ему общества, который может служить основой для появления научного мировоззрения. Но идеализированно воспринятый пролетариат в реальности не может быть классом неидеологичным. Сам по себе, в реальном историческом контексте, он является классом экспроприированных мелких и средних собственников, поэтому подвержен зависти к частной собственности, тяготеет к казарменно-коммунистическим проектам переустройства несправедливого по отношению к нему общества. Претензия на прямую связь непосредственного участия в производстве с истин-ностью восприятия действительности оказалась необоснованной.
В гносеологическом аспекте эта позиция приводит к тому же фетишизму, который господствует в отвергаемом буржуазном обществе, но противоположно направленному – антитоварному. И логика построения картины будущего идет по принципу взятия настоящего с обратным знаком: если старое общество основано на частной собственности, то в новом должна быть общественная собственность, если старое общество разделено на классы – новое должно быть бесклассовым, социально однородным, если в старом обществе велика роль государства, то в новом должно быть общественное самоуправление.
Тогда на первом этапе становления этого нового общества собственность принимает форму всеобщей частной собственности, социальная однородность – орабочивания всего общества и т.д. То есть старая форма отчуждения сменяется не свободой, а новым вариантом отчуждения. Таким образом, попытка немедленной практической реализации теории ведет к «попятному движению от науки к утопии» [180, С. 64].
Только не надо забывать, что критика современного ему общества, буржуазной цивилизации ведется у Маркса с позиции признания безусловной ценности и необходимости для дальнейшего развития общества всех его достижений. И, как верно отмечено, «в нецивилизованном обществе такая критика, обоснована ли она марксизмом или каким-либо другим учением, может легко обернуться (и обернулась) отрицанием самих основ цивилизованной жизни» [192, С. 46].
Именно утопические тенденции марксистского учения были усилены в его «русской» интерпретации. Этому способствовал целый ряд обстоятельств. Прежде всего такие условия, как всесилие государства, неразвитость гражданского общества, запрет политической деятельности. Это привело к тому, что марксизм не получил нормальных условий для своего критического осмысления со стороны других течений общественной мысли, не был ограничен ими (как это случилось на Западе).
Рассматриваемые тенденции марксизма имели не только внутреннюю логику, но во многом складывались под мощным давлением утопического настроения масс. Для них понятие, точнее даже слово «социализм» послужило воплощением неопределенных идей о справедливом обществе, стало их обозначением. И в таком виде само могло стать мечтой, целью и идеалом. В предреволюционные и первые послереволюционные годы размах утопических ожиданий в нашей стране был очень велик. «Души людей беззаветно раскрывались навстречу будущему, настоящее расплывалось в розовом тумане, прошлое уходило куда-то вдаль, исчезая из глаз» [173, С. 200].
В сознании русского общества того времени существовал разрыв между настоящим и будущим, т.к. «сегодняшняя» жизнь была настолько безысходной, что нормальное «завтра» из этой безысходности никак не вытекало, зато отчетливо виднелось «послезавтра», воспринимавшееся как чудесное преображение. Характерным для него было раскольническое отношение к существующей власти как к злой силе, склонность к идеям мессианского характера и т.д.
Для теоретических сторон русского мировоззрения также было характерно утопическое злоупотребление категорией «идеала», злоупотребление правом «морального суждения», оценки. В отечест-венной духовной традиции индивидуальный человек был подчинен идее соборности, т.е. совместности, непосредственной коллективности. Эсхатологизм, нравственный мессианизм в сочетании с правовым нигилизмом сближают русскую религиозную философию с утопичес-кой традицией. Эти черты вошли в резонанс со схожими тенденциями в марксизме. И еще, как справедливо отметил Н. А. Бердяев, марксизм подвергся у нас «народническому перерождению, только миф о народе был заменен мифом о пролетариате» [19, С. 68].
