Дремучая страна Забайкалье. Райский уголок каторжанина, где пугачевщина варит кулеш
| Вид материала | Документы |
- Майский райский уголок – Грузия ждет Вас!!!, 73.03kb.
- Составитель: С. Д. Кулеш, 159.68kb.
- Горнолыжные курорты Грузии!, 126.29kb.
- Каталог экскурсионных туров с посещением горнолыжных курортов Грузии, 394.45kb.
- Маршрут: Батуми-Бахмаро-Кутаиси-Махачельское ущелье Чакви («Плачущая гора»), 219.9kb.
- Расселение животных, 1085.64kb.
- 2. Факторы, определяющие распространение животных, 1063.2kb.
- Сном уголке между центральной набережной Алушты и курортной зоной «Профессорский уголок», 71.64kb.
- Публичный доклад муниципального дошкольного образовательного учреждения «Детский сад, 84.72kb.
- Наши истоки, 47.94kb.
Дегтярёв Юрий Валентинович
Украина
малая проза
Ю.Дегтярев
ТЕ, КТО С КРЫЛЬЯМИ
Дремучая страна Забайкалье. Райский уголок каторжанина, где пугачевщина варит кулеш. Зашло на огонек босое русское дворянство после Санкт-Петербургского бала похлебать горячей царской баланды с дороги. И распахать ледяную целину железными браслетами, отстегнув золотой эполет, как ризу с божницы.
Сердце Бестужева погребено у Гусиного озера Селенги. Остановился часовой механизм мятежной элиты... Сыграв в гусарскую рулетку с отечеством.
Спят гусары, немного пьяны. Снятся сны, в этих снах гибкий стан. Снятся сны в двух шагах от войны, но еще не стучит барабан. Заиграет трубач через час, потревожив прекрасные сны. Как не хочется смерти сейчас. Как не хочется больше войны.
И, под гитару, наполнив бокал, за победу, кто живы пока А в Петербурге назначен был бал. А здесь за лесом, чужая река. Там победа и смерть за рекой, побратавшись, гусара зовут. У гусара сегодня запой, а завтра голову сложит в траву. Ив объятиях свежей земли, навсегда погруженные в сны... А над Невою мосты развели, словно руки любимой жены. У гусара рулетка с войной. Завтра бой, послезавтра кураж. И обходит его стороной, может жизнь, а быть может, мираж.
В те далёкие стародавние времена, когда только взялись за топоры перестройки предприимчивые мастеровые России, под ещё кумачовым полотнищем небес. И ещё не оперился в двуглавого орла первый честный частный олигарх...
Прелестница - романтика молодости, примадонна судьба, увлекла меня, уводя за горизонты...
Забайкалье - Сибирская Россия приняла хлебосольно с ядрёного мороза, угощая водкой в кочегарной мастерской. Где и художники мы, вольные предприниматели от Мельпомены, создавали из утильной рухляди первый экзотический интерьер.
С ним я познакомился внезапно...
— Аркаша, — отрекомендовал себя мастер. — Четыре ходки в ЛТП. Там изучал камерную музыку и постигал азы живописи. — Он снял рубаху, демонстрируя шикарно татуированную плоскость тела. В голубых пастельных тонах на реберном подрамнике красовалась панорамная живопись, корнями сосущая сердце. А в грудной клетке бился поэтический триптих душевного страдания.
- Стихи принимаешь?
Шершавая физиономия оскалилась в улыбку. Желтое око зверя выстрелило в упор дерзостью.
- Вступительный экзамен на вшивость?
- Вроде того.
- Я все принимаю, что для сердца. — Аркаша затянулся ядовитым дымом. Наслаждаясь душевным комфортом. Копченый ноготь обломил угольный карандаш пепла с костяного мундштука. Животное дымно- серое облако заворачивалось щупальцами глубоководного динозавра. Опутывая воздушной паутиной ржавое лицо, ноздри выпустили клубы лошадиного пара. Дымный дух разорвался, растекаясь призраком медузы по комнате. Выпуская клубящихся маленьких выродков. И они облепили его душу, липкими сизыми языками высасывая глаза, укладывая в складках морщин шевелящиеся хвосты лунных ящериц.