Нужно еще учесть и то обстоятельство, что редуцирование, упрощение идеи при переведении ее с теоретико-философского уровня на уровень политического лозунга (до революции) или официальной государственной пропаганды (после революции) весьма сильно искажает ее содержание (недаром С. Н. Булгаков говорил об «идиотизации» социализма в России).
Таким образом, два потока слились воедино: склонность интеллигенции к революционаризму и народные чаяния на достижение лучшей жизни. Так что справедливы слова исследователя: «У России не оказалось иммунитета к прыжку в утопию и это не следствие внешнего давления. Это коренное, медленно, веками складывающееся свойство. Оно существовало уже в прошлом…» [160, С. 334]. На сложный синтез религиозного и светского утопизма накладывались новые идеологические пласты. И в настоящее время только еще началась работа по осмыслению того, каким же действительно было общественное сознание и настроение того времени.
В послереволюционное время руководящее ядро партии, складывающаяся советская бюрократия для упрочения своего положения, отчасти сознательно, отчасти стихийно, подвергли этот сложный синтез интерпретированного марксизма, народничества, народных утопий дальнейшей переработке. «Становление ''культовых'' тенденций на какой-то ступени развития неотвратимо трансформирует ''предмарксизм'' в ''псевдомарксизм''» [197, С. 69]. Кульминацией этого процесса стал «Краткий курс истории ВКП(б)». В общих чертах логику происходящих изменений можно обозначить так: происходило вытеснение народной утопии официальной, а последняя, в свою очередь, окаменевая, превращалась в миф. Таким образом, «русский марксизм оказался еще одной иллюстрацией марксовой теории ''превращенных форм''» [192, С. 21].
Революционная нацеленность на воплощение идеала способствовала тенденции отрицания капиталистических форм организации социума и возвращению к патриархальным нормам жизни. Происходило постепенное преображение идеала равенства и братства всех угнетенных в рабскую зависимость от грубой коллективности. Деформация прошлого, культ вождя, шпионофобия свидетельствуют о нарастающей мифологизации общественного сознания.
Влед за эпохой расцвета утопического жанра в 20-е годы (произведения А. Чаянова, А. Толстого, А. Грина, анархические манифесты, «вавилонские» мотивы творчества пролеткультовца А. Гастева) у нас наступили времена фактического запрета на утопию, даже в такой ее форме, как научная фантастика. В 30–40-е годы утопический жанр фактически исчезает, делается невозможным под прессом идеологической цензуры. Печатающиеся в это время произведения под грифом «фантастика» содержат в основном однообразные описания технических изобретений или освоения Арктики. Процветает «социалистический реализм».
Характерная для этих времен догматизация и мифологизация обществознания в принципе не совместимы с утопией и либо исключают ее, либо искажают до неузнаваемости. Это является отражением тех социально-политических условий, в которых разрастающийся тоталитаризм подавлял в обществе все, что имеет отношение к сомнению, инакомыслию, приводит к подрыву веры в незыблемость и абсолютность существующего порядка [См. подробнее: 183].
Все области духовной жизни нашего общества, представления о его прошлом, настоящем и будущем подверглись искажению и дефор-мации с целью представить строящийся социализм воплощением того общественного идеала, к которому стремились массы людей. И тут, как проницательно заметил Е. Шацкий, изначальный революционный утопизм может способствовать этому процессу. «Мы боролись за свободу и справедливость. Старому строю мы противопоставили идеал, стало быть, наш новый строй – идеальный строй. Так утопия перерождается в апологетику» [225, С. 143]. Получается, что цель достигнута и остается единственная задача – защита «дивного нового мира».
Типовые романы 30–50-х годов и были образами идеального общества, благополучного, нарядного, бесконфликтного (единственно допускаемый в них конфликт – лучшего с хорошим). Такие же функции выполнял кинематограф тех лет. Анализ художественных и публицистических произведений этого периода показывает сочетание и взаимодействие идиллии и утопии как абстрактно-теоретически близких образов реальности [См. 73]. В научно-теоретических произведениях появляются «социализм, построенный в основном», «развитый» и «развитой» социализм и т.п. Успех обмана, переходящего в самообман, был причиной неподдельного энтузиазма тех лет, источником действительно великих достижений и побед, невзирая на жертвы.
Утопия исчезла из жизни общества как жанр, но как способ отношения к действительности и к ее преобразованию продолжала существовать в подсознании широких масс и руководящего слоя. Утопический подход оказал весьма сильное влияние на все стороны жизни общества, например, на разработку и принятие руководящих решений в политике (как внутренней, так и внешней) и промышленности [См.: 8, 77, 142 и др.]. Официальная советская доктрина научного управления обществом была близка «технократической утопии», беспощадно критикуемой в ее западном варианте. Технократическая утопия объявлялась утопией не потому, что признавалось недостижимым знание, которое ею предполагалось, а потому, что эффективность применения такого знания в условиях капитализма считалась невозможной по причине острых классовых конфликтов, раздирающих буржуазное общество. В социалистическом же обществе подобные препятствия устранены или устранимы, и то, что невозможно на Западе, фактически уже осуществляется в нашей стране.
Хрущевская «оттепель» вызвала в обществе взрыв надежд на обновление жизни, в том числе и утопических. С этого периода можно опять говорить о существовании утопического жанра, правда единственно возможной формой его существования была научная фантастика, которая помимо технического приобретает социальный аспект. Первой ласточкой этого потока стала «Туманность Андромеды» И. Ефремова.
Но затем неизбежно наступает следующий этап. Когда социальный гипноз мифа под давлением объективных фактов самоисчерпывается, сочетание страха и энтузиазма уступает место лжи и лицемерию. Возникает ситуация, когда все обманывают всех, а значит, никто никого не обманывает. Цинизм власти перерастает во всеобщий цинизм и разочарование. Так что можно вспомнить упрек А. Камю: «Маркс верил, что, по меньшей мере, цели истории окажутся совместимыми с моралью и разумом. В этом состояла его утопичность. А судьба утопии, как это было ему небезызвестно, заключается в служении цинизму, хотел он этого или не хотел» [74, С. 281]. И эта ситуация духовного разложения приближает фактический распад авторитарного социального образования, ибо общество не может существовать только за счет внешних, насильственных объединяющих моментов, без общезначимых общественных идеалов.
Означает ли это, что утопия полностью исчезла? Отнюдь нет. Сложное переплетение утопических и антиутопических моментов всегда подспудно существовало в сознании общества: первые были оттеснены в локальные сферы (фантастика, авторская песня, педагогические эксперименты и т.п.), вторые распространялись шире – через народное здравомыслие (вспомним политические анекдоты застойных времен), влияние русской классической литературы (пародии М. Е. Салтыкова-Щедрина на официальный утопизм, творчество Ф. М. Достоевского и др.), самиздата и даже живописи. «Соц-арт построил здание антиутопии – переделывая на свой лад построение официальных утопий – и не только социалистической, но и ''буржуазной''» [160, С. 387].
Таким образом, мы можем констатировать, что «превращенно-марксистский» общественный идеал прошел в нашей стране, в отечественном мировоззрении все фазы своего существования: от складывания и функционирования в социальном целом до разложения под натиском действительности. При этом необходимо отметить, что он был доминирующим, но не единственным идеалом в обществе и данное обстоятельство выявляется в современных процессах развития. Однако, наблюдая процесс разложения данного идеала, все-таки рано говорить о конце его существования.
Обращение к анализу современного, перестроечного и постпере-строечного этапа развития нашего общества позволяет прийти к опре-деленным выводам относительно утопических элементов современ-ного общественного сознания. Произошло разрушение внешних, рационализированных форм идеологизированного официального утопизма советского периода. Пришедшая с Запада и вышедшая из подполья зарубежная и отечественная антиутопия (О. Хаксли, Е. Замятин, В. Войнович, А. Кабаков, А. Зиновьев и др.), реалистическая литература, правдиво показывающая нашу историю (А. Солженицын, Ю. Домбров-ский, В. Шаламов и др.), публицистика, разоблачающая все сферы нашей жизни, ранее закрытые для познания и анализа, помогли критическому осмыслению прошлого и настоящего.