Душа — это тень организма, отражающаяся в космических лучах. И она чиста даже у бродяги со стеклянным граненым глазом. Я пододвинул стакан. Сквозь слюдяную льдинку окна слезила недокуренная планета. Холодным неоновым светом печального одиночества... Прокалывая булавкой сердце…
«На пустыре, заброшенном и диком, ростки тюльпанов, чуть набравши цвет, печально тянутся к сгорающим зарницам и в тьме ночной теряют алый свет...»
Наяривал Аркаша, как гусляр Садко, после стопки. С уверенным мастерством рвал душу, натягивая жилы на ребра. Нутро хрипело и клубило жаром, как пекло, куда напрудили небесной лазурью архангелы. Маэстро гегемон виртуозно дирижировал ломом и киянкой. Играючи подкуривал от сварочной искры, жадно поглощая угарный газ, как кислород, отряхивал пот с дубленой шкуры. Мороз шипел на шершавой коже. Красные пальцы выжимали из металла слезу. Творил за троих по смежным и перпендикулярным специальностям. В сухих хищных губах, изворачиваясь, шкварчала скомканная цигарка. Язык заглатывал ее, как монстр, оставляя на снегу черный блестящий плевок.
Работники кисти вываливали на плечи парные языки. Генеральный художник изумленно руководил процессом, массируя бороду рукавицей. Свежее утро поливало леденящим солнцем задубевшее меховое облако. В руке откалывался снег. Хрустнула и надломилась звонким стеклянным лучиком погибшая снежинка... и влажная капелька ее души исчезла с ладони. Ветер забрал ее к себе на небеса. Мгновением скорби поминает усопших вечность.
Может ли человек услышать ее тонкое эхо? Живородящуюся мелодию льющегося дождя или родниковую силу хрупкости растущей сосульки? Как вытягиваются упругие позвоночники, прорастая ледяным организмом в коралловую кость... И отмирает стеклянными конечностями, разрушая владычество холода. Нет. Он еще слепой и голый кукушонок, вылупившийся из адамового яйца, выращенный в библейском инкубаторе. Земноводно-пресмыкающаяся сущность с крыльями ангела. Эволюция амебы за полсекунды вечности. Он не может заглянуть в реальность, из которой вылупилась планета.
Фима кочегар, предсказатель-оракул по совместимости, как черный эскимос, загоравший под северным сиянием, будоражил синими губами студеное вещее слово Аркаше.
Аркаша выбивал осколки стеклянной искры из глаз, разминая белый позвоночник. Мороз известью припорошил брови. Татуированная балерина на груди стойко танцевала леденящее болеро, разбросав синие крылья, одетые в чешую змеиных перчаток. Заслоняя собою сердце. Арктический холод вылизывал распятую демоническую наяду, как новорожденную снегурочку.
Солнце полдничало, уложив замороженные облака пастилой. В окнах отражалось стеклянное небо, осколками луча проходясь по глазам. Оцепеневший тополек будит от летаргического сна синичка. Бьется она по его прозрачным прожилкам, как сердечко.
Маленький тополь за синей рекой тянется к солнцу озябшей рукой. Хочет пробиться сквозь белые сны с дочерью вьюги к истокам весны. Там, где снежинка из ласковых рук выпадет хрупким подснежником вдруг.
Аркаша, как мыло, настругивал на хлеб каменное сало. Процедура ланча аборигена разрезала цивилизованный глаз, как луковицу, выжимая каплю морозной слезы.
Демонстрируя из-за пазухи парфюмерный баллон антистатика, как продавец дефицитного товара, он угостил душевной гримасой, обнажая резцы. И, с невозмутимостью профессора-алхимика, приступил к процедуре поиска алкогольных частиц в эфирной жидкости. Зажимая антистатик ладонью, как в тиски. Желтый ноготь скользил, отыскивая пульсирующую артерию, вонзая жало гвоздя в жестяной бок. Он зашипел ядовитой слюной. Алхимик уверенно чародействовал, переливая в стеклянную емкость содержимое и добавляя по вкусу водянистой жижи. Термоядерная смесь заклокотала, выедая кислотой прозрачный желудок банки. Он опрокинул в воронку рта, как расплавленное серебро. Словно монгол, истязающий христианскую душу. Стеклянный глаз наливался оловом. Эфирный шок парализовал мозговую извилину поцелуем кураре, высасывая из нее слизистое содержимое. Аркаша хлестал сатанинскую смесь, как минеральную язвенник, получая легкий поэтический допинг, как пасть унитаза от щелочи. Флакон с антистатиком был пуст.
Ртутная целебная настойка питала творческим вдохновением. Добросовестно взращивая гибрид новой противоциррозной печени, закаляя ее дамасским методом.
Поползла дурмань по телу, наполняя глубоководное русло мертвой реки. Алкогольный наркотик, как вурдалак, присосался к горлу человечества, высасывая спинной мозг из обмякших конечностей. Выжигая мозги каленым дерьмом забвения. Окунается душа в подземный санаторий, принимая лечебные грязи. И полощется там, как портянка в дырявом сапоге, с оторванной подметкой счастья. Похрюкивая от удовольствия. Аркаша промокнул брезентовые губы.
— Верно-ли лукавили средневековые мудрецы, то, что твердь земная на монолите черепашьих панцирей зиждется и монументальных ногах-колоннах индусских слонов? Возможно, облака Средиземноморья и поддерживает атлант-культурист. Но небесную твердь Российской земли удерживает мозолистым горбом, пашущий на ней работяга. И текут реки синие в набухших венах земли под облаками - хлябями молочными.
Фима постучал по лбу грязным пальцем. Вызывая дух Сократа. Гнусные капли действовали.
Любая легенда берет начало с некогда реальной личности. Как исток забытого родника. Превращаясь в полноводное имя образа.
Безымянные мыслители капля к капле выжимали свой мозг. И могучий вал разума поворачивал поток истории. Каждый вкладывает свою донорскую каплю в организм человечества.
Мороз зубами вгрызался в костяные пальцы. Аркаша заколотил последний гвоздь в опалубку, как в гроб вогнал. И запахнув в фуфайку синюю наяду, согревая ее ребрами, как ребенка, зашагал уверенным хромым шагом напролом, через пустырь и мороз, бросить замерзшую шкуру в лежбище. Бегущая по волнам ледяного холода несла его в далекий жаркий уголок души. Где уставшее тело могло избавиться от скрипящих сапог и просушить кожаные портянки, согреваясь, как у печки, прозрачной нежностью женщины-надежды, желанной хозяйки сердца. А она, сбросив волчью шаль как ночную рубашку, оближет преданной лаской засыпающие глаза. Успокоив пушистых щенят под сердцем.
К тому, кто верит. Кто еще верит и ждет, она придет, она непременно придет! По паутинке, что тонкая нить, в горе помочь. радость продлить. Тонет мой бриг. Краток мой час. Только сейчас. Только сейчас. Эта секунда очень важна. Верю — в тумане мчится она.
... Бегущая по волнам надежды...
Госпожа Надежда — солнцеликая фурия, манящая в постель за горизонт. Одетая в голубую человеческую мечту. С воздушными нервными крылышками бабочки Психеи и космическими глазами, воспаленными влажной туманностью Андромеды... Проснулся и сам превратился в Эльфа. И полетел с Тинкер Белл босоногой мошкой, выпорхнувшей из детства, собирать астероидную пыльцу мечты. И каждая невесомая, почти не родившаяся капля-кроха, из которой пьет чистоту пересохшими глазами душа - солнечная планета сказки. Где ты, долгожданный звездный Маугли, из распустившегося тюльпаном протуберанца. Как пурпурного сердца Дюймовочки— женщины-крохи из огромной любви. Раб ты на ошейнике или царь. Здесь ты маленький принц Вселенной — король мечты.
И сердце сломя голову летит туда мотыльком, обжигая крылья ... И бьется, запутавшись в собственной судьбе.