В настоящее время отношение к марксистскому общественному идеалу со стороны современного массового сознания основывается не на позиции действительного преодоления его превращенных форм, осмысления реальных недостатков и противоречий, а с точки зрения более древнего и устойчивого образования – мифологического способа мышления. При этом хочется воплотить все зло в одно место, в одну идею, порвать с ней и почувствовать свободу от зла. Таким образом, для многих людей и целых социальных образований открывается возможность переложить на других все язвы истории, что освобождает от необходимости осознать свою ответственность и перемениться самим. Таким отношением к марксизму характеризуются, в частности, все формы националистических движений.
Одновременно «смутное время» вызвало к жизни тенденции либо обращения к истокам, поискам подлинного социализма (как в свое время критика недостатков церкви вела к обращению к идеалам первоначального христианства), либо оживления, подъема на поверхность глубинных, архаических, неподдающихся рефлексии настроений и стремление к справедливости, равенству и коллективизму в духе уравнительности и отрицания свободы. На этом фоне пережи-вает ренессанс ностальгия по временам казарменного порядка.
Поэтому закономерным представляется оживление другого типа реставрационного утопизма, появление политических движений, исповедующих самые реакционные, допотопные варианты коммунизма. Ими опять выдвигаются планы «разрушения до основания» и строительства на пустом месте. Они сориентированы на самые бедные и забитые слои населения, которым новый, формирующийся сейчас строй не дает никаких шансов не только на достойное, но даже на сносное существование.
Менее утопичная, социал-реформистская тенденция социалисти-ческого движения, ориентирующаяся на компромисс и постепенную преобразовательную деятельность в рамках сложившихся социально-экономических и политических отношений, не имеет широкой, массовой поддержки.
Для других слоев нашего общества в качестве вожделенного утопического идеала возникают то «шведский социализм», то «американский образ жизни». Идут поиски панацеи: «нас должен спасти рынок», «центральной фигурой должен стать кооператор», «нужно развивать малый и средний бизнес» и т.п. У наших политиков сильно стремление «очистить холст», т.е. разрушить старое, когда новое еще не появилось (например, управление промышленностью), проявляется «административный восторг» бюрократического прожек-терства. На протяжении перестроечного десятилетия в идеологических ориентациях правящей элиты в условиях ее постоянной ротации произошел сдвиг от стремления восстановить в первозданной чистоте коммунистическую идею к ее полному отрицанию.
Однако при этом современное антикоммунистическое сознание пронизано представлениями, бессознательно взятыми из марксизма-ленинизма, но «перевернутыми». Наши отечественные реформаторы главным считают изменение отношений собственности, только обратные тем, которые когда-то производили большевики. «Правильной формой собственности» теперь признается частная: приватизация в таком случае – это экспроприация с обратным знаком. В данных обстоятельствах некогда критикуемая «капиталистическая» ориентация на собственную выгоду, решающую роль денег в отношениях между людьми признаются «правильными» и «нормальными».
Считается возможным провести коренное реформирование общества в короткие сроки (вспомним программу «500 дней»), так как, имея перед глазами готовый западный образец, нам остается только воплотить его у себя. Для такого подхода характерно механическое перенимание чужого опыта, который выступает как идеал, без критического к нему отношения. Это сопровождается прямым отрицанием всех сторон сложившейся в России общественной системы. Собственный план видится как абсолютная ее альтернатива. Национальные, культурно-исторические, социально-экономические особенности игнорируются или признаются второстепенными.
В реформистской идеологии делается упор на формирование внешних, социально-организующих форм, но не идет речь о формиро-вании необходимой для рыночного, правового и демократического общества свободно-ответственной личности. Человек опять считается частью целого, полностью им определяемой.