В общем, работа загребала ковшом бульдозера. Аркаша вкалывал по призванию. Не работать он не умел. Татуированная балерина хлопотала о пенсионном жаловании по плоскостопию, а он стоял, как титан, по колено в бетоне, удерживая корнями жил корявое тело из ледяного булыжника. Вытягивая соль земли легкими. На желтых клыках хрустела улыбка. Душевная боль выедала глаза щелочью. Седую кожу головы укрывала лунная дорога.— Млечный путь судьбы.
— Проснись, а то замерзнешь — я дотронулся до него, как до мертвого призрака. Он возвращался из миража. Влажные глаза пахли молодым студеным болотом, где зацветает изумрудным абрикосом бархатная ряска. Лепесток к лепестку. А коронованный лягушками уж венчается с белой лилией. Запуская под фату скользкий хвост...
Аркаша проглотил дым. Ржавыми пальцами растер папиросу. В ястребиной зенице струились медленным временем солнечные часы. Черная жилка на лбу вздрогнула, как секундная стрелка...
- Я давно замерз. И в этой жизни меня нет.
- Ты был женат?
- Нет... Кто я? Работяга с кайлом. Замусоленный леденец на палочке — карамельная льдинка за пятак старушке.
Он рассмеялся. Прочищая горло туберкулезным кашлем. Заскрипели пружинами ребра — У души не бывает свадьбы. Она одинока.
Он лязгнул глазами, как отрезал. Словно волк, перегрыз лапу, попавшую в капкан.
Аркаша миролюбиво повернулся, подмигивая папиросой. И таинственно растворился, пуская искру из глаза.
За окном метель трепала бока сугробам. Я опустился на корточки, спиной разглаживая сырую штукатурку. Через собачий свитер, позвонками прослушивая простудившуюся стену.
- Сырая « шуба» неубитого медведя подхватила пневмонию. Нужно установить рефлектор. Пускай погоняет счетчик. А то действительно можно обрасти инеем, как снежная обезьяна. Изваяние Аркаши вырисовывалось в дверном проеме.
Сварливая вьюга ломилась в стекло, разыскивая загулявшего Деда Мороза. Он подошел к подоконнику. За окном щедровала поземка, заметая серое небо сугробом. Земля провалилась в берлогу, где горячее тело слабо дышало жизнью, впадая в летаргическое оцепенение, вырвавшееся из снежного котла ледяной королевы.
Сон зимних сумерек, как снежный ком, придавит мягкой тяжестью и просочится стужей... Где ночь и белая метель скубут друг друга за волосы. А в полночь отворится сказка, превращаясь в серебристую лунную тишину. Кажется, мороз ударит посохом, и зеркальные глаза звезд сорвутся, как елочные стекляшки. В этот час озябшей душе превратиться в крошку-мышонка и где-нибудь под печкой, горячей пушистой горошиной катиться в ленивую дремоту. Набивая желудок шелухой чепухи — воспоминаниями чистого первого снега. И заметет все поземкой. Притрусит белой пылью зима.
... Это час зачатья снегурочки... Да не застынет сердце от неудачи и потерь, не превратится в ртутную каплю льда, пока в нём теплится Надежда, Вера, Любовь...
А за стеклом по белым дюнам медленно двигался на восток караван завьюженных густых сумерек. Молодая луна сорвалась и покатилась по черному туману. Ее засосала зыбкая ночь. Мороз превращал стужу в холодец. А ветер, глотнув пьяного воздуха, устроил разбой на большой дороге.
Дымил южный полюс поселка Тохоя. Окучивая густым дымом ледяное небо, выкуривая хрустальный мороз. От жаркого угара лопались далекие планеты, обрызгивая метеоритным дождем угольев землянина.
Аркаша почесал нос. Выглушил штоф своей мутно-ядовитой жидкости, как горло прополоскал, не выплёвывая.
— Слушай, земляк, мою сказку про снегурочку.
Лил дождь. Именно лил. Окуная землю в глубокое громокипящее небо. Автобус рассекал волну прозрачного шоссе, как моторная лодка. Струи воды с наслаждением полоскали его стекло, совершая торжественное омовение колес. Это была не холодная моросящая слякоть, когда молочные облака утратят нежность, а теплый июньский ливень, купающий взахлеб детством.
Водопад, сползающий с горизонта, гипнотизировал пассажиров салона. А паренек-солдат, облюбовавший мягкую ступеньку рядом с водителем, запустил свои глаза сквозь пелену дождя босиком по лужам.
Вышколенный кителек был парадно расстегнут для горячей встречи, вольно заломленная на ухо фуражка подчеркивала неуставную торжественность.
Стараясь быть спокойным, он теребил нетерпеливыми пальцами блестящий портфель с ценными армейскими сбережениями.
— Вот он мой поселок, — указал через мутное стекло.
Водитель выжал брызги тормозами, раздавив лужу.
- Привет — кинул он герою.
- Спасибо.
- Добежишь?
- Рядом! — весело прокричал вслед уносящемуся ветру. А дождь окатил его уже с головы до ног. По-братски, как в бане. — Но ведь дома, — он засмеялся.
Темной точкой увидел остановившийся автобус... Дома его никто не встретил.
Он уверенно просунул ладонь в секретное место над дверью, там для него мальчишки, отец прятал ключ на детском маленьком гвоздике.
- Все, как вчера.
Он вошел в дом. Сердца коснулась легкая, теплая волна, и маленький котенок в душе шевельнул пушистым хвостиком. Он разулся. Вошел в свою комнату, окунувшись в прошлое. Повернулся к зеркалу. Снял китель.
- Ну, здравствуй — сказал своему отражению.
Прошло полчаса. А заповедная тишина свято хранила тайну тех двух лет.
Он подошел к окну. Дождь остановился, вылизывая влажной тишиной воздух. И она брызнула чистым солнцем и певучим щебетом, стряхивая круглые капли с зеленых трепетных перышков. Плеснула тугим лучом в глаза сквозь все ветви вишен.
Он распахнул оконные рамы и вдохнул в себя теплые солнечные лучи. Пьянящая свежесть хлынула в лицо запахом юности.
Он подхватил старенький велосипед, на котором куролесил до армии и покатил по улице колесо. Выскочил на шоссе и погнал вперед, разбрызгивая скорость.
- Эй! - услышал за спиной голос. — Ехай сюда.
Он соскользнул на обочину и заметил фигуру среди вишен и разросшейся дички. Подрулил ближе, ухватившись за глянцевую ветку. Бусинки капель испуганно сорвались вниз дружной стайкой.
Он увидел лицо с большими, как спелая черешня, глазами.
- А я тебя не узнала. Мы ехали в одном автобусе. А как дома? Рады? Впрочем, конечно же, да. Хорошо, когда ждут. И год, и два, и постоянно. И жизнь обретает осмысленность. Маленькая надеждинка в сердце — звездочка на небе. Все есть смысл.
Она указала наверх. Над головою, среди копошащихся листьев, отливаясь спелостью, подглядывали любопытные рубиновые ягоды, нанизанные ожерельями на прозрачные лучи.
- Видишь вон там вишню? Давай нагнем ее и съедим. — Она заговорчески прищурила глаз. — Что ты молчишь? — живые глаза, отряхнувшись мокрыми ресницами, умывались синевой неба.
«Какие красивые голубые глаза», — подумал он, улыбаясь. Она уловила взгляд, пожала плечами.
- Дома меня никто не встретил, — сказал он. — Никого нет. Но зато у меня есть много черешен. Ну, сколько на себе унесете.
- Ого! — Она рассмеялась. — Черешня в июне — это хорошо. — Наклонив голову, посмотрела на него. — Как тебя зовут, молодой юноша?
- Аркадий.
- А меня Стелла Николаевна. Впрочем, Стелла. Домой мне пора, Аркадий. Здесь я случайно.
- Мой транспорт к вашим услугам.
- Одна лошадиная сила?
- Так точно, — он взбрыкнул педалями, поднимая сочную траву.
Она совсем походила на девчонку. Искренне радовалась и удивлялась, какие огромные вишни бывают на белом свете.
А он глядел на нее и думал, что всего вот чуть более часа как снял военную форму, и жизнь стремительно закружила его. Может быть, так приходит волшебство, случайно. А может все ложь?