Утопическая установка руководящих слоев закономерным образом сопровождается отсутствием самокритики и самоанализа. Собственная деятельность и заложенные в ее основе принципы осознаются как единственно возможные, «общечеловеческие». Отчасти данная установка основывается на стремлении уловить ожидания и настроения масс, сохранить власть, опираясь на их поддержку, но играет свою роль и такой фактор, как некомпетентность и непрофессионализм политиков.
Таким образом, «капитализм» воспринимается как очередная идея «абсолютного добра», идеал, самодостаточный и оторванный от жизненной почвы. И его воплощение само по себе предстает в виде цели. В этом, а не в комплексе мер, направленных на улучшение жизни общества в целом и каждого человека в отдельности, видится смысл реформы.
Кризис марксизма, рассмотренный на примере нашей страны, не означает гибели социализма как одного из общественных идеалов. Пока существуют общественные противоречия, породившие эту идею, пока существуют социальные силы, выражающие в ней свои потребности и интересы, нет оснований считать ее несостоятельной. В стремительно изменяющемся современном мире неизбежно появление новых вариантов этого идеала, хотя не исключено, что они будут весьма мало походить на то, что мы привыкли сейчас называть социализмом.
Тот социалистический общественный идеал, который послужил основой формирования марксистского идеала, появился в условиях индустриального общества и отразил в себе его реалии в виде веры в индустриальный прогресс, понятый как непрерывное расширение производства, ориентации на пролетариат как на класс, имеющий особое историческое предназначение, преувеличение роли государства в социалистическом обществе, абсолютном отрицании капиталисти-ческих общественных форм и отношений.
В современную эпоху постиндустриальной революции, когда обнаружились противоречия между ростом производства и жизненными интересами людей, выявились экологические последствия индустриализации, произошли изменения в социальной сфере, сопровождающиеся сокращением традиционного рабочего класса и изменением характера труда, стала очевидной необходимость глубоких перемен в социалистических принципах. Их конкретное содержание существенно меняется.
Они должны отразить качественное изменение отношения не только к человеку, но и к природе в целом, подчинение экономики гуманистическим критериям. Ведущей тенденцией становится поиск оптимального синтеза рыночной экономики со свободой развития человека, не отрицание представительной демократии, а принятие и дополнение ее институтов органами самоуправления. В данной ситуации следует делать упор на солидарность не только рабочих, но всех лиц наемного труда. Социалистическому движению необходимо выработать и предложить новые варианты решения национального вопроса, столь остро стоящего в современном мире.
В перспективе предполагается исчезновение социализма автори-тарного типа, на смену ему должен прийти социализм более свобод-ный, ориентированный на сосуществование с рыночным обществом и либерально-демократическим государством. Такие перемены означают снижение уровня утопизма социалистического обществен-ного идеала и характерны для социалистических движений и партий современных развитых государств. Данная тенденция вписывается в общую картину развития неклассического типа утопизма. Но для отечественного социалистического движения это – отдаленная перспектива.
То есть можно сделать вывод, что для нашего общества на данном этапе характерен регрессивный характер классического утопизма, основные разновидности которого идейно и методологи-чески связаны с марксистским общественным идеалом в его «русской» интерпретации. В то время как неклассический, современный утопизм существует только на уровне теоретических дискуссий в общественно-политических журналах, поскольку для его формирования пока нет основы. Радикальная критика социализма и прямое введение сложившихся на Западе политических, экономических и социальных стандартов организации жизнедеятельности общества без учета этих обстоятельств в лучшем случае бесполезно.
Сложившийся в нашей стране характер социального утопизма, ориентированный на реставрацию прежних форм организации общества или на догоняющий тип его модернизации, служит тормозом развития. Позитивную роль могут сыграть те утопические тенденции, которые будут способствовать прорыву сознания общества к новым цивилизационным перспективам. Ростки такого действительно нового мышления в российском обществе есть. Задача философии выявлять их, поддерживать и развивать.