Ослепнут от тоски, глаза не могут лгать. Не переплыть реки — широка ока гладь. Свежа, как первоцвет, как птичий перелет. Глаза теряют цвет, когда стеклеют в лед.
- Кажется, дождь начинается, — сказала Стелла. Крупные капли забарабанили по листьям. И они затрепетали, ожидая его.
Она сидела напротив окна и смотрела, как по помутневшему стеклу, беспорядочно сливаясь друг с другом, торопятся прожить свою жизнь дождинки.
- Я работаю в геологоразведочном техникуме. Уже восемь лет.
- Нравится?
- Когда да. Когда нет. Впрочем, привыкла. А знаешь, хуже всего привыкать. И еще: ко мне привыкают. «Будь в ответе за тех, кого приручил». Помнишь?
- Помню. Слова мудрого Лиса.
Она согласилась.
- А еще занимаюсь альпинизмом.
- Стелла, а ты замужем? — вдруг на «ты» обратился он к ней.
Она словно ожидала этого вопроса.
- Да. Была...
Легкая грустинка пробежала по ее глазам и вновь застыли они, словно вода после брошенного в нее камня, когда сомкнутся круги...
- Давно?
- Давно. Так давно, что почти уже ничего не помню, — спокойно ответила она, глядя сквозь змейки струящихся дождинок-слезинок, срывающихся со стеклянной вертикали.
- Плачет дождь или это счастливые слезы радости, а? — она повернулась.
- Это счастливые слезы, Стелла.
Она осторожно обвила шею руками.
И сорвала губами сердце... Молодое, незрелое с белым соком. ... Оставляя медленный, сладкий поцелуй.
Дождь, так внезапно начавшийся, закончился. И на стекле было видно, как перекатываются горошинами слепые дождинки, отыскивая прикосновением друг друга. — А хочешь стихи про дождик? Правда, всего две строчки. Их придумала моя дочка Ириша. Серою кошкой, царапая крышу, Дождик на улицу вышел гулять...
Он увидел ее дочку, маленькую светловолосую девочку с огромными голубыми глазами.
Девчонка с мужем разошлась. У девчонки дочка. Не налюбилась она всласть, но разошлась и точка. А муж женат. Она одна и вечерами дома. И ни в кого не влюблена, хоть со многими знакома. Достанет в ящике портрет, где снят любимый Юрка. Тайком покурит сигарет, когда уснет дочурка. И огонек в окне горел окурком папиросы... А май черемухе надел фату на ветви-косы. И обручальное кольцо луна в прудах искала... И на уставшее лицо слеза с ресниц упала. Девчонке с мужем повезло. Она его любила. Пусть счастье ветром унесло, но все же это было!
- У тебя большие глаза. — сказал он.
- Это чтобы лучше тебя видеть, — ответила она. И улыбнулась ими.
И небо выпило всю землю до дна, превратив в ночь. И только набухший рассвет смог выбраться из объятий густого утреннего тумана...
Потом она уехала... Скалолазка... Покорять свои вершины.
Мучительно больно пробивается из-под снега первый подснежник.
Мучительно больно рождается и заканчивается жизнь. Но более боли мучительно искать и не находить. Был знойный июньский полдень, ленивый и жаркий. Взбалмошные воробьи нырнули в тень ворошить шуршащий покой. А время уже давно застыло.
Он встал с дивана, вышел на веранду. И стал что-то искать там. Наконец, с шумом вытащил большое цинковое ведро. Дверь комнаты приоткрылась, и он увидел лицо матери.
- Вишен нарву.
Мать проводила его взглядом.
Черешни глухо падали в цинковую пустоту свинцовыми каплями. Он машинально срывал их и думал. Прошел год. Жизнь не перевернулась. Замерла,... собравшись вспорхнуть. ... И, словно поперхнулась... Учиться он никуда не пошел. Сел за баранку автобуса. Потекли медленные будни, засасывая колеса в грязь. Иногда надеялся встретить ее. Лица он уже не помнил. Все было смазано, как во время грозы. В памяти остались глаза — большие. Он набрал полное ведро, зашел в дом. Молча высыпал половину в свою сумку. Потом надел рубаху, вышел на улицу и уверенно зашагал к остановке автобуса.